***
Казалось, он только вышел из кабинета Дамблдора после консультации – а уже снова стоял рядом с ним, Том за левым плечом, сердце пульсировало в горле, реальность пронеслась смерчем и легла под ноги зыбучим песком. К порталу успел, зализанная причёска не растрепалась и даже рубашка не торчала. Но это уже было заслугой профессора Вилкост: когда он затормозил перед дверями и зашёл с видом «чинно вышагивал с чемоданом всё это время», профессор подняла руку и опустила ему загнувшийся воротник. Гарри устыдился. Том смерил взглядом, выражавшим «я точно знаю, что ты во что-то влип и не успел мне об этом рассказать». Гарри беспечно подмигнул: ага, влип, да, не успел, живи с этим. Всё равно Том в последние дни сам ходил загадочный и ещё не дошёл до той стадии, где он рассказывает, что придумал. Как край мантии не полыхнул от риддловского неудовольствия – непонятно, но до места они добрались без лишних приключений. Высокие потолки, тяжёлые деревянные двери, ни луча дневного света на восточных гобеленах: в этом замке поклонников ориентализма они уже были, пока кого-то не переклинило на вопросах безопасности. Гарри помотал головой, стряхивая тошноту от перемещения. Какие вопросы безопасности, если в прошлый раз в якобы защищённом месте гриндевальдовские приказы прямо в руки прилетали. Он запоздал на шаг, чтобы встать рядом с Томом. Переглянулся. В тёмных глазах читалась та же мысль: окончание турнира намечалось интереснее, чем «стычки школьников под присмотром судей». Мыши почти добежали до конца лабиринта. Том не бежал, а вышагивал со спокойным любопытством, но ассоциация с каждым их движением закреплялась всё больше. В конце знакомого коридора встречали те же авроры: у Мерзкого Француза даже вензеля на мантии не потускнели, и ресницы в тёмные всё ещё не перекрасил. На этот раз не лыбился. Взял остролистовое древко ладонью в перчатках, не моргнув и не улыбнувшись – как будто и не виделись никогда. Проверил безмолвным заклятием, протянул обратно, вежливо сдвинул руку к Тому. Размышлять над этим было некогда: британская делегация с приятными преподавателями, так себе аврорами и совсем лишними министерскими хмырями снова прибыла последней. По залу для встреч с солдатиками-аврорами вдоль стен бродили люди; закатный сад за высокими окнами, каскады раздвинутых штор, тканевые обои поблёскивают золотом – шагнул Гарри будто не в комнату, а золотую клетку. Не то чтобы этот лабиринт имел много выходов. Улыбнулся всем сразу. Избавили от ядовитых лютиков, выдали целый день на моральную подготовку, а он никак не готов: ни компенсировать своим спокойствием издёрганного Тома, ни дуэлировать. К воскресенью с парным финалом накрутит себя ещё больше. Даже есть не хотелось, хотя это снова ужин без ужина: на длинном столе расположились фарфоровые менажницы, блестящие подносы с тарталетками, этажерки с канапе и фруктами. Подташнивало от одного запаха, такого плотного, что аромат тарталеток с лососем он увезёт вместе с мантией. Том уже выцепил одну, здороваясь с командой Колдовстворца, но глядя на французов. Впереди часа два лавирования между людьми в не таком уж и большом помещении. К стене не привалишься – там авроры. На диванчиках у камина обосновались представители министерств, уже начав ритуальные словесные танцы с взаимным расшаркиванием: ах, современные достижения, ух, межгосударственная политика, ох, юные дарования. Не забыли прихватить несколько подносов с едой. Дарования дарованиями, а ведь все могли проводить пятничный вечер с семьями, да и субботний, в общем-то, тоже, и прийти только на финал, как директора школ. Преподаватели тоже нашли себе группу кресел, на кого не хватило – тот сотворил. Расселись неподалёку. Мужчина из Колдовстворца, в мехах, как будто всё ещё февраль, раскачивался на причудливой резной качалке: туда-сюда, вперёд-назад, полозья бесшумно перекатывали кресло. Перехватил его любопытный взгляд. Гарри смущённо улыбнулся и ушёл на обходной маневр: огибать стол якобы для выбора канапе. Аппетит нагуливает. По залу вихляет. Интерьер рассматривает. Совсем не избегает своей возрастной группы. Для этого пришлось заговорить с Уилкисом о погоде. Но Лисандр утром брал его сигареты – под конец года редкие поставки разметали вмиг, а у семикурсников перед ТРИТОНами не допросишься; так что вынужденно отрабатывал вежливое одолжение минут десять, в итоге сбившись на жалобы: третировали все выпускные курсы одинаково жестоко. И испарился, стоило прозвучать голосу почти главной проблемы его жизни. После отношений, СОВ, Септимуса, загадочно себя ведущего Тома, мотивов Гриндевальда и… ладно, не самой главной, но стоявшей прямо за ним – актуальнее некуда. — Добрый вечер, — французский акцент испортил остатки настроения. Гарри тоже хотел сверхумение испаряться, но не нашёл ни единого повода. До момента, когда уход в комнату к забранному чемодану не будет казаться грубым, ещё тысячелетие. Короткий взгляд через плечо показал, что Том налаживает контакты даже слишком интенсивно: вообще не смотрит на Гарри и впечатляет рассказами старших французов. В руке он неожиданно быстро для начала вечера держал бокал; такой же, почти пустой, сжимал и Робер. Гарри из всего зала впечатлять собирался только профессора Вилкост, а это он и дома мог. Но всё равно улыбнулся: — Привет! Дошло письмо? Ответ писали вдвоём. То есть наскоро составленную отписку Том забраковал с видом «это строчил клинический идиот». Приложил пальцы к виску, прокомментировал, что правила письменного общения существуют не для «вот этого». Хотелось пошутить, что они с Жоэлем уже ближе деловых отношений и даже за руки держались, но инстинкт самосохранения победил; сова улетела с письмом, полным выверенных формулировок и с «дорогой Жоэль» в заголовке. Жоэль Гарри искренне нравился. Просто переписка – нет. Он еле письма «домой» писал, хоть те и случались раз в семестр. — Письмо… а, да, — отбросил прядь со лба Робер. Выглядел он так, как будто укрощал василисков. Может, и укрощал, мало ли что во Франции водилось. Том тогда стоял такой же: бледный, хмурый и с поджатыми губами. Тома этот комплект делал вампирским принцем, которому сказали, что наследства не будет по причине бессмертия короля. Жоэля – свежеподнятым инферналом. Такое в более рыжем исполнении Гарри сегодня уже видел. Уложенные волной волосы и плотное сукно мантии с шитьём выдавали мастерство таксидермиста: если не присматриваться, типичный студент в конце года. Цвела без тревожных теней под глазами разве что громогласная мадам Марино: повествовала что-то кружку преподавателей. И Эрна в углу улыбалась, показывая все зубы: кажется, юные надежды дуэльного искусства начали сражение на вербальном фронте. Пятёрка оставшихся авроров скучала: они уже плюнули на подпирание стен и обсуждали что-то в тесном боевом кругу. — Знаешь, — сказал Жоэль, запнувшись. Пробежался пальцами по лацкану мантии. — Можем отойти? Гарри заставил себя расслабить плечи и оценил обстановку. Так шумно, чтобы выходить, здесь не было: Робер зажал его в углу недалеко от балконов, у самого края фуршетного стола. Горной грядой возвышались каскады с канапе. Пахло всё ещё лососем. Жоэль молча ждал ответа: ладони раскрыты, палочка, как и у всех здесь, в чехле у пояса. Не то чтобы для внезапной гадости нужны были палочки. Но все неприятные сюрпризы стоило готовить для Тома: только у него и оставался шанс победить в финале. За плечом француза Том обернулся, скользнул по ним взглядом, сощурился. Гарри мотнул головой: мол, ничего. Проследил за подниманием риддловского бокала: «как знаешь, я слежу» в невербальном исполнении. И ответил уже вслух, пока Жоэль не принял жест за отказ: — Да, конечно. Робер пригласительно развернулся к балкону, надавив на дверную ручку. Гарри бросил последний взгляд поверх канапе. Том отвернулся, наклонил голову и кивал скандинаву, который мог поднять его на руки и поносить по залу, не напрягшись. Дамблдор и Вилкост вели академические, судя по лицам, дискуссии со скандинавской стороной. Боковая дверь, маскирующаяся под стенную панель, открылась. Вышедшего человека он узнал по силуэту раньше, чем разглядел в лицо: слишком много раз пытался выцепить этот контур в хаосе из вспышек. Что? Нет, что? — Гарри?.. — раздалось от балкона. — Сейчас, — бросил Гарри, наблюдая, как герр Фишер безмятежно шагает по паркету, как будто это их малый тренировочный зал. Как вздрагивает Том, теряя нить разговора и запнувшись в реплике. Как никому нет дела до вошедшего; нет, один из авроров даже махнул ему от стены, приглашая в круг. — Иду, — сказал Гарри, медленно разворачиваясь на каблуках. На него не бросили и взгляда. На Тома тоже. Сердце клокотало почти у корня языка. Дверь за собой – совсем тонкую, застеклённую, всё видно и даже немного слышно, – он всё же закрыл. Робер, не стесняясь возможных зрителей, уже извлекал из карманов мантии сигаретную пачку. Не менее маггловскую, дорогую на вид зажигалку с гравировкой. Щёлкнул; щёлкнул ещё раз, поправив соскочивший палец, наклонил голову, закуривая. Повернул пачку к Гарри: — Хочешь? Гарри ещё раз покосился на зал. Солнце в разгаре заката заливало сад и бликовало в остеклении двери, но всё ещё видно по силуэтам: преподаватели сидели на линии обзора. Безмолвным ответом – и напрашивающимся вопросом – он вскинул брови. Жоэлю не могло быть семнадцати, и вряд ли директриса французской школы поощряла такие выходки на мероприятиях. Если тут всё это время можно было курить, он расстроится. — Я эмансипирован, — бросил Робер. Скривил губы. Затянулся, прикрыл глаза, практически выплюнул дым. Точно новичок, разве что не кашляет. — И… и плевать. — Не курю, — с тоской произнёс Гарри. Хотелось отобрать пачку, поджечь все сигареты и кашлять потом до желчи, до благословенно пустой головы, до смерти. Но балкон просматривался – что хорошо и плохо одновременно. Люди в зале продолжали разговаривать, не дёргаясь и не подозревая, какого же масштаба у них проблемы. Высокий силуэт Тома держал бокал у губ. Дамблдор не вскочил с дивана: не знал Фишера в лицо. Гарри повернулся к Жоэлю – и саду. Ровные грязевые дорожки разделяли единорогов, мантикор и прочую волшебную живность, тщательно выстриженную из кустов – с балкона не разобрать, каких. За готическими пиками ограды начинались поля. Они тонули в дымке и рыже-розовых отблесках – завтра похолодает. Волосы Робера светились, как ангельский нимб, полоска сигаретной тени перечеркивала щёку. Он снова выдохнул дым. Поморгал. Опустил ладонь на балюстраду. — Так что ты хотел? — осведомился Гарри, пока ещё осталась вежливость. Быть в зале он сейчас как раз не хотел – но и подозрительно долго стоять за закрытой дверью тоже. Том был любопытным; Дамблдор был наблюдательным; герр Фишер вообще не должен был здесь находиться. За минуту последовавшего молчания Гарри почти опустил руку в карман: ближе к чехлу с палочкой. Дичайше невежливо, и за вынутые вне поединка палочки кастрируют обоих, но существовали вещи пострашнее подростковых турниров. Робер повернул голову. Приподнял подбородок. Нервно стряхнул пепел. — Слушай, если… — начал Гарри. Раньше у француза не имелось проблем со словоохотливостью. Если какая-нибудь тварь прямо сейчас пользуется его отвлечением и вредит Тому – Гарри знал множество способов напакостить тихо и почти летально. Уроборос оставался просто чернилами в коже, но любой из присутствующих мог назвать три отсроченных пакости навскидку, а у некоторых имелись поводы не любить Риддла. — Да, — невпопад сказал Робер. Понизил голос почти до шелеста кустов: — Я хочу работать с… вашим. — Чьим моим, — без вопроса отреагировал Гарри. Быстро бросил взгляд на дверь, повернулся так, чтобы никто не мог прочитать даже шевеление губ. Только утихомирившееся сердце привычно взвилось и застряло в голосовых связках, перебив дыхание. Робер моргнул. Сгладилась морщина между бровей, ровно опустились уголки губ. Гарри мысленно проорал в небеса длиннющую, сложную, без единого цензурного слова тираду. По взгляду собеседника понятно: спалился своими манёврами со всеми потрохами и палочкой в придачу. Но изображать, что ничего не понимает, он будет до конца. — Патроном, — выдавил Робер. Моргал он часто-часто, затянулся так, будто собирался броситься в пропасть. Немного пепла упало на светлую мантию. — Supérieure hiérarchique. — Он снова поднёс сигарету к губам. Выдохнул вместе с дымом: — Oberhaupt. Как угодно. Французский Гарри понял только по контексту, немецкий Жоэль безбожно переврал, но не зря же случились часы с разговорниками в Данциге. — С чего ты взял, что я, — растянул губы в усмешке Гарри, не закончив предложение с «имею какое-то отношение». Он надеялся, что выглядел неприятно. Но прозвучало бледно, так что двинулся в контратаку: — И какого… какого ты подлил зелье Тому. Идиот, окрестил он себя через секунду. Придурок. Остолоп. Отдал джокер, толком не начав партию. Положил ладонь на чехол с палочкой, не скрывая движение. Пальцы не дрожали. Стоял он удобнее, и был чуть выше, и реагировал точно быстрее. Но Робер удивил: беспомощно развёл ладони. Пепел с наполовину сгоревшей сигареты снова упал, уже ему под ноги. Страшно хотелось обернуться и посмотреть, следит ли кто-нибудь за их внешне невинным разговором двух знакомых. Но отворачиваться от потенциального врага? Не для того все годы тренировки на грани дрессуры были в его жизни. Тем более что почти все тренеры стояли за тонкой дверью. — Я… я… — растерянно проговорил Робер. То ли голос дрожал, то ли паниковал не меньше Гарри. Гарри немедленно вскинул бровь, натянув риддловский сарказм как свою лучшую маску. — Прости. А во вторую встречу мы дуэлировали, и было не до… — Не у меня «прости», — перебил и парировал Гарри. Поправил уложенную чёлку свободной рукой, умудрившись бросить взгляд в сторону. Силуэты всё ещё не лежали рядом трупов. Фигуры разговаривали. Закат горел и мешал рассмотреть подробности, но и их движения тоже скрадывал контровым светом. Сносно. — Я не знал, что делать, — быстро проговорил Робер. За речью на грани шёпота пришлось наклониться, наполовину шагнуть вперёд, повернуть голову ещё больше. На случай, если это уловка, Гарри оттянул пальцем клапан чехла с палочкой. — Я знал только son nom, — продолжал тараторить Робер, сбиваясь, — Фамилию, и то, что у меня год, и это notre dernière встреча, и я имею шанс, что мы дальше не… — Внятно, — устало оборвал Гарри. Окей, на него не будут нападать прямо сейчас, но что тут вообще происходит. — У меня мало времени. Ещё час безделья – то есть паники – и ноль дел впереди до воскресенья, но неважно. Ещё непонятно было, почему Том до сих пор не здесь: они разговаривали дольше трёх минут, как же риддловское кошачье любопытство и лозунг «хватит доверять подозрительным людям». — Подыши там, — насмешливо обронил он, покосившись на чехол: стоять единственным почти вооруженным было глупо, но спокойно. Жоэль напротив послушно глубоко вдохнул. Кашлянул. Ткнул окурком в балюстраду, стряхнул его, не глядя. Гарри не повёлся на переключение внимания и продолжил рассматривать: лицо как лицо, пара слипшихся ресниц, тени под глазами. Похожее он в зеркале видел. Зато, когда Жоэль раскрыл рот и выдал больше одного предложения, смотреть в зеркало больше не хотелось: вдруг уже поседел. — Я не буду жить с семьёй, — чеканил он непривычно жёстко, даже смешно с его акцентом. — И наследником их не буду. Отказался от всего. — …они кто-то передавал какие-то бумаги, а после прекратил, я подслушал… — тараторил француз, путая формы слов. Гарри оперся локтем о парапет балюстрады: закатный сад темнел, черты лица Жоэля расплывались перед глазами, на его золотых волосах, враз удлинившихся, проступали пятна крови. — …фамилию, и я не знал, как по-другому быстро… Воздух толчками добирался до лёгких, перезапуская сердце. — …и они не хотят!.. Вообще не понимают, что!.. Идеалист. И идиот. Последним придурком мира здесь стоял вовсе не Гарри. Но он молча выслушивал сбивчивую исповедь, как отпрыск приличной семьи купился на фантики идеологии, подслушал множество разговоров не в тех местах и не с тем контекстом – что за бестолковые родители и слишком умные дети – и рассорился с ними насмерть, решив, что его место в рядах Гриндевальда и это единственно возможный вариант для процветания человечества. Юный романтик. Романтики, кстати, первыми идут на пушечное мясо, это ещё мелкий Том на английской литературе заметил. Даже был готов вернуться в семейное гнездо, извиниться за зимнюю тираду «лишайте меня наследства, добивайтесь исключения из школы, я ухожу» и шпионить в обратную сторону, кретин. Выпестованные домашние мальчики, решил Гарри, впечатав ногти в ладонь. Подростковый бунт. Ужасно, фантасмагорически продуктивный из-за того, что они слишком многим людям представлялись безмятежнее, чем стоило бы, и настоящими фамилиями. Тоже тринадцатилетние идиоты. И убитый, так глупо проколовшийся Ротбауэр… сколько-то-там-летний идиот, без слов которого этой каши не случилось бы из-за отсутствия плиты, кастрюли, воды и каши одновременно. Стояли они, как клуб идиотов, разве что Том ещё был не в курсе. Речь свою Жоэль выпалил на грани слышимости, но так быстро, что она смазалась в сознании, покатилась жирным липким комом. Риддл не успел попасть на представление. Гарри разжал ладонь, встряхнул кистью, пытаясь убрать ощущение физически. Не помогло. Перекати-поле из жалости и неприязни каталось по всем душевным углам, собирая пыль. Он тут годами терзается, как усидеть на двух стульях, не подставить Тома, не умереть самому и оставить в живых как можно больше друзей, и плевать уже, кто прав, а у кого палочек больше, а тут… а тут. Даже безмозглым кретином не назовёшь: Робер действительно умно сложил хаотичные обрывки чужих слов и подобрал момент. Озвучь он это при компании, собравшейся через стену замка – гнить им в Азкабане. Скажи, что Гарри недостаточно радостно отреагировал и назвал придурком, возле Гриндевальда – и посещать им легендарные пыточные, которые никогда нигде не видел и про них даже никто не упоминал, но молва разнесла, а страха совсем без причины быть не может. А до «их начальства» кретин доберётся. Гарри не тешил себя надеждой, что они особенные. Приближенные к великому – да. Но то, что человек с размахом на всю Европу и острова делал ставки только на двух подростков? Смешно. Жоэль смотрел в сад и быстро курил уже вторую. Гарри закончил свою часть истерики и отчаянно завидовал возможности взять сигарету. Запрётся вечером и будет истреблять захваченную на всякий случай пачку до тошноты. Подмахнутый контракт висел над головой то ли дамокловым мечом, то ли гильотиной: что он вообще мог говорить? А какие решения принимать? Их как-то не просвещали, оставив безмолвными наблюдателями, и экспресс-курс по вербовке тем более не проводили. Больше всего Гарри хотел отсоветовать от решения и сказать «не ломай себе жизнь, домашний мальчик, беги к маме мириться». Но он открыл рот и озвучил не это: — Я покажу, к кому подойти. А мне пора. Не дожидаясь ответа, после широкого шага дёрнул ручку балконной двери. В переплёте мелькнуло отражение: с таким перекошенным лицом только и возвращаться с разговора с… даже не соперником. Том рассматривал обои. То есть формально он выслушивал черноволосую русскую, непроизносимую фамилию которой Гарри давно забыл, но он знал больше-чем-друга слишком хорошо: думал Том совсем не о разговоре. Даже не повернулся посмотреть, не скинули ли Гарри с балкона. Задевало. Зато бросил быстрый взгляд Дамблдор, и Гарри изобразил невинного ангца, разве что голову в плечи не втянул. Пусть лучше декан думает, что они там курили, сквернословили и жаловались друг другу на экзамены. Непонятно, о чём размышлял второй самый загадочный взрослый этой комнаты, но мадам Марино раскатисто рассмеялась, и он отвернулся обратно. Взрослый, стоящий на пьедестале загадочности, даже головой не дёрнул в его сторону. Травил байки с аврорами: рассказывал им что-то слишком тихо, чтобы распознать язык. Те улыбались. Хотелось лечь на пол и побить кулаками паркет, но Гарри был выше детских порывов. Сцапал ближайший бокал – пить из него не собирался, спасибо, хватит, есть сегодня тоже не будет, – и подошёл к Тому. Солнце садилось, его силуэт мрачным предзнаменованием лёг на стену, которую рассматривал друг. Он повернулся так быстро, что собеседница сбилась в середине предложения, окинул Гарри цепким взглядом. Гарри смерил таким же в ответ: напряжение в уголках губ, пальцы на ножке бокала, приподнятые брови. Что-то случилось. — …прошу извинить, — закончил Том, пока Гарри неприлично глазел на всё и сразу. Двинулся вдоль стены. Гарри целеустремленно схватил ещё и тарталетку, избегая встречи с Эрной – она как будто хотела заговорить, но отвернулась. Том бросил реплику о вкусной еде. Гарри ответил панегириком сочетанию лосося и сыра, хотя тарталетку так и держал в ладони, исполняя обещание не есть в этой богадельне. Том прокомментировал яркий закат. Утром будет туманный холод, согласился Гарри. Переглянулись: туманные промозглые утра они научились определять ещё раньше того злосчастного лета. Ист-Энд вечно был в ошметках тумана, как заляпанная подошва ботинка, и покалывал холодным воздухом похлеще школьных чулков. — Нужно представить твоего поклонника нашему тренеру, — проговорил Гарри, отчаявшись завуалировать фразу ещё больше и на всякий случай поворачиваясь в сторону Вилкост. Не уточнять же, кого и кому. Умный Том и так расшифровал всё быстрее конца фразы: вскинул брови до морщин на лбу, прокрутил бокал в руке. Заколыхалась искрящаяся жидкость. Или не пил, или взял новый. — Позже обсудим тактики, — добавил Гарри, покосившись на ближайшего студента Дурмстранга: тот методично вычищал менажницу с орехами, но мог и слушать. Слава Мерлину за то, что Том понимал и более тонкие намёки. Он молча кивнул. Чуть позже в закрытой комнате будет допрос и дословный пересказ, но, ещё раз слава Мерлину, всем его родственникам, Моргане и Слизерину на всякий случай, потомок этой компании не стал негодовать вслух, что что-то произошло без него. — Я уже разговаривал… с тренером, — обронил он. Посмотрел тоже на преподавателей, ведущих научные дебаты: кто-то из Дурмстранга наколдовал между ними иллюзию дракона и вращал её палочкой, тыкая узловатым пальцем. Представитель Колдовстворца наклонился со своим креслом, махал кистью, указывая на детали. — И чего хотел тренер? — осведомился Гарри, благословляя английский за то, что можно не ошибаться с родом. — Позже, — коротко ответил Том. — Ничего срочного. Нам пора возвращаться к беседе. — Пора, — согласился Гарри, всё-таки кусая тарталетку. Нарушать обещания так нарушать. С утра он не курил, днём держал в тайне свои отношения, на закате сохранял конфиденциальность Гриндевальда, а вечером вот не ел в подозрительных местах. Успешен со всех сторон. Беседа прекрасно текла и без них, благо все раздробились по небольшим группам и даже Робер натянуто смеялся со своими старшекурсниками, но Том был прав: слишком много манёвров за час времени в одной комнате.***
— Так чего хотел… тренер? — повысил голос Гарри, критично рассматривая отражение в зеркале. Комната оказалась той же. И два поворота, и широкая лестница, и сопровождающие их огоньки; только Гарри с момента первой дуэли как будто повзрослел на пять лет. Или постарел на десять прядей седых волос. Не определился со степенью драматизма, но в зеркале отражался утренний издёрганный подросток, так что старение только моральное. Заглушающими чарами комнату они обвесили вдвоём, не щадя сил и под лозунгом «паранойи много не бывает». Поэтому Гарри смылся переодеваться в пижаму, говорил с Томом через приоткрытую дверь и разбирал пальцами влажные волосы: сто тысяча первый минус слишком тщательной укладки, гель ещё и оставался на прядях. Том не ответил. Зато зашаркал в глубине комнаты. Отразился в зеркале: тоже уже переоделся в пижаму, обзавёлся ворохом волнистых волос вместо причёски и смешно морщил нос, как недовольная кошка. — Поздравил со вторым местом в финале, — произнёс он, прислоняясь к дверному косяку. Отвёл глаза от отражения, заинтересовался плиткой: обычной, с вычищенными стыками и без единого скола. Гарри тоже уткнулся в неё взглядом и убедился, что ухаживали за стенами тщательно. — Оу, — всё-таки выдал он вслух. Лучшее утешение в мире. Самая многословная дружеская поддержка. Если учесть, как трепетно Том относился к своему первенству везде и как тяжело переносил неудачи, это «оу» могло аукнуться удушением в постели не в том стиле, в котором Гарри предпочел бы. Если в их постельных отношениях что-нибудь зайдёт дальше раздельного сна. Том ужасно нервно реагировал на прикосновения, всегда предпочитал быть первым, ведь что позволено Юпитеру и так далее – и не заходил дальше объятий. Боялся, короче. — Какие экскременты фестрала, — выразился Гарри более распространённо и даже цензурно: и как ответ на реплику, и в такт своим мыслям. Понятно, почему Том принял сбивчивый рассказ с «а он понял… а я подумал… и я вот сказал…» как должное, толком не вслушиваясь. Пожал плечами, в размышлениях добрёл до ванной, переоделся там и отправил в душ, не выходя из своих раздумий; оценив рассредоточенный взгляд, Гарри решил дожаловаться позже. Теперь хотел обратно в душ и застрять там на час. — Как видно, мисс Ульрикссен не шутила про свои перспективы, — проговорил невыносимо ровным тоном Том. — Ей их обеспечили. Лучше бы раскричался. Но последний раз он повысил голос вроде бы на третьем курсе; с тех пор только шипел, как разбуженная гадюка. Этот тон, похожий на ломкую озёрную наледь, был совершенно невыносим. И нарочито спокойный взгляд был невыносим. И даже кончик острого носа, чуть покрасневший: камин предлагалось разводить самостоятельно, а они были заняты обсуждением глубин выгребной ямы, в которой барахтались ещё до тычка от Робера. Злостью, заполыхавшей под рёбрами, можно было разжечь камины во всём Хогвартсе; но контрастно прохладный воздух касался кожи, ставил дыбом мелкие волоски, неприятно пробегался по голым ступням. И Хогвартс был далеко, примерно как нормальная жизнь, где они не слепые котята в мешке. Правда, котята сами залезли, зажмурились и затихли, мысленно резюмировал Гарри, собрав смелость и развернувшись к Тому. При первой же возможности он попытается помяукать – или хотя бы разобраться, что происходит на изнанке тихих завтраков и перекладывания бумаг. Почти год неведения и рефлексии в интернате осточертел. Смелость собирал не зря. Том невозмутимо держался в зале, спокойно переоделся в комнате и даже зубы щёткой себе не выбил от раздражения, но его терпение испарялось на глазах и смешивалось с конденсатом от душа. Он выглядел злым и несчастным, и раздосадованным почти до подрагивающей нижней губы, и всё одновременно. — Очень тупо, — открыл рот Гарри, плюнув на то, что через слои заклятий всё равно могли подслушать: они школьники, а не мастера чар. — И интересно, в честь чего. Шагнул к Тому. Он опирался спиной о косяк, сложил руки и воплощал памятник погибшему в битве полководцу. Только эту битву они ещё не проиграли; так, немного получили по лицу своими же амбициями. — Ты всё равно лучший, — добавил Гарри. — Раз… поступают такие просьбы, то… — «они» произносить не стал, — …понимают. Том дёрнул губами, не отрывая взгляда от плитки. Теперь точно дулся на мир. — Ожидаемо, — проронил он негромко. — Но обидно, — возразил Гарри. Сам поморщился: прошло почти три месяца с подставного-но-не-совсем проигрыша, а смесок из недоумения и обиды поскрёбывал когтями изнутри. Слова потерялись, раздробились каплями на плитке, бесполезные и глупые. Том действительно выиграл бы турнир – хотя бы из принципа, даже покромсав себя же в процессе до полного истощения. А сейчас им оставили только командный, утешительный такой раунд – и Гарри собирался победить там, даже если придётся играть на грани законности. Положил ладонь на скрещенные руки Тома. Второй несмело потянулся к подбородку. Отгрызёт руку по плечо, уколет словами, сбежит или решит понежничать – было сложно угадать даже со спокойным Томом. Такие игры с огнём и ядом привлекали до головокружения. Том не стал отвечать вслух; шагнул вперёд, оттеснив к противоположному дверному косяку. Окей, вообще не понежничать: слишком целеустремлённый взгляд, чужие пальцы, сжимающие кисти рук, дыхание возле лица. Ещё не сбившееся, но Гарри собирался исправить это недоразумение. А Том намеревался прокусить ему нижнюю губу или разбить затылок, поцеловав так напористо, что стукнул зубами. Расстроенные мальчики и их методы самоутверждения, спасибо, что законные. Одинаковые на двоих, решил Гарри, вывернул запястье из хватки и притянул Тома поближе. Повернул голову, прерывая поцелуй. Невесомо коснулся губами скулы. Только Том не хотел нежных утешений; крепче, почти до боли сжал оставшееся у него запястье, впечатав фланелевый манжет пижамы в кожу. Застыл. Подрагивали ресницы. Блестели влажные тонкие губы. А кончик носа уже не красный, заметил Гарри, пользуясь парой дюймов разницы в росте: наклонился, выдохнул в шею, коснулся губами. Лопатки Тома под ладонью дрогнули. Он мог отпустить руки, вывернуться, уйти в проход, сделать вид, что ничего не было, хоть все любимые штуки из его избегающего арсенала сразу – но почему-то остался. И выдохнул, стоило прикусить его шею: резко, неожиданно шумно. Вау. Если прикусывать, Том вздрагивал. Если проводить кончиком языка, легко пощекотав – замирал, задерживал дыхание, только жилка на шее пульсировала. И сжимал запястье, вцепился в пижамный рукав так, что мог порвать ткань, поднял вторую руку, зарывшись ладонью в волосы Гарри. Потянул за пряди, запрокидывая голову. Посмотрел с напряжённым вниманием. Глаза потемнели до синевы зимнего пруда, крылья носа подрагивали, их дыхание – у обоих с привкусом зубной пасты – смешивалось, искусанные губы почти соприкасались. С ладонью на спине можно было ощутить, как колотилось его сердце. С его ладонью под головой – что затылок остался без синяка мерлиновой милостью и риддловской предусмотрительностью. А с почти переплетёнными ногами – что не один Гарри хотел бы в душ повторно, да попрохладнее. Не холодно уже ни капли. Какой тут камин. — Ты же знаешь, что ты лучше, — тихо сказал Гарри. Прочистил горло: вышло слишком низко и хрипло. — Знаю. Даже когда Том обзавёлся пятнами румянца у бледных скул, он не потерял свои мудацкие привычки. Ещё и смотрел зло, едва знакомо, по хватке ощущалось: на последних каплях самообладания. — Общеизвестная информация, Ваше высочество, — парировал Гарри. Злые взгляды его давно не пугали. Колени дрожали. Он на пробу перенёс вес, опёрся спиной о косяк; повернул голову, натянув пряди. Том с видимым нежеланием разжал кулак, опустил руку. Идти можно. Плюнуть на обстоятельства и устроить продолжение хотелось больше, чем все победы этого мира; так сильно, что вся кровь как будто оказалась ниже пояса и мозг перекочевал туда же. Ещё и Том смотрел шальными глазами так, что останавливаться было почти больно. Именно поэтому стоило остановиться. Они оба злые и уставшие, и гнева на мир больше, чем всего остального, и, кажется, Том всё-таки поцарапал ему губу – а Гарри оставил след от зубов, яркий отпечаток у самого ворота. В попытках успокоиться друг о друга мало что осталось от чувств – вряд ли оно закончится чем-то хорошим. Ещё Том успокоится, выспится и не простит, что он недостаточно принимал участие в настолько важном процессе. Ещё было страшно до одури. За них сейчас, за них вообще, за весь чёртов мир. Он наскрёб три весомых «ещё»-аргумента, слегка уронивших энтузиазм. Прикрыл глаза, выдохнув. — Ты?.. — смог выдавить, неловко встряхнув отпущенной рукой в универсальном жесте «давай ты сам всё поймёшь». — Не стоит, — так же тихо ответил Том: сипло, как будто его душили, нехотя, со зрачками, почти закрывшими радужку. — Не… сейчас. И не здесь. — Окей. Сказать хотелось гораздо больше, но если Том потерял дар отточенных формулировок, то Гарри со своими эмоциями тем более не выдержит. Напризнаётся ещё в любви случайно. Эмоции эти неизбежно вылезут; но лучше бы в понедельник, когда они победят всех, кого только можно, и вернутся домой. Он встряхнул головой. Ойкнул, почти приложившись о косяк. Губа саднила. Потянул Тома за рукав: сквозняк по голым ступням намекал не стоять так долго. Удивился, когда Том пошёл следом. На кровати осталась вечерняя экспозиция: брошенный раскрытым чемодан, коллекция носков на покрывале. Горели белые свечи канделябра. Мозг всё ещё отчаянно пульсировал совсем не в голове. — Не знаю, безопасно ли это, — решил Гарри сменить тему на достаточно неприятную, чтобы вернуть мозг наверх. — Для… него, в смысле. Ну, и нас тоже. Вряд ли заклятия-заглушки продержались через весь взрыв эмоций. Подслушивали их тоже вряд ли, но имя Робера произносить не хотелось. Носки стряхнул на пол, мятую рубашку бросил обратно в чемодан. Всё равно дуэль завтра только у аккуратиста, который всё развесил по плечикам – и то, как видно, подставная и с плохим концом. Стянул чемодан на ковёр, гулко грохнув содержимым. — Мне всё равно, — негромко ответил Том. Он восстановил ровность голоса, стоял рядом и любопытно смотрел на приготовления. Проследил, как Гарри стянул палочку с тумбочки, рассёк ей воздух: не ногами же за вторым комплектом постельного идти. Одеяло с подушкой приподнялись с кровати Тома, стряхнули покрывало невнятным комом, плавно полетели к ним. — В крайнем случае после финала его найдут мёртвым, — флегматично добавил Том. Кражу постельного не прокомментировал. Гарри посмотрел со своей лучшей версией укоризны, подхватив левитацию у самого пола: нашёл, в какой момент шутить. Только Том, кажется, не шутил. — Мы же говорили, — добавил трагизма в голос Гарри. Сильно стараться не пришлось: он очень расстраивался, что остановился только на шее и вообще слишком сознательный. — Он хотел связаться любым способом? — вскинул бровь Том. Его лицо некрасиво, хищно исказилось, румянец ещё оставался на щеках. — Он достиг. Получит свои тридцать сребреников. — Но хотелось бы всё-таки не мёртвым, — миролюбиво ответил Гарри. — И не монету Харону. Кстати, как-то много он мне рассказал, как бы половина не враньё. Прищурился, оценивая новую композицию. Места на кровати на двоих хватало, бывало и хуже. — Ложись, — похлопал он по украденному у Тома в пользу его самого одеялу. Ошибки детства не повторит: никаких общих одеял, эта холоднокровная тварь во сне заворачивалась во всё до последнего уголка, ещё и пиналась. Том неторопливо вскинул брови – и закрыл рот, как будто уже собирался что-то спросить, но передумал. — Спать ложись, — повторил Гарри, вздохнув. Ниже груди Тома взгляд он старался не опускать. Засыпать и так будет тяжело, но на завтрашней дуэли актёрское мастерство обоих должно быть совершенным – стоило выспаться. Том удивил второй раз за вечер: молча откинул одеяло, посмотрел непонятно, укрылся им почти по нос. Гарри продефилировал к другой стороне кровати, залез под своё, довольно вытянул ноги. Махнул палочкой, погасив свечи, вслепую отложил на тумбочку. В темноте лежалось странно. Гробовая тишина в коридоре, шорох сада за окном: такой негромкий, словно это шум в ушах. Плотная ткань одеяла, мягкость фланелевой пижамы. Где-то рядом холодные ноги Тома, который решил, что перерос шерстяные носки, ещё лет в шесть, и с тех пор нещадно тыкал своими ледышками вместо ступней. А камин так и не разожгли. Поэтому, когда его сгребли наощупь, Гарри не удивился. Привычно подкатился поближе, сполз по подушке – всё равно проснётся в позиции плюшевого мишки. Том не спрашивал, в честь чего объединение кроватей. Гарри не собирался это комментировать, только подтянул оба одеяла удобнее. Тихо дышал бесконечные минуты, замирая: Том был тёплым, и тихим, и таким мирным, словно проблем не существовало и вся сущность бытия замкнулась в пределах кровати. Рука с татуировкой уробороса совсем не чесалась. Том не мог оставить момент благолепной пасторалью. — Я воспользовался его методами, — прошептал он в волосы так тихо, что фраза влилась в туманную дымку засыпания, как будто приснилась. — Так что рассказал он больше, чем хотел. Гарри сонно вскинул голову – но упёрся макушкой в чужой подбородок. Дёрнуться не удалось: Том обнимал обеими руками и ещё ногой прижал. Разве что укусить за шею, но остановиться он вряд ли сможет. — Ты что?.. — прошипел Гарри, перекрыв гул разошедшегося за окном ветра. — Зелье на краю бокала, — отозвался Том. — Не беспокойся, безопасное и его там уже нет. В… нём тоже нет. Последнее он произнёс почти с сожалением. Коснулся губами волос. Мерзавец хорошо знал, как увести тему разговора от опасной, но просчитался: Гарри переживал не за коммуникативные навыки Робера. Тот первым начал и логично получил в ответ. — Если это похоже на сыворотку… — начал Гарри, не преминув обнять Тома крепче. Во-первых, Том – подлец, не поделившийся планом. Во-вторых – мудак, который не дал поучаствовать в исполнении. В-третьих, пока он тихо хохотал про себя, наслаждаясь местью, подставленный Гарри выслушивал чужую исповедь. Себе на пользу, но всё же. В-четвёртых, он уверенно шёл по пути исправления и уже рассказывал, что натворил. Для дружеского избиения они слишком удобно лежали. Ну, хоть настроение ему Фишер испортил. Не только ему. И не только настроение. — Я не идиот, — даже шептать Том умудрялся с интонацией оскорблённого достоинства. — Только немного больше разговорчивости. Разрешённое в Британии и Франции, редкое просто. «И наверняка с телесными компонентами жертвы», мрачно подумал Гарри. Иначе оно было бы готово ко второму этапу турнира. Но на втором Риддл так удачно дуэлировал с Робером – море возможностей. — Я тебя завтра кастрирую, Томас Борджиа, — суровым шёпотом пообещал Гарри. Получил только смешок, взъерошивший волосы. Том даже на неверное имя не взбесился: точно распознал, что Гарри не злится. Ещё недооценивал серьёзность угрозы и длину потенциальной лекции. Гарри не удержался, пробежался пальцами вдоль позвоночника, ткнул твёрдую лопатку. Позволил притянуть себя ещё ближе: так, что носом упёрся в воротник пижамы. Решил понудеть на тему эликсиров сатаны завтра – или уже сегодня? – утром. Почти уснул за несколько минут; да и не мог гарантировать, что предыдущий разговор ему не приснился. Между висков сонной мухой билась запоздавшая, никак не формулирующаяся мысль. К фестральему племени Робера, у них имелась и вторая проблема: с утра Том точно вспомнит, что ему подрезали крылья ради какой-то другой утки. — Мы всё ещё не можем убивать соперников, — сонно пробурчал Гарри в чужую шею. Стрелка морального компаса. Правильно. Вот кем он намеревается быть в будущем, и преподавательская карьера подходила превосходно – если, конечно, Том не заберёт всё внимание на свои пятимерные политические шахматы. Риддл не собирался быть властелином ничего, так что подходил к глупой политике со всей серьёзностью; ещё и коллекционировал ровесников, которые тоже будут двигать мир. Такую компанию могло и занести на повороте. — Не можем, — согласился Том неожиданно бодрым голосом. — Но некоторых стоило бы. Его сухие губы коснулись лба. Ощущалось ужасно, душевыворачивающе хорошо. Хотелось засыпать так всегда. — Спи, — коротко сказал он. — Сплю, — согласился Гарри.