***
Закон подлости работал без осечек. После всех тренировок под пасмурным, но прилично себя ведущим небом квиддичный матч они начали в такой пурге, что охотники не видели квоффл в собственных руках. Тайная комната казалась отличной альтернативой: там, конечно, мрачно и холодно, но хотя бы снегом в лицо никто не бросает. Мир любезно доносил эту крупу аккурат в глаза Гарри с такой скоростью, что даже лететь на метле против ветра не надо было, и так имелся шанс потерять глаза от бомбардировки колючими комками снежинок. Не совсем в тайной комнате, но в подземельях сейчас благополучно отсиживался Том. Он презирал квиддич как концепт настолько, что выпросил у Слизнорта прогул игры, будучи запасным игроком команды. Мол, не Слизерин же играет, а командный дух лучше поддерживать в тёплых местах. Поэтому почти весь Слизерин теплился в их гостиной, а Гарри висел на метле над полем, смотрел, как весело ветер разворачивает игроков за прутья мётел, и изображал нахохлившегося воробья. Рядом куталась в плащ Линда: найти снитч шансов не было, так что оба ловца негласно решили подождать, когда в этой мути появятся просветы. Мимо пролетело что-то синее, обдав воздушным потоком. Спасибо миру за контраст их плащей: лица игроков разобрать сложно, Гарри ориентировался по битам, квоффлу и отголоскам речитатива комментатора, пробивающимся сквозь ветер. Повернулся, порыскав в воздухе; плотнее перехватил древко метлы, уже скользкое и почти оледеневшее от сочетания влаги и холода высоты; вернулся в то же положение. Линда мрачно смотрела в одну точку, решив, что спорт спортом, а жизнь дороже, и искать снитч на таких условиях было неспортивно. Через бесконечное время – пять минут, полчаса? – страданий Шотландия показала, что загадочным в ней является не только существование лохнесского чудовища, но и выбор атмосферных осадков. Снег плавно перешёл в мокрую, разваливающуюся на ходу комковатую дрянь, больше напоминавшую град. Получать такой бомбардировкой по спине и макушке было настолько неприятно, что Гарри ушёл нарезать воздушные серпантины – если правильно выбрать воздушный поток, получаешь массаж спины бесплатно. Снег на земле после небольшого потепления остался только в мечтах, так что падать в случае чего не только на амортизационные чары, но и в грязь. Да и вообще падать не стоило. Череда блистательных побед Гриффиндора началась на втором курсе Гарри, и он считал, что прерваться она может только после седьмого, когда обоих Поттеров в составе сборной уже не будет. Там уже могут лажать, как хотят, а он планировал выйти из школы с записью «ни одного упущенного снитча в матчах». Мелькнувший хвост промокших волос Линды грозил нарушить этот блестящий план. Недовольно сощурившись, она увернулась от бладжера и летела куда-то слишком целеустремлённо, чтобы это было ловлей потока ветра. Гарри сначала наклонился к рукояти метлы, набирая скорость вслед, а потом уже тоже сощурил глаза: кажется, на другой половине поля мелькнуло что-то размеров снитча. Золотом оно не блестело, но сейчас в принципе не блестело ничего, кроме луж внизу. Линда обернулась на миг, скорчила рожу и тоже прижалась к метле. «Кометы» были одинаковыми. Сила воли тоже одинаковой: им обоим осточертело висеть в воздухе, пока охотники с переменным успехом роняют квоффл то в ворота, то в руки соперников. Даже счёт плюс-минус одинаковым, так что всё решал снитч и уже можно было смело ловить. Разным было только исполнение закона подлости. Поэтому снитч подлетел к трибуне, издевательски потрепыхал крыльями, пока они разворачивались и неслись наперегонки, и резко ухнул в сторону. Презрел все законы гравитации и инерции, конечно, ведь это же мелкий магический мячик. Зато они законы инерции не презрели. Гарри отставал, так что резко вздёрнул рукоять, побоявшись падать в пике; Линда решила развернуться в сторону, и тут физика сработала в комбинации с погодой: её колени соскользнули с метлы. «Комета» дёрнулась, оставшись в крепкой хватке. Линда зашипела от злости, как разъяренная кобра, но подтянуться сама не могла – только отпустить метлу. Выравнивая свою, Гарри мрачно посмотрел вниз, на поблескивающие лужи и грязевую ванну. Потом на Линду. Это заняло полсекунды, а потом он всё-таки плюнул на снитч и подлетел: и так бы матч остановили, сейчас хоть девочка не будет грязной в придачу к имеющейся мокрости. — Спасибо, — буркнула Линда, заправляя за ухо слипшуюся от влаги прядь волос. — Что за день-то. Гарри вскинул пальцы в «виктории», уже завертев головой: снитч за этот десяток секунд мог смыться куда угодно. Но мир вознаграждает своих героев, так что он тут же почти лёг на рукоять метлы, триумфально улетучиваясь к своей компенсации за стресс – помощь помощью, а победу он отдавать не намерен. Следующие секунд пятнадцать были бешеной гонкой на грани с влетанием в землю, но в итоге снитч трепыхался в перчатке, а трибуны с запозданием – дождь не прекращался, даже комментатор не всегда видел происходящее, – орали. Не очень понятно, чему, победе Гриффиндора или факту, что можно возвращаться в тёплый сухой замок. Если бы он знал, чем заканчиваются джентльменские жесты в пределах видимости зрительских трибун, он бы позволил всей Линде, включая метлу и розовый маникюр, полежать в грязи. Квиддичные игроки привыкли заляпываться по брови включительно. А вот особо интеллектуальные курицы с трибун не привыкли к обычной спортивной взаимопомощи, поэтому за считанные часы разнесли эту историю в духе рыцарского романа: с давней любовью, трепыханием ресниц теряющей сознание дамы и верным рыцарем, ловящим её в полёте в пропасть, пики на дне пропасти добавить опционально. То, что эти же курицы на весь замок обсуждали, как он мило выглядел рядом с Мерсер, их не смущало. Фокус внимания общественности сместился на Олдридж. Проблема, начавшаяся с микроскопического «не определился, встречаюсь я с ней или нет», перекатывалась снежным комом в лавину того, что могло снести его в самые ближайшие дни. Ситуации не помогало то, что Линда уже наигралась со всеми парнями, которые у неё были, а новую жертву ещё не нашла. И это тоже было всем известно, потому что, ну, школа-интернат. И то, что помощь даже не подразумевала страстных объятий – да он просто подтолкнул её руками, примерно как мешок с картошкой, – не смущало ни-ко-го. В общем, сразу после окончания матча Гарри стоял в душе минут двадцать, зажмурившись под потоками воды, и не только из-за промёрзших конечностей. После победной эйфории стало понятно, во что могут раскрутить невинный жест эти романтичные, которые из-за специфики квиддичного соперничества таких порывов и не видели. Потом смылся в спальню: думать, как он дошёл до жизни такой и с каких пор его имя есть в списке популярных мальчиков Хогвартса, за личной жизнью которых все следят и додумывают несуществующие вещи. Уже в пути по коридорам были вот эти взгляды и шепотки, чередуемые с поздравлениями. Он, конечно, хотел оказаться в списке популярных студентов, желательно в первой тройке. Но не в этой части. Как-нибудь без обсуждений личной жизни. Поэтому, решив качественно прощупать дно омута собственной головой, в этот же день пригласил Мерсер сходить вместе в Хогсмид сакраментального четырнадцатого февраля. Даже ровно четырнадцатого, а не как обычно: повезло с субботой. Приглашение состоялось почти у входа в большой зал перед ужином, достаточно громко и чётко для того, чтобы окружающие услышали и прояснили. Осталось срочно найти какую-нибудь миленькую побрякушку и морально настроиться на то, что он теперь официально встречается с девушкой, а не просто где-то там после бала в щёку чмокнул.***
— Дурацкая была идея, — с чувством сообщил Септимус. — Не стоило и начинать. Вечером четверга они безмятежно валялись в спальне; через два часа начиналась астрономия, и спать не было смысла, а делать что-то серьёзное – сил. Эдгар не смог отлипнуть от Розы и остался в гостиной факультета. Игнатиус лежал, забросив ноги на изголовье своей кровати и сдёрнув подушку в ноги, и вертел штуку, выглядящую как подшипник – его не оставляла идея усовершенствовать будильничного монстра. Зачем там подшипник, Гарри решительно не понимал, но на всякий случай стребовал клятву испытывать не в этой спальне. Сам Гарри сушил волосы методом естественного торчания, забросив влажное полотенце на балдахин и раскрыв учебник по травологии на семействе норичниковых. Где-то после абзаца, что сок очанки стоило смешивать с молоком, смачивать в этом птичьи перья и прикладывать к глазам для лечения «болезней очей, ячменём именующихся», он отчаялся запихнуть это в уставший мозг и просто разглядывал картинки. Септимус страдал. Его отношения с Вилфордом не были предметом пересудов половины Хогвартса: исключение из уравнения отношений девичьей фигуры сразу снижало популярность девичьих же сплетен. Но развивались всё равно не лучше, чем неопределённое непонятно что Гарри: застряли где-то между «ну это же шутка» и неловкими попытками обеих сторон разобраться, как вообще встречаются люди, которым ни к чему все эти букеты и прогулки под луной. Ролевой модели перед глазами не было: все нормальные пары Хогвартса шифровались, как нюхлеры в банковской ячейке. Чаще всего все всё понимали только на каком-нибудь мероприятии, где требовался «плюс один». Не брать же ролевой моделью Боунса, бегающего с сердечками в глазах вокруг своей принцессы, или Игнатиуса с его двинутой Блэк, требующей то пирожных с клубникой, то головы врага и подвига во имя королевы. Гарри всем этим рассуждениям согласно кивал, покосившись на Игнатиуса – вдруг обидится. Но тот только смеялся в нужных моментах с «двинутой Блэк». Со своей «Лу» он давно смирился и воспринимал как стихийное бедствие, неизбежное, но не смертельное. — Он ещё и выпендрился, типа, сводишь ли ты меня в кафе и когда будет серенада, — вдохновенно продолжил жаловаться Септимус, полируя свою биту. С человеком, так тщательно надраивающим оружие, Гарри бы ссориться поостерёгся. — Ничто так качественно не убивает романтические чувства, как мудаческое поведение, — поддакнул Гарри, перелистывая учебник. Вот как можно запомнить семейство, если часть цветов жёлтая, часть синяя, а тут вообще фиолетовые, и все по-разному выглядят? Тишину он заметил только секунде на третьей, встревоженно вскинув взгляд. И не зря: у Септимуса было лицо. Ну, то самое. Грозящее неприятностями. — Девица Мерсер проявляет мудаческое поведение? — предвкушающе протянул он. — Цыц, сплетники, — заткнул Гарри на всякий случай обоих. — Это теоретические рассуждения. Нэнси нормальная. — Но они же откуда-то взялись, — наклонил голову Игнатиус. Вернее, откинул назад с подушки, вытянув шею. Стало ещё лучше видно, насколько измятый у него галстук. И грязный: пол в артефакторском классе вытирал или в туалете уронил? — Из популярной психологии, — буркнул Гарри, спешно притягивая аргумент. Настоящего объяснения друзья бы не пережили. — Ах, психология, — мурлыкнул Септимус. — И что там психология говорит, мальчикам больше нравятся новая полироль или купон на пять эссе по трансфигурации? Я задолбался. — Полироль, — уверенно сообщил Игнатиус, до сих пор путавший «психология» и «псилохигия». — Эссе ты фиг напишешь. — Преподносить суженому «троллей» так себе подарочек, да, — согласился Гарри. — Полироль. От Кэмпбэна? — Обижаешь, — приложил руки к сердцу Септимус, ойкнув: натираемая бита упала аккурат на ногу. — МакМуррэевская. Гарри завистливо вздохнул – деньги у него были, но не на полироль стоимостью галлеон и девять сиклей за крохотную баночку – и плюхнулся на кровать, решив, что волосы достаточно высохли. — Вот это борьба за любовь, — присвистнул Игнатиус. — Мощь. — Благодарю, — шутливо раскланялся Септимус. Гарри окончательно приуныл. Действительно, отношения – очень дурацкая идея. До четырнадцатого оставалось два дня. Он уже порывался сбежать из замка без всякой борьбы за любовь, благо одна любовь могла сама навешать кому угодно вплоть до смерти, а вторая не очень-то и… не очень-то, в общем.***
Письма с валентинками, любовными признаниями и сладостями положено было складировать у совятни в пятницу вечером. Сладости при этом строго проверялись на наличие посторонних зелий, за что отвечал лично Слизнорт, недовольный вытягиванием из зоны комфорта и подземельной экосистемы. Студенты стекались к башне почти как к праздничному ужину: с предвкушающими лицами и в полном облачении, то есть мантиях, которые многие вне учёбы не носили. Но школьные мантии подразумевали удобные глубокие карманы, и спрятанные в них записки никто не мог подсмотреть, пока не запечатаешь в конверты – одинаковые, улетающие в единую стопку без деления по курсам и факультетам. Подростки всё равно оглядывались и бдительно наблюдали друг за другом, чтобы никто не увидел адресата и не сопоставил. Обладатели уже известных всей школе партнёров дефилировали среди этого, как гуси, и нужную фамилию писали гордо и размашисто. Гарри вздохнул, проходя очередное ответвление с засадой: хаффлпаффками, которые якобы завязывали шнурки, поправляли юбки и перезавязывали косы. Одновременно. Абсолютно случайно. Он ещё не понял, это девочки так стеснялись положить свои записки или были частью тайной агентурной девичьей сети, налаживающей экспресс-слухи, но на всякий случай сделал нейтральное лицо. С трудом, конечно – девочки только начинали постигать искусство выливания на себя не всего флакона духов, и разило душно-цветочным запахом так, что только долгие тренировки на зельеварении позволяли не кривиться. Потроха всё-таки вонять будут всегда, а вот девочки научатся. Его однокурсницы вот уже знали этот секрет. В комнатке под вершиной башни, за десяток шагов от самой совятни, стоял только старшекурсник-рейвенкловец – он флегматично дописывал последние фразы на трёхфутовом свитке и даже не дёрнулся. Гарри кивнул в ответ, и, покосившись на гору готовых к отправке писем, подошёл к конвертам. Решив совместить бесполезное с неприятным, записки он держал аж две, в обоих карманах. В голове вертелась коварная мысль сделать и третью, но Том бы не понял такого изысканного чувства юмора. Поэтому, быстро вложив совершенно нейтральное эссе по поводу глаз Нэнси и её душевных качеств – в меру слащаво, не слишком глупо, никаких обещаний любви до гроба, но и не сухая отписка, – он потянулся ко второму конверту. — «Вся глубь небес и звёзды все в очах твоих заключены» не тупо звучит? — внезапно спросил рейвенкловец. — Байрон всегда в тему, — блеснул эрудицией Гарри. Парень хмыкнул, подчеркивая строчку. — А про цвет ланит тоже? — Напиши про изысканную точёность черт лица цвета… эм… крови с молоком? — напряг память Гарри. Устойчивые выражения, описывающие внешность Тома, он кое-как помнил, их уместность в комплиментах девчонкам – нет. — Ого, спасибо, — кивнул рейвенкловец, возвращаясь к письму. Гарри отвернулся, прежде чем закатить глаза, и расклеил конверт. Опустил лист, свернув так, что сразу после извлечения текста не видно. Запечатал, притянул к себе перо, чёркнул «Барбара Боукер» по диагонали печатными, наклоненными в обратную сторону буквами. Наверняка это сообщение не из приятных и испортит мелкой хаффлпаффке весь день, но Гарри не мог упускать такой шикарный способ послать письмо с гарантированной анонимностью. Даже если захотят, не отследят: за конфиденциальностью «валентиновых писем» следил весь преподавательский состав, и даже они не знали, кому что отправляется, курируя только безопасность содержимого. Чернила на тонком листе пергамента были безопасными, Гарри мог гарантировать. Письмо отправилось в стопку. Сверху бросил свой пухлый конверт рейвенкловец, даже не посмотревший, куда приземлилось – он улетучился из комнатки со скоростью фестрала с шипом в крупе. Раньше, чем Гарри успел повторить это действие в замедленном варианте, в проёме возникла Розье-младшая. — Вечера, Поттер, — царственно кивнула она. — Доброго, мисс Розье, — обозначил полупоклон Гарри, усмехнувшись. Он задержался на несколько секунд, якобы пропуская девочку к письменному столу. Красивая, в общем-то. Разлёт прямых бровей, правильный нос, в нужной степени пухлые губы, чистая кожа и уже обозначившиеся из-под детского жира скулы – не высокие, как у Тома, а в самый раз для девчонки. Волосы какого-то благородного светлого цвета – в блондинках Гарри нихерашеньки не разбирался – заплетены в причудливую комбинацию из кос. Духами пахнет в самый раз, не противно. Дёрнув плечом – вздох она бы заметила и приняла на свой счёт, знал Гарри слизеринских девчонок, они на досуге мерялись списком сражённых сердец, – он вышел из комнаты и поплёлся к гриффиндорской башне. Хаффлпаффки были в том же ответвлении, и теперь та, что раньше заплетала себе косу, завязывала шнурки. Поймав взгляд Гарри, она смутилась, и он успокаивающе улыбнулся: мол, оставит эти маленькие женские тайны при себе. Проходы менялись с одного на другой, а Гарри всё никак не мог избавиться от мерзкого осадка на душе. Мэри было даже немного жалко. Симпатичная девочка с приличной семьёй, не набившая шишки вовремя и полетевшая мотыльком на огонь. Только огонь был чистой иллюзией: Том весь пленительные тени и мрачная хтонь, и это покоряло романтичностью только издалека. Болотные фонарники вон тоже красиво светятся, а потом опа и ты по уши в трясине, выхода нет, вода с трясиной забивается в нос, проникает в лёгкие, паршивая и медленная смерть. Гарри Тома любил, но иллюзиями не обманывался. Из Тома получалась отличная сказка: историческая, жестокая и с плохим концом, где ты узнаёшь про красивых высокомерных мальчиков и игры, в которые они играют вместо того, чтобы беречь твоё сердце. Но это было совсем не его дело, да и странно было бы выкатывать аргументы девочке, с которой он не общался. Раз до сих пор не поняла, значит, либо глупенькая, либо очень уж хочет закрыть глаза и получить немного сказки перед тем, как её сердце останется висеть на символическом заборе замка чудовища. Ну или она тоже только играла, в случае со змеиным факультетом Гарри не мог сказать наверняка. Даже Нэнси вот делала странные вещи, а она же чистая гриффиндорка: просидела под шляпой только на секунду дольше него. Самокопание ушло дальше: Нэнси тоже было жалко. Она не заслужила этого мудаческого поведения, хотя между искренней симпатией Гарри и великолепным притворством Тома была пропасть. Где-то в области намерений, конечно. Проявлялись их сомнительные порывы примерно одинаково, довольно приятно для девчонок. Только там, где Мэри просто по умолчанию должна была подозревать подвох, Нэнси могла сильно обжечься, а поступать так Гарри очень-очень не хотел. Больше всего ему было жаль вообще себя: вляпаться в такое болотище и бестолково барахтаться всё это время вместо чего-нибудь полезного. Они, конечно, успели дважды спуститься в комнату, но совсем ненадолго и безрезультатно – время отжирали тренировки, квиддичные, дуэльные и неофициальные дуэльные, пары учебные и человеческие, и даже завтракал Гарри порой на ходу, утащив сэндвичи из большого зала в последние пять минут наличия тарелок на столах. Потому что спать тоже надо, без «спать» он зверел и бросался на людей.***
Утро субботы началось с медитации. Их Гарри ненавидел, но здраво понимал свои шансы пережить сегодняшний день, не порвавшись на сотню злобных тряпочек. Скрестив ноги и не слезая с кровати, он старательно сопел, выдыхая на счёт и думая о высоком: для разнообразия о горном воздухе и полёте над облаками. После открывания глаз обнаружилось, что Септимус очень смешно спародировал позу, переплетя конечности и сделав одухотворённую физиономию, и всё пришлось начинать заново. Когда пресс от смеха отболел и все виновные были разогнаны по душевым. Опуская ноги с кровати, Гарри уже был уверен, что он безмятежный орёл, которого ничто не может сбить с его пути. Сгонял в душ, где подлые твари, читать как любимые сокурсники, уже вычерпали почти весь запас горячей воды. Почистил зубы. Задумчиво потёр подбородок: вроде пока не было мерзкого пушка, грозящего перейти в щетину. Спасибо, что голос изменился в ранние двенадцать, проскакивающие визгливые ноты были бы совсем не в тему. Ещё большее спасибо, что щетина не спешила появляться. Трижды переделал укладку: кто-то из парней любезно оставил гель на умывальнике. Гарри боялся представить, какая батарея бутылочек, склянок и банок была сейчас в девичьей душевой. Ещё раз ляпнул склизкой массы на пальцы, приглаживая волосы в нужном направлении – не приклеить к голове, но и никакого творческого беспорядка, не сегодня. Выдернул из шкафа тёмно-синий джемпер и прилично отглаженные штаны. В меру официально для неформального мероприятия выходного дня. Взмахом палочки почистил ботинки. Проверил, чтобы носки были без дырок. Не то чтобы у кого-то был шанс украсть ботинки прямо с его ног или устроить разувание при входе в кофейню, но не хотелось весь день размышлять, точно ли нет дырки на пятке. Финальным штрихом ткнул наугад в один из трёх одеколонов. Всех их выбирал Том, так что насчёт запаха можно было не сомневаться – чуткий нос Тома сильно лучше его личных обонятельных возможностей. Закрывая за собой проём гостиной и трусливо приклеиваясь к Боунсу, чтобы заслониться узкой спиной друга, Гарри выдохнул и отправился на завтрак.***
День был безветренным; затишливо простирались воды озера, серого и льдистого – температура скакала между днём и ночью, и по утрам зеркальную тихую гладь окаймлял тонкий ледок, как паспарту вокруг картины. Тот же тонкий слой покрывал дорожные лужи, расползаясь паутиной: всюду, где уже прошли студенты, лёд полопали ботинками, а найти «целую» лужу было невиданной удачей. Рыхлые снежные шапки растекались поверх грязи, и всё это вливалось на тропинки, превращая их в ручьи. Завтра должно стать классными хрустящими лужами, но пока что это жижа, в которой застревали ботинки. Гарри поморщился, переживая очередное чмяканье подошвы. Подсушенную часть тропинки он отдал Нэнси, аккуратно ступавшей на островки. Её ботинки из кожи молодого дермантина вряд ли вынесли бы форсирование луж, а Гарри, воспользовавшись фальшивым опекунством, притащил в школу крутые армейские: самое то для заплывов шотландской весны. На занятия, конечно, ходил в классике, но то же ковыляние до травологических теплиц убивало любые оксфорды надёжнее наждачки. В сотне футов перед ними двигалась пара, где девице хватило ума надеть каблуки, так что Гарри чувствовал себя умным и предусмотрительным в кубе. Второй раз это ощущение появилось, когда студенты разбежались по заведениям: гулять по грязи были согласны только самые отчаянные и те, кто заранее ничего не забронировал и теперь выбирал из двух одинаково паршивых пабов, куда и девушку-то привести стыдно. Там не смотрели на возраст человека при розливе алкоголя, если этот человек был выше барной стойки, но на этом преимущества заканчивались. Гарри сову с бронью послал заранее и теперь сидел в углу умеренно консервативной чайной: светлой, просторной и вместо дурацких сердечек, падающих на волосы, здесь просто разделили столики резными ширмами. В чае он не разбирался, но, судя по стоимости заварника, за листьями владелица лично аппарировала каждое утро куда-то в Китай. Или в Индию? Или в Африку? Неважно. — И вот получается, — негромко продолжил он, покачивая чашку, чтобы линия чая колыхалась волнами, — Что вода возникла давно-давно и осталась на Земле. Миллионы лет назад были океаны воды. Тысячи лет назад летали тучи с водой. Она течёт под землёй, летит над землёй, конденсируется, падает, впитывается, фильтруется. Вода, которая затопила проливы и разделила континенты когда-то дико давно – это вот та же вода, которой поливают лужайки. Или та, которая в утреннем тумане, он же тоже из мелких капель. Или вот пар от чая и сам чай: представляешь, что технически в этой же воде когда-то плавали акулы? — Мне иногда кажется, что ты знаешь всё, что угодно, о чём угодно, — улыбнулась Нэнси. Её глаза блестели даже без свечного освещения. — И можешь это романтично преподнести. — Это энциклопедические данные, — фыркнул Гарри. — Если уже романтично, то это про то, что ты всегда был, есть и будешь, потому что человек немножко тоже вода. Кстати, мы вообще из звёздной пыли. Те, кто не креационисты, они уверены в другом. Ты знаешь, кто такие креационисты? — Ну не совсем уже тупая, — засмеялась в ответ Нэнси, не обидевшись. — Ну, Игнатиус не знал слова «огниво». Жизнь преподносит сюрпризы, — тоже улыбнулся Гарри. — Но тут вообще сложная штука: если Бог есть, он мог сделать и звёздную пыль, а потом уже всё остальное. Ты ж не против, что я рассказываю кощунственно заумные штуки такой красивой девушке в этот день? — О, девушка в восторге, — с опасным видом вонзила десертную вилку в кусочек торта Нэнси. — Наконец не нудятина про мои красивые глаза. — Это просто очевидный факт, чего его говорить-то, — авторитетно заявил Гарри, пожимая плечами. Нэнси растянула уголки губ в улыбке, но на её лице на миг мелькнуло выражение, которое Гарри уже научился распознавать. Спасибо Тому и его ассортименту эмоциональных масок. — Можно нетактичный вопрос? — лёгким тоном поинтересовался он, переводя взгляд за окно: там запряжённый фриз, выдыхая пар в воздух и цокая копытами на всю улицу, тянул декоративный экипаж с хохочущей парочкой старшекурсников. На что только не идут местные жители во имя заработка, когда у них рядом есть толпа изголодавшихся по авантюрам и запертых в школе-интернате большую часть года студентов. Боковым зрением старательно считывал выражение лица Нэнси. И да, что-то её точно тревожило. — Смотря о чём, мсье, — попыталась отшутиться Нэнси, но по сокрытию эмоций у неё была четвёрочка. Из десяти. — Что-то случилось? — развернулся Гарри обратно, заглянув ей в глаза и сделав самое участливое лицо из возможных. — Я что-то делаю не так? — Ой, Боже, конечно, нет… ой. Я прямо как креационистка, — быстро проговорила Нэнси. — Всё чудесно. Просто… — Просто?.. — мягко повторил Гарри. Давить всё-таки не хотелось. — Ну, ты милый, — немного растерянно сказала Нэнси. Гарри честно удержал лицо, за которым в глубинах мозга пролетела вполне определённая, очень громкая и частично нецензурная фраза. Только поднял чашку чая, чтобы не отвечать и спровоцировать на продолжение монолога: чай как раз остыл до идеальной температуры. — То есть ты очень милый, — по-прежнему странным тоном продолжила Нэнси. — В смысле, это не плохо, это хорошо… но… сейчас, ладно? — Без проблем, — по-прежнему держал улыбку Гарри, ощущая, что не зря он утром медитировал. Как безобидный пересказ случайных фактов в красивой чайной мог спровоцировать девочку на грусть? Как максимум она заскучает. Но загрустит? Нэнси закрыла лицо руками на секунду; почти потёрла глаза, но будто вспомнила, что на веках были растушеваны бледные тени, и вернула руки к чашке. Фарфоровый напёрсток такой толщины, что чай просвечивался сквозь стенки, руки занимал не очень, Гарри прямо сейчас страдал с той же проблемой. — В общем… ну, ты мне нравишься… ты же и так знаешь, — внезапно смешливо фыркнула Нэнси, и Гарри ещё больше напрягся. Такие резкие перемены эмоций не к добру. Он бы даже сказал, к потенциальной истерике. — Но я знаю, что я не нравлюсь тебе в том смысле, в котором… ну, ты понимаешь… нет, — внезапно громче сказала она, когда Гарри открыл рот, чтобы опровергнуть все злостные инсинуации. — Дослушай, хорошо? — Хорошо, — согласился Гарри. Что ему ещё делать-то. Убегать было бы некрасиво. — Ну, я же вижу, что для тебя это… дружелюбие. Ты просто милый. Ну, со всеми милый. И Линда эта, с метлы ляпнувшаяся, и сплетни по всему Хогвартсу, и обсуждения в спальнях, и Доркас постоянно плачет, и... — Стоп, — прервал Гарри. — Объясни ещё раз, пожалуйста. — Ну вот даже сейчас, — добавила Нэнси очень, чрезвычайно странным тоном, быстро заморгав. Если она сейчас заплачет, Гарри залезет под стол и научится экстренной аппарации. — Знаешь, сколько парней способны так… нормально разговаривать с девочками? — Эм… много? — вскинул бровь Гарри, вспоминая всех влюблённых голубков и тщательно игнорируя случаи, когда они ссорились. — Ха, — снова фыркнула Нэнси. — Без желания затащить в ближайший чулан или скатать эссе – единицы. И тут ты. Джентельмен с этикетом. Принц в сюртуке для бала. Мне даже пытались высказать, что я тебя забрала. — Э-э, — глубокомысленно ответил принц. Недорогая подвесочка. Преодолённые лужи. Чай. В какой момент всё зашло не туда? — Ага, — всё-таки вытерла глаза Нэнси, аккуратно прижав палец к нижнему краю века. — Это типа как всё детство слушать про принцев, а тут настоящий. И он даже милый. И он даже подходит к тебе, как к принцессе. Сиди и радуйся. Гарри нервно потянулся ладонью к волосам, вспомнил про гель и опустил руки обратно. О таких подковёрных течениях он даже не подозревал. — Но я-то понимаю, что ты просто ткнул в первую попавшуюся умную, чтобы не приставали! Ой, — махнула рукой Нэнси, задев чашку, зазвеневшую на блюдце. Гарри тут же вспомнил про окружающие столики, но вроде они говорили по-прежнему негромко. Доставать палочку и пытаться поставить заглушающий купол, ещё и вне школы, было бы очень не к месту. — И что я тебе, может, и нравлюсь, но… принцесса не твоего замка, короче, — грустно пошутила она. — Может, тебе вообще девочки не нравятся, и я ни при чём. — Уф, — по-прежнему интеллектуально сказал Гарри. Может, и не надо было выбирать умную. Она забивала в него гвозди наживо, а ответить нечего. — Извини, что я это так вывалила, конечно, — потянулась за салфеткой Нэнси. — Ещё и сегодня. Ты мне ничего не обещал и ничего не должен, но когда-нибудь ты найдёшь… ну, ты понял… и ты не обязан всё это сейчас делать из вежливости. Оставшиеся полчашки чая были очень, бесконечно важны для восстановления душевного равновесия одного очень сильно продолбавшегося Гарри. Правда, возможности цедить напиток, романтично уставившись в окно, не было: Нэнси могла расплакаться в любой момент. — Во-первых, спасибо, что сказала, — на этот раз наступил черёд Гарри фальшиво растягивать губы в улыбке и собирать в голове дежурные фразы. — Во-вторых… ну, наверное, ты права?.. Боги, за что ему это всё. Пришлось поморгать, собирая слова, и продолжить: — Не потому, что я милый просто так, а потому что ты реально очень классная. И умная. И красивая. И вообще. Не верь никому, кто говорит, что это не так, они тупые. Вот это выражение Нэнси уже больше похоже на искреннюю улыбку. — Серьёзно тупые, кто не согласен, отсылай ко мне, — пошутил Гарри. — Точно всего заслуживаешь, и не спорь. Но... я не думаю, что в принципе кого-то люблю вот в этом высокопарном смысле с принцами. А вот думать, солгал он или просто немного умолчал, он будет сильно позже. Пока все силы уходили на то, чтобы вжиться в роль героя какого-нибудь романа, а не матерящегося на всю чайную подростка: лексикон бы не подошел. Посмотрел за окно, провожая взглядом экипаж, покатившийся на второй круг. Продолжил: — Тут дико сложно подобрать слова, извини. Но ты мне нравишься, и я решил попробовать. Надеюсь, я тебя не обидел. — Вы посмотрите на него, — закатила глаза Нэнси. — Я ему про то, какой он милый, и он ещё извиняется. Гарри беспомощно улыбнулся: вообще у него было, что сказать, но сплошь нецензурное, ситуации не подходящее и гробящее его репутацию как предусмотрительного и знающего основы манер молодого человека. — Ой, в общем, я думаю, тебе не девушка нужна, а боевая подруга, — проницательно сообщила Нэнси. — А я не хочу терять такого партнёра по танцам. Если хочешь, мы даже можем продолжать изображать отношения, у тебя отлично получается. — Не хочу отпугивать от такой прекрасной дамы рыцарей, которые просто обязаны осаждать её и драться за шанс, — отсалютовал чашкой Гарри, манерно отставив палец. Пародия сработала: Нэнси прыснула смехом, и слёзы в глазах больше не блестели. — Ты переоцениваешь, — заявила она, — Но окей. Итак, Гарри Джеймс Поттер, согласны ли вы быть моим верным другом, отпугивать особо назойливых поклонников, служить предметом зависти всех подружек и сопровождать на танцы, если на меня с небес вдруг не свалится влюблённый по уши принц мечты, умеющий танцевать ещё и лучше вас, что почти нереально? — Договорились, — протянул ладонь Гарри. Звонкий хлопок опрокинул одну из чашек с остатками чая, но пошло оно всё к драным книззлам. Одна из самых сложных ситуаций за последние годы сложилась в его пользу. Да он был согласен носить Нэнси на руках вместе с её сумкой.***
На торжественный ужин с безе и дефицитными сладостями явилась вся школа, преподаватели и зарёванная Барбара Боукер. Гарри и не вспомнил бы про её существование, но натолкнулся перед входом в зал. Вернее, он задержался ради Флимонта, Флимонт пришёл с бледной Юфимией, а та под руку держала заплаканную сестру. Все трое выглядели встревоженными и мрачными, так что Гарри запихал квиддичные вопросы в глубину своего горла самостоятельно, сглотнул и прошёл к четверокурсникам – за столом раздавались взрывы смеха. Стыдно было до ужаса. Вот примерно как страшно в Тайной комнате, так и стыдно сейчас. Возня с поручениями тёмных магов, начинающих и не очень, дарила целую гамму сомнительных чувств бонусом. Видимо, в письме действительно не было ничего хорошего и он знатно испортил девочке – и её семье тоже – день. Но любой другой был бы не лучше, а так хотя бы лично ему не прилетит. На таком уровне ставок «прилетит» вряд ли было бы Азкабаном, в который до семнадцати не засовывали. Но уже после тринадцати лет и малого совершеннолетия можно было попасть в места не сильно лучше. В общем-то, за измену родине в качестве исключения могли и к дементорам засунуть. Прецедентов в истории Гарри не помнил, но первым – ещё и по такому дурацкому поводу – быть не планировал. Гарри не мог понять, что жрёт его больше, рациональное чувство самосохранения или совесть, но надкусывали они с двух сторон. Поэтому, поймав через весь рейвенкловский стол взгляд Тома, он изобразил самую выразительную пантомиму из возможных: мол, только попробуй вечером не ответить на зеркальную связь. Том был виновником примерно половины его странных, весьма раздражающих чувств, так что пусть помогает разгребать хотя бы вторую половину. — Ты не в таком белом плаще, какой рисует твоё воображение, — осторожно сказал Том, выслушав многословные излияния Гарри через зеркало несколько часов спустя. Действительно многословные. Гарри здраво оценивал возможность Тома разбираться в таких лишних с его точки зрения чувствах, как терзания совести, поэтому рассказывал сбивчиво и без всяких надежд на ответ: ну серьёзно, где Том и где способность понимать людей вместо их анализирования. Он совершенно не ожидал, что Том вообще выслушает всё это до конца, но тот даже вежливо не отрывал взгляд от зеркала с участливым лицом. — Я не плохой! — возмутился Гарри, вспоминая все свои проступки за последние месяцы. За исключением пары мелких – и прозрачных, если бы кто-то задумался, то увидел бы, – внутрифакультетских манипуляций он был бел, пушист и сиятелен, как библейский агнец. — Конечно, нет, — вздохнул Том, прикрывая глаза рукой. Технически уже начался комендантский час, но за Томом, как обычно, вместо спального полога была какая-то стена. Гарри оставалось только надеяться, что это не Тайная комната, потому что тогда они очень сильно поссорились бы прямо сейчас. — Если у кого-то здесь и более кровоточащее сердце, то только у освежеванной индейки на кухне. — Ты только что сравнил меня с птичьим трупом? — подозрительно спросил Гарри, растрепав себе волосы движением ладони. — Потому что это плохое сравнение. Том неопределённо хмыкнул. — Ты так стараешься быть хорошим для всех, как будто от этого действительно зависит твоя жизнь. А она нет. Говорил он мягко и осторожно, но Гарри всё равно казалось, будто Том делает надрез в его груди тонким клинком – и очень хорошо осознаёт, что именно он творит. С другой стороны, он не произносил ни «ты знал, на что шёл», ни глупые утешающие вещи. После какого-нибудь «успокойся» или «поспи» Гарри не поленился бы спуститься в подземелья, найти Тома, даже если придётся вскрыть слизеринскую гостиную, и надавать по лицу за такое. — Но… — рефлекторно начал возражать Гарри. — Она нет, — повторил Том. — Ты не отвечаешь за весь мир. И если ты будешь добрым для всех, кому угодно, семь суток в неделю, мир от этого в целом приятнее не станет. — Так вот какая у тебя жизненная философия, — бледно пошутил Гарри. — Но я хотел бы… ну, быть. И мир приятнее. — И у кого из нас слишком радикальные желания? — дёрнул уголками губ Том. Гарри просто скорчил рожу в ответ, надеясь, что маленькое зеркало передаёт всю гамму эмоций. — И мы оба знаем, что на самом деле мир не приятный, а мы не добрые, — беспощадно продолжил Том. — Так что хватит. — Ты чудовище, — признал проигрыш Гарри. Только Том мог так элегантно сообщить «ты бесхребетная тряпка», что к формулировкам не придраться. — Если ты так думаешь, — улыбнулся Том, всё ещё опуская «дорогой», но с привычной ямочкой на щеке.