***
Наконец они приблизились к широкой двери. Куда денешься: можно шаркать подошвами за спиной Жнеца, унижаясь, растягивая время, замедляя шаг, но дверь все равно будет – и Жнец остановится за несколько футов до неё безмолвным свидетелем трусости. Поэтому Гарри не стал трусить. Поднял подбородок, поднял руку; надавил ладонью на ещё не потертую медь дверной ручки. Она поддалась легко, проехалась на петлях, первым делом открывая новые запахи: прогретое солнцем дерево, лавандовая отдушка, как от белья из шкафа, пар заваренного чая. Позволяя услышать голос Гриндевальда: — Доброго дня, дети. Он стоял перед креслом – одним из четырех. Во втором сидел Зоммер. На крохотном столике между третьим и четвертым, поставленными напротив первой пары, действительно местились два заварника, чашки и пиалы. Полуденный свет втекал в окно, зажатое среди книжных стеллажей, обмазывал все предметы глазурью: блестели полки из натертого дерева, закрывающие их стекла, вышивка на ткани кресел. После темного коридора это ослепляло. Всмотреться в детали Гарри не успел: застыл под взглядом серо-голубых глаз. Том намекающе-недовольно вздохнул, придвинувшись так близко, что выдох задел волосы на затылке. Гарри поспешно отшагнул, чтобы он мог встать рядом. Едва слышно щёлкнула закрывшаяся дверь. Когда Гриндевальд двинулся вперёд, сердце опустилось ближе к пяткам. За несколько крадущихся шагов он подошёл неприятно близко. Гарри чуть приподнял подбородок, чтобы не разрывать зрительный контакт – и всё равно опустил взгляд, уставившись на брошь-пчелу, приколотую к лацкану его золотого жилета. Вскинул обратно, когда пчела приблизилась, мерцая камнями-гранулами глаз. Замер, когда Гриндевальд положил ладонь ему на плечо – и вторую на плечо Тома. Придвинул к себе. Концы его волос щекотали щёку, парфюм напоминал про лимонную цедру, смешанную с медом: сладко и сводит челюсти одновременно. Том рядом замер, напрягся так, что Гарри чувствовал его окаменевшие мышцы плечом. На миг он сосредоточился только на этом. В следующую секунду зашевелился: неловко положил одну ладонь между лопаток Тома, второй – медленно, боязливо – коснулся бока Гриндевальда. Ткань его жилета оказалась мягкой, тело под слоями одежды – тёплым. Гарри обмер, ощущая чужое дыхание в волосах: они стояли так близко друг к другу, что Гриндевальд мог ощутить истерику его сердца и панику, глыбой неловкости засевшую в голове. Но, кажется, растерялись они втроем: Гриндевальд слегка сжал пальцы на его плече, не притягивая к себе, но и не отпуская, Том выдал странный звук между вдохом и всхлипом. Секунда спонтанных объятий растянулась в столетие смущения. Стоило Гриндевальду приподнять ладонь, Гарри поспешно убрал руки, засунул их в карманы, отшагнув назад. Том отпрянул ещё быстрее. Такого выражения лица у Гриндевальда Гарри ещё не видел. Сквозь его острые черты проступило мягкое – но не нарочито-доброе, не вежливо-милое, настолько настоящее, что захотелось отвернуться. Он прочистил горло. Выражение исчезло так же, как и появилось: растеклось по лицу, сменяясь привычным политически выверенным весельем. — Садитесь, господа, — проронил Гриндевальд, поводя рукой. Выглядело как церемония. Чайная церемония, учитывая заварники на столике: его пуэр и черный чай для них. В тарталетке фарфора настолько тонкого, что она казалась прозрачной, растекся мед. Вот откуда запах. «Слишком много меда – это яд», вспомнил Гарри слова Слизнорта, неискренне упрекавшего студента в излишне слащавых речах. Он потом проверил: действительно. Ещё в меду вымачивали покойников, используя получившееся как лекарство – или оставляя как вид бальзамирования, зависело от эпохи, и лекарством мертвецов считали вовсе не древние люди. Пчелы могли делать нектар, собирая нужное вещество с гниющих животных. Мед не портился за тысячелетия. Набор фактов в голове неутешительно гласил, что угощение к чаю могло иметь и двойное дно, но не то фарфоровое, покрытое золотом, которое было у блюдца. Или он слишком много думал – и придумывал. Тоже возможно. Гарри поерзал, устраиваясь на краю кресла и складывая руки на коленях. Взгляды что Гриндевальда, что Зоммера, внешне насмешливо-снисходительные, заставили пульс ускориться. Том сел рядом, подобрал ноги, скрестил ступни в ботинках. Снова поставил ровно. Зоммер улыбнулся суетливым жестам, и эта улыбка Гарри не понравилась. Всё в нём, от летне-посветлевших волос до медных пуговиц темного жилета, было знакомым и неизменным. Что бы с ним не приключилось, оно не оставило ни шрамов, ни видимых проблем. Только теперь Гарри был в курсе, что его формальный опекун – практически незнакомец, он не знал про Зоммера ничего, кроме имени и кулинарных пристрастий, – не только то ли воспитывал, то ли унижал Тома методами старой аристократии, но и вступился за них, пожертвовав безопасностью. Это знание засело в голове новой шестеренкой, из-за которой придется переделывать весь механизм и систему ценностей. После последних недель это больше не «они и опекуны, с которыми их столкнула жизнь, и теперь обе стороны друг другом пользуются». Прежде, чем он закончил размышления или что-то было произнесено, в дверь поскреблись – даже не постучали. Гарри слишком нервничал, чтобы отрывать взгляд от опекунов, поэтому увидел их обмен заговорщическими улыбками. Глубоко вдохнул, стоило Гриндевальду приподнять руку, безмолвно распахивая и снова закрывая дверь. Воскликнул, не удержавшись, стоило двум мохнатым молниям влететь в дверной проем: — Псы! Альбрехт и Генрих смешались в шерстяного Франкенштейна с отросшими когтями, влажными носами и хаосом множества лап. Столик с чаем спас кто-то из взрослых, небрежно отодвинув взмахом палочки. Гарри был занят. На него упало девяносто фунтов рыжести. — Мой мальчик, — чесал тощую грудь Альбрехта он, уворачиваясь от поцелуев. — Хороший рыжище, сладкий пёс. Мотание рыжей морды перед лицом все-таки позволяло увидеть, как отчаянно сопротивлялся облизыванию Том: Генрих поставил на него передние лапы и самозабвенно смачивал слюной щеки. — Nein, — довольным тоном возмущался Ридлл. — Уйди. Из хватки, которой он фиксировал кобеля и наглаживал его тощие бока, не смог бы вывернуться и угорь. — Псы-ы-ы, — восторженно выдохнул Гарри, уткнувшись носом в макушку Альбрехта. Влюбленно посмотрел на Гриндевальда. Сердце стучало неровно, сбиваясь с такта. Шелковистая шерсть под пальцами, мягкие, не натянутые улыбки, рядом чай, рядом, что гораздо важнее, Том – это распирало ребра изнутри странным чувством. Если бы осмелился, он бы назвал это принадлежностью к семье. Самый странный вывод шестнадцати лет его жизни – ну, учитывая все обстоятельства. — Хватит, — даже приказ Гриндевальда прозвучал нежнее обычного. Собаки не обратили внимания. Пришлось спихивать, шикая на обоих. Гарри привычно толкнул бок рыжего, получив обиженный взгляд – только и мелькнул край белка хитрого глаза. Процокав когтями по деревянному полу, они улеглись в одном углу, под стеллажом с книгами юридически-административного вида. Вышел рельефно-шерстяной ковер с вытянутыми лапами и черными пуговицами влажных носов. Стол, приподнявшись над полом на дюйм, вернулся на прежнее место. Зоммер спрятал палочку в чехол. — Добрый день, — запоздало догадался сказать Гарри. Фраза повисла в воздухе. Шекспировская сцена: четверо героев в креслах, завитки декораций, позолота книг, терпкость не начатого чая. Скоро или отравление, или стилет под рёбра, если уже опираться на литературную классику. — Итак, — веско обронил Зоммер, действительно будто начиная пьесу. — Мы обсудили, что с вами делать, — перехватил инициативу Гриндевальд. Остановился. Секунда. Две. Уровень напряжения приближался к невыносимому – и, ну, они уже натворили достаточно дел, чтобы не слишком бояться вступить в разговор. Но прежде, чем Гарри сумел сформулировать вопрос, его задал Том: — Исходя из того, что мы спим не в гробах, оставить в живых? Проговорил настолько вежливо, что корректность почти скрыла дистиллированный яд, разъедающий слова: неделя без сознания порадовала его ещё меньше, чем наказание перед этим. Захотелось врезать по ноге, чтобы не ходил так опасно вдоль границы наглости, но заметят же. — Мы не собирались убивать несколько лет работы Фишера, — поддержал медовый тон Тома Зоммер. Гарри натянуто улыбнулся. Чтобы занять руки, потянулся к заварнику, зазвенел чашками. Гриндевальд где-то подцепил истинно британскую манеру сглаживать судьбоносные разговоры потоками чая. — Мы рады, — он влез в полилог бессмысленной фразой, лишь бы не молчать. — Но вы оба наравне с умом обладаете… удивительной способностью находить себе приключения, — продолжил Гриндевальд. — Приключения, отражающиеся на моих планах. — Это мы не хотели, — быстро отреагировал Гарри. Взял ручку заварника, наклонил над чашкой. Жидкость цвета разбавленного кофе зажурчала, разбиваясь о стенки. Шекспир шекспиром, а травить тут никто никого не будет: не на то деньги тратили. — Очевидно, — согласился Гриндевальд. Приподнял свой пуэр, оперся о спинку кресла. — При всех… возрастных недостатках вашего мышления вы не склонны к самоубийству. Гарри бросил короткий взгляд в сторону. Том натянуто и оскорбленно улыбался. Его подбородок был повернут в сторону опекунов, но глаза обращены к углу с собаками. — Верно ли наше предположение, что это была… непредусмотренная атака? — разомкнул губы он, произнося слова медленно, будто шёл по льду. И «наше», и официозность, сменившая недовольное бахвальство: действительно ступал на тонкую, ломкую поверхность. Гриндевальд сморщил нос над пиалой. Это небрежное движение, их неожиданное полуобъятие, псы, положившие морды на пол – Гарри казалось, что подмерзшее озеро между ними и опекунами они переплыли, когда он взмахнул подобранной палочкой. Когда окончательно выбрал, с кем он, и подписал этот договор сначала чужой, а потом и своей кровью. Том же определился на неделю раньше – когда вернул кольцо. Это было признание в привязанности одному и в верности другому, до сих пор отзывающееся холодком тревоги в груди. — Очевидно, — наконец сказал Гриндевальд. — Я упоминал о некоторых проблемах с оппозиционными мнениями, но то, насколько глубоко эта проблема проросла, оказалось неожиданностью – иначе вы не были бы там без палочек. К слову, наконец умный выбор, Том. Колдовать тебе ещё нельзя. — Доктор уже сказал, — произнес Том, вежливо наклоняя голову. Снова воспитанный юноша из приличной семьи, но по тому, как он потянулся за чаем, стало понятно: это не спешно натянутая маска. Не произнесённые извинения благосклонно приняты, хоть Гарри и не определился, кто кому их приносил в этом отрывке диалога. — Гарри, хорошая реакция, — мимоходом похвалил Гриндевальд. — А теперь к главному. Вы спали в дни расследования, оно показало, что вы не имеете никакого отношения к этому… странному акту мести, претензий к вам нет. Гарри и не знал, что так напряг мышцы – понял, только когда слишком шумно выдохнул, отпивая чай. Разумеется, они ни при чем. Но все равно было страшно: вдруг их обеды на маггловской стороне все-таки поспособствовали. Даже если какая-то связь между их пребыванием и нападением и нашлась, их не винили. И даже вернули собак, забрав их у… про Робера он спросит позже: не при Томе, только-только наладившем равновесие его сложной души. Чай растекся по горлу, окончательно смыл травяной привкус, согрел. — А акт удался? — поинтересовался он, расслабив плечи. — Ну, кроме. Кроме того, что они сидят тут живые и пьют чай в тепле и уюте. — Возмущенных методами политической борьбы не осталось, — буднично сообщил Гриндевальд. — Отдел продолжает работу. Потери в рамках приемлемых, документация цела. Им очень повезло оказаться среди тех, чью смерть считали неприемлемой, рассудил Гарри. Но что ответить, не знал. «Здорово»? Но погибли люди. «Ужасно»? Если быть честным с собой, обезличенные погибшие люди не вызывали особого всплеска чувств. Даже тот, кто не вовремя решил проверить туалетную комнату. Ярлык «самозащита» облегчал переживания. — А вы возвращаетесь домой, — перехватил инициативу обратно Зоммер. — В школу поедете отсюда. — Вернёмся в Хогвартс, сэр? — не удержал радость Гарри. Подспудно он ожидал, что условно свободная шотландско-интернатная жизнь закончилась вместе с пятым курсом. И разве безопасно было возвращаться в школу тем, кого враги Гриндевальда знали по лицам и именам? Об этом он и спросил. — Вернетесь, — усмехнулся Зоммер. — Не пейте подозрительные зелья, не выходите на задворки Хогсмида и будете в порядке. У нас есть поручение – и для него вы должны быть в школе. — Какое поручение, сэр? — поинтересовался Том. Отставил чашку. Альбрехт громко зевнул на заднем плане: почти мяукнул. — Проведете наших людей в Хогвартс, — улыбнулся Гриндевальд. Гарри решил, что шекспировских интриг не будет? Ха. Лучше бы отравили.***
— Мы в полном… эм, в неприятностях, — рассудил Гарри, рассматривая деревянный потолок. Им выделили комнату – другую, с кроватями получше и мебелью покомфортнее. В ней пол устилал ковёр, на котором они сейчас валялись: Гарри на спине, подложив руки под голову, Том на животе, опираясь на локти, четыре «истории Хогвартса» разных лет выпуска между ними, листы с хаотичными записями вместо закладок. Месяц, даже меньше месяца, чтобы выдать список вариантов и вещей, которые могут понадобиться. Ещё несколько месяцев на то, чтобы разобраться с защитой Хогвартса изнутри. Этого Гарри боялся с момента, когда их, чумазых и испуганных, впервые представили Гриндевальду – но действительность оказалась щадящей. Комната в хозяйском крыле, одна на двоих, хотя места в замке хватило бы на отдельное помещение для каждого их носка – и эта мысль смущала до пунцовых пятен на щеках. Разрешение оставить собак – пусть со строгим «гулять будете самостоятельно» от Зоммера, но они только радовались возможности выбраться из замка, пусть она и значила, что придётся дважды в день спускаться и снова подниматься на этаж по лабиринту коридоров и лестниц. За неделю прогулок уже почти научились не промахиваться расположением и не вздрагивать, стоило безмолвным Жнецам выскользнуть из ниоткуда. К концу лета горы прогрелись, и можно было шагать по рыхлым снежным ошметкам в рубашках без страха заболеть, но плотные черные плащи Жнецов оставались неизменными. Даже палочки им вернули, и Том на днях призвал книгу без носового кровотечения. Крови – другой, не риддловской – Гарри побаивался. «Потери в рамках приемлемых» звучало в ушах во время кошмаров – уже не наведённых, а просто наведывающихся нервными ночами. Мирного исхода событий Гриндевальд не обещал. Геноцида тоже. «Это не главная цель», сказал он своим невозможно мягким тенором. «Но считайте это внеклассным заданием». Гарри собирался справиться на оценку лучше, чем «превосходно». Язык чесался пошутить про «знаете, я решил бросить школу после СОВ», но он представлял границы приобретенных вольностей и высовывать за них даже мизинец не планировал. Свитки с результатами СОВ сейчас лежали в ящике стола: выстраданные годами подготовки и милями нервных клеток, к этому моменту они настолько не имели значения, что Гарри бросил конверт в стол и вскрыл только на второй день. Том совершил невозможное и собрал коллекцию «превосходно». Гарри решил не останавливаться на моноколлекционировании — этим он объяснил «выше ожидаемого» по истории магии. Как получили свитки и к какому из домов прилетели совы, не спрашивал. Слишком уж много думал про другое. Сейчас забросил ногу на ногу, поболтал ступнёй, вывернул шею, выжидающе глядя на Тома. Он тоже делал вид, что всё в пределах нормы, но снова ходил с искусанными до корочек губами и приглаживал волосы так часто, что залысины около лба могли появиться лет на пятьдесят раньше положенного времени. — Не в первый раз, — прокомментировал Том через десяток секунд препарирования взглядом. Поболтал карандашом в пальцах. Он держал карандаш за среднюю часть, ускоряя движение, и казалось, что древесина изгибается волной. С тем, что Гарри смотрел на это с запрокинутой головой сверху вниз, даже укачивало. — Мне надоело, — по-детски проныл он, возвращая взгляд к своим носкам. Том занимался бесполезным занятием: если в книгах и могли проскользнуть ещё не обнаруженные секреты, то в эти исследования он уже углублялся два года назад. Ещё больше они выяснили, обтесав стены всех тайных проходов своими мантиями, а совсем неожиданное – недавно, на пятом курсе, целуясь так увлеченно, что Гарри провалился спиной из одного прохода в другой и отшиб все места, которым положено быть мягкими. Здесь целоваться выходило не особо. Хотя их оставили в уединении: владельцы в основном пропадали где-то на других этажах и трапезничали не с ними, герра Фишера они не видели ни разу; ни других дел, ни доставки новостей, ни даже сигарет. Выглядело как смягченное продолжение наказания, но Гарри после привязывания к стулу был уверен, что спокойная жизнь в камерном пространстве не так уж и плоха. И всё равно вздрагивал от фантомных шорохов за дверью. Жизненный опыт перевешивал доводы разума. Снова снились кошмары с растекающейся кровью и нелепо-тонкой полоской, соединяющей шею и голову. Снова он слишком много думал об отношениях и слишком мало, робко касался Тома. В углу чемодана – его школьный чемодан цел и даже оказался в шкафу! – лежала намертво закупоренная склянка, которую пришлось добывать многоходовками и о которой неловко было даже думать, но они до сих пор каждый вечер укладывались в разные кровати, желая друг другу спокойной ночи – и Гарри надеялся, что Том не просыпался от его частых кошмаров. Таким образом эти отношения вышли на ещё более высокий и доверительный, но почему-то слишком уж целомудренный уровень. Гарри собирался исправить это недоразумение, но… пусть они сначала найдут хоть какое-то решение. Он чувствовал взгляд Тома затылком. И лежал достаточно долго, чтобы лопатки перестали воспринимать ковер как мягкий: спина начинала затекать. Поэтому начал их традиционную игру: один уговаривает проветрить мозги, второй делает вид, что не рад, в итоге всё решают жалобные глаза понятливых псов. — Пошли погуляем. Снова пришлось запрокинуть голову, поморщившись: собаки вступили в партию слишком рано и уже приподняли морды. Псы решили поселиться у них, превращая и так небольшую комнату в переплетение конечностей, лап, книг и одежды. Его серейшество Генрих, любимец Тома, сейчас развалился на покрывале Гарри, Альбрехт же игнорировал ровно застеленную риддловскую постель и возложил хвост на подушку — тоже на кровати Гарри. Однажды они даже попытались спать на нём; испугался во сне и так лягнул, не до конца проснувшись, что пришлось извиняться все утро. Был прощен, но ночи с тех пор борзые проводили на ковре. Генрих собрался из торчащих лап и заинтересованных ушей, принимая положение почти-уже-встающей собаки. Том поджал губы в отрицании, но уже положил карандаш на край листа, прижатого книгой – слишком быстро, чтобы это действительно означало «нет». Ответил: — Мы пришли три часа назад. — Там хорошая погода, — бросил дежурную реплику Гарри. Он не видел, что там в окне, но неважно: любая погода признавалась достаточно хорошей, если это было поводом выйти. Если бы замок стоял на нормальной горной гряде, как порядочные маггловские постройки, они уже ходили бы в дневные походы. Но расположили черно-обсидиановую – только на вид, конечно, хотя некоторые части точно были гранитными, – глыбу там, куда точно не доберутся туристы, и спустя час ходьбы в любую из сторон местность превращалась в непроходимую. То, что не стоило обустраивать себе комфортные тропы и привлекать чужое внимание, Гарри понимал и без подсказок – даже слишком хорошо, своей кожей понимал, пусть от последнего пореза и не осталось шрамов. — Ладно, — быстро сдался Том, скользнув зубами по нижней губе. Генрих обрушился на пол. Поразительно, какими неловкими становились псы, попав в узкое пространство; вот и Альбрехт сполз с кровати со старческим кряхтением. От них остались вмятины на постельном белье – и много перевозбужденной шерсти вокруг Гарри и Тома, пытающихся зашнуровать ботинки. До боковой калитки, выпускающей из червленой клетки, приходилось спускаться по дюжине лестниц – винтовых, пологих, но без перил, или парадно-широких, – и проходить целое крыло. Был и короткий путь, но магические искажения пространства нервировали ещё со времен той пробежки по отделу, к тому же пора готовиться к ежедневному и многократному покорению гриффиндорской башни. Рычаг поддался легко, и Гарри вынырнул из-за двери, прикрытой кустами шиповника. Проследил, как Том щурится и закрывает глаза рукой: они были куда выше, чем в местности, где стоял Хогвартс, поэтому беспощадное горное солнце выжигало сетчатку. Нежный Том сооружал себе маггловские солнцезащитные очки, стоило им достаточно отойти от пределов видимости: кто знает, как здесь отнесутся к использованию маггловских новинок. «Никак», мог ответить Гарри – но тоже на всякий случай не экспериментировал. И жмурился сейчас: то ли от сияюще-ангельской красоты Тома, через все невзгоды сохранившего свою осанку и вид принца под присмотром двух регентов, то ли всё-таки от огромной звезды за неисчислимое количество миль. Том казался более вероятной причиной. — Сейчас, — рассеянно пообещал он поскуливающим собакам. Обогнул Гарри, обошёл колючий шиповник – он отцвёл, устлав землю хлопьями розовых лепестков, уже завязывались плоды, – толкнул калитку. Псы выпрыгнули зайцами, сразу же потрусили по знакомому маршруту, смешно шевеля тощими ляжками. Один любил есть длинную траву, второй предпочитал быть весёлым идиотом и прикусывать шерсть первого. — Скоро разыграются, — бросил в пространство Гарри, нагоняя Тома и закрывая калитку. Потянулся. Пребывание в замке будто давило на плечи, расслабляющиеся здесь, где застывший на небе шарик избавлял мир от теней и превращал его в двухмерную картонку. Картонные псы приступили к обследованию территории, которую сами же утром и окропили. Вырезанный изумительно тщательно, со всеми завитками кудрей и швами рубашки, Том засунул руки в карманы и направился вперёд. Днём они гуляли по тропе, спрятанной под согнутым ветвистым деревом. Под ним однажды пропали собаки – и не отзывались, пока Том не поджал губы и не рявкнул «Генрих» с немецким, зоммеровским таким отзвуком акцента. Вернувшийся серый так виновато смотрел исподлобья, что Гарри чуть было не начал объяснять, что Том волновался за хвостатого идиота. Сами разберутся в своих сложных отношениях, ему предстояло так же выкликивать Альбрехта – или нет, тот уже топотал, нагоняя соседа. Если пробраться через выгоревшую, но всё ещё зелёную крону, можно было спуститься зигзагами по каменистому склону и оказаться на пологом участке. Деревья там росли достаточно густо, чтобы солнце не прожаривало живьем, но и лавировать между ними было легко. Пучки травы плотно держали землю на месте, она не скользила под ботинками, только едва ощутимо покалывала камнями сквозь подошвы. Пронзительно пахло летом, запечатанным в зелень, небо и охровый грунт; солнце растекалось теплом по коже, прогревало плечи. Гарри прикрыл глаза, запрокинув голову: хорошо. — Предположим, человек пять можно провести через лес, — начал размышлять вслух за его спиной Том. — Но с толпой не сработает. — Нам не сказали количество, — отреагировал Гарри, поморщившись. «Хорошо» стало тусклее. То, что предположил Том, они уже обсуждали, и Гарри приводил этот же аргумент, и Том признавал его логичным – но проблема нуждалась в решении, и они повторяли одно и то же, как заевшая в граммофоне пластинка. Если много раз проговорить палиндром, слова смешаются в новую фразу. Если по-разному переставлять числа в арифметическом примере, решение не поменяется – но у них была полноценная арифмантическая формула с множеством компонентов, степеней и операций, и шансы имелись. — Мы не спрашивали, — парировал Том. Судя по шороху, прошел мимо. Ступор, в котором они просидели до конца короткого разговора – безнадежно остыл чай, безрезультатно тыкались под руку собаки, – не предполагал вопросов. Молча выслушивали пояснения: выверенную, продуманную речь про «диалог с министром», про рычаги давления, про сотни школьников, собранных в одном месте, и едва ли три дюжины персонала. Никто не собирается устраивать «акт мести», приподнимал уголки губ Гриндевальд. Веселье ушло из его взгляда, то, что виднелось в радужках, пугало до мурашек по позвоночнику. Это как раз шанс решить проблему бескровно. Только тогда, когда предоставится шанс зайти в школу, не поднимая шума; когда они сами откроют двери и укажут на ковровую дорожку; когда не придется прорываться хитростью – «потому что силой защиту Хогвартса обойти, не подняв шума, невозможно», добавил Зоммер. Но можно открыть ворота изнутри – обладая некоторыми полномочиями или внушительным количеством хитрости. Сманипулировав, подмешав, забрав, – ничего из того, что могли бы сделать два обычных студента. Но то, что подвластно им, уже несколько лет постигающим магию за пределами школьной программы. То, что достижимо связями, местом в одной спальне с чистокровными отпрысками, близостью к преподавателям. «Это не будет легко», честно – удивительно для него – предупредил Гриндевальд. «Но вы предпочли бы мирное решение… проблемы с Англией, не так ли?», улыбнулся с угрозой Зоммер. Гарри открыл глаза, посмотрев в сторону солнца. Они тут же заслезились. Не отворачивался, ждал, пока влага проступит на ресницах, желание зажмуриться станет нестерпимым – и ещё чуть дольше. Мгновения относительной беззаботности хотелось прочувствовать полностью, до кончиков пальцев и изнанки глазных яблок. Бросил: — Спросим. Из двух зол – зол ли, если он искренне желал, чтобы Гриндевальд занял свое место в конфедерации? – он выберет то, где его друзья останутся живы. У Гриндевальда хватало сил на менее бескровные способы – это они с Томом тоже обсуждали, вечерами, шепотом и намеками, под слоями заглушающих заклятий. Не может быть, чтобы мирно выглядящее решение было выбрано из-за их моральных терзаний и дружеских привязанностей. Но что-то заставило опекуна предпочесть сложный, извилистый путь, и этому подаренному скакуну Гарри даже на морду смотреть не собирался. Придумать бы этот дракклов способ – и раньше, чем в дело ввяжутся маститые аналитики с их допустимым уровнем потерь. — Идем, — позвал Том. Он ушел вперёд. Генрих у его ног обернулся, смешно дернув ушами. Альбрехт бессовестно ел траву на склоне, чтобы издавать волнующие «кхе-кхе» над их ковром. За их вырезанными силуэтами взмывали обточенными волнами верхушки гор, зеленели деревья, впереди было ещё часа полтора блуждания по тропам – и целый остаток августа. Придумают.