Paint it Black

Над его головой шумел лес, а в голове все ещё шумела кровь. Непроглядно-темные глаза следили за почти бесшумно двигающимися между деревьями фигурами, но сам Морозов был не вполне здесь, а может - ему тяжело было понять разницу - просто был не вполне собой. Или же, напротив, был собой в самой полной мере, со всем ощущением половины тысячелетия за своими плечами и той исполинской и злой мощи, что все ещё неупокоенно и яростно вздрагивала внутри него, будто отголоски несостоявшегося землетрясения. Эта мощь наблюдала за опричниками, гришами и лесом так же, как человек мог бы наблюдать за муравьями, копошащимися в траве, с полным осознанием мимолетности их существования. Мимолетности, несущественности, безысходности - мгновение, несколько месяцев, лет или десятилетий - и все те, кого миновала сейчас пуля или сталь, превратятся в такой же прах, как и те, на чьи исковерканные и окровавленные останки испуганные воины так старательно избегали смотреть. Даже эти деревья превратятся в прах, сгорят или сгниют, все окружающее Морозова пространство было неимоверно непрочным, хрупким, ненадежным, несовершенным, и единственным, что было, есть и будет, оставалась лишь беззвездная первородная чернота внутри него самого. Это ощущение затягивало его разум, будто в исполинскую воронку, его взгляд становился все более отсутствующим, и когда Заклинательница вдруг опустилась рядом с ним на колени, неуверенно протягивая руку к его груди, в первый момент гриш не сразу понял, что она делает. И лишь когда девушка стащила со своей шеи шарф, зажимая им рану, вспыхнувшую ответной болью, Александр понял: она хочет ему помочь. Это было настолько неожиданно и странно, что он, растерянно глядя на нее, даже не стал возражать, хотя действия Алины были очевидно бессмысленны: синяя плотная ткань мгновенно пропиталась кровью, и пусть очень дешёвый, простенький и пострадавший от жизни, но все ещё симпатичный шарфик просто превратился в окровавленный комок. Лицо Старковой тоже было испачкано кровью, но вместе с усталостью, страхом и напряжением в нем читалось что то ещё, чего Морозов настолько не привык видеть в отношении себя, что по-просту не мог понять: она сочувствует ему? Сострадает вместо того, чтобы испугаться еще больше? Она боялась его, все боялись его. Она боялась его даже, когда он пытался ее не пугать, а теперь, когда он только что за секунду убил на ее глазах с десяток людей, превратив их в груду сломанных костей и раздавленной плоти, Алина Старкова сидела рядом с ним на холодной и влажной земле так близко, что он ощущал на своей щеке ее дыхание, и старательно зажимала своим шарфом рану на его груди. "Вы кажетесь человеком".. Александр дорого бы дал за то, чтобы узнать, кем он кажется ей теперь, когда она видела проблеск живущей в нем тьмы, но сомневался, что не боится услышать ответ. Ему было важно, чтобы эта девочка видела в нем друга, союзника, верила ему и слушалась его, стратегически важно, и .. и сидя сейчас рядом с ней и усилием воли пытаясь унять мышечную дрожь, он ничего не помнил об этом и хотел только того, чтобы она просто ещё немного побыла рядом. Просто рядом. Как будто он не один. Сердце восстанавливало свой ритм, кровь, залившая всю правую половину груди и безнадежно испортившая шарф Алины, почти остановилась, но Кирриган не спешил вставать на ноги. В темных глазах мелькнуло сожаление, когда неподалеку от них на землю опустили тело Татьяны, но выражение лица генерала уже было привычно бесстрастным. - Виновата не ты, а война, - негромко проговорил он, - ты - шанс на спасение Равки, конечно же, ты опасна для наших врагов, и тебя будут пытаться убить. В голосе девушки прозвучало такое отчаяние, что Дарклинг невольно тяжело вздохнул, и поморщился от пронзившей грудь боли: рана была не опасна для него, но явно глубока. Кажется, глубже, чем ему изначально показалось – чем больше его отпускало внутреннее напряжение с трудом обузданной силы, тем явственнее становились сигналы пострадавшей физической оболочки. Тяжело поднявшись на ноги, Морозов на пробу повел плечом, и под ключицей что-то мерзко хрустнуло, а кровь вновь заструилась, но уже далеко не так сильно. На несколько мгновений он задержал дыхание, привыкая к неприятным ощущениям и глядя сверху вниз на поникшую фигурку, а потом проговорил: - Опасность и смерти теперь будут следовать за тобой, куда бы ты ни приехала, Алина. Как и за мной. Ты привыкнешь. Ос Альта - самое безопасное место для тебя и для всех гришей. Даже в Равке нас боятся, завидуют нашим силам, недолюбливают.. а за пределами нашей страны таких, как мы, попросту истребляют. Мы с тобой уничтожим каньон и объединим Равку, она станет еще сильнее, чем прежде, и ни одному гришу больше не придется прятаться и жить в страхе. Стоило бы сказать, что смерть Татьяны не напрасна, что все смерти в этой бесконечной войне – плата за светлое будущее Равки. Генерал Кирриган прекрасно знал нужные слова, безошибочно находящие отклик патриотизма, героизма и стадного идиотизма, он умел вдохновить и повести за собой монархов, полковников, священников, но отчего-то он не хотел говорить е й того, во что сам не верил. Во всяком случае, не сейчас, когда, сидя на земле, она сжимала в руках шарф, ставший черным от его крови. Он протянул Старковой руку: - Мы с тобой сделаем это, Алина. Верь мне, - а когда она встала, не сразу отпустил тонкую кисть, перепачканную кровью, лишь когда к ним подошел кто-то из солдат с вопросом, как быть с телами. Кто-то предлагал сжечь трупы, кто-то похоронить, Федор заикнулся было о том, чтобы отвезти тело Татьяны в Ос Альту, но Дарклинг был непреклонен: лишний груз – лишние промедления в дороге, огонь – лишняя трата времени и сил инферн, и павших опричников и проливную просто закопали чуть в стороне от поля боя. Оставаться на месте намеченного привала генерал так же не пожелал, и после недолгих разбирательств с ранениями уменьшившийся на троих отряд продолжил свою гонку. Они круто поменяли направление и провели в седлах еще около двенадцати часов прежде, чем Кирриган разрешил, наконец, сделать передышку, и на сей раз разбили лагерь в заброшенном храме. С облупившихся и полуразрушенных стен на них скорбно смотрели святые, закатное солнце бликовало в остатках витражей, а на костре, сложенном из полуистлевших деревяшек, жарилась пара зайцев, но посиделки у огня получились гораздо короче – все были полумертвыми от усталости. Отобрав из своих опричников самых стойких, Морозов сам заступил на стражу вместе с ними, а через три часа, когда солнце уже село, те, кто успел поспать, сменили бодрствовавших. Кирригана менял Федор, мгновенно открывший глаза и вскинувшийся, стоило генералу подойти, и не желая будить лежавшую рядом с ним Заклинательницу, тот знаками показал ему: нужна помощь с перевязкой. Повязки на ране, подмокавшие всю дорогу, промокли насквозь окончательно – стальная звезда, вроде той, которая лишила жизни Татьяну, на совесть распахала ему грудь, повредив, судя по всему, не только ребро, но и какой-то сосуд, и рана продолжала медленно, но упорно кровить – не настолько, чтобы это было опасно, но досаждающее. Морозов вообще не помнил, когда с ним такое приключалось в последний раз – быть может, лет пять назад, а может, и все десять. В какой-то момент Федор, отдирающий присохшие повязки, что-то дернул, и кровь с удвоенной силой заструилась по обнаженной груди густой струей, заливая штаны. Александр обернулся вокруг себя в поисках хоть чего-то, чем можно спасти их и наткнулся на тревожный взгляд темных глаз наблюдавшей за ними с сердцебитом девушки. Брюки были кое-как спасены, кровь остановлена, рана перевязана, а Федор удалился, но Алина так и не заснула обратно – Морозов знал это, даже не глядя на нее. Под россыпью темных волос ему не было видно лицо Заклинательницы, но он слышал ее дыхание и ощущал ее напряжение, когда лег рядом с ней на место Федора, закидывая руку за голову. В паре шагов с другой стороны от Алины раскатисто похрапывал Петр; земля, точнее, остатки пола, на котором они лежали, были холодными, а изо рта вырывался пар, улетая к звездам, поблескивающим в прорехах кровли. Равнодушно посмотрев на луну, спрятавшуюся за тучи, Морозов повернул голову, думая, что увидит лишь темноволосый затылок девушки и вышивку на спине своей кефты, но неожиданно вновь встретился с взглядом усталых глаз, кажущихся в полумраке почти черными, хотел сказать что-нибудь, что хоть немного заставило бы ее улыбнуться, и раньше, чем придумал достойную шутку про храп Петра, провалился в сон, будто в холодную пропасть. Кажется, ему снились кошмары – то ли, как всегда, темнота, из которой нет выхода, то ли бесконечная вереница трупов, выходящая из тумана каньона, то ли все вместе, но оказавшись чем-то вырванным из тяжелого сна, он внезапно увидел прямо над собой лицо Алины. Рефлекторно вскинулся, отчего они едва не стукнулись лбами, и лишь секундой спустя осознав, что никакой опасности нет, и в лагере царит полное спокойствие, лениво откинулся обратно на спину, надеясь, что девушка не заметила в полумраке успевшую сгуститься под его руками темноту, готовую превратиться в оружие. Луна сдвинулась от дыры в куполе лишь на немного, и безошибочно определив прошедшее время, Александр шепотом произнес: - Спи, еще пару часов можно отдохнуть. Больше остановок не будет. Ты не замерзла?