***
За час прозябания с холодным ветром, застывшей в воздухе моросью и вопящим Флимонтом, который снова поссорился с девушкой и срывался на кого попало, ноябрь лучше не стал. Поэтому при виде заплаканной Нэнси Мерсер в кресле гостиной Гарри почти развернулся обратно. Прутья перебрать, метловище натереть, щитки от грязи пятнадцать минут как не чищены – точно запылились в шкафу. Пообщаться с девочками доводилось редко: с самого детства те жили в другом крыле, ходили стайками и в самые интересные игры воспитательницы их не пускали. В Хогвартсе воспитательниц не имелось, но девчонки всё ещё держались отдельно и на «привет-пока-дай переписать» общение останавливалось. Плачущие девочки тем более относились к инопланетным непонятным созданиям. Не то чтобы мальчики не плакали. Но Прюэтт последний раз лил слёзы по сломанной метле, Уизли – обидно рухнув в ледяную лужу, Боунс не был замечен, но точно когда-то рыдал. Риддл не проронил ни одной публичной слезы за сознательную жизнь, но Том и за человека с эмоциями не считался. Девочки же обычно плакали целые и с чистыми, разве что покрасневшими лицами. Не понять, то ли до больничного крыла проводить, то ли сказать: «не стоит нытья», то ли утешать – но в своих женских стайках они справлялись куда лучше. Благоразумнее обходить любых девочек с поблескивающими глазами стороной, пока не задело взрывом. Как порядочный гриффиндорец, он умел выбирать свои битвы, и эмоциональные – не его стезя. В конце концов, он вырос с Риддлом. Общение для него было полем шахматной партии, где все ходы делались через раздумывание, а эмоции оппонента воспринимались метеоритом на доску в разгаре идеально выстроенной схемы. Свою жизнь Том был вынужден делить с Гарри, поэтому уже смирился, что не всё в этом мире подвластно формальной логике, но с людьми всё равно общался осторожно – Гарри почти видел кручение шестерёнок в стенках чужого черепа в раздумьях, какая фраза приведёт к результату повыгоднее. Нэнси расстраивалась тихо, гордо и без подружек, сосредоточенно рассматривая камин. Так что, хоть утешение девиц и входило в красный список опасности, выбора не оставалось: пришлось плюхнуться в соседнее кресло. Всё равно незаметно по лестнице не взбежать, особенно когда пару секунд стоял столбом в раздумьях. — Привет. Гостиная пустовала: Флимонт наорался и отпустил их до официального конца тренировки, Прюэтт с Уизли отстали на бесконечных лестницах, а на завтрак раньше последнего часа в выходные никто не спускался. Нэнси вздрогнула, хотя точно слышала скрип отъезжающего портрета. Повернулась. Точно рыдала: дорожки от слёз на щеках остались. — А что случилось? — решил он пойти напрямик. Неэлегантно, но заботливо. Наверное. — Ничего, — гнусаво отозвалась Мерсер. И раньше, чем разговор успел зайти в тупик, а Гарри – вспомнить о неотложном деле в спальне и убежать, протянула кусок бумаги. — Со мной ничего. В руках оказалась газетная вырезка. Маггловская: фотография не шевелилась. Разглядев детали фото, Гарри пересмотрел свои жизненные выборы и захотел отмотать время, чтобы протирать щитки ещё полчаса. Немцы всю ночь бомбили Ковентри. На снимке наполовину в руинах лежал центр города; чёрными провалами окон щерился универмаг, на котором сохранились буквы – Owen Owen мог пережить всё от периода скидок до бомбардировки. Не вчитываясь в количество жертв, Гарри повертел вырезку в поисках даты и напряг память. — Возле Бирмингема, да? — Ага, — подтвердила Нэнси. Она потирала глаза, но плакать дальше вроде не собиралась. А вот голос дрожал. — Совсем рядом. Тётя Милли по радио услышала. Тётю Милли он не знал, но успокаивающе улыбнулся: раз услышала, значит, в списке жертв быть не может. С треском сломалось догорающее в камине бревно. Нэнси вздрогнула. — Скоро их разобьют, — оптимистично озвучил Гарри самую наглую ложь в своей жизни. — А мы… ну… в безопасности. С каждым разом эта фраза звучала всё менее убедительно, кто и кому бы её ни произносил. — Ага, — бездумно согласилась Нэнси, вытягивая ноги к огню. Пламя освещало немного задранный нос и золотило радужку глаз – кажется, зелёно-серых. Только Гарри открыл рот, формулируя очередное бессмысленно-утешающее предложение, как в гостиную влетел порыв сквозняка и два локальных шторма. — Гарри! Ты нам нужен, — заявил Прюэтт, уже устремившись к лестнице в спальню. — Срочно. — Эм, долг зовёт, — подорвался с кресла Гарри, воспользовавшись поводом и показывая кулак за своей спиной для Уизли: если тот спросит, почему Мерсер плачет, утешать придётся уже втроём. Пояснять чистокровкам с их безопасными домами про рёв сирен и вечную тревогу за оставшихся там не хотелось: посочувствуют разве что из вежливости. Нэнси кивнула, скомкала обрывок и метко бросила в камин. Газета сразу вспыхнула, заискрилась, съёжилась за несколько секунд. — Что с Мерсер? — спросил Септимус, едва за ним закрылась дверь спальни. — Ай, — охарактеризовал Гарри. — Потом. Что у вас? — Трагедия, — хлопнул ладонями Прюэтт, плюхаясь на свою кровать. Боунс оторвался от книги. Он всё ещё царственно возлегал в пижаме, пусть и на заправленном покрывале – вот они, привилегии человека, не играющего в квиддич. — А что так радостно? — Потому что у него нет трагедии, — недовольно заметил Септимус. — У него есть Блэк. — Звучит так, как будто это привилегия, — по-прежнему весело заявил Игнатиус. — Ты видел её характер? Младшая Блэк, наречённая Прюэтта, не сильно отличалась от остальных слизеринок: тоже считала маску высокомерного недовольства приемлемым выражением лица, училась прилично и общалась в своей компании. Разве что среди темноволосых Блэков светилась белой вороной, но таких там насчитывалось несколько – в огромном семействе какие только масти не вылезут. — Зато у тебя есть девчонка на бал, — хмыкнул Септимус. — А у нас трагедия. — Э-э, — отреагировал Гарри. Междометие выражало: «сейчас только середина ноября», «с каких пор всех так волнует пара на бал» и «а что, девочек приглашать обязательно?» в одном звуке. — Ну, ты Мерсер можешь взять, раз с ней сегодня уже виделся, — проигнорировал почти немой вопрос Септимус. — Боунс… кого-нибудь умного. — Стоп, — вскинул ладонь Эдгар. — Ещё месяц. Какой крап вас укусил? Они даже платья не выбрали. — В том-то и проблема, — драматично провозгласил Септимус. — Давно выбрали. Мы встретили Салливана, и он уже пригласил Бифорд! Стоял хвастался. — Так они же, — отложил книгу Эдгар, — ну, без шансов. Прюэтт угукнул. — Почему? — смирившись со спешным военным советом, сел на кровать Боунса Гарри. На него воззрились три пары изумлённых глаз. В очередной раз вляпался во что-то общеизвестное для всех, кто рос в магическом мире, и хорошо, что не публично. — Он ирландец, — сообщил очевидное Эдгар. — Она из южной Англии. Гарри поднял бровь. Так здорово, как у Риддла, не получалось, но друзья и так поняли. — Их предки ещё до войны Алой и Белой розы цапались, — пояснил Игнатиус. — Ромео и Джульетта, всё такое. — Древние предрассудки, — резюмировал Гарри. Ту же фразу он сказал ещё в сентябре первого курса, узнав, что маги своеобразно трактовали понятие кровного родства – родственники жены тоже считались, – и не переставал повторять раз в семестр. Удивительные, каким-то чудом сохранившиеся чуть ли не с римских времён вещи в магическом мире не заканчивались. — Ага, — кивнул Эдгар. — Но идти дразнить мантикор, которые спят и видят, как ты находишь приличную ирландскую девушку? Салливана сожрут. — Плевать на Бифорд, — покачал ногой Септимус. Зацепил биту, та с глухим стуком рухнула на ковёр. — К балу всех девочек разберут. Давайте план. — Никаких планов, — поспешно открестился Гарри. Планы Уизли били по факультетским баллам и его личному самочувствию уже третий год. — Никаких девочек. Я так постою. — Ты сидел с Мерсер, — сощурился Игнатиус. — Потому что она плакала! — возопил Гарри. Ойкнул, проговорил потише, не хватало ещё людям из соседних спален узнать про девичьи эмоции и тайные планы: — Это вежливость. — Ага, да, верим, — расплылся в подлой улыбке Уизли. — Цвет мантии уже под платье подобрал? — Вообще не купил, — огрызнулся Гарри. Парадная мантия в чемодане лежала, даже из хорошей ткани и сшитая по его меркам, но настроение от таких обсуждений портилось. С одной стороны, приглашение какой-нибудь девчонки – да хоть Мерсер, с ней он хотя бы общался, – на бал считалось плёвым делом по сравнению с тем же боггартом. И благородным поступком, слегка обеляющим его гриффиндорскую совесть, заляпанную самоосуждением. Третьекурсницы мечтали о бале уже два года: грезили о принцах и танцах, вальсе под падающим снегом и прочей романтической чуши. Пригласил девочку – почти как спас леди из башенного заточения. Нормальные, не помолвленные чуть ли не в младенчестве ровесники о парах вплоть до мероприятия не задумывались; каждый год кто-нибудь или приглашал партнёра в последний момент, неловко стоя рядом весь бал даже без тем для разговора, или вовсе оставался один. Тогда уровень неловкости упирался в потолок Большого зала. За сутки до действа свободных девочек вроде Нэнси – не плакс, не зануд, без чистокровных заморочек и из семьи, способной купить платье, – не смог бы найти и Мерлин. Можно поставить квиддичную защиту на то, что к балу Мерсер давно подготовилась вплоть до цвета заколок. И что ещё ни с кем не соглашалась идти: такие слухи доносились даже до мальчишеских спален за считанные минуты. Со стороны другой, попечальнее, он не хотел идти ни на какой бал. Тем более поддерживать вежливый диалог и соответствовать этикетным нормам принца – талмуд по поведению на приёме был не тоньше учебника трансфигурации, а девочки хотели изображать изысканных дам рядом с галантными джентльменами и точка. Убежать к друзьям и вдоволь пообсуждать квиддич в укромном углу не выйдет. Хорошо Прюэтту с заключённой помолвкой: никаких моральных терзаний. — Аббот, — неожиданно сказал Эдгар. — Что?.. — повернулся Септимус. — Я выбрал. Розу, — пожал плечами Эдгар, свешивая ноги с кровати. — А то мы на завтрак так опоздаем. — Гарри, если ты не приглашаешь Мерсер… — Приглашаю, — немедленно отозвался Гарри. Может, на бал он и не хотел, но в отсутствие Нэнси точно придётся приглашать в последний момент другую, совсем незнакомую девочку – а это граничило с катастрофой. Пусть лучше остальные двенадцать третьекурсников страдают.***
Почему в качестве напутствия попросили быть поосторожнее с Альбусом Дамблдором, оставалось загадкой. В именитых политиках тот, полукровка с нейтральной фамилией, не числился. Среди любителей магглов тоже замечен не был. Вворачивал в лекции тезисы о ценности человеческой жизни, ну так это все делали: просвещение молодёжи, навязывание нравственных ценностей и всё такое. Иногда высокопарно занудничал. Определённо не любил Слизерин, слизеринцев, всё, имеющее отношение к змеиному факультету, и всё темномагическое. Но у каждого преподавателя имелись свои тараканы: Слизнорт открыто собирал клуб любимчиков, Вилкост давала боевые заклинания на курс раньше программы, а Кеттлберн притаскивал на занятия зверей, которых официально возле школьников даже в клетках быть не могло. Дамблдор был классным деканом, хорошим строгим преподавателем и неизвестной величиной в этом уравнении сомнительного шпионажа. У Гарри и так сложились не лучшие отношения с нумерологией: пока аккуратист Крауч и гений Риддл соревновались, чья эйдетическая память и скоростные мозги быстрее справятся с заданиями, простым смертным оставалось пыхтеть на задних партах. Гарри болтался где-то между Краучем и хаффлпаффцами, регулярно отхватывая обидные «У» за невнимательность. Стоять перед глазами декана было более неловко, чем смотреть на то, как коряво списанной цифрой испортил целое решение. Никаких поводов оставлять его после трансфигурации: мышь стала образцовой табакеркой, рубашка, джемпер и мантия без чернильных пятен, даже галстук не перекошен. Девочек за косы тоже не дёргал: наоборот, в задумчивости обходил по дуге. Но Дамблдор мало что попросил остаться, так и чего-то ждал, пока Гарри мялся перед преподавательским местом и рассматривал столешницу – по ней увлекательно вились трещины. Ускакал Игнатиусо-Септимусовский дуэт. Прошла с сумкой через плечо Нэнси, с которой Гарри старался взглядом не пересекаться: вдруг что-нибудь поймёт, а он до сих пор не придумал, как пригласить, и только отвергал дурацкие советы Уизли. Безразлично мазнув по нему взглядом, продефилировал Том со своим не-другом Абраксасом. Год назад между ними ещё звучали малфоевские вопли о презренных грязнокровках – сейчас же главный сноб улыбался так, словно Риддл даёт ему эссе переписывать. Декан перекладывал и выравнивал бумаги так неторопливо, словно повторил подвиг Фламеля и впереди вечность. Дверь щёлкнула замком за последним студентом. Отчетливо пахло крупной взбучкой, хоть и без поводов. — Мистер Поттер, — наконец улыбнулся Дамблдор, взмахом палочки стирая формулы с доски: мел с шорохом осыпался и исчез, не долетая до пола. — Я вас надолго не задержу. Флимонт отдал мне предварительный список, вы в этом году уезжаете на каникулы? Гарри с неудовольствием осознал, что за прошедшие месяцы некоторые факультетские качества, – например, прямолинейность, – ушли в небытие. А вот умение формулировать недоговорки улучшилось настолько, что хоть сейчас в дискуссионный клуб вступай вслед за Эдгаром. — Да, сэр. Нас забрали из приюта, и опекуны хотели бы увидеться на Рождество. Врать нет смысла: тщательно зачищенный бумажный след вёл к официальному опекунству. И даже не потребовалось изображать энтузиазм: из абонентского ящика восемьдесят три наконец пришло письмо, обещавшее «рождество с семьёй» и не содержащее никаких завуалированных угроз. Оба факта радовали. — Хорошо, — кивнул Дамблдор, притягивая к себе перо. — Насколько понимаю, мистер Риддл с вами? Профессор считал, что они с Риддлом держат вежливый нейтралитет, раз вынуждены проводить лето в одном учреждении, и подозревал в нём тёмного мага ещё до первого превращения спички в иголку. Том полагал, что это всё не гриффиндорского декана дело. Гарри с Томом дружил, хотел того Том или нет, но бережно относился к чужим тараканам и не желал объяснять эту сложную ситуацию третьим лицам. К счастью, легенда на этот случай состряпана заранее. — Вообще он покорил сердце опекунов первым, — безмятежно улыбнулся Гарри, разводя руки в жесте «что ж тут поделаешь». Так как Риддл чье-нибудь сердце мог разве что вырвать, продолжил: — У них, эм, есть деньги. У нас даже есть свои комнаты! Комната на двоих у них была и в приюте – репутация Риддла творила чудеса, а Гарри красиво стоял в тени злобного гения, – но остальным достались не такие приятные условия. Не то чтобы Гарри грызла совесть. Две одноместные кровати и тихий сосед приятнее шума на восемь наборов скрипящих пружин. Но на всякий случай посмотрел за окно, чтобы не выдать ничего взглядом: декан чутко угадывал любые сомнения. На влажные окна – в конце ноября взвесь воды держалась в воздухе почти круглосуточно – прилипло несколько пожухлых листьев, неожиданных на такой высоте. — Потрясающе, — доброжелательное выражение лица Дамблдора в боковом зрении не дрогнуло. — Спасибо, что пояснил, Гарри. Напомню, если что-то случится на каникулах, всегда можно написать мне. Не буду задерживать, можешь бежать на обед. Возможно, это был только способ убедиться, что за неделю его студента не разберут на органы – причём непонятно кто: незнакомые опекуны или знакомый, но недостойный доверия Риддл. Но Гарри всё равно любил своего декана. — Спасибо, сэр! — прощебетал он, подхватил сумку и действительно улетучился из аудитории, прежде чем успеет о чём-нибудь проговориться.***
Разговор остался странным привкусом неприятностей, которых он избежал, но сам не понял, как. Пришлось перекрывать шотландской похлёбкой: сразу после обеда на полторы пары в подземелья, холодные и полные рептилий. Без тёплого супа успеет пожалеть, что родился. Ещё стоило выловить Риддла и посвятить его в дамблдоровские приступы любопытства: кто знает, какие отношения были у слизеринцев со своим деканом и о чём главы факультетов сплетничают в учительской, не хватало ещё поломать легенду разными деталями. Зельеварение удачно подвернулось: Слизнорт поощрял межфакультетскую дружбу и пересаживал весь класс, если они снова распределялись по двум половинам аудитории. Официально это действительно служило развитию отношений и не привязывалось к тому, что гриффиндорцы, склеенные в совокупность, подрывали котлы в два раза чаще. Находясь рядом со слизеринцем, он спасал одного гриффиндорского сородича. Благородное дело и всё такое. Но Риддл, любимчик декана, пользовался негласной привилегией забирать себе умных напарников для парной работы. Ещё придирался, бесился от каждой мелочи, вызывая зубной скрежет у жертвы, и обычно вставал за парту к Малфою или Паркинсону – оба такие же занудные перфекционисты во всём, что касалось зелий и их рецептов. Хотя Том успешно изображал из себя будущего старосту и приятного человека почти круглосуточно, было в его сосредоточенном лице что-то такое, из-за чего даже белоручка Абраксас мирно нарезал звериные потроха. Сегодняшнее зелье, уменьшающее, планировалось для парной работы. Гарри лучезарно улыбнулся Малфою в его холёное лицо с идеальной кожей, кидая сумку рядом с нужной партой. Это проскальзывание между молодыми аспидами было быстрым, грациозным, рискованным и достойным ловца Гриффиндора. Том повернулся, глядя на негласное противостояние. Сообразить, что происходит, он ещё не успел, поэтому застыл с ножом в руке. Мастер выразительных намёков. Боунс, привычный сосед Гарри на всех проектах, посмотрел через несколько парт как на предателя. Малфой тоже посмотрел на Тома, выражением лица передавая что-то между «серьёзно?», «даже плюнуть в него нельзя?» и «мы точно изображаем дружбу с гриффиндорцами?». Это Гарри расшифровал как мастер чтения подлой слизеринской натуры, конечно, внешне-то Малфой скорчил вежливое недоумение. Думать он мог что угодно, в крайнем случае Гарри был готов разыграть карту «умираю без сегодняшнего “превосходно”»: зелья он варил приемлемо, никто не отравится, но ни гениальностью, ни родословной не блистал. Такое в классификации Слизнорта котировалось как «выше ожидаемого», что бы там ни плескалось в котле. Том посмотрел на Гарри, на сумку Гарри, на рецепт на доске, на Слизнорта – тот пока не знал, какие страсти творятся за его спиной, занятый открыванием шкафов, – и наконец кивнул. Малфой покосился на нож в чужой ладони, посерьёзнел и продефилировал к соседней парте. Там раскладывал вещи озадаченный Эйвери. Его традиционная напарница, Винникус-средняя – некоторых фамилий в Хогвартсе было так много, что и старшая, и младшая тоже имелись, – постояла в дверном проходе и с поджатыми губами прошла к Боунсу. Гарри придётся делиться пирогом с патокой, если он хочет заработать прощение в ближайшую неделю. — Привет, — наконец открыл рот Гарри, бодро двигая котёл на середину парты. Том мог сварить зелье за обоих и ещё соседям помочь, – чего никогда бы не сделал, – но Гарри собирался внести посильный вклад. Или насильный, смотря насколько Риддл будет отпираться. — Привет, Поттер, — мягко ответил Том. Где-то под этой мягкостью были эмоции, но нераспознаваемые. Главное – нож уже лежал на столешнице. Шум в классе утихал. Слизнорт встал возле стола, сцепив руки на животе, и расцвёл радушной улыбкой. Румяный и деловой, в охровой мантии поверх тёмного костюма, он напоминал продавщицу пирожков. Хотя, казалось бы, где продавщицы и где мастер зельеварения. — Добро пожаловать на очередное практическое занятие! На этот раз мы будем готовить зелье, с которым вы должны были познакомиться, написав летнее эссе… Летнее эссе было три месяца назад даже у тех, кто писал его в последний момент. Раздались стоны. Слизнорт расписывал подводные камни и последствия, которые ждали неаккуратных студентов. Понятно, почему он при внешней добродушности во главе Слизерина: первым делом в красках изложил, как именно выплёскивается сдетонировавшее на перебор ингредиентов зелье, потом добавил про разрастание в объёмах, завершил надеждой, что никто из этого класса сегодня до больничного крыла не дойдёт. Звучало двусмысленно. Внешность с повадками чертовски обманывали, хоть на декана посмотри, хоть на его студента: Риддл вежливо улыбался. Можно поставить метлу, что при первой ошибке вывернет на Гарри котёл и спишет на несчастный случай. Гарри молча отправился к шкафу с ингредиентами, прихватив поднос. Перебрал корни маргариток – лучше очистить вручную, чем взять подсохшие. Пять сморщенных смокв. Баночку с сушёными гусеницами, шуршащими за стеклом, как осенние листья. На другую сторону подноса – две крысиные селезёнки, неприятно влажные под пальцами, и пипетку с набранным пиявочным соком. Том листал свой конспект, в котором была копия летнего эссе, и уже налил воду в котёл. Поставив поднос на парту, Гарри потянулся за своим ножом и принялся методично чистить корни маргаритки, ожидая, пока тишина в классе сменится обычным негромким говором. Шёпот – это практически приглашение подслушать для всех окружающих, а среди трескотни студентов легко обсуждать что угодно. — Как у вас температура в подземельях? — спросил он, отложив получившийся мусор на край парты: выбросит позже. — Уже иней, — отозвался Риддл, проверяя, что все гусеницы засушены в примерно одно время. Мелкие ворсистые шкурки мелькали в его ладонях, с шорохом падая на стеклянную крышку. Пальцы казались особенно бледными в неровном свете подземного кабинета: привилегией варить зелья выше уровня земли обладали только старшекурсники на курсе алхимии, где солнце могло быть одним из компонентов. Простые смертные чахли в защищённых множеством чар кабинетах. — А у нас сквозняки, — ссыпал Гарри очищенные корни на пустой участок парты. — И напор воды в ванной хуже, чем… ну, ты понял. Том на миг напряг плечи, явно вспомнив кошмар с приютским душем, где можно было выбирать между тёплой водой или нормальным напором: никакого «два из двух». — Мои сожаления. Подай корни, пожалуйста. Тонкий серебряный нож застучал по доске. Гарри зажёг огонь под котлом – сейчас металл разогреется и реакции пойдут более плавно. Осталось подождать пузырей на воде, и он сосредоточился на глади жидкости, выжидая. Том был терпеливым, но не тогда, когда его лишают любимого соседа для обсуждения злодейско-темномагических дел и просто смотрят на воду. — Что хотел Дамблдор? — негромко спросил он, как только Эйвери начал шипеть что-то в сторону Абраксаса. Стук ножа отмерял секунды. Раз. Два. Три. Гарри безмятежно сунул лицо в поднимающийся пар, поморгал, привыкая к температуре, и подтянул к себе чужие записи. Свои эссе он так логично не структурировал. — Деканские обязанности, удивился, что я не остаюсь. Том вскинул взгляд. Тёмно-голубые радужки почти сливались со зрачком, поверх танцевали золотые блики свечей. — А ты? — Еду к новым опекунам, — Гарри изобразил пальцами кавычки перед тем, как подхватить первую партию корней. Том протянул руку. Доверие доверием, а ингредиенты в зелье он добавлял только собственноручно. Гарри осмотрелся, ссыпая корни в чужую ладонь. Боунс как раз бросал свои растения в воду; Малфой шипел на Эйвери в ответ, судя по тону тирады, она длилась всё это время; Слизнорт воспользовался шансом – все проблемные ученики распределены по компетентным парам – и уселся за проверку стопок эссе. — И всё? — поинтересовался Том, отряхнув пальцы от остатков маргариток. — Спросил, где будешь ты. Том плавным движением взял нож и, перевернув плашмя, раздавил селезёнку с самым милым и приятным выражением лица за последние полчаса. Гарри боялся узнать, что будет с миром тогда, когда Том научится идеально управлять мимикой. Вероятно, океаны разойдутся. Или к нему будут слетаться птички, как в мультфильмах. Пока что только Розье пялилась. Младшая, вторая давно и безнадёжно помолвлена с одним из Блэков. И Аббот якобы незаметно повернула лицо. Гарри почти закатил глаза. Смотреть на Малфоя и то более продуктивно: Риддл хлопанье ресницами воспринимал только в том случае, если к ресницам прилагалась семейная библиотека. — А где буду по его мнению я? — отметил этот библиофил, тоже оглядывая класс и улыбаясь всем девицам одновременно. — С нашими новыми уважаемыми опекунами, конечно. В своей отдельной комнате. Гарри шепнул tempus и засёк время. Позёр Малфой извлёк для этого серебряный хронометр. Том едва заметно вздохнул, заглядывая в котёл и опуская туда раздавленную селезёнку. Слово «Дамблдор» портило его настроение за секунды. Следующий час они работали – то есть якобы заинтересованно листали свои конспекты и учебники, докидывая ингредиенты по таймингу, – молча. Совместно иронизировать над слизеринцами, стоя среди класса с ними же, не допускалось. Сыпать сарказмом насчёт гриффиндорцев – тоже. Слизнорт уткнулся в эссе и не толкал свои патетические речи. Всё, о чём с Риддлом вообще можно поговорить, строжайше запрещалось озвучивать в общественных пространствах. Скука смертная, и даже зелье несложное. Прерываясь на «покапать соком из пипетки», «уронить ещё селезёнку» и «перекрасить цвет огня, потому что так веселее», даже успели сыграть партию «морского боя» на половинках пергамента. Способность Тома с самым серьёзным лицом громить эсминцы должна входить в его академические достижения наравне с нумерологией. Выиграл, конечно, всё равно Гарри: в этом раунде побеждает интуиция. Зелье без вариантов булькало на «превосходно», и Гарри подцепил локоть Боунса до того, как тихое шипение «надеюсь, разовая акция» и «ну Том!» превратится в месть обозлённого Малфоя. Эйвери плохо порезал корни для его величества.