***
— Два фартинга за пару, — траурным голосом провозгласил Риддл, обводя взглядом улицу. — Всего два фартинга за пару! Улица не отзывалась. Немцы могли присылать хоть эскадроны «Мессершмитов» – британские клерки с утра всё равно поправляли галстуки и шли на работу. Иногда к Сити приходилось пробираться по тропинкам мимо ещё дымившихся руин, но бюрократическая машина королевства перемалывала человеческие жизни даже более успешно, чем война – и не собиралась останавливаться из-за таких мелочей, как бомбёжки. Ист-Энд тоже не тормозил, но местное оживление ощущалось по-другому. Цокали каблуки, пыхтели бензином редкие машины, периодически доносился шлейф духов – рыбное место, сказали бы приютские. Только для этого надо быть рыбаком. Гарри поёрзал. Сидеть на тротуаре неудобно и твёрдо, но ближайшая возвышенность – перевёрнутая картонная коробка – служила «витриной» для клиентов. На ней лежали твёрдая и мягкая щётка, рядом – тряпка и банка крема с воском. Полупустая. Предыдущий чистильщик выгреб себе половину и сбежал с места работы среди дня – только поэтому они и смогли договориться, проскочив вперёд очереди. Желающих заработать пару звонких пенни не смущало ни стояние на коленях, ни то, что две трети дохода приходилось отдавать людям, которые даже свои ботинки только сверху и видели. Гарри вот за два часа налюбовался всеми видами офисной обуви под самым носом. Риддл решил, что чистка ботинок ниже его достоинства; теперь стоял, как дурак, чуть ли не бегая за потенциальными клиентами и надрывая глотку. Мог бы и побегать, да самомнение перевешивало. Пока что: скоро он поймёт, что на полученное им жить непонятно сколько. В мире, где люди порой дрались за рабочие предложения и зарплату получал сильнейший, они сорвали разовый джек-пот. Выбрали подход к Сити, усевшись среди пешеходной тропы на солнечной стороне. Муравейник делового центра Лондона защищал от ветра: тот застревал среди многоэтажных зданий, а от позолоты начищенных табличек могли смутиться и присмиреть даже погодные явления. Солнце немного прогрело замёрзшие плечи, мазнуло бликами по шпилям собора Святого Павла. Заодно показывало людям, насколько пыльные у них ботинки – и давало надежду на заработок. Согревшийся Риддл набрал достаточно сил, чтобы беситься из-за ситуации, вспомнил о сгоревших учебниках и стоял с таким лицом, что молоко в ближайшей лавке могло скиснуть. Приходилось исправлять всё самому. Уже поздно сбрасывать Риддла в Темзу: во-первых, хоть какой-то компаньон по катастрофе, во-вторых, некоторые вещества в воде не тонут. Характер его недодруга представлял собой концентрат этого вещества. Всплывёт, паршивец. Полбалла преимущества добавляло то, что в сумке Риддла нашлась запасная рубашка: они почти одного роста, так что теперь это одна запасная одежда на двоих. Ещё пара конспектов – вот ботаник, – завалявшееся мятое яблоко, которое они уже поделили, и с десяток полезных мелочей, – но всё равно не походило на набор для выживания. — Полпенни, сэр, — бросил Гарри ближайшему джентльмену, растянув губы в улыбке. — И засияют как новые! Вряд ли туфли джентльмена можно чем-то спасти: кажется, кожа носков протёрта почти до дыр. Жители Восточного Лондона подбирали такие у мусорок, обрезали носы и щеголяли в «военных сандалиях» ещё со времён первой мировой: войны менялись, а нищета процветала. — Воздержусь, — бросил мужчина, ускоряя шаг. Этот хотя бы ответил. В основном их игнорировали. — У меня есть три минуты, — раздалось одновременно с тем, как перед носом возник ботинок. Не из навозной лужи! Не из коричневой кожи, для которой у них не было полироли! Дар богов, даже если к ботинку прилагался надменный мужчина. Его смерил взглядом не менее высокомерный Риддл. Прежде чем два петуха устроят драку в курятнике и они лишатся шансов на заработок, Гарри оттарабанил: — Сейчас всё будет, сэр! В конце концов, надраивать ботинки – не худшее из того, что можно делать в жизни. Крайним вариантом считалась подработка грузчиками. Если Гарри не был полной немощью из-за школьного квиддича и бодрого махания уже другой метлой на дежурствах по приюту, то палочник-Риддл… в общем, хорошо, что их взяли на ботинки. А то сломался бы из-за гордости: носил он разве что подносы с ингредиентами для зельеварения. По волосам, взъерошив их, проехалась краем бумага: мужчина развернул «Дэйли Экспресс». Гарри, сощурившись, ткнул щёткой в остатки крема. Старательно потёр край ботинка у подошвы. Пальцы уже почернели от обувного средства, манжеты рубашки тоже чистыми не остались. Если Риддл срочно не откроет в себе навыки зазывалы и не включит обаяние, которым он покорил даже декана своего факультета снобов, придётся меняться: только вход в метро стоил полтора пенни на одного; а ведь ещё найти еду: желудок урчал и вызывал сочувственные взгляды клиентов.***
— У вас хоть деньги есть? — сощурился билетёр. Риддл рядом возмущенно вдохнул для речи. Гарри шустро пнул его по икре – не время выделываться – и протянул три пенса. Из банки-«кассы» они забрали больше, чем заработали – и не собирались появляться в том районе в ближайший месяц. Новая партия работников была на голову выше, на несколько выбитых зубов суровее и с зажатыми между губ окурками. Вряд ли они заметят недостачу, но щётку Риддл – во имя заработка им всё-таки пришлось поменяться – протягивал с ангельским лицом мальчика из церковного хора, чтобы не нарваться. Вернулся в свою ипостась за несколько пройденных улиц, и даже пара яблок с дрожжевыми булочками его не задобрила. Теперь вот метро. «Ковент-Гарден» его не устроил близостью к Сити и призраком актёра, убитого ещё в прошлом веке. Бедняга Террис появлялся редко и не пугал даже магглов, но Риддл поджал губы и надменным тоном сообщил, что он на призраков в школе насмотрелся. Его попытки задирать нос смотрелись смешно и нелепо: колени грязные, взгляд растерянный, а всё выёживается. Гарри миролюбиво предложил «Британский музей», но, когда они дошли, оказалось, что закрытая для поездов станция не впускает и посетителей. «Для сотрудников во время тревоги», — отрезал охранник. «Чтоб в твою будку прилетело», — буркнул Гарри, отойдя подальше – и встряхнул головой, выгоняя мерзкие мысли. Непонятно, что хуже: нарочитый снобизм Риддла или его собственное желание положить пальцы на чью-нибудь шею и сжать до синевы и хрипов. «Олдвич» тоже открывалась только со звуком ночной сирены – а ведь непонятно, решат ли немцы выбраться на вторую бессонную ночь. Приютские говорили, что времена ежедневных бомбардировок прошли. Гарри запихивал в самые глубины души неуместное злорадное веселье: кошмар начался после того, как они скрылись за одним из самых прочных магических барьеров этого мира. Задел по касательной. Это как вляпаться в след огромного слизня, когда сам моллюск уже прополз просекой разрушений. Они родились позже первой мировой. Они просидели в замке начало второй. Оставалось надеяться, что судьба не приберегла их разменными пешками для чего-то ещё более ужасающего, – он наелся своей же горечи во рту сполна, спасибо. Тем более что жизнь продолжалась даже при новых условиях задачи – да она просто не имела решения, как казалось Гарри. Немцы налетали, потому что привыкли получать этот приказ. Британцы стойко шли на работу среди тлеющих руин, потому что Черчилль провозгласил, что Британию не сломит никто, и всколыхнул имперскую гордость. Французы сдались, потому что… ну, французы: ни у одного англичанина уже давно не было доверия к французам. В магическом мире чистокровные притесняли менее везучих, маги не любили магглов, пришедший к власти маггл Иннокентий Восьмой вздумал невзлюбить уже магов – а пара немецких инквизиторов с их «Malleus Maleficarum» собрали дровяную кладку для будущих костров. Костры давно погасли, и магглами маги сейчас пользовались как основным ресурсом без ведома последних – но в школьных слухах мелькало новое, уже магическое имя. В липком следе войны и потугах решить нерешаемое в итоге измазывались все. Люди не умели договариваться нормально со времён то ли римлян, то ли греков, то ли Адама с Евой, то ли первых обезьян с дубинками – смотря кто во что верил. И тащили ненависть дальше через поколения, а потом двум почти честным людям станцию метро не найти. Остановились в поисках они на Лестер-Сквер. Достаточно далеко от Сити, но не известный сомнительной славой Сохо; центр, но и не переполненный Чаринг-Кросс, откуда за несколько часов блуждания по станции могут и выпереть как карманников. Если Риддл сейчас нарвется – придется идти до их последнего варианта ещё полчаса, а ноги уже гудели. — Вдруг поддельные, — всматривался в монеты дотошный билетёр. Одутлое лицо и нос-картошка его не красили, короткие пальцы – сардельки, — раздражённо подумал Гарри, – крутили кругляши пенни. Выгравированная со щитом Британия равнодушно смотрела в сторону, куда-то на стену станции. Тоже не понимала смысла в существовании и бесполезных спорах, которые годились разве что как повод сорвать злость. — Какой смысл подделывать пенни? Гарри хотел задать этот вопрос лениво-надменным тоном, но вышло неприятно звонко. Было обидно. Они не походили на воров или провонявших углами тёмных переулков оборванцев: ну да, в ваксе и взъерошенные, но какой мальчишка тринадцати лет выглядит лучше? Разве что до полусмерти затретированный взрослыми. — Их же в любой канаве можно подобрать, — протянул Риддл. Вот у него получилось гладко. Отпрыск благородного семейства, возрадовавшийся каникулам так, что измазался в играх. — Пусти уже мальцов, — сочувственно бросили сзади. — Им далеко. Какой элегантный намёк на то, что жить они могли только на окраинах Лондона – тех, куда и от метро-то приходилось шагать с добрый час. — А вдруг обнесут кого, — продолжал сомневаться билетёр. Если бы не количество пройденных станций, Гарри бы развернулся и ушёл; но за ними собиралась очередь, билетёр весь подобрался, как закипающий чайник – и вот-вот могут подойти проверить, что творится, полисмены. Монеты настоящие, ничего им не грозило – но могли спросить, где родители, начать выяснять имя, влезть в историю с приютом… грудь неприятно сдавило перспективой получить выволочку, в сравнении с которой тот раз, когда он грохнул всю посуду в огромной мойке, покажется приятным поглаживанием по макушке. — Мы не воры, — тоже звонче, чем обычно, сказал Риддл. Лично выгребший с десяток лишних монет из «заработной банки». Сказал, что это можно считать заработанным – ведь ботинки они чистили. — Да посмотрите на детей, — вступила в пьесу леди, похожая на учительницу: идеально затянутый пучок волос под небольшой шляпкой, строгое платье до лодыжек, поблёскивающие очки и брошь-чертополох. От её пронзительного голоса Гарри ожидал поддержки куда меньше, чем от ближайшей дородной тётушки – но та молчала и сверлила их взглядом, прижав сумку поближе к груди. — Набегались просто и хотят домой. «Очень хочу», — тоскливо подумал Гарри, потупив взгляд в попытке изобразить мальчика из хорошей семьи, смущённого таким скандалом. Плитка пола пыльная, как и его ботинки: сапожник без сапог и всё такое. — «Только дома нет». Входные двери станции распахивались часто, и на них уже начинала напирать толпа зевак. В ропоте толпы проскакивало всякое: и «совести у него нет» – не очень понятно, у кого именно, – и «бедные мальчики», и «да знаем мы таких». Гарри угрюмо покосился на Риддла, потом – на выход. Пройдут до другой станции. И билеты в терминале купят. В крайнем случае перемахнут через контролерский шлагбаум через пару часов, когда поток людей заструится устраиваться на ночь: контролёры бегали за нахалами избирательно, с демонстративной ленцой. — Ладно уже, — неожиданно смилостивился билетёр. — Идите. И протянул два клочка бумаги с цифрами – они не стоили ни этих денег, ни этих нервов. — Спасибо, мэм, — сказал Гарри строгой-не-строгой-леди, прочистив горло. Ничего не ответил билетёру. Раз он похож на вора, то будет ещё и невоспитанным. Риддл, поправив сумку на плече, молча скользнул в толпу людей.***
К моменту, когда остановились деревянные эскалаторы и приглушили свет, Гарри пару часов как снова проголодался. Желудок стремился приклеиться к спине изнутри. Иногда он ворчал: всегда некстати и с интонацией докерского работника, оставленного без дневного жалования за кражу. То есть пронзительно громко. Риддл каждый раз недовольно оборачивался и щурился, будто Гарри мог приказать своим органам меститься в теле потише — и желательно вообще без физиологических позывов, потому что по своей глупости пришли они рано, а ближайший туалет оказался через две станции и платным. Не выходить же за угол, чтобы потом платить ещё три пенса. Они покатались на разных поездах, налюбовавшись на уставших лондонцев и стащив забытый зонтик; всё-таки потратили два пенса на туалет – Риддл так тщательно пытался оттереть гуталин с рубашки, что использовал воды на целый трехпенсовик, не меньше; посверлили друг друга взглядами людей, взаимной симпатией не обладающих, но слепленных судьбой и обстоятельствами почище уродцев из кунсткамеры. Брошюрку с ними без интереса листал человек с глазами воблы в шляпе набекрень. «А ботинки у него пыльные», — отметил Гарри не без превосходства: не он один выглядит пригородным чучелом. Смотреть на людей наскучило быстро. Грохот поездов по округлым протокам туннелей достал ещё раньше. От попыток почитать книги в руках пассажиров стало укачивать, о коротающем ожидание разговоре с Риддлом и речи не было: тот достал один из конспектов, вцепился в тетрадь и сверлил её взглядом – будто напоминание о магическом мире может сделать лучше маггловский. Бесполезные сейчас палочки только покалывали кожу под штанами. Они не знали, тепло сейчас или похолодало, рыжий закат или фиолетово-розовый, или вовсе небо заволокло тучами; мир сузился до лабиринта метро, примитивного, как в научной лаборатории для мышей, и они переезжали от станции к станции, как крысы, надеющиеся на смену декораций или сыр в конце. Но окружение оставалось неизменным: одни и те же огни, плитка под ногами, неровный, зацикленный шум. Никакого сыра. Гарри таскал чужой зонтик, как трость, постукивая им по каждой второй плитке – хоть какое-то развлечение. Ближе к закрытию посетители их временного, но уже до последней колонны изученного дома-лабиринта сменились. Вместо клерков и деловых дам, пожилых леди и ковыляющих джентльменов, надменных студентов на каникулах и брызжущих смехом девчонок по остановленным эскалаторам спускались те, кто пришел ночевать; иногда те же, кто за час до этого ехал с работы, но уже с жёнами и детьми. За баулами спальных мешков и редкими чемоданами – наиболее пессимистичные предпочитали сразу спасти самое дорогое, и Гарри пожалел, что не таскал почти всё своё с собой, как Риддл – люди сливались в однородную уставшую массу. Затеряться среди них было проще, чем проникнуть в метро. По полу Лестер-сквер костяшками домино раскладывались засыпающие. Места исчезали быстрее, чем на рыбном рынке: многие точно не первый раз, они здоровались с соседями по полу и безмятежно обсуждали рабочие новости. На них посматривали, но без особого любопытства. Гарри тоже больше интересовал наскоро протёртый, твёрдый и холодный пол у колонны, чем то, кто будет храпеть рядом. — Надо было добыть хоть ветошь, — мрачно прокомментировал он, постукивая концом зонта. — Чтобы нас точно не пустили, — возразил Риддл. — Чтобы мы точно не умерли от воспаления, — добавил пессимизма Гарри. — Ну, рубашку постелим… — Она чистая. — Будет нет. На сумке можно, как на подушке… — Вдвоём? — Есть варианты? Риддл посмотрел на него, будто уже отмеривал воображаемую линию по шее, чтобы опустить гильотину максимально кроваво. Гарри подавил желание скрестить руки на груди или ткнуть его лицом в колонну, чтобы добавить к списку проблем разбитый нос мстительного соседа. По эскалатору как раз спускалась ватага громкоголосых курток, в которых, как скудная начинка в пирожках, где-то были люди: за их шумом никто и не заметит. К счастью, Риддл тоже понимал, что они в одной протекающей лодке и не стоит топить вёсла. — Не нахожу подходящих вариантов развития событий, — проронил этот юный лорд с ошибкой в месте и классе рождения, задирая тонкий нос. — Если бы на подушке из спеси можно было спать… — проговорил Гарри в сторону, укладывая зонтик на нужном расстоянии – всё, место забито. — Что, прости?.. — с подозрением осведомился Риддл. Его слух позволял подслушивать распоряжения миссис Коул через дубовую дверь, но ватага курток решила расположиться поблизости и всё перекрыла: громогласная мать семейства как раз объясняла, что между колонн удобнее и не продует из вентиляции. Восточнолондонское происхождение было слышно и за полсотни футов. Приблизившись к ним, оно рассыпалось на детали: произношение, рифмованные фразы, проскакивающие между нормативным английским с ловкостью угрей, и специфический запах доков, въевшийся в одежду главы семейства. Оставалось предполагать, что груда спальных мешков, которую придерживали жилистые руки – это он. Вот и встретились в геенне метрополитеновской практически в центре города. — Жрать хочу, — сообщил погромче Гарри. И, ведомый наитием, добавил: — А спать на полу хо-олодно. Риддл смерил его взглядом, выражавшим, что теория эволюции ошибается: один человек всё-таки произошёл от прихоти господа, которому было угодно оставить его без мозгов. Гарри закатил глаза и развернулся ещё больше, лицом к возне у соседней колонны. — Точно простудимся, — давил Гарри, с переменным успехом изображая суфлёрский шёпот. — Но раскладывай уже. До Риддла дошло. Он, скорбно поджав губы, опустил сумку на пол; извлёк рубашку. С неторопливостью, достойной актёра провинциального театра, принялся раскатывать её по полу. Офелия перед утоплением, не иначе. — Дети, у вас нет спальников? «Йес», — заорал в душе Гарри – но только недоумевающе повернулся. К сожалению, ещё десяток людей по соседству тоже. Это была операция на грани его актёрского мастерства: поймут, что бездомные, – не вышвырнут, но утром выведут под присмотром полисменов; слишком успешно притвориться, что всё хорошо, – на жалость надавить не получится. — Да, мэм, — ответил он. — Не успели забежать домой, мэм. — Мама на смене, — добавил Риддл, состроив достаточно обеспокоенное лицо отпрыска, который волнуется за родительские переработки. Обманывать дородную леди было стыдно, но спать на полу – опасно и твёрдо. Стрелку своего морального компаса Гарри прижал намертво, чтобы даже не шевелилась. — Ох, — кажется, бесхитростная манипуляция сработала, — да пневмонику же подхватят! Давеча Дик так спал в тамтом Андерсене, и что: как винт вкрутили теперь, — пояснила леди всем в пределе слышимости. Гарри потупил взгляд. Ни в коем случае нельзя выпустить на лицо торжествующую улыбку. Он скромно восхищён чужой добротой и точка. — Если дядь Ганю не поймают вообще, — развела суету мать семейства. — Руди, снимай куртку. У кого есть лишний плед? Манипуляция зашла дальше, чем Гарри предполагал даже в смелых мечтах. По доброте душевной, сплоченности национальной или из-за банального желания полежать в тишине постель им собрали чуть ли не роскошнее, чем дорогой туристический спальник: несколько плотных курток, чей-то свёрток с одеждой вместо длинной подушки и даже плед с побледневшим рисунком незабудок. Риддл – он, кровь с молоком, предпочитал делать вид, что отношения к «этим слоям населения» не имеет, – старательно свернул свою рубашку обратно. Гарри рассыпался в благодарностях. Окончательно приглушили свет, скрутили до лёгкого треска дежурное радио. Они наконец легли. С кем-то в одной постели – пусть и постелью это можно назвать весьма условно – Гарри не спал с самых ранних детских кошмаров. Тогда, в комнате на восемь детей, прокрасться на чужую кровать было делом чести, даже если никакого кошмара не случилось. И весёлым приключением: разговаривать вполголоса, прислушиваясь, не проснётся ли воспитательница; играть в палатку и пытаться спихнуть друг друга с кровати, пока от кого-нибудь не прилетит подушкой – тогда начнётся громкая битва, и воспитательница, конечно, появится во всём великолепии разбуженной мегеры в старомодной ночнушке. Нынешнее приключение весёлым не казалось. Риддл почему-то лёг лицом к нему: наверное, не хотел утыкаться носом в носки соседа. В мерцающем свете тени от его ресниц ложились на нос, подчеркивали полукружья под глазами. Чёлка съехала на лоб. В свою половину пледа он укутался, как сурок в детской книжке, натянув её на острое плечо. Без надменных взглядов, поджатых губ и пафосных высказываний он казался обычным мальчишкой, как Роджер, и Чарли, и Дик – разве что наверняка джентльменского происхождения, потому что настолько выточенных черт лица, тонких бровей вразлет и бледной кожи среди рабочих Ист-Энда обычно не водилось. Только вот он не был. Риддл с детства полагал, что он особенный, – и соответствовал изо всех риддловских силёнок; Риддл с детства выучил, что побеждают сильные, и стремился быть таким; к сожалению для окружающих, Риддл к тому же полагал, что дальше всего зайдут бессердечные, – и забивал свои эмоции ногами, считая каждое подавленное чувство голом в матче жизни. Гарри успел изучить своего соседа – а потом пересмотреть выводы, когда с прибытием Хогвартс-экспресса на вокзал свой, изученный до заусенца возле ногтя Риддл превратился в величину недосягаемую и недоступную. Жестокую, как и обычно. Неприятно угодливую – но только для избранных. Ещё более неприятно заносчивую – для всех остальных. Может, сокурсники и купились на его вежливые улыбки и моргание премилых глаз, только Гарри знал, что точно так же Риддл общается с воспитательницами – а потом в закрытой комнате характеризует их так, что повторять не хотелось. Он не был добрым и не понимал чужой доброты. Зато амбиции ценил – и неудивительно, что Шляпа задумалась едва ли на секунду. «К воронам хотела отправить», — мысленно хмыкнул Гарри, вытаскивавший Риддла из школьной библиотеки перед самым обедом. В нём самом Шляпа ничего слизеринского не разглядела, хоть и молчала долго. Может, хотела отправить домой за привезенное в магический мир чудовище. Гарри не был близок с чудовищем — но ведь какой-то выворот фатума собрал их в одном окраинном приюте, верно? Оба считали, что неспроста. Но склеенные вместе убогостью приютского бытия летом, на учебный год они разлетались по разным сторонам замка. Риддл спал, убаюкиваемый волнами озера и амбиций. Гарри закрывал глаза почти в небесах, под крышей прогретой гриффиндорской башни. Студенты разных факультетов общались, но две дюжины лестниц, этажи, разница в расписании, предрассудки и прочее — вряд ли кто-то даже знал, что они знакомы за пределами фамилий и «живем рядом». «Куда уж ближе,» — мысленно хмыкнул Гарри, пытаясь устроиться удобнее на складках куртки. Одногруппники наверняка зарывались носами в огромные пуховые подушки, посапывали в — невиданная роскошь — собственных комнатах, наслаждаясь мыслью, что ещё больше месяца никакой общей спальни и сушащихся у камина носков соседа. У него носки тоже не сушились, зато благоухали среди спертого, едва разгоняемого вентиляцией воздуха. Сирена не выла – налета нет. Зато мерзко, с надоедливостью капающей воды похныкивал во сне младенец. Риддл лежал закаменевший, как труп, со старательно зажмуренными глазами. Чуть посапывал при выдохе, хотя обычно был бесшумным, как кобра перед броском. Не хватало ещё заболевшего соседа: простудится и умрёт, холоднокровная рептилия. Что делать с заболевшим Риддлом, Гарри представлял не больше, чем ситуацию «останется один». Нет уж. Если гибнуть в массовой могиле вовсю идущей войны, так вместе. Гарри придвинулся ближе, неловко обхватил Риддла рукой – и точно, продрог. Риддлу хватило чуткости и благоразумия сделать вид, что он не проснулся.***
Больше в метро они не ночевали. Или слишком устали, или перенервничали, или периодический плач младенцев поднимал истощённый организм похлеще сирены – до рассвета Гарри честно пролежал с закрытыми глазами в обнимку с Риддлом. К включению светильников они уже перестали притворяться, что совсем не мёрзнут под курткой, и сплелись в спрута из конечностей, вихров и недовольства. С утра Риддл, бросая в лицо горсти воды из питьевого фонтана в парке, заявил, что пять пенсов можно потратить и на еду. Главное – ночевать не слишком далеко от убежищ, потому что проспать сирену сложно, но вот добежать ещё надо успеть. Гарри солидарно кивнул и зажевал противный вкус во рту кислой травинкой. Предстоящие полтора месяца бродяжничества утром – ранним, намытым лучами и поливалками, с задорно торчащей порослью придомовых огородов и шумом проснувшейся столицы – показались немного больше приключением, чем пыткой. По утрам вообще жизнь виделась оптимистичнее. Станет героем Гриффиндора. Соберёт весь факультет для рассказов у камина. Не будет упоминать, как им пришлось стирать трусы в Равенсбурне – из притоков Темзы он считался самым чистым. И как бегали по рынку, подобострастно улыбаясь леди и таская за ними тяжеленные сумки: может, перепадет фартинг-другой. Поведает, как в сумерках перелезал через заборы, чтобы позаимствовать кислые мелкие яблоки прямо с веток, и как удирал однажды зигзагами, с таким топотом, что наверняка перебудил всю улицу; как отряхивал пыль с одежды, чтобы посидеть в общественной библиотеке – ничто, абсолютно ничто не могло отвлечь Риддла от знаний, а разделяться надолго они не решались; как всё-таки пришлось бежать в убежище, залихватски подпрыгивая, но с нервным замиранием в груди: не прилетит ли бомба прямо в них? И в этот раз пронесло. Каждое утро, когда уличное радио передавало столь нелюбимый Гитлером джаз, а люди выходили из убежищ и шли бриться, мир казался радужно-прекрасным, как мыльный пузырь. К вечеру пузырь лопался. Мышцы гудели. В поисках подработок, мест для умывания и стирки, еды и развлечений – тем более что нельзя крутиться неприкаянными бродягами в одном районе слишком долго – они проходили под дюжину миль в день. Останавливаться было страшно: даже в стране, измотанной свистом ночных сирен и тушением пожаров, полисмены бдили за порядком. Постоянно двигаясь, скрыться было несложно. Если продрать пальцами волосы, то они ничем не отличались от домашних оборванцев из бедных семей на каникулах, шляющихся по улицам в поисках приключений. Останься они на месте несколько дней подряд — и возникли бы вопросы. Вопросов не хотелось, а молчать с потупленным взглядом, увиливать и лгать напрямую Гарри научился давно. Теперь оттачивал мастерство, копируя наглость Риддла. Вблизи, при плотном взаимодействии почти двадцать четыре часа в сутки, он иногда казался даже ничего: не ныл, чуял приближение неприятностей и умел состроить вид кроткого агнца, опустив по-девичьи длинные ресницы. Продавщицы булочных таяли. Но нормально не спали они уже с неделю, к тому же с утра Риддла издевательски обозвали «красотулечкой» из-за отросших волос – отворачиваясь от его недовольного лица, Гарри понял, что день не задался. К моменту, когда они озирались в поисках ночёвки в нерезких сумерках, ничего не исправилось. Поиск напоминал ловлю рыбы у доков в Темзе: шансы есть, но вопрос удачи и упорства, а не мастерства. В самых разрушенных зданиях иногда случалось плотное бронирование подозрительным континтенгом, однажды даже пришлось убегать, сверкая протёртыми подошвами ботинок; в самых приличных, не слишком далеко от Ковент-Гардена, находились заброшенные квартиры с символически закрытыми замками. В них спалось спокойнее всего, но и дёрганье за все запыленные ручки подряд в жилых домах относилось к высшему рангу опасности: один звонок полиции и они отправляются даже не в приют, а… в лучшем случае в исправительную школу. Среди мальчишек рыбного рынка ходили слухи, что высоких могут и к фронтовым работам приспособить. Гарри с неудовольствием оценил себя с Риддлом как «почти пять с половиной футов наскребётся». На втором месте стояли квартиры, из которых уже всё вынесли – можно не так сильно бояться дружеского тычка ножом в горло. Незваные гости, способные вежливо спросить, не нужна ли помощь двум потерявшимся молодым людям, ночью не ходили. Зато мародёры и банды беспризорников – опытные и наглые, никакой огрызок ножа в рюкзаке не спасёт, – рыскали стаями гиен по саванне. Пьедестал завершали ещё целые помещения в брошенных домах и ночлежки. Туда они зареклись соваться в самом начале: Гарри боялся стать чьей-нибудь «красотулечкой», Риддл… он редко пояснял свои мотивы. Вот и сейчас шагал за спиной, напрягая своей бесшумностью. Обгоревшее здание нашлось на пути от центра к бедному Поплару, у притока Темзы. От него осталась половина: будто фрукт разрезали мачете, как на рыночных представлениях. Гарри купился на то, что даже занавесок в сохранившихся окнах не было – точно вынесли всё. Шагнул в пустоту подъезда. Оказалось, что даже обломки перекрытий заботливо сдвинули. Они очутились в сохранившемся коридоре, длинном и теряющемся в темноте; ранние сумерки пасмурного дня сгущали воздух, а освещения, понятно, и быть не могло. Пахло влажной землёй и застарелой сыростью: вряд ли дом мог похвастаться хорошим ремонтом ещё до пожара. После минутного шороха за спиной под носом заблагоухал ещё и керосин. Риддл шагнул вперёд, прикрыв небольшой фонарь ладонью: никто не должен видеть их с улицы. Стоило обследовать коридор быстро – металлическую бутылку керосина Гарри считал самой удачной из своих краж за неделю, но она всё-таки конечна, да и фонарь с барахолки мерцал – но они всё равно застыли в проходе, с подозрением разглядывая высокий потолок. — Не рухнет, — прошептал Гарри, повернув голову. Около уха Риддла смешно завивалась отросшая прядь. Свет лампы, пробиваясь через заслонку из пальцев, раскрашивал его щёку медовыми полосами. — Не должен, — подтвердил вполголоса он. Остался стоять, как гордый памятник фонарщику. Это был их ежедневный спор «кто сунется проверять на смертельность». Как уже выяснилось, оба были одинаково упрямыми; Риддл даже не пробовал обращаться к аргументам вроде «ты ловец, ты вёрткий» или «факультет храбрых»: он слишком умный, чтобы верить, что такое подействует. Они оба чертовски не хотели так глупо умирать. Обычно дело решалось монеткой. Вот и теперь Гарри, поглядев на пол – остатки древесины, обвалившаяся штукатурка, обломки выносимой мебели, – подбросил пенс. Поймал раскрытой ладонью. Тихо чертыхнулся: свой щит, равнодушно глядя в сторону, держала Британия. Риддл шёл, если монета обращалась к ним королевским ликом. — Удачи, — едва слышно сообщил он. Без сарказма. Наверное, тоже не хотел остаться один. Кого тогда посылать в подозрительные здания? — Фонарь, — с драматическим шёпотом протянул руку Гарри. Подхватил тонкую дужку. Отсалютовал скрещенными пальцами второй руки: не стоит лишний раз шуметь. Шагнул в коридор. В пляшущем бледном пятне от фонаря он казался бесконечным гротом, хотя не мог быть длиннее тридцати футов. Проёмы левой части коридора выходили на пепелище: из них можно было разглядеть сизо-хмурое небо. Правой – вели в заброшенные квартиры. На первой висел ржавый амбарный замок, будто на первый этаж нельзя пролезть через окно. Под ногами похрустывала истлевшая мелочёвка. Ближайшей приличной оказалась третья дверь с правой стороны: она свисала на петлях, символически прикрывая проход, и поддалась после лёгкого толчка. Скрипнула. Одновременно взвизгнули нервы. Пусто. Можно идти. Гарри вскинул ладонь – иди, потолок на твою умную голову не рухнет – и прошёл в единственную комнату. Это здание строилось ещё во времена, когда туалет предполагался один на этаж, и так далеко он заходить не собирался. В этой квартире сохранился фикус: горшок снесло или перевернуло, но ещё живое растение лежало среди комьев земли и керамических осколков. Плотный стебель с гладкими, почти глянцевыми листьями смотрелся странно здесь, в окружении ободранного металлического остова кровати, пятен на полу, то ли слезших, то ли ободранных обоев – в сумерках с фонарём не различить их цвет даже без учёта копоти. Гарри потушил фонарь, стоило Риддлу зайти в комнату. Он брезгливо обошёл грязевое пятно и выглянул в окно. Стёкла выбило чисто, никаким осколком не порежешься – но и затянуть нечем. Промёрзнут ночью. Каркас здания напротив щерился обломками кирпичей и от ветра не защищал. Лучше холодно, чем страшно: согласно мрачноватому жизненному опыту и лондонским рыночным сплетням, второй раз в ту же группу зданий обычно не прилетало. Если выбирать места, неприглядные для мародеров, и спать чутко, то их врагами оставались только ночная зябкость и клопы: эти твари способны пережить даже пожар. «Клопы Поттер и Риддл», — мысленно хихикнул Гарри, отставляя фонарь и наклоняясь к грунту. Колонка недалеко, потом умоется. Риддл насмотрелся на сумеречный оскал руин, мазнул пальцем по обоям свежего копчения и теперь скептически рассматривал кровать. — Нахера ты собираешь эту грязь? — если у Риддла испарились выученный королевский говор и манера выбирать слова позаковыристее, то их ждёт весёлый вечер – так же очевидно, как и то, что солнце встаёт по утрам. — Это фикус, — отозвался Гарри, подняв неодобрительный взгляд. «Суфлерским шепотом ты разбудишь все дворовые банды, придурок», — попытался просигнализировать он одними радужками. Поставил стебель в кучу земли с черепками. Фикус несколько секунд сомневался, корнями оценивая архитектурную конструкцию, – и рухнул со шлепком. Один из листьев сломался. — Фикус, — бессмысленно буркнул Риддл. Впрочем, потише. Ворчал он уже с другой стороны комнаты, рисуя пальцем волну на обоях. Задумался. Ткнул дважды чуть выше. Получилась рожица человека, которого тошнит: наверняка он так себя и чувствовал. — Пусть живёт, — ещё раз поднял фикусовый стебель Гарри, прикрыв корни землей. — Вдруг выживет. Мистер Сойер, хватит разрисовывать пещеру. — Нам тоже хорошо бы выжить, — отрезал мистер-не-Сойер. — Ты на Бекки не похож, бродяжка. — Я Гекльберри, — приосанился Гарри, приложив ладонь к груди и задрав нос. — То есть, эм, выживем. Чур, ты готовишь. Фикус снова ляпнулся.***
Приютские дети порой ездили на экскурсии: и нудные, с местными пасторами по «местам благодати», и поинтереснее – летние выезды на побережье. В пузатый автобус набивалось две дюжины воспитанников и несколько нервных женщин, водитель – непременно с расстёгнутым воротом рубашки и закатанными рукавами – хмыкал, закрывал двери и пару часов крутил огромную баранку руля. Стратегические подступы к «попросить покрутить» охраняла неприступная миссис Мосли, но однажды Гарри даже поднёс инструмент из тяжеленной, обтянутой грубой тканью сумки: автобус, чихнув, заглох среди полей. Тогда же он узнал некоторые выражения, в лондонском обиходе не встречающиеся, увидел, как Билли упал в канаву, и прекрасно провёл спонтанную остановку. На месте автобус распахивал двери, и в лицо прилетал запах свободы: холодный, соленый морской бриз, который в версии восточного побережья Британии мог и со скалы снести. Под оклики воспитательниц стоило немедленно сделать вид, что ты ловишь ящериц среди камней и никуда уходить не собираешься: опытных убегателей тут же хватали за руки и позорно сопровождали до конца дня. Гарри попался на это лет в пять, слишком бодро побежав к обрыву, и до заката бродил утёнком за мисс Брэдфорд под насмешливые взгляды: дородная и пожилая, она могла дать компот вне очереди в столовой, но в поездках на побережье предпочитала сидеть на раскладном стуле за каким-нибудь деревом. Чтобы точно ничего не было видно. Гарри ловил юркие хвосты чуть ли не лучше всех и даже не подкидывал их за шиворот девчонкам, то есть считал себя победителем и с физической, и с моральной сторон. Но интереснее всего было исследовать пещеры: осторожно потеряться из поля зрения, встретить притопывающего Риддла, спуститься по очередной головокружительной тропинке к солёным брызгам. Из-за мокрых пятен они превращались в рубашечных леопардов, поэтому красться обратно приходилось ещё осторожнее: если спалишься – тебя с аханьем запрут в автобусе, ещё и переоденут в чью-нибудь запасную кофту. Около традиционного вечернего костра высыхало всё быстро. Если смешаться с гомонящими детьми и замаскироваться девчонками, можно долго сидеть почти у пламени. Расслабившиеся воспитательницы протягивали прутья с хлебом, водитель курил и вкрадчиво рассказывал небылицы, даже Риддл любопытно хлопал ресницами, обосновавшись на чьей-то кофте. Края обрыва скалились зубами диковинного зверя. Трещал огонь. Всматриваясь в искры, рассекающие графит неба, Гарри точно не мог подумать, что когда-нибудь разведёт костёр прямо в здании: вернее, в обломках за левой стороной коридора. Вместо известки потолка по небу небрежно размазали тучи. Угли тлели равномерно. Риддл потыкал импровизированный костёр обугленной палкой, взлетел сноп искр – жаль, не магических. Взрослый волшебник уже устроил бы себе жильё с расширенным пространством, ванную, удобную постель и даже сказку на ночь. Им же оставалось бегать к колонке, воровато оглядываясь, исчезать обратно в чёрном проёме разрушенного дома, брезгливо определить «туалетный угол» не слишком далеко – ноги ведь можно переломать, и фонарь лишний раз зажигать не стоит – да попытаться приготовить ужин. Умение выкатывать ногой картошку из вспоротого мешка, глядя при этом в глаза продавцу и развлекая его собранными с другой половины рынка сплетнями, оказалось полезнее программы Хогвартса. Палочки они всё ещё берегли пуще своих ботинок, но, бесполезно примотанные к телу, они разве что покалывали кожу в самые неудачные моменты. Сейчас картофелины падали среди прогоревших углей, скатывались в ямку, застывали пузатыми кругляшами. Риддл сощурился, подвигал палкой, попытавшись присыпать. Гарри махнул рукой – мол, бесполезно – и огляделся, безрезультатно всматриваясь в темноту. Фонари горели слишком далеко, чтобы свет долетал до этого здания, – в этом-то и проблема: костёр может привлечь гостей. Оставалось молиться духам этого места, чтобы никаких двуногих и тем более четвероногих не пришло: от стаи бездомных собак ужин тоже не спасти, разве что их отпугнёт огонь. Картошку он готов съесть грязную и полусырую. Денег оставалось мало. Три рубашки на двоих выглядели паршиво, у ботинок отклеивались подошвы – на презентабельных людей, достойных носить дорогие покупки, они походили всё меньше и меньше. Бесконечное лето никак не заканчивалось. Крайним, фактически невыполнимым вариантом оставалось «написать одногруппникам»; но, во-первых, Гарри никогда не распространялся о жизни в приюте среди счастливых детей из полных семей, во-вторых, тогда придётся оставить Риддла. Его надменные слизеринцы, весь первый курс пытавшиеся напакостить по-мелкому и подставить по-крупному, за второй курс присмирели, но до дружбы или хотя бы приятельствования там было далеко – это Гарри видел даже с гриффиндорской башни. Оставлять эту колючку выживать в одиночестве? Ну нет. Риддл честно не пользовался своими навыками убеждения и заходил в подозрительные подъезды, когда падала его сторона монеты. Это можно было назвать благородством, а благородных друзей не бросают. Но мысль о письме привела к выводу получше. — Мы могли бы читать учебники, — начал Гарри издалека. На наживку из знаний компаньон по несчастью должен клюнуть, а там и до цели недалеко. Риддл поднял взгляд. В чужой, широкой по плечам куртке – нечего оставлять одежду без присмотра, когда работаешь, – и с шапкой отросших волос он действительно напоминал недовольную девчонку, вышедшую после слишком короткой стрижки. — Это всё придётся носить с собой, мы же говорили, — мысль он уловил. О «взять сиротскую сумму от попечительского совета и обзавестись нужными для жизни штуками» они подумали сразу же. Только этих денег в обрез хватало на подержанные мантии и потрёпанные учебники, ведь ингредиенты использованными не купишь, а они с каждым курсом только дороже. Насколько Гарри знал, на их курсе они были единственными детьми без родителей или опекунов. И так приходилось выкручиваться: где-то подвернуть ткань, где-то подклеить форзац. — Мантии в сумки, да они и так не тяжёлые, — начал сопротивляться Гарри. — Зато выглядеть будем… ну, работу найти сможем. Риддл вздохнул и пошевелил пальцами в ботинке. Потом посмотрел на свои ногти. Каждый день вычищал, как перед школьной проверкой, и даже за ушами мыл, но к уровню «грязные оборванцы» они всё равно скатывались слишком быстро. — Может, даже там. Если повезёт, — без оптимизма согласился он. Гарри безрадостно вскинул скрещённые пальцы. Мечтать по-крупному всегда приятно, только оба уже знали: свой джек-пот они сорвали, не сгорев в приюте.