— Хорошая работа, — сказал Том.
Наклонился, подцепил лист. Бумаги разлетелись после каминного перемещения: в камин Том шагал ещё преломлением света, а вышел самим собой, с подчеркнуто равнодушным лицом и полоской поджатых губ.
Его тоном можно было осушать болота. Даже собаки остановились в дверях, не решаясь войти в комнату, пока они втроем собирали рассыпанную добычу. Молча до этой фразы, только шуршали листы да вздыхал порой, наклоняясь, Жоэль.
Руки они с Гарри расцепили у самого камина: в безликой магической деревне дождь прогнал жителей с улиц, но кто знает, кто мог посмотреть в окно. И заговорить с пусть необщительными, но соседями, спросив про трех незнакомых парней.
Поэтому разговаривали ни о чем, отряхиваясь от капель, как недовольные коты; широко распахнули двери паба с публичным камином, будто не для третьего человека, а для целой армии; стояли сейчас в гостиной, глядя, как Том невозмутимо пересчитывает собранные листы.
На Гарри он не смотрел. Гарри тоже уткнулся взглядом в стопку. Повезло, что рассыпалась она уже в особняке-на-утесе: он не представлял, как оправдывал бы такое во французском пабе.
Жоэль прочистил горло.
— Ну, встретимся на ужине? Я погуляю собак.
Предатель. Тоже промок, но улепетывал с поля битвы раньше, чем успел сменить рубашку.
— Я пойду переоденусь, — озвучил Том. Чистый и сухой.
— М, — интеллектуально выразился Гарри.
И это все, что они скажут друг другу после дня нервотрепки и первой настоящей вылазки? Только про клятую кошку у Гарри был трехминутный монолог без единой цензурной реплики.
— Тебе тоже не помешает, — посмотрел на него Том. Его зрачки сузились от оконного света: сплошная синева.
Намек понят.
— Увидимся, — решил не прогуливать взбучку и кивнул Жоэлю Гарри.
Подвинул псов, отмахнувшись от бурчания Генриха. Протопал по лестнице. Ботинки, казалось, обзавелись свинцовыми подошвами: ноги едва двигались. Том шел следом, легко и неслышно. Зато дверным замком щелкнул громко: так, что Гарри вздрогнул.
— Орхидеи чудесные, не так ли? — вкрадчиво вступил Том.
— Да, — кивнул Гарри. Расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, но легче дышать не стало. — Там какая-то модная есть, цветками книзу. И какая-то вонючая.
Он стратегически встал у окна, но затылком чувствовал, как Том подкрадывается ближе. И лопатками: по ним маршировали мурашки.
Жоэль внизу распахнул калитку, свистнул, подзывая псов. Две кометы вылетели на сеанс показательной вольной борьбы и соревнования по копанию нор. Лапы им сам мыть будет.
— Интригующе, — голос Тома прозвучал у самого уха. Он снова чарующе пах грозой и опасностью, темными библиотечными углами с отзвуком пыли и чем-то резким, едва уловимым – самим собой.
Гарри продолжил механически расстегивать рубашку, прокручивая мелкие пуговицы в пальцах. В атаку стоило бросаться первым: Том слишком умело выворачивал любые аргументы, если получал преимущество.
— Ещё пирогом вкусным покормили, — бросил Гарри. — С яблоками. Я тебе сделаю.
Бессовестная и бесполезная попытка откупиться, но Том рассмеялся. Некомфортно близко: его дыхание оседало теплом на шее. И не совсем искренне.
— Ты же знаешь, что он мне вообще не сдался, — сказал ещё прямее Гарри. Расстегнул пуговицы манжет. Теперь влажная рубашка висела на плечах, но скинуть её, не задев Тома, не выйдет.
— Конечно, — ровно согласился Том.
— И поцелуем это не считает… — продолжил Гарри. Оборвал слово: губы Тома коснулись кожи сразу за ухом, совсем коротко, как будто почудилось.
Его руки скользнули по отворотам рубашки. Ткань поползла вниз с плеч, задевая свежие кошачьи царапины. В комнате было холодно, Гарри – жарко.
— Ты дрался? — с заинтересованным весельем спросил Том.
Провел подушечками пальцев по царапинам. Получилось болезненно, но вздрогнул Гарри не поэтому.
— С кошкой, — хрипло прокомментировал он. — Мари-Луи, представляешь? Такая тварь. Вы не встречались?
— Мы подружились, — рассеянно ответил Том.
— Неудивительно.
Гарри откинул шею, подставляя её под чужие губы. Нервозность, эйфория от удачной операции и прикосновения смешивались в коктейле, бьющем по усталому мозгу. Немного кружилась голова. Он дышал ртом, быстро и поверхностно – спокойствию это не способствовало.
Он и не хотел быть спокойным: не сейчас, когда теплая ладонь Тома легла на живот, россыпь поцелуев влажным дыханием оседала на коже, а вывернутая рубашка висела на манжетах, ограничивая запястья за спиной. Они заслужили. Детальный рассказ подождёт.
На попытку вывернуть запястья, освободившись от рубашки, Том недовольно заворчал. Действительно, Мари-Луи, мужская гуманоидная версия, даже второе пафосное имя имеется.
— Мокрая, — возмущенно пояснил Гарри.
—
Excuro, — отреагировал Том.
Непонятно, когда и зачем он успел дотянуться до палочки, но Гарри передернуло: наскоро примененное к потному телу очищающее давало вовсе не волшебное и ни капельки не приятное ощущение, что ты содрал корочку со старой царапины, только царапина – это весь ты.
Рубашка, впрочем, высохла за секунду. А ментальные раны Том решил зализать в физическом смысле: коснулся кончиком языка шеи, подразнил, размашисто провел.
— Кот, — выдал нервный смешок Гарри.
Том согласился невнятным урчанием. Мурлыканье он изображал у уха, но вибрация отозвалась ниже.
Гарри повернул голову. Нос Тома неловко ткнулся в линию челюсти. Руку он вернул обратно, и под давлением коротких ногтей мышцы пресса закаменели.
— Ты злишься? — негромко поинтересовался Гарри.
Том думал почти секунду. Его дыхание щекотало шею, ускоряло пульс. Ответил ещё тише:
— Не на тебя.
— На него тоже не надо, — превентивно предупредил Гарри.
— Ничего я ему не сделаю, — со слышимым сожалением сказал Том. — Но…
Он плотнее, почти до боли, вдавил ногти в кожу.
— А мне? — вовремя распознал опасность Гарри.
Вышло – да и подразумевалось – заигрывающе. Для него Том был не опаснее хомячка. Но только и исключительно для него, и это грело душу в своеобразной извращенной манере.
Тень внутри восторженно оскалилась, когда Том ответил поцелуем: глубоким, настойчивым, повернув его голову за подбородок до боли в шее. Бёдра впивались в подоконник. Если бы не ладонь Тома на солнечном сплетении, он бы уже прижался к окну – конечно, не зашторенному.
— Жоэль… увидит… — выдохнул Гарри. Потерялся в словах, когда Том прикусил его нижнюю губу и тут же провёл кончиком языка сверху.
— Какая трагедия, — не впечатлился Том.
«Сотрём память», — малодушно решил Гарри, подставляя шею под укусы. Возбуждение Тома упиралось в поясницу, собственное неприятно терлось о ткань.
За рамки поцелуев они вышли давно, и обычно Том не отличался излишней рефлексией. Но сейчас он медлил. Оттягивал кожу на шее и плече зубами, небрежно зализывая боль. Кружил ладонью по животу, изредка царапая пресс. Усмехался, ловя непроизвольные толчки бёдрами, ограничивая, не позволяя даже повернуться: Гарри так и стоял с видом на сад и поля, на которые смотрел, ничего не различая – мир плыл перед глазами.
Том втянул воздух сквозь зубы, стоило подвигать руками за спиной и зацепить его штаны. Несправедливо. Он всё ещё одет.
И беспощаден: он не остановился, даже когда Гарри всхлипнул от прикушенной мочки уха. Дёрнул бедрами, уже не намекая, а предлагая. Задышал часто, прерывисто, с полным безразличием к тому, кто может рассмотреть силуэты в окне – лишь бы Том наконец что-нибудь…
Том убрал руки так резко, что колени подогнулись. Но только для того, чтобы развернуть за плечи, впечатать в подоконник – складки рубашки больно проехались по коже запястий. Неторопливо провести ногтями по кошачьим царапинам и своим же укусам на плечах.
Несмотря на оконный свет в лицо, его зрачки почти закрывали радужку. Можно позорно кончить от одного взгляда: мягкого, серьезного, губительного. Он затягивал в тени, обещал наихудшее – так соблазнительно, что Гарри бы мелко и часто закивал с согласием на всё, но пальцы легли на подбородок и зафиксировали голову.
Исцарапанные плечи горели. Ниже солнечного сплетения тело превратилось в кузнечный горн, раскаленную докрасна печь. Гарри вызывающе прикусил губу, попытался задрать подбородок. Всхлипнул, когда уголка рта коснулись влажные губы: невозможная, выворачивающая нежность на контрасте с болью.
Том застыл. Гарри прикрыл глаза. Сейчас, в полуобъятиях самой плохой из его компаний и самого притягательного из грехов, было спокойно. Он попытался дышать глубоко и медленно: не так же быстро. И не в белье.
Распахнул ресницы, когда Том, мазнув языком по нижней губе, отстранился. На его скулах цвёл неровный румянец. Грудь вздымалась. Несправедливо обтянутая рубашкой грудь, но Гарри знал, что освободить руки и раздеть ему не дадут. Двинул бёдрами, член к члену, сквозь шершавую ткань штанов и бельё. Сам застонал от неожиданности: это было хорошо.
Том шагнул назад. Гарри сощурился. Хотел злобно, но попробуй изобразить злость, когда стрекочущее на высоких частотах сердце, подергивающийся член и клетки мозга хором орут «ещё».
— Ты не остановишься, — с угрозой прошипел Гарри.
Лопатки прижимались к прохладному стеклу, впивались в оконный переплёт – но вряд ли Жоэль будет рассматривать окна, возвращаясь. К тому же гуляли собаки около часа, и потом их ещё надо было загонять в дом при том, что борзые быстрее – и порой упрямее – человека.
— Не остановлюсь, — просто сказал Том. Ответом на его фразу, но будто с совершенно другим контекстом.
И, разжав ладони на его плечах, опустился на колени. Гарри поперхнулся воздухом.
Он сотни раз представлял это в фантазиях: в закрытых душевых, за пологом кровати, в неловкие, вырванные из школьного быта в пользу подростковых гормонов моменты. Но действительность оказалась прекраснее. Ошеломительнее. Он бы сам упал на колени, если бы не опирался о подоконник.
Том, невозмутимо сидящий на шелковом ковре, как будто это самое удобное место на свете – а ковер ведь тонкий и пол твердый. Том, хитро и с вызовом глядящий снизу вверх так, что воздух выбило из лёгких: он оформился стоном, коротким и невнятным. Том, расстегивающий пуговицу его штанов. Приспускающий бельё.
Гарри задыхался, откинув затылок, и впился пальцами в мятую рубашку за спиной в поисках спасения.
Том – высокомерный, надменный, брезгливый и недосягаемый Том – осторожно обхватил губами его член. Спасения не будет. Боже. Мерлин. Кто-нибудь.
Это было так хорошо, что, зарождаясь в низу тела, вылетало всхлипами и стонами при каждом движении; так хорошо, что Гарри жмурился, распахивал ресницы, снова закрывал глаза, не в силах ни смотреть, ни отвести взгляд; так хорошо, что слова потерялись, раздробились на отдельные звуки, слетающие с губ, шершавость хлопка под пальцами, подразнивающие движения, угольно-черные ресницы полуприкрытых глаз, завиток волос на лбу. Хотелось запустить руки в волосы. Хотелось обнять. Хотелось признаться в любви.
Но оставалось только давиться стонами, извиваться, вскидывая бёдра, пока Том недвусмысленно не продемонстрировал недовольство, на миг коснувшись зубами. Гарри немедленно застыл. Том усмехнулся, втягивая щёки. Растянутые уголки губ, скользящая по влажной нижней губе головка члена, ниточка слюны по подбородку, идеально выглаженный воротник рубашки на фоне… Гарри, наверное, умер.
Гарри был готов умереть ради этого.
Что-то – любовь? – затягивало удавку на шее, разбрасывало радужные пятна по полю зрения, подкашивало колени так, что тряслось уже всё тело.
— Том, — придушенно простонал Гарри единственное слово, оставшееся в голове.
Просил продолжать – но Том, широко мазнув языком по всей длине и вызвав поскуливание, с хлопком выпустил член изо рта. Оперся руками за спиной, приподнял голову.
Губы влажные и опухшие, волосы растрепаны, на ресницах капли. Гарри плюнул на последствия и плюхнулся на колени – суставы взвыли от удара – чтобы поцеловать: солено, мокро, почти промахнувшись мимо губ. Том усмехнулся в поцелуй. Потом засмеялся: конечно, они упали на пол, и Гарри неловко навалился на Тома, и грохот раздался на всю комнату – и, может, на весь особняк. Руки за спиной ныли. Манжеты натянулись так, что сам освободиться он не мог.
— Спасения, — выдал Гарри с веселым отчаянием.
— Ты лежишь на мне, — указал Том.
Но уже дергал за рубашку, причиняя ещё больше боли, сдирал кожу тканью, чертыхаясь под нос, расстегивал пуговицы манжет. Одна, кажется, отлетела со звонким постукиванием по полу. Плевать.
Потому что Том всё ещё в застёгнутых штанах, и это недоразумение надо было исправить сию минуту.
Том потянулся сам. Они столкнулись ладонями. Гарри зашипел: возбуждение было таким сильным, что трущийся о ткань чужих штанов член практически ныл, подёргиваясь. Том справился с застёжкой, потом неожиданно толкнул, меняя их местами, и через секунду оказался сидящим на бёдрах. Гарри возмущённо заскулил.
— Сейчас, — бросил Том. Растрёпанный и раскрасневшийся, он всё равно излучал превосходство.
Гарри сейчас был малодушно согласен на всё, лишь бы Том применил свой рот, или руки, или ещё что-нибудь по назначению, а не для бесполезных разговоров.
Том прочитал его мысли, обхватил ладонью, уже измазанной предэякулятом, оба члена. Провёл по всей длине. Прикрыл глаза, обводя пальцем головки. Падший ангел, прирученный змий; Гарри бы ещё что-нибудь подходящее придумал, но только задыхался от плавных, неторопливых движений, от застывающей ладони, от перебирания тонкими пальцами.
Он вскидывал бёдра – Том замедлялся. Он вертелся на твердом полу, не в силах больше пребывать в этом теле с такими ощущениями – Том пыточным движением отводил палец от головки или и вовсе убирал руку. Он подходил к грани, к взрыву сверхновой, к потере сознания – Том насмешливо улыбался и обрывал удовольствие.
Он выстанывал. Он всхлипывал. Он твердил «Том»: с настойчивостью, с мольбой, с любовью, выворачивающей рёбра изнутри, выталкивающейся секретом на ладонь Тома, так пошло хлюпающую вокруг двух членов. Он цеплялся взглядом, вдыхал океан, предгрозовой шторм, мускусный пот; цеплялся губами, когда Том наклонялся для поцелуев, неловко лез языком, натыкаясь на зубы; вцепился руками в бёдра Тома, скрючив пальцы, потому что не-вы-но-си–
Том повторно наклонился к нему, опираясь локтем о пол, дразняще коснулся губами лба, прошептал короткую фразу, заглушенную стуком пульса в ушах. Сжал ладонь сильнее, дернул ей несколько раз, резко, болезненно, уже без разницы, как: Гарри застонал, запрокинув голову и зажмурившись.
Перед закрытыми глазами плясали пятна. Он пережил конец света – и, судя по теплу губ, касающихся уже щеки, остался жив. Липкое пятно на животе расползлось ещё дальше: Том справился раньше, чем Гарри пришёл в сознание.
— Ты почти разбил мне подбородок, — сухо сообщил он.
Сквозь уже привычную пустыню в голосе всё равно просачивалась нежность.
— Извини, — радостно и неискренне сказал Гарри. Порадовался, что слово такое короткое: много слогов он бы сейчас в один паровозик не составил. Кажется, не раз ударил затылок: что окном, что полом. — Боже, на полу. Как подростки.
— Мы и есть подростки, — возразил невидимый Том. Судя по тону, улыбался.
— Ты мне нравишься, подросток, — в последний момент передумал с признаниями в любви Гарри. Не та ситуация. Не так поймёт.
— Ты мне тоже, дорогой, — не теряя лёгкость тона, ответил Том.
Вряд ли всерьёз.
***
— Ты обещал пирог, — рассеянно напомнил Том, проводя кончиками пальцев по уроборосу.
Ему нравилось смотреть, как Гарри корчится от щекотки внутренней стороны руки. Или трогать выбитое в коже право собственности, пусть этот клинок и был обоюдоострым.
Последние сутки они наконец занимались тем, чем и положено подросткам, оставленным одним в доме среди ничего. Натравливали борзых на чаек. Ели только наскоро сделанные бутерброды, плюнув на доставленные ингредиенты. Дразнили Жоэля магическими трюками и друг друга двусмысленными фразами, тренируя выдержку.
Как выяснил Гарри, его выдержка была довольно короткой. Слава заглушающим заклинаниям и умению сводить синяки с шеи, не приходя в сознание: в нём, этом сознании, он почти и не появлялся, с головой окунувшись в блаженную дымку «мир не рушится прямо сейчас».
Может, за пределами коттеджа с пляжем рушились империи, падали министерства и проходили массовые убийства – им было всё равно.
— Ты вспомнил, — обреченно проныл Гарри.
Сонливость ещё окутывала, как одеяло, небрежно натянутое на плечо: ранним утром воздух только начинал прогреваться обратно, и распахнутое окно приносило не только далекое мяуканье вопящих чаек, но и прохладу. Касаться ступнями пола не хотелось, но просьбу долевитировать до брошенных у входа ботинок озвучивать не стоило. Том исполнит её самым неприятным образом, насмеется и опустит не раньше обещания делать ему кофе неделю.
Иногда его чувство юмора причудливо заворачивало в садистскую степь, но это Гарри тоже любил – потому что он знал, как туда не попадать, а остальные нет. Ранним утром Том скорее склонен к мести за пробуждение всем, кого увидит, чем к невинным шуткам.
— На память не жалуюсь, — с видом кроткого ангца улыбнулся Том. Он ещё лежал на подушке, и все это – его темные сонные глаза, примятые мягкие волосы на льняной ткани, скользящий по абрису голого плеча свет – походило на картину.
Музей имени изображений Тома Марволо Риддла Гарри, опять же, был готов посещать каждый день. Но от реального Тома предпочел отодвинуться, вздрогнув: одеяло сползло, и незапланированная встреча с комнатным воздухом взбодрила.
— А зря, — только ради последнего слова обронил Гарри, взглядом сонного орла нашаривая на узорчатом ковре носки. Нашелся только один, и пришлось повозить рукой, свесившись с кровати.
За дверью раздался приглушённый далекий цокот: значит, собаки услышали их возню. Жоэль нервно поделился, что спать они предпочитали в его комнате, вскидывая голову при малейшем движении и рассматривая его темными глазами. Бдят, — пошутил Том. Гарри хлопнул его по кудрявому затылку: нечего пугать и так взвинченных соседей.
То ли сам факт посещения родни, то ли совершенная кража подкосили французский моральный дух. Теперь Жоэль бросал в их сторону долгие взгляды, полные непонятных эмоций; чаще гулял с собаками один, реже пытался шутить. Может, не хотел мешать тому, что видел как отношения. Может, скучал по дому. Может, сломался на первой же «операции».
Как человек, который уже оплакал все свои выборы и понял, что из некоторых ям вылезти можно только через путь вниз, Гарри лезть в чужой путь героя не хотел и душевных разговоров первым тоже не начинал. Но и бросать Жоэля мрачным духом дома, исчезающим в коридорах, не хотелось.
Будет помогать в готовке. Все равно рецепт давно исчез в глубинах памяти.
***
— У вас сейчас яблоки сгниют, — насмешливо прокомментировал Том.
— Сейчас я тебе их засуну, — беззлобно пообещал Гарри.
Участие в процессе Том все-таки принял. Ловко обстругал кожицу с яблок: она оседала на стол полупрозрачной спиральной стружкой, дурманяще пахла ранней осенью, хоть и середина июля. Вырезал сердцевины. Шинковал фрукты он так же, как и гусениц, с механической аккуратностью и таким лицом, словно препарирует сердце Жоэля. Раскроил на тонкие ломтики. Несколько сочных, полупрозрачных, Гарри утащил себе в рот – увернулся от хлопка по волосам, но после взгляда в сторону ножа вскинул руки, сдаваясь. Жоэль, которому украсть яблоки не удалось, отряхнул в его сторону прилипшую к рукам муку. На хохот примчался Генрих – Альбрехт и так выпрашивал яблоки с непробиваемой настойчивостью, разве что лапы на стол не ставил.
— Куда? — сощурился Том.
— Узнаешь, — коварно продирижировал лопаткой Гарри.
Он начинал колдовать над карамелью. Потому что тесто мешал и договаривался с собаками насчет воздержания от краж Жоэль, яблоки порезал Том, а поучаствовать в «собственноручно приготовленном» пироге нужно.
Медная посудина уже прогревалась на плите. Гарри сдвинул ногой бедро пса – на небольшой кухне такой толпе не развернуться, – подхватил ломтик яблока с пергаментной бумаги, на которой Том их педантично разложил. Развернулся к Тому: бедро у тумбочки, руки скрещены на груди – шесть футов скептицизма в действии. Придвинул к лицу.
— Орально.
— Орально, — повторил Том, с весельем изогнув губы. Его глаза подло заблестели.
Гарри отказывался краснеть, даже если Том превращал его шутку в непотребство при свидетелях. И руку убирать тоже.
Том не стал издеваться долго. Разомкнул губы, прошелся по ним кончиком языка, чтобы Гарри точно понял, что теряет; придержал ломтик зубами, состроил нарочито блаженное лицо. Оборачиваться на Жоэля было неловко.
— Сгорит, — скучающим тоном добавил Том, жуя.
— Драккл, — развернулся на каблуках Гарри. Сахар стоило насыпать минуту назад. Или вообще не разогревать посудину. Не то чтобы он знал, как плавить карамель.
Жоэль старательно чесал Альбрехта. Настолько демонстративно, что не оставалось сомнений: стоило прекращать эротические подзуживания, даже если Том радовался тому, как «его собственность» не отвлекается на других.
— Кгм, — посмотрел на помесь кастрюли со сковородкой Гарри.
— Я хотел тебе сказать, но… не надо так греть, — подал голос Жоэль.
Гарри со стоном закрыл лицо руками. Обвинил товарищей:
— Вы меня убьете.
— Не планируем, — усмехнулся Том. Утащил ещё один ломтик яблока. Скоро придется добывать непонятно где новые: запасы их продуктов не рассчитаны на пять попыток приготовления яблочных пирогов. Так, пару фруктов в парадную тарелку положить.
Жоэль молча помотал головой. Тоже хитро щурится, подлец.
— Кто мешает процессу, тот ест горелую карамель, — пригрозил Гарри.
Дотянулся до палочки, махнул ей, остужая медь: слава магии. Снова зажег огонь. Зашелестел крупинками, рассыпаясь по поверхности, сахар. Лег на дно сковородки тонким слоем. Гарри насыпал ложками с горкой толщину сахарной массы, которую счел приемлемой, осталось мешать и молиться.
— Карамель готовил? — повернулся к Жоэлю Гарри.
Тот покачал головой, опасливо глядя на лопатку. Тома нечего и спрашивать: он уже подхватил турку, вознамерившись заварить кофе, и повезет, если не только себе.
— Нам тоже, — заранее сказал Гарри. Даже если Жоэль кофепийствовал реже или вообще пил дома только чай, тут он охотно присоединялся – то ли за компанию, то ли и вправду нравилось глотать щедро разбавленный молоком кофеин.
Альбрехт поднял голову, насторожив рыжие уши, гулко тявкнул. Том поставил турку, звякнувшую по столешнице, и обернулся к двери. Туда же посмотрел Жоэль. Они не ждали гостей – и даже не звали, отправив незнакомую сову, которая утром хохлилась в клетке на столе, к месту неведомого отпуска герра Фишера.
Генрих тоже сменил выпрашивающий, на грани слышимости скулеж с закрытой пастью на утробное рычание.
— Зайди в угол, — ровным тоном скомандовал Том Жоэлю, извлекая палочку. — Псины, вон. Hau ab.
Борзые неуверенно завиляли хвостами, не послушавшись, но хотя бы шуметь перестали. Гарри наклонил голову, вслушиваясь. Гость – вроде бы один – не приглушал шаги. Не предупредивший свой или настолько наглый чужак?
— Вряд ли кто-то чужой знает об этом доме, — неуверенно прошептал Гарри.
Том злобно шикнул, выписывая пасс палочкой.
Скрипнула дверь. Герра Фишера на вершине лестницы встретили две поднятых палочки, Жоэль в стратегическом углу, где его не было видно за тумбочкой, мерцающий голубым щит и, для драматичности атмосферы, запах горящего сахара: он начал подгорать по краям сковороды, но свою жизнь Гарри считал более дорогой.
— Сдаюсь, — на секунду поднял ладони Фишер. Улыбка на его лице казалась резаной линией-раной. — Что спалили?
— Пирог, — пискнул, опираясь на руки и вставая, Жоэль.
— В каком из залов мы занимались в Польше? — осведомился более подозрительный Гарри.
Захаживали без предупреждения к ним за эти годы часто, поводов для паранойи набралось мало, но все-таки были: не зря же Гриндевальд упоминал про недовольных лиц.
Патрон-то потом раскроит горло напавшим по очереди, только умерщвленным подросткам легче уже не станет.
— Деревянном, — бросил Фишер. — Хвалю. Щит опусти, олух, рухнешь.
— Не рухну, — возразил Том.
Но палочку – и щит – опустил. Независимо оперся о тумбочку. Судя тому, что раньше, чем Том оторвал ладонь от палочки, Фишер не шевелился, накрутил он что-то мозгодробительное – или костедробительное.
— У вас сил на оборону не останется, паникеры, — дружелюбно прокомментировал Фишер. — Гарри, сковородка горит.
Гарри охнул, махнул палочкой. Потемневшая свернувшаяся карамель покрылась пленкой льда. Сковорода тоже. Медь зашипела, капли мгновенно растаявшего льда потекли по стенкам на плиту. Герр Фишер наблюдал за позором с нескрываемым весельем, не прекращая улыбаться, и недовольным из-за выдергивания из отпуска не выглядел – конечно, ведь явился на цирковое представление.
— Советую доделать, — прокомментировал Фишер. — Вечером к вам заглянут… гости.
Гарри переглянулся с Томом. Где в этой дыре украсть хорошо приготовленный пирог? Хватит ли времени добежать до деревни и уговорить магглов? Фестралий помет, они же в оккупированной стране: мало ли, на какую сторону наткнутся.
— Так что вы готовьте, не отвлекайтесь. Француз, за мной. Бумаги отдашь.
Жоэль, пытавшийся слиться с тумбочкой, тоже посмотрел на них. Гарри махнул рукой: мол, вали, ты карамели не поможешь. Взгляд Жоэля говорил, что тут вопрос нервной системы, а не кулинарии, но он послушно направился к лестнице. Собаки, два защитника, тоже изображали странной формы коврики.
Захлопнулась дверь. Остался только стук капель от его неудачной заморозки: лужа заполняла плиту, на горелом пласте сахара разлилась вторая.
— Ну что, Фишера будешь кормить? — очень тихо, но разборчиво пошутил Том.
Гарри не поленился бросить в него подсохшую яблочную дольку.
