***
Меньше суток до рывка портальной цепочки. После взмаха палочки по плотной тканевой обивке завились золотые узоры. Львиная грива, рыбьи хвосты – не зря же на трансфигурации блистал. Шотландская погода не помиловала – или спасла, как знать. Масштабную, оформленную под пикник посиделку у озера они обсуждали с деканами несколько дней; перенесли же за четверть часа – за окном тёмно-сизым смерчем крутились облака, по стеклам лупил дождь, аргументация и не потребовалась. То, что они тут будут не чинно вкушать пирожные с философской застольной беседой о результатах экзаменов, понимали все. Поэтому организацию повесили на шеи старост, а все последствия – на их же головы, то есть под их ответственность. Пережившая проведение СОВ и ТРИТОНов администрация школы обязывалась выдать ключ от потоковой аудитории, забрать ключ – в магической школе действия скорее формальные, – и кастрировать тех, из-за кого пришлось среди ночи открывать медицинское крыло или доставать из озера. Могло случиться всякое: легенды замка навроде духа студента, навечно запертого в рыцарских доспехах, не возникали из ниоткуда. Доспехи действительно вели себя с темпераментом взбешенного подростка: мимо ниши на четвёртом этаже стоило красться, иначе центнер стали, предусмотрительно лишённый оружия, мог пробежать за тобой половину коридора. Дальше то ли проклятие испарялось, то ли студент был ленив, то ли это кто-то из выпускников развлёкся напоследок и только пустил слух про вселившуюся душу: доспехи разворачивались и маршировали к постаменту. Бёрк уже поклялся расписаться на последнем, а ведь они только трансфигурировали мебель: трое старост-пятикурсников, Бёрк да Лестрейндж. Первого пригласил Гарри, второй невозмутимо притащился за плечом Тома. Никто не жаловался: в пять палочек махать партами, растаскивая их к стенам, да преобразовывать безыскусный интерьер веселее. Разумеется, между «наделаем табуреток, с остальным сами справятся» и «косо поглядывая на конкурентов, выделываться навыками трансфигурации» прошла дюжина минут. Широкие ступени многоуровневой аудитории расцветали пуфиками, небольшими диванами и креслами. Сквозь дверь группками просачивались студенты, их сумки предательски позванивали – и не пряжками. Дамы, на время забыв, кто чья бывшая и кто друг друга терпеть не может, распаковывали тарталетки. Гарри предпочитал не знать, как Бёрк добился эльфийского труда после ужина. Он в это же время выслушивал декана: Дамблдор с проницательным взглядом внушал, что молодость и энтузиазм должны оставить этаж в целости. Пришлось покивать. Во-первых, понимал ответственность, во-вторых, перекладывал её на Бёрка во имя давней дружбы и на Лестрейнджа во имя подсказки по травологии, которая спасла его теоретический ответ. Неофициальная выпускная вечеринка не должна превратиться в турнир «кто придумает самое изощрённое заклинание» – или, что звучало ещё хуже, «кто расколдует это обратно». Но по Тщательно Разработанному Плану это был его личный турнир: жестокая схватка за расслабление отдельно взятых зануд. Среди искр, материалов обивки и разнокалиберных ножек витал флёр беззаботности: он укутал вязкой пеленой, стоило закрыть за собой дверь экзаменационного кабинета, и грозил отпустить не раньше следующего утра. И так остались сутки. Даже меньше, чем сутки: последний дар феи для простушки, карета из тыкв, весёлый хохот вместо политических дискуссий. Истекающие часы юности, как прокомментировал бы Том не без ехидства – но сейчас он взглядом наседки пересчитывал входящих и покачивал в ладони напёрсток эспрессо. С экзамена вышел, но во флёр беззаботности не попал. Сменил формальный костюм под мантией на будничную рубашку, расстегнул верхнюю пуговицу, обзавёлся кофе – но не расслабил плечи, стоял вытянутой струной. Засунул вторую руку обратно в карман: волосы зализаны в волну так, что нервным жестом не поправить, и так идеально. Возложил на себя ответственность за «все пятикурсники сели в поезд с честными трезвыми глазами и чемоданами, и галстуки висят на шеях, а не на пике Астрономической башни» и, судя по грозному взгляду в сторону расхохотавшегося Бёрка, собирался бдеть до утра. Стоило заменить кофе на жидкость градусом повыше. Студенты рассредотачивались по комнате, уже распахивали окна покурить и ругались из-за дождевых капель – не время для расслабляющих массажей. Напиваться тоже не время, но Гарри и не собирался: слишком переживал из-за возвращения «домой». Нервы, недосып и алкоголь могли смешаться в лучшем случае в «вырубиться на полу». В худшем – не отоврёшься потом, что такого не говорил, а из Азкабана тоже пока не сбегали. В самом худшем можно наговорить Тому, какой он замечательный, и тогда издевательства будут ждать за каждым углом до конца жизни. С такой же ехидно приподнятой бровью, как и у Дариана, когда Гарри хлопнул на половину его дивана свою сумку. Подвинется: рядом, в стратегическом углу высшей точки аудитории, вознёс копию своего царского кресла Том. Лестрейндж молча опустил ресницы: да, подвинется. Пока они разбирались с мебелью, проскользнули последние студенты. Столики обрастали позванивающими бокалами, предметы мебели – компаниями. Собрался практически весь курс, плюнув на политическую напряженность: то ли перемирие у водопоя на последнюю встречу, то ли экзамены так вымотали даже самых идеологически ретивых. Кто-то не собирался возвращаться к учёбе; кого-то забирали на континент – или совсем другой континент – родители; кто-то в стиле бестолкового француза – интересно, как он там, – лелеял надежду смыться из дома во имя революции. Мальсибер издалека горько посматривал на Уизли. Септимус уже начал разглагольствовать о том, чтобы «в случае чего» отстоять честь нации, ведь двоюродный дядюшка может показать аврорские приёмы. Общественный котёл юных дарований закипал, громкими репликами поднимались пузыри – просто ещё не точка кипения, не первый всплеск, в зелье не упал финальный ингредиент. Сегодня и не упадёт. Никаких революций до момента, пока Гарри не выспится: это его официальная позиция на ближайшие двадцать четыре часа. Рейвенкловский староста, сосредоточенно сощурившись, поставил в центре комнаты золотую округлую шкатулку граммофона. Провёл рукой по лепесткам раструба, смахивая несуществующую пыль. Щёлкнул пластинкой, вынутой из бумажного конверта – судя по шрифту, что-то маггловское. В строй звонких голосов вплелись джазовые духовые; начал свою партию тенор. — Imagination is funny, it makes a cloudy day sunny… — подпел Гарри знакомой песне. Безбожно сфальшивил. — Поттер… — повернулся Фоссет. Тоже затесался на высшую ступень аудитории, будто это могло поставить его в один ряд с собравшимися. Нехорошие, злые мысли, но Гарри не раскаивался: только улыбнулся пошире и закончил «...just as I think of you-u-u» протяжным завыванием. Негромким, чтобы выбесить одногруппника, но не пострадать от Тома. — Дверь всё равно не пропускает звуки, — беззаботно отозвался Лестрейндж. — Ведь… Поморщился: взрывная волна смеха перебила и песню, и продолжение реплики. Кажется, Септимус решил продемонстрировать, как профессионалы и будущие защитники выхватывают палочки; но отставлять на время шампанское – не для бравых бойцов, поэтому вышло только разбить бокал. Щеглы. — Да они её вынести могут, — прокомментировал Бёрк, не поворачивая головы к двери. Он на время бросил роль шута и болтал ногами на подоконнике, раскуривая трубку. Флегматично следил за стекающими каплями. Такой, сосредоточенный и спокойный, Бёрк был практически незнакомым – словно и не учились пять лет, не изображали волшебную дуэль древками мётел на первом курсе и не хохотали по любому поводу ещё четыре. Они все повзрослели. И, что странно, справились – со взрослением, с экзаменами, даже с трансфигурацией диванов. Если Творец существовал, а мир когда-то имел твёрдое небо, то он наверняка разлёгся прямо на звёздах в седьмой день. Они вот разлеглись. Бёрк опирался спиной об оконное стекло, приоткрыв одну из створок: свежий влажный сквозняк взъерошивал волосы и разгонял запах сэндвичей. Том с остатками кофе разместился в кресле, выпрямив спину и облокотившись затылком о спинку; прикрытые ресницы подрагивали – не спал, скорее готовился к длинному туру социальных танцев. Лестрейндж подцепил бутылку имбирного пива и цедил мелкими глотками, глядя в окно. Гарри вытянул ноги: хорошо бы сбросить ботинки и убрать колени под плед, но пока не стоило так наглеть на чужом диване. Взмахом палочки притянул к себе такое же пиво. Вторым, не без позерства, аккуратно поднял столик с бокалами. Подсовывать Тому алкоголь – сложная и сомнительная затея, стоило начать издалека и хотя бы придвинуть отраву к самой недоверчивой крысе этого замка. Дым от трубки Бёрка взмыл вверх, смешался со звуками под потолком – в амфитеатре аудитории поверх музыки переговаривались, сплетничали, напевали и хохотали. Стартовали первые игры и начинались шаги неловких танцев: и со ступеньки бы не упасть, и всю мебель обогнуть. Тепло глазурью покрывало сердце, таяло, умилением подкатывало к горлу. Гарри сглотнул его вместе с пивом.***
— А это безопасно? — Кевин, парень-за-которым-присматривает-Гарри, рейвенкловец и человек, который вообще-то на шестом курсе и на эту вечеринку попасть не должен был, раздражал не меньше Фоссета. — Нет, — бодро ответила Нэнси. — И что? Судя по взгляду, Кевин всё-таки раскаялся в выборе партнёрши. Но бежать поздно: Нэнси держалась за его локоть, блестела глазами и поправляла волосы каждые несколько минут. Гарри каждый раз непроизвольно тянулся к своим: слава Мерлину, уложенным и никем не тронутым. К чести особенно трусливых, импровизированный зельеварческий турнир в диапазон от «можно первокурсникам» до «не может разнести класс» не входил. Студенты за час достаточно развеселились, чтобы допустить – но большинство не напилось до степени «участвовать». Так что даже Нэнси стояла в первых рядах – но первых рядах зрителей. Они сомкнулись кругом, повставали со стульев; кто-то вытягивал шеи, поленившись подниматься с подоконника – как будто могут разглядеть происходящее за рядом спин взбудораженных студентов. Место для круга выбрали старательно: далеко и от граммофона, который жалко, и от двери, оплетённой всевозможными заглушающими чарами. Стряхнули крошки с одного из опустевших столиков. Быстро, но ожесточенно согласовали меры безопасности: если не остановить, так возглавить и придумать, как обойтись без похорон. Участников после озвучивания всех условий наскреблось аж шесть. Судей – пять: по количеству смотрителей вечеринки. — Кыш, — фыркнул Бёрк на слишком плотное кольцо студентов. — У кого короткая палочка? — Моя, — отозвалась Линда, махнув огрызком спички. Единственная девчонка, ввязавшаяся в авантюру – но попробуй не пусти «из соображений безопасности» ведьму, когда в аудитории дюжина девиц, знающих слово «суфражистки». — Первый флакон, — коротко сказал Том. Он тратил остатки утомлённого обаяния в основном на свой серпентарий, но от подстраховки не уклонился: честно держал палочку наготове. — Щит. Гарри укусил сэндвич и послушно махнул древком. Вокруг кривой прозрачной вазы растеклась блестящая плёнка. По ней плясали радужные искры: щит, пропускающий физические частицы, не только тянул уйму сил, но и приятным отзвуком детства напоминал мыльный пузырь. Линда демонстративно вздохнула. Посмотрела на бледно-розовый маникюр. Подцепила ногтями крышечку одного из флаконов: остатки зелий «для ясности ума» по карманам искали все участники вечеринки. Проигрывал тот, у кого трансфигурированная ваза-колба рванёт – или расплавится, или растворится, или переместит варево в кабинет Диппета, но в таком случае проигранным считался весь выпускной. Было бы неловко. Или если щит не сработает на зеркальную защиту, но тут Гарри пока что был уверен в своих силах, так что поедал второй рукой сэндвич и изредка касался губами практически безалкогольного имбирного пива. На нём долго и без подозрений не продержишься, тем более что после каждого успешного флакона и участники, и «эксперты» брали по бокалу искрящегося шампанского: тоже радужного от пляшущих в нём искр. Линда, привстав на цыпочки и зажмурив глаз, капнула содержимым флакона в воду. Синяя мутная клякса свернулась в вазе, как масло. Раздались первые хлопки: все сдавали зельеварение и знали, что сдетонировать может даже с водой. Подождав несколько секунд на случай непредвиденного, Гарри снял щит, отсалютовал Линде бокалом и убедился, что Том тоже взял. Подскакивающие пузырьки смешно щекотали нос. С чудом добытой пластинки Льюиса Джордана лилась песня про загадочность женщин. Жизнь была прекрасна.***
К третьему часу вечеринки взбитая пенка радости осела. Украли Тома – его практически за рукав утащил в слизеринский круг щебечущий Малфой. То, что Бёрк почти сразу запряг этот круг в очередной дурацкий конкурс, не спасло. Ну да, теперь они пытались левитировать бокалы из сложной конструкции, не грохнув весь хрусталь, и содержимое нужно было выпить, удерживая бокал лишь концентрацией магии – но Том улыбнулся в ответ на особо фиглярский жест Абраксаса слишком уж искренне. Бёрк украл себя самостоятельно, чтобы, не зная об этом, выполнять цели Гарри алкогольными играми. Нэнси ворковала с Кевином. Линда ушла в круг спортсменов: обсуждали похудение для высшей лиги, и последним, после чего Гарри опасливо смылся, был совет перейти на диету из овощей и апельсинового сока. Он не настолько хотел профессионально играть в квиддич – если вообще имелись шансы на подобную карьеру. От мысли об этом настроение рухнуло в пике к плинтусу. Не с младшей Розье же разговаривать: только она и оставалась из свободных собеседников. Она избегала слизеринской компании из-за Тома – игнорировала его все эти годы с настолько вежливым презрением, что слой неудовольствия держался на ней плотнее пудры, – и тоже бродила от одной девичьей стайки к другой. Почти столкнулась с Гарри: Прюэтт вдохновился джазом и танцевал с наречённой так, что чинное хождение между пуфами, лежащими студентами и столиками превратилось в перебежки. Гарри учтиво кивнул блондинистой неприятности – к счастью, Том не менее заносчиво игнорировал её в ответ, не ревновать же – и подхватил ближайший стакан джина. Время потосковать у подоконника, пока никуда не завлекли и всеобщее веселье ещё колыхалось в контролируемых пределах. Из-за дождливого дня стемнело рано. Зажглись светильники; от матовых стёкол разливался тёплый медовый свет, подрагивал на полу, оставлял хаотичные дребезжащие тени. Гарри поболтал стаканом: джин в нём искрился, как горная речка на закате – отдельными блёстками на пиках волн. Цветные пятна отражений двигались по оконному стеклу. Мир за ним давно размылся во тьме, оставалось только собственное лицо: тени под глазами, растрепавшаяся чёлка, поджатые губы. Скорбный, как средневековая плакальщица, хоть до ближайшего повода для скорби ещё дюжина часов, не считая сна. Опрокинул содержимое стакана в себя. Пора веселиться – вдруг больше не дадут.***
— И это а-а-африканский слон! — выкрикнул Уизли. Махнул руками на манер дирижёра, рассекая дымку. Там, где не курили трубки, курили другие вещи; кто-то из трансфигурационных талантов успел сотворить камин без огня, но с правдоподобно валящим из него дымом; по аудитории на уровне взгляда плавало розовое облако – и особенно цеплялось к рыжим людям. Всё ещё «в пределах», считал Гарри. И по плану. Том отцепился от Абраксаса достаточно быстро; конечно же, выиграл турнир то ли по левитации, то ли по распитию шампанского; без вопросов взял протянутый стакан джина, улыбнувшись – куда милее, чем Малфою! – и начав цедить прохладный напиток. Если Том чего-то не хотел, то он не хотел этого с такой целеустремлённостью, что проще Хогвартс мановением руки передвинуть. Так что шалость удалась. Наверное, тоже втихую психовал из-за возвращения «домой» – среди экзаменационной суеты они переговаривались разве что об учёбе, потом импровизированный выпускной, потом поезд… ох. Заткнуть мысли жидким огнём на языке. — Индийский, — манерно поправил Паркинсон. На вид трезвый. Но трезвый Паркинсон в глупые состязания не влезал. А «угадай, что разудалые и опьяненные всемогуществом молодые маги сотворили иллюзорной магией» интеллектуальным не считалось. — Он поменьше, — дотошно уточнил Адриан. Как он разглядел в клубах, смутно напоминавших перекати-поле, слона, Гарри не понимал. Но кивнул: кивать было легко и весело, мир сразу плыл тем самым розовым облаком, кружил голову. Она и так участвовала в отсутствующем вальсе: больше от вернувшегося веселья, чем от алкоголя. Лестрейндж отмахнулся от облака, почти попав Гарри по уху, бросил в общий шум: — Какая разница, всё равно колонии. Политкорректность испарилась раньше трезвости. — Рост! — поднял палец Септимус. — Этот… ну, короче… наи-вший. — Наивысший, — лениво поправил Прюэтт. Они сидели на своих местах, но «диванный угол» расползся на весь амфитеатр аудитории. Кушетки, пуфы и импровизированные лежаки нашлись на каждой ступени; комната напоминала древнее римское собрание – почти все возлегают важные и занимаются истреблением вина. Ещё сенаторы решали что-то важное, но они, кажется, тоже – проблему роста слонов в колониях. — Ты, — ткнул студент в Лестрейнджа. Септимус обиженно хмыкнул. Паркинсон махнул рукой с выражением «таков путь». Гарри поджал губы. Он в споре не участвовал, но Дар был удобной подставкой для всё-таки поджатых ног. И превосходным поводом пассивно раздражать Тома: он устроился в кресле, выглядел всё ещё безупречно трезвым и смотрел на окружающих со снисходительностью императора. Свита не влезла: располагалась ступенькой ниже. Так что Гарри сидел рядом с Томом, закинул ноги на Лестрейнджа, периодически улыбался Абраксасу и наслаждался жизнью: Дариана Том не тронет. Он предельно аккуратно здоровался издалека, тактично не лез не в свои дела и чутко распознавал, когда стоит испариться. Вот и сейчас укоризненно посмотрел перед тем, как стечь с дивана. Гарри дёрнул плечом: мол, не убьют тебя на пути к завтраку, я попрошу. Ситуация с маскировкой этих отношений была смешной. С конспирацией – страшной. С жизнью… весёлой, считал он с мешаниной алкоголя, выпитой за вечер – или хотя бы потешной, пусть и не всегда для них самих. Рейвенкловец рассмотрел пакостную усмешку своего выбора и притих. Септимус всё-таки расплылся в улыбке: теперь он улыбался всем, кто не бывший. Сбоку раздалось звонкое «раунд!» – когда игнорировать запрет на карты, как не на неофициальном выпускном. Потом хлопок – взрывные карты. Потом «эй!», глухое за клубом дыма – это Бёрк добросовестно относился к усмирению слишком громких. Лестрейндж комично склонился в полупоклоне. Гарри сощурился: во-первых, сейчас он сотворит что-нибудь мерзопакостное, во-вторых, Том тоже поёрзал на кресле – как будто хотел встать и передумал. — Мантикору! — Слизнорта в платье! — Сороконожку! — Только попробуй! Дариан дирижёрски помахал палочкой, намекая, что ничьи желания исполнять не будет. Поджал губы. Из конца грушевого древка заструился дым – плотный, тёмный, разлетающийся клочками по полу. Вырос до размеров сундука. Потом нескольких. Вплёл в себя часть розового облака – судя по недовольному лицу Дара, случайно. Почти плотная масса, как странное дождевое облако, заслонила автора шедевра по грудь – и только тогда стала вытягиваться в кривой кабачок. Гарри поднёс ладонь ко рту, чтобы не расхохотаться и не сбить чужое волшебство раньше времени. Напряжённо сжав кулак, сосредоточившись до морщины между бровями, Лестрейндж целеустремлённо придавал иллюзии форму маггловской машины – омерзительного протухшего цвета из-за розовой примеси. Вокруг в основном чистокровные: умный ход, тем более что угадать в этом автомобиль может разве что тот, кто часто их видел и в курсе, что слизеринцы выбирают мудрёные способы сломать другим людям мозг. — Дохлый слон, — неуверенно озвучил Уизли. Пахло действительно похоже: запах к иллюзии Дар вряд ли добавлял нарочно, но смешение всего комнатного дыма образовало нечто… почти как цвет, только, к счастью, невыразительное. Диван рядом промялся. Гарри развернулся, готовый защищать честь Лестрейнджа и суверенитет занятой части мебели – но, столкнувшись со знакомыми глазами, закрыл рот обратно. — Да это не животное, — раздалось через дым и лёгкий звон в ушах с другой стороны круга. Звону стоило звучать сиреной тревоги: безмятежно и деловито, как кошка, Том растёкся по дивану, вытянул скрещённые ноги поверх коленей Гарри и отхлебнул джин с видом «всегда сидел здесь». Смотрел он на машину, но спасать Дариана, который сотворил деформированный кабачок, не собирался. Вроде и не стоило: размытое лицо Лестрейнджа наслаждалось тем, как Прюэтт и распалившийся Паркинсон перебирали волшебные предметы и странных животных, которых мог знать потомок древней семьи. Глаза у Тома поблескивали, указательным пальцем он скользил по стеклу охлаждённого стакана – Гарри поморгал, чтобы не сидеть с настолько глупым лицом. Наконец озвучил негромко: — Мерлин. Ты пьян. Этого он и добивался – но на своих условиях. И часть «что делать с расслабившейся жертвой» определённо не продумал. Жертва глотнула ещё немного, обезоруживающе – слишком мягко, слишком открыто, такое бывает раз в столетие и не должно доставаться целой аудитории студентов, – улыбнулась. — С утра был Том. – Что ж, если он шутил на таком уровне, дела действительно плохи. Том, моргнув, добавил: — Возможно. Ужасны. Катастрофичны. Душевыворачивающи. Том пьянее, чем казалось, когда он сидел в кресле – и вряд ли после всех усилий согласится, что стоит перейти на лимонад. Риска буйных поступков и прорвавшейся магии нет – но улыбка, которой он мимолётом одарил смотревшего в их сторону Абраксаса, коробила. Это, вообще-то, частная собственность. И Том потеряет свою грозную репутацию. Верно, второе более вменяемо, чем «не смей улыбаться никому». Ещё хотелось протянуть руку, пока большинство людей закрывает дым, и запустить в его волосы, растрепать мягкие, вьющиеся… — Маггловская повозка! — разрушил сказочный момент выкрик со стороны. Лестрейндж кивнул. Скучающим тоном протянул «браво» – хотя светился от радости, что автомобиль озадачил людей больше слона. Взмахом палочки развеял иллюзию, взмывшую под потолок грозовым облаком – и с нечитаемым лицом посмотрел на своё предыдущее место. «Пожалуйста», просигнализировал Гарри взглядом – и растянул губы в безмятежной улыбке. Он здесь деталь интерьера. Тем более что Том не так уж и шокирующе разлёгся: особо натанцевавшиеся давно превратили пуфики в тюленье лежбище, парочки тоже ворковали по углам на грани приличий, компания хаффлпаффцев пыталась изобразить звёздное небо на потолке и смотреть в него вместо побелки. Том под любопытными взглядами вернул любимую маску подсушенной воблы и отхлебнул джин. Гарри сглотнул: бледные губы касались края стакана не-вы-но-си-мо. Оставалось рассматривать хмурое облако, крутившееся под побелкой. Во-первых, два старосты, которые и так часто ходят парой. Во-вторых, слизеринские территориальные игры, вот, видите – отжал чужое место и сразу главный аспид террариума. В-третьих, умница Лестрейндж безмятежно подошёл к дивану – и, сотворив пуф взмахом палочки, сел на него. Как будто задумано. Будто так и надо. Будто это камушек на сложнющую систему слизеринских весов, который упал – и умудрился не нарушить равновесие. Мерлин, спаси их всех.***
— Будьте любезны выбрать другое место, — для человека, который ходит зигзагами, Том удивительно внятно артикулировал с едва соскальзывающим акцентом. Занятия произношением не пропьёшь. — Тут школа. Гарри около его плеча улыбнулся – вышло криво – и поправил префектский значок на расстегнутой мантии. Заставать парочки всегда неловко; парочки, которым уже надо застёгивать обратно рубашки и вынимать руки друг друга из-под одежды, вдвойне. Делать это, благоухая алкоголем на весь тёмный альков, когда префекты по уставу даже нюхать его не должны – в кубической степени. Но то ли два префектских значка на несколько футов территории, то ли бесстрастно-хмурое лицо Тома – четверокурсники из, кажется, Рейвенкло шарахнулись друг от друга. Может, даже покраснели: в отдалённом свете коридорных ламп не разобрать. — Баллы не снимаем, — бесполезно сказал Гарри. Всё равно незачем: пока Гриффиндор и Слизерин традиционно обходили друг друга на поворотах не без интриг и подвывертов, а Гарри с Томом скакали вокруг турнирных загадок, кубок мирно забрали хаффлпаффцы. Они даже посидели немного в желто-черном украшенном зале на ужине. Около часа в рамках приличий; после пятикурсники направились в один коридор, семикурсники – в другой. Преподаватели, наверное, ушли баррикадироваться в комнатах и слышать ничего про своих подопечных до утра не хотели: иначе не объяснить то, что на звуки сладострастных поцелуев в алькове пришли только они двое, и то случайно. Потому что, когда Том молча потянул за рукав на диване и целеустремлённо начал вставать, Гарри решил не сопротивляться. Кто-то спал на пуфиках; кто-то завёл разговоры о жизни у распахнутых окон, зябко ёжась и стряхивая сигаретный пепел за окно; компании напевали под гитару, щёлкали пластинками граммофона, рыскали в поисках оставшихся сэндвичей – их проводили любопытными взглядами, не более того. Четверокурсники тоже улыбались так себе смущённо – скорее расстроенно, – но честно ушли в глубину коридора. Остался альков: глубокий, с узким стрельчатым окном в конце и скамейками по сторонам, в сотне футов от аудитории выпускного – оттуда не доносилось ни звука, заклятия работали безупречно. Здесь тоже было тихо. Том поправил лацкан мантии с брошью-змеёй, не отпускал его рукав, слабо сжав пальцы, и как будто вознамерился смотреть в пространство вечность. — Сиди тут, — сказал он после минуты томительного ожидания, когда Гарри успел вскинуть брови, понять, что Том даже не смотрит и вообще темно, и вернуться к выжидательному лицу. — Тут никого нет. — Именно, — с выражением сказал Гарри. Положил ладонь поверх кисти Тома. Принялся разгибать его пальцы. Том не сопротивлялся: с интересом рассматривал собственную руку. Моргана, спаси. Стоило отбуксировать его спать в подземелья, пока идёт практически ровно и ещё соображает. Сохранить репутацию, спасти себя же от его завтрашнего настроения. Поздравить себя с выполнением плана. Том определённо расслабился: стоял тихий и мирный, как сразу после пробуждения. Даже моргал медленно. Гарри знал, что надо делать – но собирался потакать своим желаниям, потому что время, замедлившееся на вечеринке, снова поскакало уверенной стрелкой наручных часов, и вот почти час ночи, сон, завтрак, поезд, портал, неизвестность, нет, это нужно отодвинуть, это нужно… Поморщившись – даже мысли сформулировать не выходило – потянулся к волосам Тома. Наконец вплел пальцы в переплетение прядей, растрепал, остановился у затылка. Действительно мягкие. — Они на тебя смотрели, — наконец ответил Том. Не отодвинулся и не подошёл: так и моргал с видом растерянного щенка. Чуть наклонил голову. Продолжать и объяснять не собирался. — Есть у людей такая особенность, — согласился Гарри. — И, эм, глаза. — Выколю, — отреагировал Том с пьяной уверенностью. Переступил с ноги на ногу, словно действительно возвращается в аудиторию – в которой они со всеми уже попрощались, а Гарри убедился, что Лестрейндж достаточно трезв и вменяем, чтобы следить за менее удачливыми. — Не стоит, — усомнился в плане Гарри. Повторил чужое выражение: — Здесь школа. Вне школы тоже спорное предприятие, но развить мысль он не успел: Том удивительно быстро перехватил его запястья. Шагнул, вынуждая отступить к стене в глубь алькова. Прижал кисти к шершавому камню, потянул вверх: настойчиво, но оставляя возможность вырваться. Любопытство его погубит, но Гарри не стал. Откинул голову, коснувшись затылком стены. Слава тонкому хлопку мантии: хотя бы не рубашкой пыльные камни обтирать. Негромко сказал: — Мне глаза тоже выкалывать не на… Поперхнулся репликой: Том наклонился ближе, сжал запястья крепче, контрастно нежно коснулся губами лба. В его дыхании смешивались мята и терпкий алкоголь; от алкоголя же – и такой близости – кружилась голова. Том усмехнулся, тёмный силуэт в тёмном же пространстве: — Не собираюсь. Продолжать было опасно: они же, как уже дважды сами повторили, в открытом коридоре школы. — А что собираешься? — всё равно шепнул Гарри. Не мог видеть, расширились ли зрачки напротив. Ощутил, как пальцы фиксируют руки плотнее – зеркальное отражение предыдущего раза, вывернутая наизнанку добровольность. Вздрогнул: смешок раздался так близко, что тёплый воздух опалил щёку, вибрация чужой груди прокатилась и по его телу. Голос декана он мог узнать издалека, с закрытыми глазами, даже в полубессознательном состоянии – а ведь был почти, где-то на треть своей сущности трезв. Фраза раздалась слишком поздно; шаги они и вовсе прослушали. — Всё равно стоит обратить внимание на эту тенденцию. От внезапного приступа страха задрожали колени. Не подогнулись: слишком уж плотно стоял у стены, ещё и прижатый Томом. Том отвернул подбородок, но и не вздумал отпустить запястья. Надо было просить о спасении не подлую тварь Моргану, а кого-нибудь подружелюбнее. Патруль из декана – и кого-то ещё, с грузной, неторопливой поступью, – Гарри ожидал меньше всего: сам ведь пообещал, что всё будет прекрасно и в рамках приличий. Выйти из ниши, благоухая табаком, куда более вонючим дымом сигарет, к которым он всё-таки приложился, и джином? Его бы простили, пожурили и отправили отсыпаться, но с Томом… выход с Томом всё осложнял. А он, будто бы не обратив внимания на своего нелюбимого преподавателя, беззвучно хмыкнул – грудь коснулась груди – и выставил вперёд колено. Практически раздвинул ноги Гарри. Заставил поперхнуться воздухом: и, драный пикси побери, совсем не бесшумно. — …мы не можем отрицать, — продолжал Дамблдор. Голос приближался: с кем бы он не разговаривал, собеседники прогуливались по коридору. Если повезёт, то пронесёт и они свернут чуть раньше. — Что политика бездействия… впрочем, лишнее. Не в этом ли крыле наша молодёжь? Гарри разомкнул губы, чтобы шикнуть: может, сойдёт под порыв заоконного ветра. Приведёт Тома в сознание. Намекнёт на то, что им бы сейчас разойтись по разным скамьям и как можно правдоподобнее изобразить, что отдыхают от шума. На его рот тут же легла ладонь. Легко перехватив оба запястья длинными пальцами, Том надавил подушечками на нижнюю губу; скользнул кистью, надавив плотнее. Пошевелил коленом, приподняв ногу. С-сука. Морганов выкормыш. Пьяный идиот. — Да, в этом. — Слизнорт. Тысяча проклятых фестралов. Шесть тысяч стад ободранных гиппогрифов. Их похоронят. — Там Том, он за ними присмотрит. Касательно бездействия: я уверен, что в конкретном случае она… Том неторопливо, паскудно растянул губы в улыбке: больше считываемой, чем заметной – стояли они всё-таки в самом тёмном углу, слава мирозданию. Гарри, понадеявшись на близость и обострённые опьянением чувства, округлил глаза в выразительнейшем из намёков. Том только улыбнулся шире – и наклонил голову. Коснулся губами кончика носа сразу над своей ладонью. Ещё раз пошевелил ногой. Ненормальный маньяк, но какой же любимый – и красивый – и замечательный – и бесстыдный – и умнющий – и подлый – и… О чём бы не размышлял Слизнорт – пульс стучал в ушах так, что делил слова на отдельные слоги, обрывки звуков, дробившиеся в такт летающему между рёбрами сердцу, – голоса утихали. Ночное преподавательское дефиле всё-таки было по малому кругу, без поиска затаившихся студентов. Том застыл на несколько секунд: будто убеждался, что действительно ушли и больше прерываний не будет. Исчез в темноте, хоть никуда и не шевелился – кажется, уходя, преподаватели погасили ближайший светильник. Снял руку со рта. Пробежался кончиками пальцев по лицу: в кромешной тьме, наощупь, пытливо, жадно, огладив висок, скользнув по ресницам. Гарри закрыл глаза: даже в темноте, даже в мантии казалось, что раздет догола, что Том касается не щёк, а кровоточащего сердца, пачкает пальцы в крови, раздвигает органы, чтобы добраться до сущности, чем бы она не была. Потянулся целовать: вслепую, всё ещё с неудобно задранными руками, слабо всхлипнув от того, где оказалось колено Тома. Вздрогнул, когда звякнула пряжка его же ремня. Иногда любить так сильно было практически больно: до горящей кожи и шумных, резких вдохов в попытках найти кислород там, где его нет – ведь в его кислород превращался другой человек. Вжаться сильнее, вдохнуть запах, тыкаться слепым щенком, не открывая глаз; чувствовать сильно, глубоко, жарко, больно, быстро; и нет больше никого, ничего – только они и расцветающая радугой темнота.***
Спустя почти год в купе старост ехали всё те же снаружи – но совсем, совсем другие внутри. Гарри поморщился, прислонившись виском к прохладному, но дребезжащему стеклу. Он пережил завтрак. Он пережил сборы. Он лично запихнул некоторые чемоданы, не совсем этичными средствами поймал улетевшую сову, мяукнул нескольким кошкам в ответ, лишь бы заткнулись, и пересчитал младшекурсников по головам. Протрясся на узкой скамье с жёсткой тканью обтяжки почти весь день, чудом запихнул в себя котлокекс и избегал разговоров, лишь бы не открывать рот; но голова всё ещё гудела на стыках шпал – а стыков этих было очень, чрезвычайно много. И это пил меньше, чем мог бы. Гиббсу повезло меньше: он остался на ещё несколько часов вечеринки, поэтому кратко отчитался по итогам года и уснул на коленях сердобольной старосты-хаффлпаффки. Том тоже стоически изображал примерного старосту: перелистывал страницы книги, придерживал их тонкими пальцами. При мыслях о его пальцах Гарри краснел бы, если бы наскрёб в себе хоть немного сил. Но их не находилось. В четыре утра он стоял рядом с Томом, пока тот, морщась от антипохмельного зелья, втолковывал василиску что-то с интенцией «выползешь – чешую повыдёргиваю зубами». Ничего понятно не было, и сил выспрашивать тоже не было, но шипение выдалось достаточно грозным и длительным. В шесть он гулял по замку, задерживая взгляд на всех трещинах, доспехах, витражах и стрельчатых длинных переходах. Шёл неторопливо, чтобы не расплескать внутреннюю тоску – её скопилось так много, что практически выплёскивалась из глаз слезами. Непонятно, какими они вернутся осенью. Вернутся ли? Об этом лучше не думать. Вот завтрак. Поезд. Обрывки пейзажей, клочки мыслей, смыкающиеся ресницы и тяжёлая голова. Пробуждение от касания: «пора», – мрачно пробубнил Гиббс. Проход с багровой ковровой дорожкой. Ступени. Чемодан, выпорхнувший из багажного отделения; короткая драка чужого саквояжа и микроскопического ридикюля – не поделили путь левитации. Помахать рукой. Обнять. Дать пять. Звонко хлопнуть ладонью по чужому плечу. Ещё раз обнять, уткнувшись носом в мягкую косу и твёрдую заколку: с Нэнси увидится непонятно когда. Вытерпеть индейские кличи гриффиндорской компании, бледно улыбаясь – впрочем, даже привычные вопли потускнели в своей громкости, настолько хорошим вышел выпускной. Безразличная прогулка по вокзалу, шаг за шагом, стык плитки за стыком, короткий взгляд на расставленных авроров: можно поклясться, что вот этого он видел, и совсем не в Британии. Так далеко пролезли в министерство?.. Ай. Всё равно. Шаг в стену – конец школьного волшебства, последние искры, финальное уханье. Том, выходящий через несколько минут, спокойный и сосредоточенный. Прогулка по Кингс-Кроссу – обедневшему, более тусклому, совсем не магическому Кингс-Кроссу. Вонь топлива, от которого он отвык, проблески военной формы, так не похожей на праздничные аксельбанты авроров. Завернуть за угол, выдохнув: и забыл, сколько весит чемодан, если его не левитировать легким взмахом палочки. Закоулок, в который просачиваются лучи дымного света: солнце за стеклянными секциями висит ещё высоко. Ручка чемодана успокаивающей тяжестью лежит в ладони. Взгляд на наручные часы: минута до портала. Взгляд на протянутую руку: без цепочки, просто раскрытая ладонь. Переплести пальцы, криво улыбнуться после лёгкого сжатия. Всё будет. Может, не хорошо, может, не весело, но – будет. Рывок портала.