but be the serpent under't

      Ткань разъехалась в руках.       — Мерлинова куцая борода, — сообщил дырке Гарри, тоскливо переведя взгляд на вешалку. Там колыхались балахоны мерлиновских времён, вытертые до серости. Если бы бедность могла пахнуть, то Гарри сейчас стоял в центре её благоухания.       — Ты вообще безбородый, — скрипучим голосом прокомментировало зеркало.       В человеческий рост, тусклое настолько, что амальгама отражала размытые силуэты, исцарапанное и на двух грифоньих лапах с блестящими когтями, оно стояло тут с первого курса Гарри и становилось всё язвительнее. Цена на клочке пергамента тоже падала с каждым приходом.       — Мне рано, — исполненным достоинства тоном ответил Гарри, пытаясь приладить мантию на переполненный подобным тряпьём крючок. Ремонтные заклинания спасли бы её на раз, не больше.       — В моё время юноши, желающие прослыть сколько-либо воспитанными…       — …считали молчаливость своим достоинством, — не выдержал Риддл.       Он смотрел на торчащие из-под мантии щиколотки, как на досадное препятствие на пути к покупке. Может, мечтал укоротить себе ноги. Зеркало возмущённо вздохнуло, как барышня перед обмороком – но попробуй упади, когда тебя прислонили к стене.       Лавка бывших в употреблении ценностей мистера Гриффина спасала остатки их самооценки третий год. Её посоветовала двум тощим большеглазым первокурсникам мадам Малкин – предыдущая мадам Малкин, сухонькая, как съёжившийся осиновый лист, и неожиданно добрая к нищим покупателям. Во владениях нынешней мадам Гарри не появлялся, но друзья жаловались: одевает слишком тщательно и пришивает лишние рюши.       Представить, чтобы в лавке мистера Гриффина советовали пришить рюши, было сложно. Выверенную ровность блестящих одежных стоек тоже. Звякнув дверным колокольчиком, покупатели попадали в царство хлама. Пространство перегораживали шкафы, на их вершинах громоздились книги, с которых свисали трепещущие – а ведь ни намёка на сквозняк – ляссе, на стопках подпирали потолок канделябры, некоторые с оплавленными свечами; под шкафами вместо ножек ещё книги – иногда с обложками из тончайшей кожи, с медными, серебряными или латунными уголками, совершенно не «шкафоножечного» вида. Из-за стеллажей мог кокетливо выглядывать отполированный рожок слоновой кости, за ним – прятаться в тени амфора с отколотым горлышком; на полукруглом постаменте, теснящем разнокалиберные шкафы, полки и стойки в остальные три угла магазина, разместился рояль. Рядом с ним хищно пощёлкивали крышками музыкальные шкатулки, запиханные в шкаф с разбитым стеклом. Каждая была перевязана тесёмкой, или лентой, или ремнём с вычурной пряжкой – но казалось, что они вот-вот скинут последние оковы и разлетятся по магазину, как кусачие пикси. После прохождения лабиринта открывалось разговорчивое зеркало, вешалки, прибитые к обратной стороне книжных шкафов – одежды на них висело столько, что она падала на пол и валялась там, пока альтруистичный покупатель не попытается приладить обратно и не грохнет целую стопку, – и стойка мистера Гриффина: единственный не пыльный предмет мебели.       За ней обычно стоял, развернув плечи с выправкой гвардейца и задрав подбородок, владелец. Наверное, вставил в брошь шейного платка булавку, как девицы прошлого века: вместо кивков он почти кланялся с ровной спиной, а если случалась необходимость за чем-нибудь нагнуться, то складывался в суставах, как марионетка. Высокие завитки напомаженных усов, орлиный тонкий нос, ни следа щетины на впалых щеках высушенной рыбины, вечный монокль – линза в нём переливалась радугой, стоило попасть крохам дневного света, – превращали мистера Гриффина в существо неземное, пугающее. Не тот страх, который подкашивает колени от вида гнилых зубов карг или посвистывания, доносящегося вслед в Лютном, – просто уносить из его магазина без оплаты и завалявшуюся пуговицу не хотелось. Даже при том, что для оплаты приходилось пробираться заново через весь лабиринт и гораздо проще выскочить за дверь, умчавшись по переулку.       Говорил мистер Гриффин дивно, и шейные платки носил дивные, и перчатки белоснежные – они смотрелись ярче, чем свет разносортных ламп, расставленных среди вещей в самых неожиданных местах и превращающих магазин в тенистый грот, полный сокровищ. Владелец, чопорный аккуратист, смахивал невидимые пылинки с конторского стола. Казалось, что старую рухлядь не менее чем вековой давности, изгрызенную временем и чередой владельцев, заказывал не он: белые перчатки созданы для приходно-расходных книг и документов государственной важности, а не пыльного дешевого антиквариата.       Дорогих вещей Гарри не видел — или не понимал их ценности. Грот с дешевкой почти на развес посещали малолетние, но лихие пираты, пытаясь взять на абордаж стопки с мантиями или забрать с собой в плен комплект учебников. Магазин справлялся с нашествиями легко: мантии в лавке не переводились, блеклые стопки плохого сукна обрастали порослью в августе, ближе к школьным хлопотам. Книги, рассованные по самым неожиданным местам, тоже не заканчивались: от учебников прошлого века, ведь «поверьте мне, юноши, магическое образование в стагнации и разницы вы не ощутите», до томиков времён Гальфрида Монмутского – когда только начали воспевать легенду об Артуре и Мерлин звался Мирддином.       Казалось, лавка создала мистера Гриффина, как странную вещь с табличкой «не для продажи»: голема, привратника, смотрителя грошовых редкостей, которых в каждом старом доме полный чердак и ещё в кладовке валяются. Он не ошибался со сдачей и терпеливо сносил собирание кнатов по карманам, не раздавал советов и исчерпывающе отвечал на вопросы сухим, ровным тоном бывалого дворецкого; был в лавке всегда, когда бы они не приходили, и равнодушно относился к попыткам перемерить все мантии, рубашки и ботинки в поисках приличных – а ведь ни разу не обходилось без грохота рухнувшей с крючка стопки.       С первого же шага слегка испуганные, напряжённые и держащиеся за карманы с монетами «молодые мистеры» поняли, что этот лабиринт даже лучше, чем из критской легенды. И что в таком книжном царстве на одежде можно и сэкономить.       К сожалению, хоть одна мантия должна быть приличной. Даже если в конце весны придётся жариться в шерстяной, потому что одежду под ней показывать стыдно, – знания перевешивали: надо компенсировать одиннадцатилетний разрыв между ними и чистокровными одногруппниками. Те слушали баллады о великих магах ещё в колыбелях, простейшими зельями баловались в играх, особо умные могли даже таскать книжки из семейных библиотек – а учебный рейтинг один на всех, и там не учитывалось, у кого на книжных полках стояли потрёпанные сборники сказок с вырванными страницами да инструкции по воспитанию девиц ранневикторианских времён.       Маггловские библиотеки давали клочки маггловских же знаний. Магических не существовало – то есть были, конечно, но не для двух детей без опекунов, которые и просто в волшебный мир летом могли вырваться в редчайших случаях. Целое лето они жили с зудом, что соперники сейчас могут узнавать фамильные секреты, а им скоблить приютский пол и листать уже пройденные учебники.       В мире, где от стартового преимущества они увидели разве что хвост – и в маггловском мире, и в магическом, – шансом вырваться вперёд были знания. Но шерстяную мантию, которая не рассыплется по волокнам за полтора десятка починок, найти стоило.       — Quel adorable garçon, — льстиво протянуло зеркало Риддлу.       Две мантии. Только середина июля, выбор невелик – как бы не пришлось возвращаться. Гарри собирался превратить свою в одеяло на холодные ночи. Рубашки они решили поискать всё-таки в маггловских магазинах: как и мантий, их сейчас было полки на три меньше обычного, и все на великанов.       — Tu es si gentil, — пробормотал Риддл, вытягивая руки.       Совсем не по-аристократически сморщил нос: рукава задрались до середины предплечья. Зеркало невнятно заворковало. Риддл независимо расстегнул пуговицу мантии. В жизни не признается, что французский он учил по разговорнику, чтобы не упасть в грязевую репутационную лужу среди однокурсников, и знали они на двоих с пару десятков фраз – и те Гарри путал, ограничиваясь «меня зовут» и «спасибо» даже в гипотетических ситуациях. Не в гипотетических – ещё не приходилось попадать в такую передрягу, где понадобился бы французский.       — Tu as une bonne prononciation.       Гарри вздрогнул, подумав, что мистер Гриффин перестал заполнять одну из своих бесконечных тетрадей – но разговор с комплимента произношению начал не он.       Риддл тоже дёрнулся. Из-за его спины, с ловкостью угря проскользнув между стеллажом, ними и зеркалом, вышел незнакомец. Не француз. Много французов Гарри за жизнь не видел, но представлял, что они одеваются в стиле мистера Гриффина, только ещё с рюшами Малкин. Этот же весь из прямых линий: ровный пробор зачёсанных тёмных волос, подбородок – стык перпендикуляров, к кончику носа можно прикладывать линейку-угольник. Глаза светлые, с прицелами чёрных зрачков на фоне выбеленной радужки. Накрахмаленный стоячий воротник ровно под линию челюсти, мантия – с единственным карманом на груди, откуда высовывалась золотистая цепочка часов. На неё Гарри и уставился, потому что человек – выше на добрый фут, не задирать же голову, – остановился возле него, усмехнувшись Риддлу.       За спиной у того стоял его спутник – совсем непохожий. Подбородок его растекался складками по шее, из жира торчала кнопка носа; в остальном же ничего примечательного: множество магов, справивших пятую или шестую дюжину лет, путешествовали пышными пончиками по шипящей сковороде жизни. «Хорошего, достаточно зарабатывающего отца семейства должно быть много» считали настолько издавна, что нарушать эту традицию почти невежливо.       А взглядом сверлил, как и первый. Гарри растянул губы в улыбке и отступил, вжавшись в пыльные мантии: хоть до Лютного, где стоило передвигаться вдоль стен невидимым и неслышимым, ещё несколько улиц, взрослым магам всё равно лучше уступать. Водораздел – чётче некуда, ряд прочных арок, около которых паслись авроры, – не мешал пираньям заплывать в мирные воды. Одеты для Лютного слишком новомодно, но зачем богатым господам из офисов Косого заглядывать в захолустную лавчонку?       К тому же знакомое напряжение покалывало лопатки. Они сами выросли в небезопасных водах. Умение распознавать хищников вросло в кожу.       — Не пугай деточку, — сказал второй. Казалось, что голос его должен течь патокой или звучать свирелью – но нет, говорил он резко, отрывисто, низким тоном. — Ребёнок, подвинься.       Риддл замешкался. На миг он опять негодующе сморщил нос; опомнившись, натянул маску вежливости.       — Merci, — с запозданием и зачем-то всё ещё по-французски ответил он. — Прошу.       Посторонился, опустив наконец руки. Сдвинул брови: то ли из-за мантии, которая точно не подходила, то ли из-за вторжения в их угол на четверых – Гарри, Риддла, заткнувшегося зеркала и равнодушного мистера Гриффина, – новых лиц.       — Прошу, — сказал уже мистер Гриффин. — Чем могу помочь?       Гарри посмотрел на Риддла. Риддл воззрился в ответ, стягивая мантию. Обоим понятно: перерывать все стопки одежды, в основном для горных троллей или недоношенных младенцев, и отсматривать остатки мантий они будут не сегодня. Книги выбирать, наверное, тоже – хоть и хотелось обойтись одним посещением полного соблазнов и вкусов магического мира, после которого особенно больно возвращаться в обычный Лондон. При мысли о мороженом и солёных рогаликах желудок тоже выразил своё мнение. Гарри неловко прижал руку к животу, рассматривая складки мантий. Очень интересно. Разные текстуры и типы кроя. Потрясающе. Они просто бедные дети, которых мать погнала закупаться к школе до ажиотажа, ничего примечательного, не достойно запоминания. Мурашки маршировали по спине небольшой армией, ритмично вытаптывая слово «неприятности».       Но на них никто не смотрел: оба посетителя чинно встали перед конторкой владельца, заложив руки за спины, и очевидно ждали, пока свидетели выметутся отсюда. Мистер Гриффин встревоженным не выглядел – да что там, вернулся к заполнению своей тетради. Перо скрипнуло по бумаге.       — До свидания, — сказал Гарри как более понятливый свидетель, волной мимических жестов пытаясь передать Риддлу, что это точно обитатели Лютного выбрели на дневной перекус и пора сматываться, чтобы не попасть на постановку «мистер Гриффин съест хищников или хищники растерзают мистера Гриффина?».       Ну не за медными канделябрами же они пришли, в самом деле.

***

      — Где ваши родители?       Этот вопрос никогда не означал ничего хорошего. Ни в школе – где, впрочем, конкретно у них таким не интересовались, но одноклассники сразу вжимали головы в плечи, – ни на улице, даже если ещё не было слышно звона битого стекла или вопля пострадавшего… ни, конечно, в переулке магического квартала. Там вообще не могли возникать настолько глупые вопросы: дети ходили или с сопровождающими (богатые), или с родственницами (маменькины), или самостоятельно (магглокровные – или близкие к выпуску).       И человек без половины мозга поймёт, что два младшекурсника, околачивающиеся в лавке подержанной дешёвки в грязных рубашках, вряд ли убежали от гувернантки.       Живущий по понятиям, устаревшим ещё к началу века, магический мир считал, что оставленные на произвол судьбы отпрыски как минимум Причинят Неприятности – вот так, с заглавных букв. Или Подвергнутся Неприятностям, как возмущались тётушки в мантиях, отсылающих кроем ко временам турнюров и кринолинов – Гарри не разбирался, что за чем там было. Тётушки регулярно теряли подопечных, подопечные с завидной частотой ввинчивались в толпу, чтобы прилипнуть к витрине со сладостями или мётлами, и длинная анфилада нависающих – порой сталкивались ставнями верхних этажей – домиков Косого оглашалась воплями: «Ке-е-е-вин!» да «Бартемиус! Юный мистер Батлер! Да где же вы, юноша!».       Без присмотра оставались магглорождённые и потерявшиеся. Существование в первой категории обычно приводило к насмешкам. Во второй – к тому самому «подвергнутся неприятностям», если дело происходило не на основной аллее или в её цивилизованных, ухоженных закутках, где даже ядовитые растения выкорчевали.       Гарри проклял совместное решение срезать путь через внутренние дворики, близкие к Лютному. То, что когда-то было брусчаткой, пружинило нанесённым грунтом под ногами. По сторонам узкой тропинки кривились задорно покрашенные штакетники. Недовольный Риддл пинал мелкие камушки и шёл у плеча, озираясь. Местные домики с геранью в окнах не походили на трущобы, тропка – на западню, один джентльмен, вежливо приподнявший шляпу во дворе своего дома – на похитителя подростков.       Но голос Гарри узнал, и человек-с-углами – и странным, слишком правильным английским – как раз мог стать претендентом на «подвергнутся неприятностям».       Сердце заколотилось. До выхода на небольшую площадь, откуда минута бега и одна арка до маггловского Лондона, оставалось шагов тридцать.       — Мы к ним и идём, сэр, — быстро сообразил Риддл. — Во-он там живут.       Не ускорил шаг: это было бы глупо. Не замедлился – невежливо, но спрашивать прохожих о родственных связях тоже не комильфо.       Гарри не стал оборачиваться, но покосился в сторону, стараясь не вертеть головой слишком уж заметно. Внутренние дворы почти пасторальных двухэтажных домиков. Ситцевые занавески приоткрытого окна. Дырявый медный котел, превращенный в клумбу. Прислоненная к стене детская метла. Налитый летним теплом воздух, сохранивший запах грибного супа, пронизанный ароматами дворового разнотравья и – совсем на излете – параллельной улицы магических лавок.       Нет людей. Плохо. До деревянной перекладины арки, разделяющей узкие высокие дома, шагов пятнадцать. Хорошо.       Узкая тропка для местных и герань в горшках не напоминали декорации страшных сказок, которые рассказывали у гриффиндорского камина с заговорщическим «вот попадешь в Лютный…». Впрочем, район неприятностей Лютным не ограничивался. Но они нервно шагали по мечте крепкого хозяйственника с большой семьёй, вдоль горшков на штакетнике, в паре десятков футов от отдыхающих в домах людей. Аврорские патрули недалеко. Только поэтому получилось придушить в зародыше привычку срываться и перелетать через заборы. Не тот мир – полоска забора не спасёт.       Риддл рядом нервно сжал ладони, положив одну поверх палочки, но тоже сдерживался.       Следующий вопрос почти пошевелил волосы на затылке, хоть хлопка аппарации и не было.       — Учитесь в Хогвартсе, да?       Гарри подавил вскрик. Может, незнакомец широко – и бесшумно, что, чёрт побери, подозрительно, – шагает. Может, иностранец. Может, ему просто любопытно.       Плечи закаменели от напряжения.       — Да, сэр, — не стал отрицать очевидное он. Британские школьники на британской земле, где ещё учиться-то. Съязвить бы насчет японской школы, да он забыл название.       В арке виднелась площадь: пустая сейчас, в тихую послеобеденную пору рабочего дня. Дома на ней походили на неряшливые гнёзда неразборчивых птиц: громоздились чуть ли не в пять этажей, и собрали их изо всех подручных материалов, от кирпича и брёвен до вставок мутного расплавленного стекла. Маги любили выделиться, а маги-торговцы любили и сэкономить, задействовав свой товар в строительстве жилой каморки над магазином.       На клочок брусчатого пространства они вышли молча, втроём – человек-с-углами шёл так близко, что, кажется, мог положить руки им на плечи. Кричать аврорам поздно, оставались переговоры.       Сердце спустилось в пятки и колотилось там, отбивая ритм по брусчатке через подошвы ботинок.       У ближайшей стены, скучающе привалившись к закрытой на внешний засов двери, дымил трубкой тот-который-второй. Гарри нахмурился. Они не особо задержались, покинув лавку Гриффина: так, полистали книги в магазине через несколько домов. Их вежливо попросили оттуда в пределах пары минут – продавец строго следил за тунеядцами, у которых любви к чтению больше, чем денег.       А мистер Гриффин даже мантии свои продавал с дотошностью и расстановкой, извлекая нужную инвентарную книгу и вычеркивая номер заточенным пером. Чтобы какое-то дело с ним можно было решить за несколько минут? Смешно.       Человек-с-углами вышел – выскользнул – из-за спины. Пустые ладони он непринуждённо держал на виду. Гарри не обманывался: люди, приносящие неприятности, могли достать палочки чуть ли не движением брови. Толстый тоже не пошевелился, но их молчаливого присутствия хватило, чтобы Гарри остановился – и Риддл рядом прищёлкнул стертыми каблуками на секунду раньше него.       Гарри сощурился, копируя риддловское лицо вежливого недоумения. Их догнали, чтобы на них посмотреть?       — У нас нет денег, сэр, — на всякий случай миролюбиво сообщил он.       «И органы дешевые, ищите откормленных» — не добавил. Отребье магического мира в настолько отглаженных недешевых мантиях не ходит. Впрочем, человеку в блестящих кожаных ботинках – замечено профессионалом с почти суточным стажем! – нет нужды и отбирать сикли у несовершеннолетних.       — По вам видно, — отстраненно бросил тот-который-углы.       В лицо бы ему плюнуть. Но Гарри только растянул уголки губ: ха-ха, смешная шутка, а теперь…       — Можно мы пройдём? — закончил его мысль Риддл. Вежливый, как юный сквайр, голос – чистая патока. Наверняка в мыслях развесил органы мага на пустой бельевой верёвке, тянущейся над их головами.       — Не думаю, — ответил маг. Отреагировал быстрее, чем они успели, согласно привычке, дернуться в разные стороны: — Стоп!       Позднее, мучительными ночами, в кошмарах, в размышлениях у каминов, иногда на метле среди тренировки или при взгляде на тонкий профиль Риддла, Гарри задавался вопросом: был ли шанс убежать?       И новорождённой мандрагоре понятно, что нет, но воображение рисовало всякое: и мощный огненный вихрь, накрывший противников, и удушающие петли из бельевой верёвки, и, в редкие моменты альтруизма, просто собственную неимоверную ловкость и проворность.       Но действительность оказалась проще фантазийных сцен: они не побежали. Вздрогнули оба, приготовившись, но то ли здравый смысл сработал, то ли любопытство: ну, не на органы же их собрались разбирать. Если заорать хорошенько, то патрули близко. Жизни нищих магглорождённых стоили мало, но похищение детей – плохая строка в квартальном отчёте.       Риддл поправил сумку на плече, сжав губы в полоску. Гарри напряг колени. В квартире одного из домов сиреной заверещал ребенок: обыденная, спокойная жизнь. С двумя незнакомцами, которым зачем-то вздумалось поговорить.       — Просто пара вопросов, — поднял раскрытые ладони человек-с-углами.       Да он взглядом мог убить, если бы постарался. Но улыбка прилипла к лицу Гарри намертво, как гримаса за миг до отлета души от тела: даже если бы захотел, не смог бы перестать ухмыляться.       — У вас нет родителей, — вступил в разговор тот-второй. Утверждал, не спрашивал.       — Есть, — соврал Гарри.       Технически есть: о его родителях было известно только то, что это не нынешние волшебные Поттеры – к вящей радости большого семейства, избавленного от слухов, и унынию Гарри-первокурсника. Если справки о смерти нет, значит, просто пропал без вести – известная фронтовая логика.       — Вы пройдёте с нами, — резюмировал человек-с-углами. Он тоже не спрашивал.       — Нет, благодарим за предложение, — так же широко улыбнулся Риддл – и вот теперь они рванули.       Подошвы ботинок взрыли пыль на брусчатке. Воздух бросился в лицо. Гарри неловко взмахнул рукой, восстанавливая равновесие: если шмыгнуть в тот угол, там до патруля буквально…       Гораздо больше, чем время реакции мага, якобы безобидно показывавшего свободные руки. Заклинания не прозвучало, но колени подогнулись. Коленей больше не было – только дрожащая масса кожи, мышц и размягченных в желе костей. Тело повело по инерции, приземлился Гарри на локти.       Ошеломительно больно приложился рукой. Вспорол рубашку. Зашипел, перекатился. Ноги не слушались. Вспомнив о главном, вскрикнул, громко и звонко.       Из горла безмолвно вышел только воздух: резкий отчаянный выдох. Пополз на локтях. В ушах звенело. Рубашке конец, штанам тоже. Глупейшие мысли.       Где Риддл? А авроры или жители? Он же падал с грохотом.       — Тише, — раздалось за спиной – и ускорило этот улиточный забег на животе так, что он умудрился подпрыгнуть на локтях, лишь бы убраться подальше.       Вздох мог послышаться: пульс громыхал в ушах. Следующее движение сделать уже не вышло. Так и застыл нелепым червяком, изогнувшись и задрав шею.       Двигать получалось только глазами. Наверное, ещё вышло бы поплакать – только Гарри собирался сбросить этот паралич, подбежать и отгрызть лицо, содрать скальп, вонзить карманный ножик в…       — Какая прыткость, — насмешливо раздалось сзади. — Сейчас вы молчите. Я объясняю.       Будто был выбор: голосовые связки не размыкались. Гарри так и застыл с полуоткрытым в вопле ртом. Слюна затекала под язык – задохнуться можно. Глупейшая выйдет смерть.       «У них»? Кажется, Риддл тоже не убежал. О поразительном количестве вещей успеваешь подумать, пока твое окаменевшее тело поднимают в воздух и разворачивают перекошенным лицом.       Тот-второй стоял рядом с тем-с-углами. Выглядели они как скучающие клерки, выстроившиеся в очередь на чистку ботинок. Если бы можно было описаться от ужаса… Гарри не опустился бы до такого, но запертое в теле сознание визжало на одной ноте зацикленной сиреной тревоги.       Покосившись в сторону до рези в глазах, он нашарил взглядом Риддла. Тот стоял с выставленными вперёд руками: тоже полз. На щеке кровоточила царапина. У Гарри, кажется, тоже по ободранной руке текла кровь. По глазам Риддла понятно: если его попытаются продать на органы, сначала пары самых необходимых лишится продавец.       За два курса их научили пускать искры, ставить простенькие щиты, копать волшебные грядки и выполнять простейшие превращения. Ничего полезного. Выживет – обложится справочниками боевой магии.       Но пока завис в воздухе, ведомый чужой палочкой, как куколка бабочки под взглядами энтомологов. Денег у них действительно не было, да по одежде же видно. Начерта они двум аккуратистам?       — И зачем сразу убегать, — с издевательской укоризной проговорил тот-с-углами.       Кажется, наслаждался гневом в их глазах.       — Я собирался дать вам выбор. Учитесь в Хогвартсе, безденежные сироты, знаете французский… мы как раз подыскивали таких, — непринужденно зашифровал кого-то под «мы» мужчина. — Если пройдете с нами, обеспечим деньгами и отпустим на учёбу.       Звучало как проституция. Они мальчики, но и любители бывали… Гарри бы передернуло, но мышцы уже ныли от напряжения, в котором их заморозили. Слюны во рту всё больше. Сглотнуть бы.       Все свои силы, всё желание он прикладывал к тому, чтобы скинуть паралич – только их не учили такому даже в самых смелых мечтах. В магическом мире чудес не бывает – это он усвоил в первый месяц первого курса. Магия – это желание, но если ты хочешь чего-то всей душой, то будь добр заиметь протекцию и отстоять очередь.       — Если не пойдете с нами по своей воле, то… — показательно задумался потенциальный похититель.       — Июль, — отрывисто сказал второй. — Сроки.       — Верно, — рассудил первый. — То всё равно пойдёте. Но не сами.       Он повёл палочкой. Руки Гарри опустились, ноги коснулись земли. Изо рта тянулась нитка слюны – странно, что он ещё не начал задыхаться. Вертели, как марионеткой. Попытался нахмуриться – не вышло. Пошевелить пальцами – невозможно.       Человек-с-углами направился к нему, не отрывая взгляда. К Риддлу пошёл второй. Почему никто не открывает окна, никакая тётушка Агата, запертая в своей комнате с кружевами и кошками, не решила посмотреть на задний двор?       Под подбородок упёрся кончик чужой палочки. С задранной головой Гарри смотрел прямо в глаза человеку-с-углами: ненормально светлые, пугающие глаза серийного убийцы подростков-неудачников. Поджарит сердце на ужин и не поперхнётся.       — Сейчас я отменяю паралич, — медленно, почти по слогам произнёс он, — и ты остаёшься на месте. Или твоё тело остаётся на месте. Не ори, это бесполезно. Понятно?       Интересно, какого ответа он ждал, если пошевелить не получалось даже языком. До этого и не знал, что эта мышца может болеть. «Твоё тело», как же: по какой-то причине они нужны живыми.       — Умница, — тихо сказал человек-с-углами. — Finite.       Гарри резко наклонил подбородок, в суицидальном порыве откидывая им чужую палочку. Кожа взвыла от укола. Незнакомец, может, и ожидал побега – но дёрнул рукой вслед за ударом, машинально отводя самое ценное оружие волшебника, чтобы не сломать.       На «пошел нахер» Гарри тратить силы не собирался: неловко ткнул расслабленным кулаком в чужой живот, почти закашлялся от слюны во рту, упал на землю. Перекатился в сторону.       Мышцы едва слушались, но озадаченное выживанием сердце изо всех сил качало кровь, да и в оцепенении он провисел недолго. Опёрся на локти. Кинул взгляд на Риддла. Тот ударил «своего» мага успешнее: в лицо.       Не время для разглядываний. Ползти, вскочить, бежать. Нет, бесполезно.       Атаковать, но чем?       Откатился от малинового луча, разбившегося о брусчатку сотнями брызг. Всхлипнул от ужаса.       — Уходите, — раздалось глухо.       Голос Риддла узнал не сразу. Тот сидел на земле, вытянув руку к обозлённым магам. Пальцы дрожали. Только сейчас стали доходить чувства и запахи: мелкие песчинки, царапающие ладонь, влажность окровавленной рубашки, резкий отголосок мочи из угла между домами.       — Уходите по своим делам, — повторил Риддл отчаянно, растянуто, как старинный напев, — и забудьте о нас.       Маги оставались на месте. Угловатый направлял на них палочку; толстый потирал руками лицо, через пальцы-сосиски было видно, что он смотрит на Риддла.       Гарри судорожно полез в карманы, но почти всё осталось в сумке Риддла – а керосин и вовсе в развалинах недалеко от Сити. Чем бы он сейчас не выигрывал время, двух сильных магов ему не перебороть. Внушение мыслей – слишком сложная штука, даже если природная лотерея щедро одарила способностями.       — Ну же, — почти сорвался Риддл. — Назад!       Человек-с-углами смотрел на них с ненавистью – и медленно, по четверти дюйма опускал свою палочку. Из носа Риддла брызнула кровь – и потекла ровной, опасной струей, сразу заливая губы с подбородком и капая на рубашку.       Гарри наконец щёлкнул зажигалкой с остатками топлива, нахмурился, прогоняя звон в ушах, подул легонько на пламя: ну же, давай. Единственное, что он умел из салонных беспалочковых трюков, и то только с имевшимся пламенем.       Никогда не пробовал на чём-то больше свечей, но к чёрту сомнения.       — У-хо-ди-те, — прошипел Риддл. Прижал ладонь к носу. Глаза, кажется, тоже покраснели.       Язычок пламени дорос до небольшого шара. Счастье пузырилось внутри, неслось радужными шариками по сосудам – скоро тоже брызнет кровь, ну или потеряет сознание. Но шар рос. Хорошо бы побольше.       — Умирать, — шепнул Гарри, коротко дунув на шар размером с кулак.       Про ревущее пламя легенды врут: огонь летит пожирать с едва слышным потрескиванием. Мир расцвёл рыжиной преждевременного заката.       И потемнел.

***

      Надо было умереть при рождении. Не пришлось бы разлеплять мокрые ресницы, ощущая, как по щекам небрежно хлопают.       На глазах, кажется, слёзы. На лице – вода. Волосы мокрые.       Бельевая верёвка перечёркивала несправедливо голубое небо. Вторую верёвку Гарри ожидал ощутить на руках или ногах – но свободно пошевелил пальцами. Тут же раскаялся в настолько опрометчивых поступках.       Сквозь сцепленные зубы пробилось хныканье.       — Шесть минут, — раздался скучающий голос с небес.       Небеса располагались на уровне головы того-с-углами. Его лицо – невозмутимое, как фреска в церкви – заслонило часть неба. Жаль, никто не решил вывернуть ночной горшок, как в старые добрые.       Мысли ворочались массивными валунами и нелепо сталкивались. Риддл? Пожар? Что-то трещало на заднем плане. Это уже ад, ещё и сразу в плохой компании?       — Щильные, — подтвердили со стороны. Выжил, тварь. По звукам – хотя бы нос сломали.       — И быстрые, — оценил угловатый.       Притвориться окоченевшим трупом не вышло: всё равно глаза уже открыл. Гарри повернул голову. Ухо упёрлось в землю, тоже мокрую. Его полили? Или это лужа крови?       Риддл лежал рядом, серо-белый, с неприятно яркими полосами крови на лице, угольными ресницами закрытых глаз, синими прожилками вен на запястьях. Спокойный, как кукла в витрине. Дышащий: спустя миг замирания сердца Гарри увидел, как слегка вздымается его грудь. Кровь из носа больше не текла, но серость насквозь мокрой рубашки разбавили розовые разводы.       Повернуться полностью и протянуть руку не вышло: тот-с-углами придержал за плечо жёсткой хваткой. Гарри втянул воздух. Больно. На нём танцевали кабаре всю ночь.       — Жив твой приятель, — прокомментировал угловатый. — Талантливый малец.       Раздача комплиментов была бы приятной, если бы… сколько, шесть минут назад?... из них не пытались бы сделать отбивные.       — А теперь слушай.       Сфокусировать взгляд всё-таки удалось, хоть и тянуло хихикать. Точно ещё и головой ударился.       — Мы не убиваем детей, — как будто с сожалением продолжил угловатый. — И у вас всё ещё есть выбор.       К сознанию пробивалось всё больше вещей: например, прямо сейчас чужая палочка упиралась ему в грудь. Грудью древко уже не сломаешь. Особенно когда не можешь поднять руку.       — Или вы соглашаетесь на наши условия и перемещаетесь с нами, или…       Он замолк. Пришлось собрать – наскрести по всему телу и даже немного по брусчатке, колющей спину, – все силы, чтобы разомкнуть губы в связной речи:       — Или?..       — Или мы сейчас уходим. А вы остаётесь. Без денег, перспектив, образования и возможностей выйти в приличное общество, — подлец будто знал, во что колоть. Правда, Гарри слабо волновало приличное общество. Почему Риддл ещё не очнулся, чем он ударился и точно ли не умирает?       — Вы даже выживете, — бессердечно продолжил мужчина. — Убедитесь, что авроры бесполезны, в вашей лавке нас не помнят, а вы отказались от предложения, способного вытащить вас на вершины.       Его речи надо было толкать перед Риддлом.       Но Риддл лежал, маленький, бледный и бессознательный: он потерял куда больше сил. Потом им предстояло брести по Лондону, избегая людных улиц; отстирывать вещи, порванные уже до лохмотьев, в реке, которая не сильно чище ткани; преодолевая спазмы мышц, искать ночёвку.       Долго смотреть в звёздное небо, укрощая носовые кровотечения, – намеренное воззвание к магии выше их возможностей не проходило бесследно. Или ютиться в уголках убежищ под рокот самолётных двигателей. Ходить по коридорам Хогвартса в потёртых мантиях, беречь единственные зельеварческие перчатки, хоть они и малы уже год как.       Трусливое – не вынужденное, как он будет оправдываться после, а трусливое и малодушное – решение хотелось скинуть на Риддла. Тот мерно дышал. Из царапины на щеке выступали бисеринки крови.       Пахло кровью, мочой и пеплом. Запах нищеты. Той, из которой почти невозможно выбраться самостоятельно.       Ещё бы лет десять жизненного опыта, немного заёмной мудрости. Но была только его ушибленная голова, да далёкий звон в ушах, да непонятное количество разрушений, которое они принесли. У человека-с-углами даже воротничок под самый подбородок остался белоснежным, но запах пепла из ниоткуда не берётся.       Никаких авроров. Или не заметили, или не пришли.       — А что значит «ваши условия»? — протолкнул сквозь горло Гарри.       За их жизни даже без очнувшегося Риддла он собирался нагло поторговаться.