***
В вазах, льдисто-голубых, словно кто-то отломал пузырчатую наледь и придал ей другую форму, стояли ветки можжевельника и тиса. Красные вкрапления ягод оттеняли светлую скатерть, повторялись росписью на чашках – таких тонких, что чай просвечивал сквозь стенки. Чаепитие оказалось ожидаемо более торжественным, чем Гарри представлял, и неожиданно более камерным, чем он надеялся. За вытянутым овалом стола расселась дюжина старшекурсников: дети министерских высот, которые скоро сменят эти стулья на приготовленные для них кресла; отпрыски верхушки консерваторской партии; Том на правах любимца и Гарри, неприятно удивлённый приглашением. Слизнорт следил за школьными течениями пристальнее, чем казалось, и тщательно делил людей по мероприятиям. Включили в список его точно не в качестве восходящей звезды квиддича. Но посадили с рейвенкловцами. По правую руку оказался Малфой, по левую – едва знакомый старшекурсник. Том напротив приятно улыбался соседям, красивый и нарядный: поблёскивающий серебряным шитьём жилет представлял собой компромисс между повседневной одеждой и слизнортовским эго. Больший, чем «Гарри соизволил снять школьный галстук», но и не малфоевский комплект боевого скакуна на параде. И факультеты, и фракции беспощадно перемешали. «Фракции», хмыкнул Гарри своим мыслям. Хотя тот же Трэверс, единственный хаффлпаффец, мог оказаться в кресле Визенгамота через дюжину лет: Том рассказывал про интересные методы наследования мест в его семье. Теперь понятно, откуда философское отношение к жизни: с настолько тёплым гарантированным гнездом можно расслабленно шутить насчёт политики. В подобном цветнике оставалось тоже обрести философский подход к бытию и рассматривать стол. Не с Малфоем же разговаривать. С детскими перебранками они уже закончили, к взрослым разговорам ещё не перешли; знакомый-незнакомый Абраксас, по-прежнему заносчивый и надменный, теперь предпочитал подколкам медовые речи и осторожные высказывания. Выбесить до румянца на щеках всё ещё можно, но теперь уже Гарри предпочитал не провоцировать ссор без повода – да и поводов поумневший аккурат на шестнадцатилетие Малфой не давал. Оставалось перекладывать салат по тарелке, подцепляя вилкой коктейльные томаты, и прислушиваться к чужим разговорам. Такие ужины устраивались не во имя хороших отбивных – их и не было, плотную еду сейчас уминали в Большом зале. Среди дежурных обсуждений, у кого побольше шансов выиграть кубок мира и как спонсируют исследования драконьей крови, проскакивало такое, что страшно приборами по тарелке стукнуть: и неодобрительно покосятся, и интересную реплику пропустишь. — Что-то меняется, — пожал плечами Уилкис, комментируя перераспределение денег на научные изыскания. Он c Трэверсом и Том с Гарри сидели, как на концах розы ветров: разделённые побочными людьми. Хотя тут каждый считал половину остальных случайно затесавшимися, одёрнул себя Гарри – кроме, разве что, Слизнорта. Тот завязал разговор уже с каждым, искусно поддерживал его, поглаживая подростковое эго иллюзией важности, собрал всех участников, как ингредиенты, отпустил дискуссию вяло бурлить, ещё и следил за взрывоопасностью – истинный зельевар. Уилкис поправил хватку на десертном ноже, коснулся им чизкейка. Трапезе оставалось недолго: Слизнорт уже не раз обратился взглядом к поблескивающему шкафу «дижестивов». Семнадцати не исполнилось почти всем, но всё, что происходило в Слизерине, оставалось в Слизерине. Это правило работало и в слизнортовских кабинетах: на выходе в нейтральный мир все дружно делали вид, что алкогольные ноты входили в состав духов. — Что-то остаётся, — в тон ему ответил Трэверс. От его кусочка остались только крошки. — Что-то будет вечно, — нарочито серьёзно продекламировал Мальсибер. — Некоторым вещам хорошо бы не быть, — растянул губы рейвенкловец возле Тома. Такие люди носили улыбки, как оружие. Гарри – как щит, и щёки уже болели притворяться, что он здесь не лишний. Хотя несколько лет назад он, наверное, ошалел бы и умер от скуки. На самой первой встрече клуба слизней не расслышал бы ничего из подтекстов – да он и не слышал, занятый глупостями вроде сортов медовухи. Сейчас же сидеть в змеином логове и цедить фруктовый чай было… интригующе. Половина из этих детей действительно будет управлять миром. Какая из половин – конечно, вопрос. — Намекаешь на?.. — звякнул чашечкой Абраксас. Поднёс ко рту, закрыв ей губы, пить не стал. Чай – кажется, ежевика с малиной, – пах на всю комнату и смешивался с можжевельниковой хвоей. Выходило почти Рождество. Хотелось перебить этот аромат детских сказок и кустов омелы, уткнувшись носом в шею Тома: чтобы и штормовое море, и потрескивающая гроза, и вечный запах пыльных талмудов, уже не от духов. Вместо этого приходилось расшифровывать недоговорки подростков, играющих в политику в закрытой песочнице под руководством воспитателя. Теперь разговор шёл о курсе министерства, недавнем скандале и Гриндевальде – это Гарри уже хватало опыта разобрать и продолжить как «...на закостенелый строй прогнившего правительства?». Том повернул подбородок к соседу, препарируя чизкейк. — Конечно, нет, — не потерял улыбки рейвенкловец. — Но, как мы видим, мир меняется. — Неизбежный процесс, — бросил Том: то ли поддержал, то ли опроверг. Кончик его ножа стукнул по тарелке. — Но кто-то всё ещё пытается встать на пути… — дополнил Мальсибер, неопределённо помахав ладонью. «Бешеного гиппогрифа», подставил Гарри его любимое выражение. «Прогресса», добавил логически. «Гриндевальда», трактовал по прозрачным политическим пристрастиям Вилфорда. Тот правильно и вовремя оборвал предложение: не та компания. — Устоявшийся порядок вещей имеет преимущества, — повёл плечом Уилкис. От него Гарри не ожидал. — Иногда сдвиги… крупных массивов… вызывают слишком широкие круги на воде. — Зачем вообще бросать камни в озеро, — сморщила нос незнакомая девушка с тугим пучком причёски. Абраксас справа наконец глотнул свой чай. Гарри воспользовался чужим опытом и взял чашку в руки, но промолчать не смог: — Весело. Том напротив моргнул, задержав вилку с чизкейком у губ. Видимо, пересматривал своё мнение, что Гарри может далеко продвинуться в политике. — Остро, — сухо прокомментировала девушка. — Но тоже повод, — неожиданно поддержал Трэверс. Он откинулся на спинку стула с блюдцем в руках, как будто уже употребил дижестив по назначению. — Мотивы некоторых политических сил… кажутся несколько хаотичными. — Только не британских, — влез третий из предположительно рейвенкловцев. У этого Гарри даже фамилию помнил. Когда-то. В контексте политических зануд, точно министерский выходец. — У нас, конечно, стабильность, — согласился Мальсибер, выделив последнее слово. — Имеешь что-то против? — вскинула бровь девушка. — Помнится, Арчер Эвермонд поддерживал стабильность, — поболтал в кружке почти остывший чай Малфой. Он открывался с самых неожиданных сторон: то есть подколками не мешал, то вспомнил министра, запретившего магам лезть в первую мировую ради магглов. Гарри считал, что Малфой к магглам относится сугубо презрительно, но в политических дискуссиях для того все средства оказались хороши. — А Фоули хотел новшеств, — парировал Министерский Выходец, коснувшись рукой своих ранних усов. — И где теперь Фоули. — Спенсер-Мун неплох, — погасил тыканье министрами Лестрейндж. Это было так же далеко от его настоящего мнения, как Гарри от проходящей сейчас в башне игры в подрывные карты. Но Дариан прав: для «не говорить о политическом курсе семьи» и торжественного чая они приближались к опасным темам. Гарри покосился на Слизнорта. Тот улыбался с видом «мои амбициозные дети»: немного неловко, но он явно не первое поколение слушал наивные речи политического капитала Британии. Может, со Спенсер-Муном они соседствовали на одной хогвартской скамье, но один из следующих министров магии мог восседать прямо сейчас за этим столом. И тактично помалкивать, решил Гарри, глядя на Тома: тот после единственной реплики не лез, но слушал и наклонил голову в знакомом жесте «я вас запомнил, вам всем конец». — Мир всё равно потряхивает, и гладким озером он не останется, как бы мы не хотели, — миролюбиво обобщил рейвенкловец, начавший перепалку. Звучало ужасно амбициозно. Гарри захотел к подрывным картам. — Покорим волну? — За новый стабильный мир, — шутливо поднял чашку Министерский Выходец. Под столом прилетел пинок: Абраксас ткнул его носком ботинка. Гарри уже хотел возмутиться – что за потеря координации, Малфой ведь даже ещё не пил – как поймал взгляд Дариана. Наконец понял схему, которую хитрые змеюки организовали за полсекунды: ни один из них не мог поддержать лозунг со спокойным лицом и самоуважением, но и промолчать – тоже. К выжидательным взглядам присоединился Том, подцепивший чашку, как бокал. Никакого давления, действительно. Повезло, что в чашке остался чай на несколько глотков, а у них имелся друг с самого бесхитростного факультета школы. — За новый мир, — улыбнувшись, повторил Гарри с невинным видом. И поддержал, и имел в виду совершенно другой смысл, и за гриффиндорцем-сиротой не могло стоять никого влиятельного: эта маска держалась вроде бы крепко. Моргана, прокляни политику за её существование.***
Письмо под конец завтрака принесла незнакомая сова: мелкая и неприметная, стандартная птица почтовых отделений. Гарри был слишком занят отвоёвыванием кофейника, чтобы всерьёз удивиться неожиданной почте, но всё-таки посмотрел на адресанта – и отпустил кофейник под радостный вопль Прюэтта. Самый конец марта. Робер раздумывал со своим письмом почти два месяца. В конверте, залепленном кремовой сургучной печатью, точно не стопка копий и не учебник – сам что-то писал. Гарри проводил взглядом переходящий к семикурсникам кофейник и вздохнул. Пора было срываться с завтрака в укромную туалетную кабинку, чтобы распечатать: загруженный политическими многоходовками и экзаменами Том всё равно раз в неделю спрашивал, нет ли французского письма. Разговаривали они в последнее время столько, что кивки перед завтраком переходили в вечернее откладывание зеркала, между всем этим случались совместные пары и встречи в слизеринском логове. Там Гарри порой забывал, что в комнате есть и другие люди, и едва успевал вовремя захлопнуть рот; хорошо, что у него имелся официальный повод для тесной дружбы в виде турнира, иначе это было бы ужасно подозрительно. Обсудить успели всё: и странные мотивы Робера, и интригующие бумаги Дамблдора, и даже нагнетающий гадальный шар Уизли. Над версией с носками Том посмеялся, прикрыв рот тонкими пальцами, но годной не признал. Он всегда немного слишком верил в прорицания. Хорошо, что как учебную дисциплину не выбрал и СОВ не сдавал: такому если препятствие на пути к власти в чайных листьях привидится, то конец и замку, и преподавательнице, и поставкам чая в Британию. Может быть, даже Индии, или откуда там привозили чайные листья. Том ужасно щепетильно относился к своему будущему. Настолько, что изо всех сложных вопросов, которые рождал факт «быть подопечными Гриндевальда», главной проблемой он считал непредсказуемость патрона. — В этой игре слишком много фигур, — продолжил непрерывный разговор Том через час после завтрака, плотнее затягивая шарф. Шотландская весна не жалела никого по обе стороны холмов. Том напоминал уставшего сида, Гарри – ворону, которую потоком воздуха швырнуло в замковую стену. От порывов ветра они морщились одинаково. Знакомство с местным пробуждением природы и нынешнее время различались только тем, что никакие старшекурсники дорожки-проходы из досок не трансфигурировали – теперь они сами были вынуждены махать палочками, уповая на личную мощь и то, что тропки среди луж останутся на обратном пути. Вот и посмотрим, кто мастер трансфигурации, мысленно хмыкнул Гарри: на уход за магическими существами тянулись все пятикурсники Гриффиндора и Слизерина. У вторых пара внепланово появилась вместо практикума по зельеварению, и лужи они огибали недовольно – в тёплом Большом зале не настраивались на полтора часа с чьим-нибудь навозом. Обогнав своих, Гарри шагал вровень с Томом и честно отрабатывал префектский значок. Он указывал палочкой на мелкие камни, те расползались вширь, меняя текстуру. С глухим плюханьем падали в лужи получившиеся доски. Том каждый раз отставал на шаг и стоически терпел грязевые брызги рядом с чистой мантией. Иногда помахивал палочкой, помогая – с общими усилиями неровная тропка должна была продержаться на пару и обратный путь. В чёрных кожаных перчатках он как будто спасал мир, а не их сухие ноги. — Хорошо бы оказаться ладьёй, — прокомментировал Гарри, бессмысленно пригладив волосы. Свежий ветер с озера мог уронить, не будь они уже за защитой лесной опушки. Корни деревьев мешали земле разъезжаться под ногами: идти стало легче. — Но, боюсь, мы пешки. Этот разговор – полный недоговорок, намёков и метафор без единого упоминания «третьей стороны» – они вели долго. С неудачной охоты после квиддичного матча, наверное. Или с начала зимних каникул, когда фестралы постукивали по твёрдому грунту, слегка покачивая карету. Гарри бросал что-то среди учебных обсуждений, Том отвечал на редких дежурствах. Тема затихала и всплывала – ни начала, ни конца. Зато Том не запирал все суждения в пределах его очаровательной головы. Конечно, говорил не всё – но фестрал единорогом не обернётся, даже если нацепить на лошадку смерти витой рог и обсыпать мукой. — Хорошо бы оказаться игроком, — ответил Том, раздражённо махнув палочкой. Ближайшая лужа испарилась с шипением. — Землю не вскипяти, игрок. — Бездна остроумия. — С этим комментарием тебя опередили, — подколол Гарри, намекнув на девушку в слизнортовском клубе. Фамилию так и не узнал: такой тесный круг сплочённых будущих политиков, что неловко было спрашивать. — Умру от горя, — безразлично сообщил Том. — Надеюсь, в агонии. За перебрасыванием подколками было легче забыть про запечатанный конверт во внутреннем кармане мантии. Он покалывал плотным уголком сквозь джемпер и рубашку – или это даже рёбра зудели от любопытства. Открыть не удалось: едва он встал со скамьи в надежде распечатать, пока сокурсники заканчивают делить отбитый кофейник, ассистент Слизнорта принёс слизеринцам неблагую весть – в намеченном классе сдетонировало экспериментальное зелье. Идти в другую холодную аудиторию, пересобирать ингредиенты и заново расставлять котлы маэстро поленился, взмахом руки обеспечив и работу ассистенту, и подвижку в расписании, и Тома для Гарри. Второй по качеству взрыв зелья в Хогвартсе, радостно решил Гарри. Первым был тот, где Прюэтт своим варевом залил его потенциального «тролля», уже свернувшегося в неприглядное застывающее месиво. Кеттлберн же пополнению не так обрадовался. — Что ж, — провозгласил он перед двумя группами, сложив руки на груди. Студенты уже перемешались, как сорняки в саду. Прюэтт держал сумку Блэк и слушал сплетни об их младшеньком – Орионе; Уизли шептался с Мальсибером; Боунс неожиданно вёл диалог с Малфоем; Гарри прилип к Тому и разглядывал прикрытые тканью ящики: пытался угадать сегодняшнюю живность. Даст Мерлин, будет не чистка зубного камня саламандры и не натирание чешуек плюющейся амфисбены. Брать уход на последние два курса собирались единицы, и профессор вбил себе в голову, что без базовых навыков магической ветеринарии из Хогвартса не уйдёт никто. — В таком случае сегодня у вас будет командная работа. Боунс отпрыгнул от Малфоя. Гарри сощурился, пытаясь взглядом распугать всех слизеринцев, и потянул Тома за рукав к самому дальнему ящику у деревьев. Неудобно и влажно, но дальше от начальства – спокойнее разговоры, это он за несколько стран от настоящего «начальства» уяснил. Том сделал вид, что так и собирался поступить, и безмятежно пошёл следом. — Сегодня повнимательнее, кто отвлечётся – они накажут самостоятельно, — слишком радостно для человека, который снова притащил опасную дрянь школьникам, заявил Кеттлберн. — Покормить, одному из группы всё известное написать, это ваше домашнее, понадобится помощь – кричите. Гарри присел перед ящиком, заранее попрощавшись с чистыми полами мантии и целыми нервными клетками. Навскидку он мог вспомнить десяток неприятных вариантов, но они все уже орали бы от опушки до тех глубин, где жили кентавры – в такие дебри они с Томом не совались. Зверь под укрытием только хрипел, как простуженный Септимус во сне. — Начали, — сообщил профессор, взмахом палочки скидывая ткань со всех ящиков. — Корм в центральной бочке. Прюэтт хрюкнул. Когда Гарри обернулся, он уже прикрыл рот рукой – но рядом давились смехом Боунс с Аббот. Септимус выбрал соседний ящик с правой стороны, поэтому вывернул шею, оборачиваясь к другу, и заливисто взоржал. — Что? — поджав губы, осведомилась Лукреция Блэк – главный растопырник Хогвартса по мнению её суженого со времён первого курса. — Ни… ничего, — заверил Прюэтт, на вид поперхнувшись собственным языком. — Интересные тва… звери. Крысы-переростки в крепких, наверняка заговорённых ящиках похрюкивали. Гарри обернулся на Тома. Он скрестил руки на груди на манер Кеттлберна и даже пальцы спрятал. — Те котики были лучше, — вспомнил страшилищ из французской деревни Гарри. — Кусались не с такими последствиями. Данные пишу я, — обронил Том. — Ты гладишь, — открестился Гарри. — Ты в перчатках. В себя он, конечно, верил, но злобный меткий растопырник одним укусом вызывал огнеизвержение из… в общем, неловкие моменты «я человек-паровоз» после бодроперцового казались сущей мелочью. Кормили тварей живыми рачками, которые тоже могли испортить день, а у него встреча по поводу будущей профессии в конце недели и финальная дуэль через одну. У Тома тоже, но неважно. Том только дёрнул губами в ответ на аргумент. Потом вытянул руку. Подцепил край перчатки возле манжеты. Стянул с кисти так медленно, что выглядело почти греховно, не отрывая глаз от Гарри. Чуть быстрее сдёрнул вторую. Продемонстрировал разведённые ладони: бледные, даже без чернильных пятен. Хотелось укусить. — Уже нет. — Мудак, — восхищённо бросил Гарри, разворачиваясь к бочке с рачками. К лысой крысе без еды в ладонях он даже подходить не собирался. Рачки ожесточённо толкались в воде, пытаясь выпихнуть соседей, но остаться в своей бочке. Как и все в жизни, мысленно фыркнул Гарри. Примерился к барахтающейся массе членистоногих. Одумался, выдернул из кармана платок: проще зачерпнуть наскоро трансфигурированной плошкой, чем совать кисть в потенциально ледяную воду к горе мелких клешней. Заодно задел конверт. Надо как-то и растопырника до томного мурчания загладить, и письмо прочитать, пока не разошлись с Томом до обеда. Забрав порцию рачков, запихнул подальше мысли про выдёргивание из привычной жизни: не хватало ещё из-за крысиной еды расстраиваться. На краю поляны ничего не поменялось. Том недовольно рассматривал крысу, крыса похрюкивала на него в ответ и шевелила наростами. С её окрасом цвета орущего младенца смотрелось омерзительно. Они выбрали лучшее место: с одной стороны Прюэтт пытался не ржать вслух, азартно тыкая пальцем в ящик под брезгливым взглядом наречённой, с другой Уизли и Мальсибер игнорировали крысу в пользу бурного, но тихого обсуждения. Если не повышать голос, никто их и не услышит. Том успел опасно опереться о дерево – возле него на тонких ветках рассыпались весенними бриллиантами капли, одно неловкое движение и попадёт под душ. В руках он держал пергамент, наскоро укреплённый чарами до твёрдости планшета. Без перчаток, принципиальный зануда. — Держи, — сунул ему плошку Гарри. На вид оскорблённого достоинства смотреть не стал: повозившись, левой рукой отщёлкнул крышку ящика. — Держи, — повторил уродливому пасюку, заходя с козырей: дёргающегося прохладного рачка. Бросил внутрь, пока пальцы ещё целы. Зря себя накручивал: растопырник оказался почти домашним. И умным: не стал выпрыгивать из ящика с песком на влажные холодные листья. Покосился медовым глазом с мелким зрачком, сцапал угощение, не заморачиваясь тонкими вопросами сдирания панциря. Вот зубы были ожидаемо острыми – с такими и очищать еду не надо. — Ещё, — скомандовал Гарри. Том вздохнул где-то за спиной, прошуршал мантией, присел рядом. Подал плошку с пафосом королевы, тянущей кисть для поцелуя. С плошкой Гарри и сам бы справился. Он пошарил во внутреннем кармане, подцепил край конверта, молча хлопнул поверх пергамента. Том рефлекторно прижал пальцем. — Утром пришло, — прокомментировал Гарри, выдирая из слипшегося клубка ещё одно членистоногое. — Прочитаешь, хорошо? Том посмотрел из-под чёлки. С планшетом из пергамента в одной руке и с плошкой во второй он снова выглядел, как невыспавшийся школьник, а не сид из-за холмов. Оставалось помолиться Мерлину на качественную трансфигурацию: гору мокрых ракообразных в белом платке Том ему не простит. — Пришло тебе. — Вряд ли там что-то личное, — отмахнулся Гарри, уже наклонившись ворковать над растопырником. Тварь предстояло погладить, желательно им обоим. То есть закормить до состояния, когда и кусаться неохота – этот трюк он проворачивал весь учебный год, с сонными тушками даже самых нервных магических существ проще контактировать. Только одно магическое существо в сонном виде было ещё более нервным, и это существо как раз подцепило пальцами сургучную печать. Пока Том шуршал конвертом, разворачивал единственный, с обеих сторон мелким почерком исписанный лист и скользил взглядом по строчкам, Гарри успел скормить почти всё и рассмотреть дела соседей. Лукреция кокетливо ныла, что наросты трогать не будет, хотя ингредиенты на зельеварении кромсала с лицом шеф-повара. Прюэтт не к месту хихикал, явно сдерживая «так это же твой сородич». Фраза могла обеспечить если не скандал с маменькой, то удар чугунной женской сумочкой по хребту: дама выросла и доносительству предпочитала прямые аргументы. Септимус размахивал руками возле настороженного растопырника в руках Вилфорда, оба крысу игнорировали, но она пока радостно дожёвывала рачка и не возмущалась. Через десяток футов Нэнси сюсюкалась с уродцем, пока Доркас Медоуз методично чёркала записи в блокноте. Кеттлберн, распределив всех тварей по парам, сноровисто обрабатывал царапину чьей-то кошки и за ними не следил: когда кошка настолько против ветеринарии, и десятилетия опыта едва спасают от царапин. — Он пишет про методику создания узоров, — сухо озвучил Том через минут десять, повертев лист со всех сторон, пару раз ткнув в него палочкой и даже подняв к выглянувшему солнцу. — Дотронься до письма. Гарри послушно ткнул пальцем в пергамент. Шершавый. Больше формул, чем текста. Росчерк имени в конце и «дорогой Гарри» в начале – на французском, летящим почерком и с завитком возле H. — Действительно про узоры, — констатировал Том с неожиданной мрачностью: сломалась его конспирология. — И вопрос, как дела. Предложение про погоду. — Вот видишь, — легко отозвался Гарри. — Человек без подвохов вспомнил и написал. Дашь мне почитать? — Это твоё письмо, — повторил Том, как будто даже разочарованный отсутствием вселенского заговора. — Прижмём и спросим, — утешающе проговорил Гарри. — Может, зелья – его традиционный… Не зря и герр Фишер, и профессор Вилкост учили смотреть не только перед собой: палочки на резкое движение они вскинули одновременно. В филейную часть улепётывающего растопырника влетел луч заклятия от Тома; Гарри в последний момент дёрнул кистью, двойным парализатором животное можно и убить. Гулко стукнула о листья упавшая плошка, разлетелись рачки, рядом упало письмо. Их собственный пасюк заинтересованно привстал на задние лапки, и Гарри спешно плюхнулся на колени закрывать ящик – не хватало ещё второго ловить. — Да ты просто ни-че-го не понимаешь, — ожесточённо прошипел раскрасневшийся Уизли так громко, что обернулась даже компания слизеринцев у самой бочки с рачками. — Я? — неприятно вскинул бровь Мальсибер. Том мрачно махнул палочкой, убирая следы воды с мантии, наклонился, брезгливо подцепил рассыпавшиеся бумаги. Гарри посмотрел на их негодующего растопырника, который начал гневно пыхтеть: рачки разбросаны перед носом, а не дотянуться. Потом на нелепо задранные пятки парализованного. Тот успел смотаться от пары Уизли-Мальсибер на дюжину футов, шустрая тварь. — Септимус, — негромко окликнул он. Пара как будто не замечала, что Кеттлберн уже направляется в их сторону обеспечивать отработками – если не всех четверых сразу, потому что парализовывать существ без разрешения тоже плохая идея. — Да он… — повысил голос Уизли. По лицу видно: политическая дискуссия. — Вилфорд, — веско обронил Том, пряча лист в кармане своей мантии и постукивая палочкой по пергаменту: в свёрнутом виде не заметно, что ни одной записи за прошедшую половину занятия. — Понял, — с недовольным прищуром отозвался Мальсибер, не отрывая взгляда от своего парня. — Молодые люди! — дошёл до них с истерично орущей кошкой в руках Кеттлберн. Гарри вздохнул и переглянулся с Томом. Политическое деление Хогвартса выстреливало в самых неожиданных местах и в самые неприятные моменты. Получать за это, как обычно, старостам.***
Сложно было определиться, чего не хотелось больше: разговаривать про будущую карьеру или сидеть наедине с Дамблдором. Сутки перед моментом Х он провёл в обнимку с брошюрами министерства, как будто в них могли быть варианты «предатель родины» и «профессиональная тормозная система для вспыльчивых и амбициозных». Стопка пылилась у факультетской доски с сентября, но сейчас пришлось отвоёвывать силой авторитета и меняться, как карточками от шоколадных лягушек – по башне носились нервные пятикурсники с воплями, кто взял разрушение проклятий и под какой стол упала юриспруденция. То, что седьмые курсы прямо сейчас пересматривали свои жизненные выборы и ныли, что надо было брать другие дисциплины, не помогало. На листах тонкой бумаги была написана всякая чушь: постановщик магического театра, на которого учиться дополнительных три года в Вене; ассистент колдоветеринара, ведь надо кому-то чистить загоны во всей клинике; маг-погодник – профессия, где без пятилетнего опыта тебя не возьмут ни на одно мероприятие, а в первые годы ошибочно призывать грозы вместо солнца предлагалось за счёт абитуриента. За окном гриффиндорской башни как раз висело неласковое весеннее солнце, но в гостиной почти рокотала подступающая гроза. Кто-то из пятикурсников уже знал, что ни в жизни не сдаст СОВ на нужные отметки, и искал обходные пути: Трэверс у камина разглагольствовал, что через секретарские курсы, несколько лет работы и образовавшиеся связи он обязательно станет юристом. Кто-то был твёрдо уверен в своём будущем, и будущее представляло собой «отшельник в магической палатке, крадущий еду у магглов» – распсиховавшийся Белби утверждал именно это, спалив в камине все советы родственников от колдомедика до сертифицированного заводчика книззлов. Книззлы стали последней каплей, потому что об аллергии Белби на кошачьих знали все, включая кошку Булочку. Кто-то – Прюэтт – спокойно тыкал набор повизгивающих шестерёнок, потому что обхаживание Руквуда вкупе со связями Блэков дало плоды и рекомендация в гильдию артефакторов почти созрела. — Ой, ещё полтора месяца, СОВ, результаты и только потом выбор, — сосредоточенно сравнивала блески для губ Нэнси. Она шутила, что хочет быть домохозяйкой, и до последнего не собиралась открывать свой секрет. Будущая дрессировщица драконов, решил Гарри. — Буду проходить пробы до старости, — драматично развалился на кресле Септимус. — И отбиваться от дяди. Он хочет устроить меня в министерство. — Везёт, — вздохнули со стороны. — Нихера, — коротко отозвался Септимус. — Я буду охотником высшей лиги. Гарри сравнил столбцы дополнительных дисциплин. Для укрощения гиппогрифов зачем-то требовалось сдать хотя бы на «удовлетворительно» прорицания: видимо, предугадывать, когда зверь полоснёт когтями из-за недостаточно глубокого поклона. Дурацкое ограничение, которое собирались снять ещё на его первом курсе, но вряд ли отменят и после выпуска. Не то чтобы он хотел дрессировать норовистых тварей. Укрощением одной такой занимался пятнадцать лет, и что же – Том до сих пор не верил очевидным фактам, что у Робера просто такая странная манера знакомств. Он же оправдывал Эрну как «эксцентричная, но у неё были способы тебе навредить не на дуэли, и она ничего не сделала» – предательство века и глобальный промах с недооцениванием противника. Гарри хотел подколоть, что Том не разбирается в девушках и даже Мэри Розье при его виде до сих пор поджимает губы, но с мерзавца сталось бы разбить несколько девичьих сердец, чтобы точно доказать, что он очарователен в квадрате. В кубе. В формалине, достроил Гарри логический ряд – такое ослиное упрямство нужно в палату мер и весов, чтобы стоял там вечно красивым. Сутки прошли, стрелка наручных часов опасно придвинулась ко времени индивидуальной консультации. Гарри всё ещё не определился даже с примерным направлением вранья. Не квиддичным игроком же представляться: в воздухе было здорово и спокойно, но не для того он с формулами и лососями мудрости страдал, чтобы выбрать специальность, где нужны только реакция и физподготовка. Оказавшись перед дверью декана, он всё ещё думал, что на размышления о будущем нужны дополнительные лет тридцать. Может, пятьдесят. Маги живут долго, так зачем определять будущую карьеру ещё на этапе СОВ. Поднял руку, стукнул костяшками по двери. Щёлкнула ручка. Дверь приоткрылась, на пол коридора, задевая ботинки, легла полоска света. — Садись, Гарри. В кабинете горели свечи: он записался в самый конец списка, уже после ужина, оттягивая неловкий разговор до последнего. Постукивала коллекция причудливых приборов. Щёлкал маятник Ньютона. Дамблдор сидел, сцепив ладони на непривычно пустом столе. После взгляда на стол Гарри решил рассматривать канделябр: свечи держал медный лев, тени метались по завиткам гривы. Отодвинул скрипнувший стул. Сложил руки на коленях, воззрившись на переносицу декана взглядом подстреленного оленя. Во-первых, до сих пор было стыдно, во-вторых, понятия не имел, что сказать. Но гриффиндорец он или кто? — Не могу решить, сэр, — бодрым тоном отчитался Гарри, мысленно скрещивая пальцы. Наверняка он здесь не первый такой. Может, даже не десятый: за несколько дюжин пятикурсников только этого года Дамблдор мог привыкнуть, что целеустремлённые и знающие своё место в жизни ребята вроде Тома Продуманного Мудака Риддла встречаются редко. — Твоя успеваемость позволяет многое, — заметил Дамблдор. — Именно, — недовольно бросил Гарри. — Простите, сэр. Но вариантов слишком много. — Можно опираться на личностные качества. Гарри изобразил взгляд первокурсника перед всеми пролётами двигающихся лестниц. Дамблдор моргнул в ответ. Декан выглядел так, словно собирался предложить ему чай; но, пожалуйста, только не чай: в последнее время перебор с душевно разбирающими разговорами за чаепитием. — Например, ты сдержанный и рациональный молодой человек, — продолжил Дамблдор, не впечатлившись попытками сыграть в идиота. — Можно рассмотреть дипломатическую сферу. Гарри не сдержал нервный смешок. Поднёс ладонь ко рту, потёр переносицу. Шутка была бы смешной, не будь она произнесена таким серьёзным тоном на консультации, которая определяла жизнь. — Я не так, эм, политически активен, — огласил цензурную часть мыслей он. «И сыт политической сферой по уши, хотя даже Том почему-то считает, что у меня получится», осталось невысказанным. Маленьким, но свинцовым шариком на эту чашу весов падало то, что хитросплетения отношений и формулировок ему в последнее время действительно нравились; просто, ну, не так. Не настолько. Где он и где высокая политика, куда людей дрессировали с возраста, когда те только брали в руки вилку. — В политике нужны не только люди, совершающие прорывы… — проговорил Дамблдор. Гарри всё ждал, когда тот рассмеётся и милостиво запишет в квиддичные тренеры, но декан продолжил: — Но и медиаторы. В любой сфере должна быть система противовесов и гаранты договорённостей. Особенно сейчас, когда ситуация довольно… эклектическая. Натянутая улыбка едва держалась на губах. Во-первых, он понятия не имел, что такое «эклектическая», и после похвалы эрудиции спрашивать не хотелось. Во-вторых, Дамблдор говорил вроде бы о профессии, но за его словами просвечивалось двойное дно – если не тройное, мутное такое, с вязким песком. В-третьих, может быть, он это всё себе придумал от волнения и мук совести. Декан мог просто заметить попадание в «политический список» Слизнорта и сделать выводы. — И, если баланс нарушается, всегда нужны… системы сдерживания и люди, которые умеют решать конфликты. — Дамблдор как будто читал лекцию на одного. — За учёбу ты хорошо проявил себя в решении… сложных ситуаций. — Стараюсь, сэр, — отозвался Гарри, хотя сердце стучало уже в голосовых связках. Декан честно говорил о будущей карьере? Похвалил как префекта? Или как человека, который состоял в пятёрке учебных групп, какое-то время вёл свою и матчи успевал выигрывать? Как живой утешительный платок для переведённых новичков навроде Лефевра? Может, отсылка к недавнему происшествию с акромантулом – или, если брать шире, вообще ко всем приключениям с Томом? Последнее грозило чудовищными, неописуемыми неприятностями – даже если его только что формально похвалили. Том сам по себе был сложной ситуацией. Мог ли Дамблдор намекать, что Гарри неплохо влияет на самого подозрительного представителя и так неоднозначного факультета? Да на что угодно мог. Пауза неприятно затягивалась. Гарри стиснул пальцами рукав мантии, чтобы не мять её совсем заметно. Теперь он был согласен даже на чай: чашка прекрасно занимала руки. — Но я не уверен, что моих навыков, эм… достаточно, — добавил он к слишком самоуверенному «стараюсь». — И, хм, качеств. — Не всегда всё зависит от, как ты выразился, навыков, — сказал Дамблдор. В неровно-сумеречном свете он напоминал сфинкса: сцепленные пальцы с острыми костяшками, лаконичные узоры на мантии, поблескивающие стёкла очков, размеренный, почти равнодушный тон. Пронизывало до костей, как ноябрьским ветром. — Некоторые… ситуации не остановить с помощью противовесов. И, конечно, не все попытки завершаются успехом. Иногда цели ставятся выше рациональности, выше договоров и привязанностей. Он совершенно точно вёл монолог не о школьном выборе предметов для будущей карьеры. Хорошо, если вообще о политическом пути. Гарри постарался запомнить дословно: прогнать потом в памяти, не пропустил ли намёк на своё скорое путешествие в Азкабан. Что-то чесалось на самом краю сознания, но нервозность перекрывала отдалённую мысль. — Но это не означает, что не нужно пытаться, — закончил Дамблдор. Расцепил пальцы, опустил ладони на стол. Едва слышный стук прогремел по нервам так, что волосы на руках дыбом встали. — Преподаватель? — осведомился он как ни в чём не бывало гораздо более мягким тоном. — Э-э, — ответил Гарри, мысленно отвесив себе оплеуху за интеллектуальность. — Ну, в Хогвартсе нет мест… — Профессор Вилкост в скором времени уходит на пенсию, — парировал Дамблдор. — И её нынешний ассистент тоже набирается опыта для частных уроков в Европе, через два года его обучение заканчивается. — У неё же конкурс, — ляпнул Гарри, вспомнив, из какой череды претендентов был выдернут «нынешний ассистент». Рекомендательных писем за завтраком прибывало столько, что совы облетали профессора по дуге и дисциплинированно приземлялись на жердь за её плечом. Тогда же второкурсник Гарри потерял надежды на менторство. Хоть в дуэльном клубе у них и были почти индивидуальные занятия, остаться штатным ассистентом – радужная такая, золотом побулькивающая мечта, из разряда мыслей «а если бы» перед сном. Очередь там на пятилетку вперёд, и куда соваться в такой ряд сразу после ТРИТОНов. — Небольшой секрет из учительской, — неожиданно усмехнулся Дамблдор. — Профессор рассматривала твою кандидатуру. На личное обучение необходимо получить «превосходно» по пяти дисциплинам и столько же на выпускных экзаменах, но, я уверен, ты справишься. Раньше, чем Гарри успел ошеломлённо поморгать от такой щедрой оценки, добавил: — Тебя и Тома Риддла выделяла. — Том был бы рад об этом узнать, — рефлекторно улыбнулся Гарри. Не Трэверс и Уилкис. Не европейские юные лорды. Даже не курсанты академии авроров, готовые взять перерыв в учёбе и собирать материалы к занятиям первокурсников. Он и Том. Вау. Именно в той ситуации, когда, как бы ни сложились ближайшие годы, личное менторство у строгой и принципиальной Вилкост им не грозит. Разве что статус личного разочарования, если не удастся сыграть в эту опасную игру идеально и где-нибудь вылезет, на чьей они стороне. — Мне казалось, у него другие цели, — осторожно проговорил Дамблдор. — Ужасно амбициозный, — лёгким тоном озвучил Гарри, пожав плечом. Мышцы сводило от нервов. Он бегал по льду, и даже без коньков. — Мы не так близко общаемся, чтобы знать. Почти не соврал: в последний раз Том ответил настолько расплывчато, а времени прошло так много, что он мог полностью перестроить свой жизненный план и в лучших традициях скрытности об этом не сообщить – мол, прямого вопроса не было. А ведь на самом деле интересно, что выбрал бы Том: его или правление миром. Мог ли Гарри быть тем самым противовесом и внешним моральным компасом для человека, который на этику даже не оборачивался. Являлся ли Гарри вообще достаточно ценным для такого в глазах Тома, или это всё – удобный способ держать при себе. — Что ж, — проговорил Дамблдор. Гарри дёрнулся: не заметил, как завис, глядя в свечной огонь канделябра. Перед глазами заплясали тёмные мушки. Худший момент для того, чтобы размышлять о своей ценности в отношениях. У него тут карьера не выбрана. — Надеюсь, я смог хотя бы немного помочь. Улыбка декана была столь же задумчивой; он протянул палец к маятнику Ньютона, подтолкнул шары. Те не сбились с ритма, в отличие от мыслей Гарри: он так пытался проанализировать всё и сразу, что мозг гудел. — Да, сэр, — произнёс он вслух. Оставил невысказанным «ага, помочь загнаться». Ни слова о спортивной карьере или каких-нибудь реставрациях магических картин; декан знал его сильно лучше, чем требовалось для душевного спокойствия. — До встречи, сэр. Всё-таки хорошо, что не было чая: не пришлось неловко допивать его в несколько глотков, чтобы сбежать побыстрее. Пора забирать другого великого политика с обсуждения его планов, пока теоретическое покорение мира не переросло в практические изыскания. И выпросить сигареты: после таких напряжённых разговоров он мог сделать исключение в своём «больше не курю».***
Голоса в подземельях он услышал издалека – смазанные расстоянием, громкие, неприятно визгливые. Ускорился, стряхнув палочку в руку. Перебрал в памяти заклятия на случай, если кто-то зажал в углу переведённых студентов. Шансы микроскопические, но с растущим в замке напряжением всё возможно. Промчался мимо закрытого кабинета Слизнорта, нырнул в проход, такой узкий, что мантия тёрлась о камни. Почти поскользнулся на каменном полу. Вылетел из стены злобным полтергейстом, уже практически с рукой на префектском значке – напоминать, какие кары прилетают за дискриминацию. Зажали в углу не новичков. Вытянув палочку, застывшей струной стоял Мальсибер, всколоченный и с перекошенным лицом. Раньше, чем успел прийти на помощь, Гарри рефлекторно опустил взгляд. Мозг неторопливо, в такт биению сердца зафиксировал детали: разметавшиеся полы мантии; искривлённые губы; отросшие рыжие волосы. — Вы ебанулись? — выпалил Гарри, затормозив так резко, что щёлкнул каблуками ботинок. «Вы» оказалось риторическим: один из участников вероятной дискуссии лежал без сознания. «Ебанулись» – точным. Мир сошёл с ума. — Мы поссорились, — заторможено сказал Мальсибер. Сжимал палочку он нехорошо, бледными пальцами, всё ещё между резким взмахом и возможностью совершить ещё один. Стоял тоже в выгодной позиции, но нападать не спешил. — Я тебя на органы разберу, — пообещал Гарри, приземляясь на колени. Положил ладонь без палочки на шею Септимуса. Под пальцами уверенно толкнулся пульс, стабильный и ровный. Мозг услужливо дорисовывал багровые брызги в рыжине волос – пришлось зажмуриться до пятен в глазах. Хватит. Стоп. Никто не умер и не умирает прямо сейчас. Даже голова не разбита: Септимус скорее осел, чем упал на камни. Зашуршала чужая мантия. Кажется, Мальсибер сел рядом. Гарри медленно выдохнул, открыл глаза и посмотрел на придурка. Тот вперился в лицо Септимуса больным тоскливым взглядом, стиснув пальцы на древке так, что ещё несколько секунд и будет подбирать новую палочку. — Ну, — одёрнул Гарри. — Чем приложил? Он головой ударился? Быстро, или я… — Я просто хотел, чтобы он замолчал, — разомкнул губы Вилфорд. Бледнющий: скоро здесь будет два тела без сознания. — Усыпил. Кажется. Наверное. — Браво интеллекту, — бросил Гарри, отложив палочку и просовывая ладонь под голову Септимуса. Пальцы тряслись. Всё тряслось, от сердца в горле до всех нервных клеток, вместе взятых. Второй рукой всё ещё считал пульс: мерный ритм чужого глубокого сна успокаивал. — Палочку на пол, или ты здесь больше не учишься. Не мёртв. Не отлетел головой в стену. Не корчится под тёмным заклятьем, которые слизеринцы в приступах гнева бросали профессионально: Гарри знал, аккуратный шрам так и остался белым росчерком недалеко от выбитого уробороса. Стукнула о пол упавшая палочка: Вилфорд удивительно послушно разжал ладонь, и она скатилась по его коленям на камни. Фантомный запах крови никуда не делся. Гарри шумно втянул воздух, пытаясь обмануть себя же: затхлая сухость подземелий, ноты сырой земли нижних уровней, откуда здесь взяться солёному. Пол холодил колени. Мягкие волосы Септимуса щекотали ладони. — Он… — начал Мальсибер. — Заткнись. Нашарить в памяти инкантации было сложно. Ещё сложнее оторвать пальцы от чужой шеи, схватив палочку. Он не был лучшим студентом знахарского курса, но основы диагностики запихали в мозги даже тем, кто планировал только послушать байки из Мунго. — Просто спит, — резюмировал Гарри, опуская ладонь с палочкой на колено, чтобы Вилфорд не заметил дрожи. Не время. — Оно обратимо? — Да. Мы просто… — Слушай, — проникновенно начал Гарри. — Если он с тобой после такого разговари… — Не хочу я с ним больше разговаривать, — неожиданно жёстко отрезал Мальсибер. — Но и такого… не хотел. — Ваше дело, — примирительно вскинул ладонь Гарри. Какой, к драным книззлам, медиатор и дипломат. Он не мог даже развести школьный конфликт: так и сидел с основным виновником в двух футах друг от друга. Септимус тоже мастер резких выражений и тычков битой по больному, но кто палочку поднял, тот и виноват – а в руке у Уизли палочки не имелось. У висков подступающей головной болью бились воспоминания о его третьем курсе и вспышке Тома. Как всё просто было тогда – и как стремительнее, чем он успевал определиться со своими моральными принципами, усложнялось сейчас. Как префект, он обязан был встать, запретить первому приближаться ко второму, уведомить Слизнорта и Дамблдора, если всё громыхнёт политической дискуссией – обрадовать Диппета. Как человек – сидел между двумя своими друзьями и малодушно радовался, что один из них без сознания. О чём бы они ни спорили, Гарри был уверен: сторона Мальсибера лучше зашоренной британской системы, за которую до пены у рта ратовал Уизли. Не менее твёрдо знал, что при любом разбирательстве встанет на сторону Септимуса: нести добро принуждением и проклятиями – паршивый выбор. — Будьте любезны объясниться. Том вышел бесшумно, быстро и из другого конца коридора. Мальсибер вздрогнул. Гарри почти подпрыгнул – но только вскинул взгляд, как он надеялся, не слишком обнадёженный. — У них состоялась… политическая дискуссия, — пояснил Гарри. — Я пришёл поздно. Все целы. Вилфорд стиснул пальцами мантию. Не на полу они сидели, а на огромной пороховой бочке, пусть даже в мире магов порох и взрывался с перебоями. — Мы поссорились, — повторил Мальсибер, не оборачиваясь к Тому. — Я сорвался. Остальное – моё дело. «Не твоё» в этих словах прозвучало громче некуда. Гарри дёрнул пальцами, чтобы удержать лицо. Вилфорд отстранённо смотрел на Септимуса. Том вскинул бровь, подходя со спины. — Разумеется, — лёгким тоном согласился он. Звучало опасно. — Не моё. Вилфорд даже не дёрнулся. Гарри в недоумении перевёл взгляд с него на Тома и обратно. Слизеринская динамика отношений до этого момента казалась другой: где-то между странным раболепным подчинением ровеснику и вполне обоснованным уважением к человеку, который василисков взглядом укрощает и амбиции с возрастом сбавлять не собирается. Замерцал воздух коридора: только Том и догадался погасить слышимость звуков. Повезло, что не сбежались все обитатели подземелий. — Слизнорт выслушивает следующего, — ответил Том на безмолвный вопрос. Опустился рядом. Теперь трое парней на коленях стояли у лежащего четвёртого; Септимус откроет глаза – обхохочется от количества шуток в голове. Если мозги не отбил. Гарри по ощущениям стукнулся головой по пути: вместо мозгов колыхалась студенистая масса, оплетённая запоздалым страхом. Те же щупальца сжимали грудную клетку. Том для такой ситуации казался слишком уравновешенным: наверняка обсудил со Слизнортом покорение мира на полвека вперёд и согласовал это в голове с гриндевальдовской частью их жизни. Нашёл ли он в этих планах место для морали и обходных путей там, где мог бесцеремонно пройти напрямик методом проклятий и крови? Или хотя бы для Гарри и этой спорно-безнадёжной взаимной привязанности, где им друг от друга никуда не деться, поэтому так страшно строить что-то, что может рухнуть? Потому что ни с проклятиями, ни с кровью Гарри мириться не собирался. Думать об этом над искривлённым в негодовании лицом друга было так странно – и так неизбежно. Стукнулась порцией боли в виски запоздавшая мысль: может, тот гадальный шар, выдавший Септимусу шторм на вопрос про отношения, и не врал. Собственный вопрос шару Гарри уже забыл. Поморгал. Пора было поднимать Септимуса с холодного пола, будить и получать неминуемые последствия, находясь в эпицентре чужой ссоры. Хотелось поменяться местами: по сравнению с такими перспективами камень не такой уж и ледяной. Чужие прохладные пальцы коснулись запястья. Том мазнул кончиками пальцев по его кисти, тоже положил подушечки у точки пульса Септимуса – проверять такое они научились давно, ещё в переулках Ист-Энда, когда от умения отличить бессознательное тело от спящего и вовремя унести ноги зависело многое. Гарри выжидательно посмотрел на его лицо. — Так, — неторопливо произнёс Том, так тщательно, будто пережёвывал водянистую приютскую овсянку. — Во-первых, драки в подземельях не было, или здесь случится ежечасное патрулирование до конца года. Во-вторых, ты сейчас будишь его, ведёшь в больничное крыло и без заверений, что всё в порядке, не возвращаешься. Вопрос наказаний и отработок можно решить… по соглашению сторон. Гарри? — Если стороны будут согласны, — облегчённо отозвался Гарри. Шанс растаскивать уже грандиозную драку был велик, но существовал небольшой процент, где Уизли с Мальсибером расходятся на словах и взаимных оскорблениях – и он был бы чертовски хорош. Том снял пальцы с точки пульса, но не стал убирать руку – едва касался ладонью кисти. Видимо, заметил, как Гарри придерживает голову Септимуса, и соотнёс с совсем другим лежащим телом. Хорошо, если обойдётся без кошмаров, где у тела знакомое до последней редкой веснушки лицо. — Вилфорд? — Понял, — открыл рот Мальсибер. — Решу. Он поднял голову, посмотрел на них обоих. И ярость, и нервозность, и страх уже схлынули; неряшливые кудри и обгрызенные губы терялись за цепким серьёзным взглядом. — Вы?.. Гарри замер. Принуждённым мимическим жестом вскинул бровь. Проглотил фразу про «мы не можем быть в отношениях, это всё инсинуации». Почти отдёрнул руку. Но Том – спокойный, уравновешенный Том, – оставил свою ладонь на месте и тем же лёгким тоном бросил символическую жабу в центр воображаемой женской душевой: — Советую свои догадки оставлять в своих головах. То ли уверенно подтвердил, то ли категорически опроверг; Гарри ни книззла драного не разбирался в этих обходных манерах строить предложения, хоть и бегал со слизеринцами почти со второго курса. — Дальше я справлюсь, — сказал Вилфорд, как будто и не было этого вопроса, запустившего пульс Гарри в вершины космоса. — Спасибо за помощь. — Не за что, — брякнул Гарри, не поняв, каким образом правосудие с «разберу на органы» обернулось тем, что он оставляет своего лучшего друга с человеком, который на него напал. Возникало ощущение, что слизеринцы обвели его вокруг тонких пальцев с подпиленными ногтями – но нет, Вилфорд смотрел на Тома безо всякого удовольствия или почтения, а Том, как ни странно, ещё не выглядел взбешённым. Толкнув к Мальсиберу его палочку, Гарри вытянул из сумки шарф, положил Септимусу под голову – пусть Вилфорд потом оправдывает его появление хоть магией основателей, он и так получил огромную поблажку. Встал. Том поднялся следом, независимо отряхнул невидимую пыль с мантии, отправился в глубь коридора. Бросив напоследок грозный взгляд и подавив в себе желание подслушать за углом, Гарри прошёл сквозь державшийся заглушающий купол – и открыл рот только через несколько коридоров. Длинных, не по-хогвартски мрачных коридоров, оттеняющих его настроение тусклыми всполохами факелов. Загорались они через раз. Стоило спросить, с чего бы такие вольности. Насколько Том на самом деле управляет своими аспидами, ведь подобие управления тоже имелось: во многих ситуациях они одёргивались безукоризненно. Что он отдал за послушание ровесников – и даже некоторых старшекурсников – и как сильно плата за лояльность чистокровок может увеличиться в будущем. Какую часть его личного плана занимает неизбежное служение Гриндевальду. Что именно он не сказал Слизнорту – а ведь точно опустил даже намёки на реальное положение дел. Осведомиться, наконец, что он думает о таких вспышках конфликтов и сколько ещё их придётся гасить в ближайшее время – даже там, где они полностью согласны с одной из сторон. Миллиард назревших вопросов бился в голове. Но, когда Гарри открыл рот, получилось совсем другое: — Но мы?.. Погружённый в свои мысли Том прошёл ещё несколько шагов. Остановился. Повернулся. Поморгал, будто вспоминая, что он здесь не один. — Можно и так сказать. Головная боль стукнула сильнее, уже кружила около затылка, подбираясь приступом. С такими друзьями и врагов не нужно. Он бы ещё сказал «в некотором роде». — Принесёшь меня в жертву ради правления миром? — пошутил Гарри, засовывая руки в карманы, чтобы не было видно, как сжимает кулаки. И не знал, как зацепили слова Дамблдора, пока не вырвалось. Том посмотрел с укоризной. Ещё раз моргнул. Тени от ресниц сливались с синяками под глазами. Молчание становилось натянутым, долгим и подозрительно очевидным. Совершенно несмешным. Как будто сухой воздух в пяти футах между ними потрескивал, позванивал, гремел похоронной мелодией. Что ж, на третий раз грандиозный скандал намечался хотя бы не в день дуэли. Значительное улучшение. Надо заказать юбилейный торт. Гарри коротко закатил глаза, слитным движением развернулся на каблуках и решил пойти обратно тем же путём – и убедиться, что с Септимусом всё в порядке, и избавить подземелья от шансов быть разрушенными. К очередному витку вопросов насчёт этих тупых отношений он уже даже не расстраивался; только злился так, что короткими ногтями мог пробить себе же ладони, если не доберётся вовремя до экспериментального класса выжечь пару манекенов в пепел. Шотландия была дождливой. Законы Гэмпа неопровержимыми. Небо – синим, иногда серым. Том – мудаком, который не умел различать чувства, обрабатывать чувства, говорить о чувствах, и на заданный вопрос он ответит как-нибудь через месяц, невзначай бросив реплику среди фраз об учёбе. Стоило поторопиться, чтобы не наговорить лишнего – хотелось при этом вообще взять за отвороты мантии и побить о стену под «Так. Ты. Считаешь. Это. Отношениями. Или. Нет». — Ладно, позже поговорим, — бросил он уже стенам, не оборачиваясь на Тома. — На финале увидимся. — Стой, — незамедлительно приказал Том. Гарри собирался гордо уйти, выпрямив спину – но почему-то покорно застыл, взбесившись на себя ещё больше. Сейчас Том подумает и за десяток выигранных секунд выдаст идеальный, со всех сторон логичный аргумент, почему их отношения неизбежны, а всё остальное – глупые выдумки. То есть исказит формулировку в удобную сторону, лишь бы не лезть в дебри противоречивых эмоций. Гарри же после разговора с деканом и чужой уродливой драмы убедился, что «мы едва знакомы» даже для близких друзей и «можно и так сказать» для, вообще-то, второго участника отношений бесит до зубовного скрежета. Магическая стоматология обходилась дорого и переносилась не приятнее маггловской. Зубы стоило беречь не меньше нервов. — Боишься проиграть на дуэли из-за неслаженности? — насмешливо осведомился Гарри, чтобы побыстрее вывести это в привычную плоскость ссоры и уйти к родным манекенам. Перед глазами снова мелькнула плёнка звукоизолирующего барьера: кажется, Том решил так же, но без манекенов. — Не бойся, я не подведу. На шаги сзади он не оборачивался до последнего, но Том не стал ни обходить, ни начинать лекцию «ты и твои глупые домыслы», ни обвинять в излишней эмоциональности. Гарри вздрогнул, почувствовав холодные пальцы на шее. Натянувшийся воротник рубашки упёрся в горло пуговицей. Том шагнул вперёд, прислонившись к его плечу в извращённой пародии на полуобьятие, повернул голову. Теперь его дыхание касалось щеки, и это был запрещённый приём, который стоило ввести в какую-нибудь конвенцию мохнатых лет на законодательном уровне. Ладонь же намекающе сжимала шею сзади: совсем не больно, но ощущение не из приятных. — Я собираюсь сделать так, — ледяным тоном начал Том. Тёплое дыхание обесценивало всю выверенную надменность голоса. — Чтобы выбирать между тобой и миром не пришлось. Самое близкое к «не оставлю», что Гарри слышал за жизнь. Он тоже повернул подбородок. Пальцы Тома на шее дёрнулись. Стоять так близко было ужасно – и ужасно неловко, и просто ужасно. У носа Тома задержалась на коже упавшая ресница. Синяки под глазами темнели сильнее, чем казалось издалека. Тонкие губы обветрились: опять заменял кровь кофеином или искусал в порыве учёбы. От него пахло грозой и фруктовым слизнортовским чаем – дивное сочетание из опасности и уюта. Поддавшись порыву, который обесценивал демонстративные обиды, Гарри сложил губы и сдул ресницу. Том немедленно поморщился, брезгливый неженка. — Но если ты ещё раз это сделаешь… — проговорил Том, располагая вторую ладонь на его руке. Ровно над злополучным шрамом. Намёк тонкий, как волосинка из гривы единорога; как с таким отношением Том переносил поцелуи, оставалось загадкой природы. Неплохо, что он поднаторел в искусстве самоконтроля и больше не швырялся заклятиями на каждую резкую фразу. Омерзительно, что вместо этого научился сладким речам и убедительным аргументам, ещё и говорил таким нежным тоном, что колени подкашивались. Гарри не справлялся с такой катастрофой, не знал, что отвечать на подобные признания, и совершенно точно собирался сдувать с лица Тома все его упавшие ресницы до конца жизни, лишь бы видеть это недоумевающе-смешное выражение – поэтому дотянулся и чмокнул Тома в нос. Теперь у него было несколько секунд на моральное наслаждение перед тем, как Том придушит его воротником его же рубашки – и совершенно точно ни за какие мольбы и услуги не даст свои сигареты.