but be the serpent under't

      Лето пахло россыпью цветов на прогретом поле, земляникой и – совсем чуть-чуть – порохом. Этот оттенок гари витал вокруг ранним утром, стоило открыть окно, обволакивал днём и стелился у земли вечером. Взрывы разносились далеко, где-то в Советском Союзе; но пороховой запах окутал на выходе с магической платформы – и фантомно чувствовался даже здесь, за несколько стран от Британии.       Война шла, казалось, везде: где-то взрывами, где-то напряжённым болотным затишьем. Море зацвело на жаре, и колышущиеся водоросли напоминали топь. Сложившаяся какофония запахов пощипывала нос, какофония ощущений – ведь как подобрали, так могут и выбросить если не к бомбёжкам, то к сжирающему изнутри голоду, – пугала.       Но Гарри интересовали не мысли о жизни.       — Хвоя или эвкалипт?       — Эвкалипт, — скучающе ответил Том, сморщив нос.       Как человек с чувствительным обонянием, он помогал выбрать аромат для парфюмированной воды – то есть морщился, язвил и рассматривал облака, – уже почти полчаса. Иногда махал палочкой. Тогда воздух с треском покалывал кожу, становился стерильно-безвкусным. Том разумно обосновал это тем, что запахам не стоило смешиваться – но скорее хотел воспользоваться магией за пределами школы, ведь слова «Риддл» и «альтруизм» стояли слишком далеко друг от друга.       «Выбирать парфюм на улице» не входило в список лучших идей, но сидеть в доме не хотелось. Отпустив портал в комнате, полной едва знакомых лиц, Гарри свалился не только на ковёр, но и в избегание.       Несколько недель прошлого лета казались затянувшимся сном. Кошмаром, начавшимся от тлеющего приюта и протащившим через все тернии бездомной жизни. Тёмным, запутанным, с хождением по грани ужасом: с тех пор, как они оказались в этом же особняке у Балтийского моря, и до самой отправки в школу. В ужасе монстры не выскакивали из-за дверей; они ходили по коридорам при свете дня, просили передать солонку и раскладывали скучные бумажки на таких же скучных столах.       Это как очнуться на сцене театра, где ставят абсурдальную пьесу, а ты суфлёр и забыл слова. Второй раз – первым считался вежливый стук в дверь их приютской комнаты, когда они ещё не знали, что в кармане посетителя лежат письма из школы волшебства.       Первый долго-долго казался сном. Этот тоже: проснувшись в сюрреализме, Гарри вовсю подыгрывал, восторженно выбирая новые вещи в школу. Кошмар кошмаром, а о мантиях из плотного сукна, запасных рабочих перчатках и даже пергаменте тончайшей выделки на первом курсе он не мог и мечтать. Гриффиндорцы, в отличие от рептильных сородичей Тома, губы не поджимали; но всё равно хотелось что-то своё, не из фонда для малоимущих. Выигрыш стоил притворства, что им всё нравится.       В Хогвартсе, знакомом и родном, спустя месяц моральных трепыханий всё пошло по-прежнему: сгладило ужас обыденностью, обтесало со всех сторон парами, смеющимися друзьями и привычно игнорировавшим Томом. Рождественские каникулы мелькнули рождественским же карнавалом, когда мозг даже не подключался к действительности: ну да, дрессированный леопард-почти-нунду и мягкие ответы Тома – примерно одинаково по степени нереалистичности.       Поднимаясь под раздражённым взглядом герра Фишера, к ногам которого почти отлетел его чемодан, Гарри наконец осознал. Проснулся: не сон, не сцена, не книжка – реальная жизнь, где они оказались в самой необычной приёмной семье из всех, на которые способно воображение. И не переставал мысленно вопить от ужаса уже две недели.       Сейчас ткнул пузырёк с маслом под нос, помахал им в воздухе. Эвкалипт действительно пах неплохо. Хотя бы не цветами.       — Ага. А что добавить?       — Можешь вылить на себя и закончить на этом, ты всё равно не поймёшь разницы, — беззлобно прокомментировал Том.       В сравнении с Хогвартсом в Польшу переместилась спокойная, практически беззубая версия Риддла: то ли сделал перерыв в своём великом плане, раз нет аудитории, то ли всё-таки проняло февральской ссорой, – и в первый вариант Гарри верил больше.       О ссоре они не упоминали. О других важных вещах тоже. За две недели не прозвучало ни одной слизеринской или гриффиндорской фамилии, упоминания mysterium quaerere или реплик о Дамблдоре – они обсуждали всё и сразу одновременно, остановившись на безобидных, как обтёсанная морем галька, темах. Как будто снова жили в заснеженном особняке среди ничего, а не лавировали между резко шагающими Жнецами, стараясь не попадаться им на глаза.       — Возле меня есть другие люди! Ты, например, — тоже вяло отреагировал Гарри, перебирая склянки.       «Ты» его запах интересовал ещё меньше, чем душевное спокойствие, но крыша была конечна и на расстояние «я тебя не слышу» не отползти, а лезть обратно в дом неудобно.       По Данцигу перегоняли войска, и на них, бродящих по городу среди дня, посматривали с подозрением. Гулять страшновато: чуть что, и даже маскирующая повязка на рукаве не спасёт. По дому сновали с бумагами и палочками в руках Жнецы с Гриндевальдом во главе. Двери приходилось открывать, задержав дыхание: импровизированное собрание могло оказаться где угодно, и встречали его настолько раздражённо-мрачными взглядами, что «entschuldigung» Гарри произносил чуть ли не чаще английской речи.       Устав сидеть в мансардной спальне и прислушиваться к шагам внизу, решил всё-таки обследовать дом и благословил архитектора. Прямо из окна можно было перелезть на крышу – вернее, небольшое плато с мелкой черепицей цвета жжёного кирпича. Если упереться ногами в сточную трубу, даже шансов скатиться и переломать конечности не так много.       Появляющиеся у калитки Жнецы посматривали на него, прищуриваясь; но напрямую лазить на крышу никто не запретил, поэтому Гарри обосновался там с третьего дня. Том присоединился на четвёртом: бесцеремонно зашёл в его комнату, тоже ступил на подоконник и подтянулся, закидывая свои длинные ноги на трубу.       Теперь вот отрабатывал убежище.       — Тогда никаких пачули.       Гарри послушно потянулся к нужному пузырьку и приоткрыл его, чтобы тут же сморщить нос похлеще Тома и отставить подальше. Да, никаких пачули.       В сундуке оставался с десяток пузырьков, а у Гарри – отрицательное число желания их выбирать. Но мсье Фурнье просил определиться неделю назад, и откладывать бесполезные «процедуры красоты» ещё дальше не получалось.       Да и заняться нечем: июльская жара плавила мозги, ближайшая тренировка – то есть занятие по танцам, чтоб ему в море утопиться вместо этого, – через пару дней, и попытка утопиться за сегодня тоже уже была.       Море, даже неприятно застывшее в своём цветении и растаскивающее по берегу пряди водорослей, оставалось одним из немногих вариантов выйти из дома. Поэтому Гарри почти превратился в русалку, пока Том фыркал с берега. Волны, тенистые спокойные места и мелкие рыбки ему нравились, а вот песок в обуви и плавать кругами – нет. Настолько нет, что Гарри сделал себе мысленную заметку: когда-нибудь, когда будет умным старшекурсником, просчитает риддловскую анимагическую форму. Стопроцентно выйдет с водобоязнью.       Зато Риддл с острым носом в очередном атласе потрохов идеально сторожил вещи: ветер не мог унести то, на чём уже сидят. Камни с несложной задачей тоже справлялись, но Том почему-то, преодолевая собственное нытьё и нелюбовь к песку, каждый раз вытаскивался вместе с Гарри и скорбно располагался на раскинутом полотенце.       На крыше лежал уже не так скорбно – но бессовестно игнорировал свои дружеские обязанности. Несколько склянок пахли практически одинаково, а советов Гарри не услышал. Пришлось протянуть «То-о-ом» достаточно мерзким тоном, чтобы тот убедился: отвертеться и дальше рассматривать облака не выйдет.       Раздражённый взгляд Гарри ожидал и встретил с честью. Зато то, что Том поднялся с палочкой в руках – нет: чуть с крыши не свалился, дёрнувшись.       Том бесцеремонно придержал его за плечо, опускаясь рядом на колени, и махнул палочкой. Гарри попытался увернуться и провалиться сквозь крышу: представил, как ошмётки органов долетают аж до набережной линии.       — Тише, — приказал Том.       Органы остались на месте: только в лицо ударила прохлада, и нос защипало вместе с глазами. Том наклонился, почти уткнувшись носом в его волосы. Гарри замер.       — У тебя волосы солью пахнут.       Гарри дёрнул свободным плечом и сглотнул, собираясь возмутиться с «хватаешь, как будто пытать будешь» – что было опасно, потому что его палочка лежала в комнате на столе. Но Том уже перебирал содержимое сундука, выцепляя микроскопические пузырьки кончиками пальцев. Приоткрыл несколько в вытянутой руке, сощурился. Ткнул в один, бесцеремонно отвернул лицо Гарри и мазнул по шее – спасибо, что тёплой рукой, этим летом даже у Тома пальцы не походили на ледышки.       Под пальцами Риддла бешено стрекотал пульс: Гарри, вообще-то, испугался.       С крыши его не сбросили и за шею, вопреки чужому носу прямо у подбородка, не укусили. Том ещё раз вдохнул, пощекотав кожу выдохом. Гарри сдержал хихиканье. Том отодвинулся, встряхнул головой, как недовольная лошадь, выставил на черепицу несколько пузырьков и отряхнул руку.       — Вот.       — Спасибо, — процедил Гарри, стараясь всё-таки вложить в тон благодарность. Он тут полчаса терзался, а Том за меньше чем минуту перемешал все старания по обнюхиванию – наверняка ему было весело наблюдать за чужими страданиями.       — Надеюсь, цвет мантий ты выберешь самостоятельно, — без эмоций ответил Том, извлекая из карманов полупустую пачку «Roth-Händle».       Гриндевальд настолько заманчиво раскуривал свои трубки, что в этом доме не курили разве что домовые эльфы. А ещё как будто не существовали. Ходить на кухню за какао Гарри при такой толпе вокруг стеснялся. Трапезничали они в столовой, чай хозяева пили в гостиной, и ни разу никто не прокрался с кружкой по коридору. Видимо, негласно запрещено тем самым этикетом, талмуд по которому им выдали на вторые сутки – мол, зачем детям боевые навыки, когда на поле ближайшего приёма они проиграют сразу после приветствия. Гарри после этого комментария понадеялся, что на зимнем оскорбил не слишком много людей и не до кровной мести.       До «купить трубку» они оба не добрались – дорого, сложно и пикси пойми где продаётся. Но вот сигареты долговязому Тому продавали без проблем, а Гарри пользовался чужой убедительностью и полюбил пафосно выдыхать дым в небо – после того, как отплевался первый раз под насмешливым взглядом Риддла. Том сам тогда кашлянул. Неподражаемый вкус «у меня во рту нагадили чайки» перебивался мятой, поэтому пахли у них разве что рубашки, и претензий никто не предъявлял.       Обитатели и посетители особняка в принципе не реагировали на двух подростков: в коридорах обходили, на приветствия изредка кивали, на собрания не приглашали, после вылазок в город тоже никто ничего не сказал. Пару раз они ассистировали на тренировках – восстанавливать манекены да обмирать в ужасе, когда мимо проносятся лучи незнакомых заклятий. Том уже сносно изъяснялся на немецком, а Гарри наконец запомнил основные фразы, но много и не требовалось: гоняли отрывистыми командами или жестами. Ни пояснений, ни опекающей заботы.       Они были и не против: приятное отсутствие границ после хогвартского устава. Правила никто не объяснял, но негласное «просто не отсвечивать» соблюдать несложно.       Том щёлкнул зажигалкой, язычок пламени лизнул сигарету. Втянул дым. Детские черты лица за год заострились, и теперь порезаться можно было не только его характером, но и линией челюсти. В бледном освещении с этими скулами Риддл напоминал инфернала, хоть и ел трижды в день.       Гарри забрал предложенную сигарету, отобрал зажигалку – она смешно щёлкала и облизывала кончик сигареты пламенем. Видимо, поэтому Том и не поджигал все сигареты палочкой, но свои мотивы он не объяснял.       Уставился в облака.       При рассмотрении из первых рядов захват мира оказался действительно муторным делом: почестей мало, бумаг на два кабинета, планы зубодробительные и аналитики постоянно над ухом нудят. Маги из «аналитического отдела» отличались с первого взгляда – таких мрачных зомби в хорошо сохранившихся телах он до этого только на картинках видел. Раскланиваясь с безлико-равнодушными волшебниками, ждал «мальчик, отнеси папку в кабинет» – только и в кабинеты те заходили сами, и с папок взгляд соскальзывал: даже цвет с толщиной разобрать невозможно.       Он думал, что Гриндевальд пытает людей. Гриндевальд же советовался, разбирал бумаги, выслушивал отчёты, писал речи и отлучался на мероприятия – на часть открыто, на часть со сложнющей трансфигурацией уже после оборотного. Как человеческое тело не схлопывалось от такого набора чар, слабо подкованный в высшей трансфигурации Гарри не понимал, но впечатлялся до мурашек на коже.       Людей, вероятно, тоже пытал – даже с корявым немецким можно было вычленить слова из некоторых разговоров. Но всё морально неприемлемое совершалось в каких-то других местах. Возможно, в то же время, когда Гарри подрагивающими пальцами передавал солонку за завтраком.       Когда восходящий тёмный лорд спал, и вовсе оставалось загадкой. Гарри однажды крался по дому после кошмара, зачем-то решив посмотреть на звёзды не с крыши. Дверь в библиотеку осталась приоткрытой, и можно было разглядеть, как Гриндевальд задумчиво листал скреплённые листы.       В остальное время он встряхивал кудрями, легко улыбался и закидывал ноги на журнальные столики в гостиной под суровым взглядом Зоммера. Тот почти не разговаривал. Или не разговаривал при них, потому что Гарри за жизнь выработал твёрдое правило самосохранения: держаться как можно дальше от людей, выглядящих так, будто они используют кожу школьников вместо туалетного коврика.       Если бы партнёр Гарри тоже спал по паре часов в сутки, шутил с подчинёнными и вольно относился к собственному графику, Гарри тоже дулся бы на весь мир. Но логические обоснования не помогали: при Зоммере он цепенел и притворялся вазой в углу. Даже Том раскланивался подчёркнуто вежливо, улетучиваясь из помещения при первой же возможности.       Если начальство это и смешило, внешне они ничего не показывали.       Хлопок калитки выбил из потока мыслей. По дорожке шла пара магов в укороченных мантиях: сверху толком не разглядеть, кто. Гарри соскрёб себя с прогретой черепицы и покосился на часы. Мирный обед отменяется: время трапез не двигалось, даже если случались посетители – их приглашали к столу и обсуждали кошмарные вещи прямо над супом. Тут плохое знание языка порой спасало аппетит.       Выдохнув дым, он добросил окурок до их личной пепельницы. Время спускаться и узнавать, что за новости. Даст Мерлин, можно будет быстро смыться обратно с книжкой.

***

      В большой столовой прямо на стене, аккурат за креслом во главе стола, начертили символ Гриндевальда: резкими чертами тот разрезал однотонные полотна стен. Треугольник, вписанный в него круг, перекладина. Пять граней, если считать окружность бесконечной гранью – Гарри не очень разбирался в геометрии.       В малой, где они трапезничали большую часть времени, пафоса было поменьше. Строгие панели да роспись на потолке: непримечательные растительные мотивы, выписанные тонкой кистью. Там негласно разрешалось звенеть приборами, тянуться за сливочником через стол и наблюдать, как Гриндевальд с отвращением смотрит на крохотную чашку эспрессо Зоммера. Сам он предпочитал пуэр, а кофе без молока считал «примерно таким же ужасным, как коммунизм в Советах». Насчёт коммунизма и СССР Гарри имел ещё более шаткое мнение, чем насчёт геометрии, но эспрессо как-то осмелился попросить – мерзкий привкус остался даже после чистки зубов.       Надежды на относительно тихий обед разбили распахнутые двери большой столовой. Жнецы обычно чуть ли не кланялись символу на стене, даже если Гриндевальда во главе стола не было. Гарри из своего положения понимал только то, что оно шаткое: поэтому и при виде Гриндевальда несмело кивнул и прокрался вдоль стены к самой дальней от начальства тарелке.       Том устроился рядом. Стулья напротив отодвинули посетители, оказавшиеся знакомыми герром Глёкнером и герром Ротбауэром – владельцами «особняка-в-нигде». Вошёл Зоммер, резко оправив полы домашней мантии. Закрывающиеся двери щёлкнули. По законам классической трагедии кто-нибудь из них не дожил бы до конца ужина: оставалось дышать через раз и надеяться, что не он сам.       Гарри нервно приклеил лопатки к собственному стулу, как будто спину уже закрепили доской с гвоздями для исправления осанки – герр Фишер грозился. Окон напротив не было, так что, стоило появиться еде, он быстро взял столовые приборы: хоть куда-то можно смотреть в этом неловком молчании.       Тишина длилась недолго. В отличие от чопорной британской аристократии, здесь не церемонились с «дела только после трёх смен блюд и ухода в кабинет». Без расшаркиваний насчёт погоды начали говорить о работе. То есть о маге с незнакомой, скандинавской на слух фамилией.       Даже на английском. То ли маги придерживались норм вежливости, раз детей на импровизированное собрание тоже пригласили, то ли Гриндевальд снова бросил масштабное заклинание-переводчик. Посетители говорили с щёлкающим, рваным ритмом, не сильно отличавшимся от гриндевальдовского заклинания – невероятного класса, Гарри ни о чём таком не слышал, хотя сходил в библиотеку полюбопытствовать.       Не то чтобы Гарри было неинтересно, как шла европейская революция и борьба за здравые идеи магического равноправия. То есть всё то, что прикрывало гриндевальдовскую цель стать верховным магом всего мира, или как там называлась та должность, о которой судачили даже на некоторых хогвартских вечеринках – самая массивная шишка магической ёлки. Но прошлым летом их даже в зал собраний допускали в качестве великого исключения, так что теперь он жевал картошку и пытался сообразить: допустили к делам? Подвернулись под руку? Считались слишком бестолковыми, чтобы выгонять есть отдельно? Информация не рассматривалась как секретная?       С семьёй из действующего тёмного лорда с партнёром вариантов накопилось действительно много. Гарри предпочёл вслушаться в разговор.       — И обнаружили тело, — рублено проговорил Ротбауэр. Он напоминал Крауча: такой же прилизанный, разве что без очков.        — Тело? — остановил движение ножа Гриндевальд.       Гарри тоже остановил дыхание, придержав свою вилку. Их сейчас выгонят погулять?       — Можно сказать, труп, — бросил Глёкнер. Его губу пересекал короткий шрам, превращавший любую реплику в оскал. — Мертвеца. Кусок шкуры с потрохами снаружи, всё вытекло. Скальп отдельно, и…       — Я понял, — мягко сказал Гриндевальд.       Глёкнер закрыл рот так быстро, что комично шлёпнул губами. Зоммер с тщательностью шредера пережёвывал курицу, не обратив внимания на подробности о скальпах. Том, манерно подняв запястье над столом, наколол на вилку кусочек картофелины.       Гарри потянулся за соком: в горле внезапно пересохло. На движение руки, как рыба на червяка, воззрился Ротбауэр.       — Не очень приятно, — светским тоном прокомментировал Гриндевальд.       Сок прокатился по горлу и ухнул в желудок. Вывалившиеся из человека органы. Не очень приятно. Ничего удивительного в конкретно этих обстоятельствах, но Гарри был несчастливым обладателем богатого воображения. Хотелось отодвинуть еду – потерял аппетит, – но вопросов, почему не притрагивается к тарелке и чем не угодила готовка прислуги, он боялся ещё больше, чем неуместно кашлянуть.       Зоммер открыл рот, чтобы бросить одну короткую реплику:       — Невовремя.       — Уже подготовили отчёт, — извлёк из мантии свиток Ротбауэр. Оставил на столе.       Гриндевальд призвал его взмахом руки, отставив тарелку, и пробежался взглядом.       — Никто не проверил яды?       — Местный аврорат, — быстро сообщил Глёкнер. — Забрали наш труп, как будто знали. Дальше забрала семья: сожгли, как птенчика, и крематорий за ним вылизали.       — Болгары встрепенулись? — отложил свиток Гриндевальд, вернувшись к еде.       Гарри отчаялся проглотить кусок картофелины, закинул его за щёку и краем глаза посмотрел на Тома. Риддл так же косился на него – кажется, уже с минуту. Быстро отвёл взгляд в пользу стены.       — Куда им, — усмехнулся Зоммер так неприятно, словно лично стёр с лица земли всю Болгарию. — Там в марте почти разнесло барьер, они до сих пор заняты.       — Так заняты, что не заметили всех рокировок, — осклабился Глёкнер. — Маггловские продвижения нам очень на руку.       — Если бы они не бросили половину сил на Советы, — равнодушно вставил Ротбауэр.       — Пусть отвлекутся. Пока их жгут, они не лезут к нам.       — К нам зато лезут…       Гарри притянул к себе остатки сока и постарался абстрагироваться: всё ненужное он уже услышал, предпочёл бы и не знать. Том и вовсе думал о чём-то своём, рассматривая увлекательную – ни узора, ни росписи – стенную панель.       Хороший пример, потому что доесть обед уже без шансов. Тоже имелось о чём поразмышлять. На днях на тренировке («в защищённую комнату древнего мага лезть собрались, а плетения на уровне первокурсников! чётче взмах! локоть прижал!») герр Фишер в очередной раз поднял его с пола и спросил, куда такой криворукий собрался – пусть и в более отточенных, но гораздо более оскорбительных формулировках. По его словам, они оба годились только докси за кнаты травить – и то не с каждым гнездом справятся.       Гарри, встряхнутый в полёте и всё ещё не достававший ногами до земли, проглотил все ответы почти вместе с языком и утрамбовал раздражение как можно глубже. Злиться он начинал уже от одного вида наставника, зная, что сейчас наставят синяков да потопчутся по самооценке. Манера преподавания работала отлично: щиты от такой ярости получались качественными, руки от резких движений болели ещё сутки, даже режущим проклятием наконец повредил манекен. Стационарный. Копию которого тем же заклинанием сам герр Фишер обезглавливал за доли секунды.       Риддл тоже поджимал губы и сверкал глазами. Но Том был готов потерпеть мелкие неудобства и синяки даже на бёдрах, потому что чётко знал, чего хочет от жизни. В вольном изложении Гарри это звучало как «найти наследие, надавать по лицам всем неугодным с алмазной твёрдости алиби, стать королём британской аристократии, чтобы все пресмыкались, а он сидел такой красивый на лучшем кресле политической арены». Гарри как-то оттарабанил это предположение, а Том улыбнулся, почти показав ямочку на щеке, и закурил – стопроцентное «да, ты прав» в невербальном эквиваленте.       Промежуточно-приземлённым планом у него значилось преподавание – опыт Слизнорта показал, что хорошо воспитанное юное поколение само таскает подношения к ножкам трона, если правильно вложить мнения в голову. Но Гарри сомневался, что в случае успешного исхода революции Том согласится на план Б. Слишком давно – с первого лета после Хогвартса, и то только потому, что в замке почти не общались, – тот ныл о распределении должностей по протекции, а не по личной силе и уму, и что эта манера министерства должна быть выжжена вместе с самой структурой.       О том, что «личную силу и ум» планируется оценивать комиссией из Тома, Марволо и Риддла в одном лице, Том вслух не заявлял. Но это читалось даже в изгибе губ и блеске глаз. Том был далёк от демократии, как Гарри от маггловской инженерии – слышал, но не пользовался.       Гарри в министерских решениях раздражало много всего, а в консервативно-закостеневшем магическом мире ещё больше. Но это решали взрослые, а его до зубной боли от стиснутых челюстей волновал только один вопрос: а чего хочет он сам? Не быть целителем, определённо: знахарство только для бытовых синяков. Чары тоже нравились, но мастер чар – как-то перебор, там нужно притащить рекомендации от половины мира. Профессионально варить зелья скучно, и он не хотел быть очередным работником у Паркинсонов. Мастерить поделки с рунами – ну, он любил свою спину, остатки зрения и целые пальцы, спасибо. Игроки в квиддич выходили на поле всего лет до сорока, а дальше либо почивать на лаврах, либо переходить в отряд тренеров и страдать, когда молодёжь не способна разглядеть снитч в метре от себя: тоже не подходило. Магические звери? Разрушение проклятий? Бесполезное перекладывание бумажек в должности мелкого клерка? Получать за те же бумажки, будучи клерком покрупнее? Не травы же выращивать: там всё намертво монополизировано Лонгботтомами.       В общем, куда «такой криворукий» собрался, он и сам не знал, но хотелось бы решить это поскорее. До того, как он окажется каким-нибудь десятым младшим секретарём Тома, потому что ему нравилось, как Гарри заваривает какао, или ещё что-нибудь настолько же глупое. Ориентируясь на характер Риддла, больше всего тому нравилось, когда Гарри находился в противоположном конце замка, молчал и не отсвечивал. Это могло сломать будущую карьеру, если Том взбежит по этой лестнице достижений раньше и перевесит по связям.       В отличие от запаха духов, этот вопрос не решался нудением «То-о-ом». Кости, гадания и метод тыка тоже не подходили: слишком жизнеопределяющие темы.       — Молодёжь думает о судьбах мира, — раздалось возле уха, и Гарри моргнул, вырываясь из мыслей.       Глёкнер смотрел на него, как на особенно любопытный экспонат кунсткамеры. Какой кусок разговора он пропустил, Гарри не знал, но на всякий случай улыбнулся. Вышло не очень: было страшно.       — Хогвартс, верно? — спросил Ротбауэр. Судя по тону, выпускник Дурмстранга. Среди гриндевальдовских последователей значились самые разные люди, но так снисходительно ко «всем остальным» магическим школам относились только выходцы из самой мрачной школы Европы.       — Да, сэр.       — И как же дела в Хогвартсе? — расслабленно спросил Гриндевальд, касаясь своей чашки с чаем. Исчезновение тарелок Гарри тоже проморгал.       И зачем только писал почти два фута отчёта с фамилиями и формулировками, над которыми размышлял полмесяца. Свиток осел в каком-то кабинете, а его всё равно спросили в самый неподходящий момент, когда мысли кругами носились внутри черепной коробки. Мозг практически зажужжал от напряжения: о чём его спрашивали? Преподавателях? Лучших студентах? Политически угодных отпрысках?       Не упомянул в отчёте он только о гриффиндорцах: не смог.       Говорили в башне много, о разном и не скрываясь. При младшекурсниках понижали голос и бросали заглушающее, чтобы не шокировать подробностями. Но Гарри, даже не особо постаравшись, знал многое: даже то, что дядя Белби помогал сорвать одну из гриндевальдовских операций – идиот рассказал об этом на одном из вечеров у камина. Однокурсники бурно одобрили героизм. Гарри в христианского бога не верил, но мысленно перекрестился: дай этот, тот и все остальные боги людям мозгов, чтобы хотя бы за пределами гостиной о таком не трепаться.       Тот же Том не засмущался бы записать дословно и доложить, а ведь где-то в замке были и другие гриндевальдовские люди.       — Как обычно, сэр, — расплывчато ответил Гарри, проглотив недоумение. Отпил сок, выторговывая время на обдумывание. Под четырьмя пристальными взглядами взрослых можно и аппарации научиться. Досрочно. Ни слова о гриффиндорцах он говорить не хотел: иначе то же семейство Уизли к осени недосчитается пары людей.       — Ходят слухи, что на директора давят, чтобы он запретил факультатив по кровной магии, — спас его Том. — И переместил больше книг из обычной секции библиотеки в ограниченную.       — Это тормозит студентов? — вскинул бровь Глёкнер.       Гарри облегчённо выдохнул раньше, чем успел подумать о манерах – и вздрогнул под мрачным взглядом Зоммера.       — Большинство получает такие знания в семьях, — пожал плечами Том. — Пока нет официального запрета на кровную магию, это не мешает.       Звучало солидно. Кажется, слизеринцам давали дополнительный курс по заумным речам. «Но не у всех есть семьи с талмудами по кровной магии» осталось не высказанным: Том явно не знал, можно ли разбрасываться такими формулировками, находясь в нескольких комнатах от библиотеки со всякой запрещёнкой. В менее гуманные времена в Британии за неё могли и казнить, сейчас – запереть в выстывшей тюрьме на дюжину лет.       — Но это ограничивает изучение, — понимающе улыбнулся Гриндевальд, и Глёкнер перестал усмехаться – как будто только что понял, что они здесь сидят не в качестве декораций. — А мы всё-таки за равенство. И как расстановка сил у детишек?       Сидеть декорацией приятнее и безопаснее. Увы, не повезло. Гарри осторожно сдвинул ногу под столом, касаясь штанины Риддла в немом «пожалуйста, ни слова о моём факультете»: шансов на понимание оставалось немного, но стоило попытаться. Если что, придётся сделать вид, что свело икры, и надеяться, что их считают достаточно несмышлёными.       — В Слизерине половина считает, что кто-то всегда будет равнее прочих. У второй половины нет таких семейных связей… но есть амбиции, — аккуратно произнёс Том. Пнул коленом в ответ.       — Амбиции у подрастающего поколения – это прекрасно. Вы тому пример, — подгадил Зоммер.       Это намёк на то, что вместо жизни с амантом ему приходится терпеть двух детей, которые не могли спокойно умереть в Лондоне?       — Несомненно, — кротко улыбнулся Том, ни одной мимической мышцей не демонстрируя, что прямо сейчас Гарри убирал свою ногу обратно.       Зоммера он не переносил всей свободолюбивой душой. И размером эго тоже. Слишком похожи, чтобы мирно сосуществовать не в разных концах дома, но выбора не предоставили обоим.       Гарри зря понадеялся, что Том всех отвлёк: на него посмотрели с прежней внимательностью. Сердце звучно колотилось, ещё немного – прорвётся через рёбра и окажется в нетронутой кружке чая.       — У нас всё попроще, дети в основном из обычных семей, — подбирая слова, сказал он. И поставил себе «тролля» за интеллект: ну, ещё бы сказал, что гриффиндорцы носят красные галстуки. Очень актуальная информация. — Или министерских. Они не любят «тёмную магию».       И самые расплывчатые формулировки года. Даже на астрономии так не извращался, когда блеял про угол колец Сатурна, судорожно вспоминая, сколько же у проклятой планеты спутников.       — Магия крови такая же тёмная, как их куцые извилины, — протянул Глёкнер.       — Нам такое не преподают, сэр, — развёл руками Гарри. — Всё на факультативах после пятого курса.       — И это огромный промах британской системы образования, — вкрадчиво вступил Зоммер. Он почти дословно повторил как-то произнесённые слова Тома, и это было почти смешно. — Они слишком целенаправленно идут к ограничению того, что должно быть выбором личной сознательности, на законодательном уровне.       — Такими темпами через пару поколений британцы будут звать аврорат, чтобы спустить книззла с дерева, — усмехнулся углом рта Ротбауэр. Обувную щётку его усов перекосило.       — Они близки, — легко произнёс Гриндевальд. — Наши британские… коллеги не очень хорошо справляются с тем, сколько магглорождённых сейчас приходит из другого мира. С одной стороны консерватизм, протекции и семейное наследование за занавесом, с другой – люди, привыкшие к… — он неопределённо покрутил ладонью в воздухе, — ...более строгому иерархическому управлению.       Их разговор походил на выступление – можно предположить, что для них с Томом, но скорее Гриндевальд практиковал свой темнолордовский навык толкания речей. Гарри медленно, бесконечно осторожно выдохнул. Пока Зоммер размышлял вслух про анклав снобизма, семейное наследование и раскол даже в пределах школы, не звучало главного ужасного вопроса: кто именно в Гриффиндоре не поддерживает «разумную политику изменения структуры общества».       Глёкнер и Ротбауэр кивали, как две марионетки. Порыв ветра из приоткрытого окна слегка разбавил обеденную духоту. Рассматривая сцепленные руки Глёкнера – с короткими, мозолистыми пальцами, на которых была видна пара белёсых шрамов – Гарри подумал, что эта жизнь становится менее реальной с каждым днём, как будто он попал в фантасмагорическую пьесу.       Открыть рот пришлось всего после двух вопросов. Первым было соотношение тех, кто живёт за барьером, и семей под угрозами бомбардировок – не самая сложная задача.       Второй Гриндевальд озвучил, свернув от политических тем с грацией ловца, падающего в пике за снитчем:       — Юноши, что бы вы хотели получить этим летом?       Гарри вздрогнул. Ответить на это не проще, чем сманеврировать среди горы студенческих фамилий, не подставив ни одного приятного знакомого и даже не намекнув, что почти весь Гриффиндор спит и видит, как революция схлопывается подальше от Британии.       — Встретиться с магической частью родственников, сэр, — сказал Том незамедлительно, как будто думал об этом все последние недели. А может, и думал, кто его знает: Том сидел в своих мыслях слишком часто, чтобы представить, сколько всего в его голове. — Я узнал, что часть из них всё ещё жива и в Британии… правда, возможно, не в себе, — дополнил он уже менее уверенно.       Гриндевальд наклонил голову и коснулся рукой подбородка. На лицо съехала золотистая прядь, тут же затрепетавшая на сквозняке; определённо, тёмным лордам нужно запретить рождаться такими красивыми: неуютно.       — Я подумаю, что можно с этим сделать. Гарри?       Том коленом дал понять, что «я не знаю, сэр» лишит его собеседника и компаньона по беганью по женским туалетам. Гарри пнул в ответ: не тупой же.       Всё, чего он хотел – продолжить это тихое лето с шумом моря, шорохом библиотечных книг, курением на остывающей после дневной жары крыше и редкими социальными взаимодействиями: они позволяли не забыть, что в мире существуют другие люди. Попросить книгу? Здесь есть всё, о чём он только мог подумать. Тренировки? Они уже занимаются дважды в неделю. Деньги? Не то чтобы ему было что покупать. С «Комета» разваливается на ходу» он напомнил сам себе задаваку Малфоя, даже если озвучил только мысленно. Представлять себя избалованным ребёнком не хотелось. Но, если не скажет что-нибудь в ближайшие секунды, будет не избалованным, а тупым – и, возможно, вскорости мёртвым.       — Съездить куда-нибудь?.. — он хотел сказать это куда более уверенно, чем вышло, и сдержал порыв съёжиться от стыда. Особенно от своей глупости: ну да, сейчас их будут ещё и выгуливать по оккупированной стране, конечно. — Мы почти нигде не были.       Звучало убедительнее новой метлы – и поддерживало желание Тома. Если повезёт, решит две проблемы в одной.       Гриндевальд не рассмеялся в голос и даже не изменил выражения лица; но, может, он просто был вежливым. Он и был. Гарри не мог вспомнить, чтобы Гриндевальд над кем-то смеялся. Может, это зрелище доставалось людям перед мучительной смертью.       — Тоже подумаю.       Гарри поспешил кивнуть и уставиться в свою чашку чая: наверняка остывшего. Секунды до конца обеда текли, как будто реку времени перекрыли дамбой.

***

      Последствий его нерешительности на первый взгляд не наступило: летние дни по-прежнему тянулись патокой, прошло солнцестояние, прогремело несколько гроз.       В мансардных спальнях было потрясающе лежать и слушать, как по окнам и скосам крыши постукивает дождь. В ясные дни апельсиново-багровый закат сменялся фиолетово-синими росплесками акварели, и потом, когда небесная краска темнела, точками проступали звёзды. Можно было считать знакомые созвездия, причудливо повёрнутые по сравнению с британской раскладкой. Гарри порадовался, что их задание по астрономии выдали чисто теоретическим: умерли бы высчитывать всё с точки зрения британского небосвода.       С каждым днём сумерки спускались на несколько минут раньше, и он приноровился вытаскивать Тома из библиотеки или других загадочных дел, чтобы полежать и покурить на медленно остывающей крыше. Небо уже почти полностью темнело, когда черепица начинала неприятно холодить лопатки и наступала пора спускаться. Сначала просто расходились по спальням, к концу июля Гарри осмелился заглянуть на кухню – и, прокрадываясь мимо хозяйского крыла, притаскивал вечерний чай.       Ночевал ли кто-нибудь в одной из запертых комнат, он не знал – так старательно обходил чужое личное пространство, что ни разу не видел, поднимались ли Гриндевальд или Зоммер в свои комнаты после ужина. На всякий случай дышал через раз и чашки левитировал с ловкостью выдрессированного эльфа, чтобы ни разу блюдцем не звякнуло.       Том забирался на его кровать с ногами, обхватывал чашку двумя ладонями и чаще всего молчал. Молчать было прекрасно. Разговаривать ни о чём тоже: иллюзия пространства-в-нигде рассеивалась, и они лениво обсуждали разное – уроки, смешные попытки старшекурсников отращивать усы, арахнофобию Мальсибера, Уизли с его битой, страсть Слизнорта к ананасам и Дамблдора к поучительным историям о любви.       Проблемы Хогвартса всё ещё оставались в Хогвартсе, поэтому ни про Мерсер, ни про Розье, ни про их общие туалеты ничего не звучало.       Лето катилось к завершению, как закатное солнце куда-то за море, и Гарри даже почти одолел шаги фокстрота. В свой день рождения он проснулся от луча солнца в глаза, полный радости и предвкушения: герр Фишер сообщил, что партнёршу они не уронят, а для остального когда-нибудь дорастут до специализированного учителя.       Видимо, его достало поправлять положение локтей не для атакующих заклятий. Гарри был полностью согласен и солидарен: хватит танцев.       Ещё ему исполнялось четырнадцать: дуэльный клуб! Возраст, в котором маггловские подростки выпархивали из школы во взрослый мир, а ему можно бегать по замку ещё четыре года! Ещё раз дуэльный клуб! Тому придётся подвинуться: на последней «боевой» тренировке голова манекена повисла всего на дюйме материала.       Несмотря на открывшиеся перспективы свободы, умываться, следить за верным застёгиванием рубашки и приглаживать волосы всё равно пришлось. Вряд ли даже совершеннолетие отменило бы завтрак с Гриндевальдом. Пока что он восседал за столом каждый день, вне зависимости от хода своих операций, горящих планов и нервничающих аналитиков; восемь тридцать утра – темнолордовское высочество сидит перед тарелкой и вынуждает выпрямлять спину одним взглядом.       Замечтавшись о посрамлении всех дуэлянтов клуба, он почти опоздал, притормозив перед малой столовой рывком – спасибо коврам вместо надраенного паркета. Вошёл в дверной проём. Постарался вернуть спокойное лицо на место быстро, а не некультурно распахивать рот.       На столе, помимо омлета, грубо нарушал диетический режим питания Зоммера пирог. Кажется, с патокой. Сам Зоммер прямо сейчас подходил из-за левого плеча, как смерть в мифологии, так что Гарри чинно прошёл до своего стула вместе со своим удивлением и «добрым утром» вслух.       — Доброе, — безмятежно отозвался Гриндевальд, как и на каждом завтраке.       — Утро, — сухо сказал Зоммер, усаживаясь на своё место.       Не заметить пирог он не мог – и сладости раньше четырёх вечера не признавал, да и после всё сладкое появлялось махонькими порциями на один укус. Гарри не мог дождаться хогвартского стола, когда можно есть хоть все пирожные, если отвоевать в жестокой конкуренции.       — Доброго, — прокомментировал Том, явившись последним – но точно ко времени. Хотя бы присутствие начальства включало в нём манеры, а то «спокойной ночи» до сих пор относилось к разряду несбыточного: Риддл просто вставал и выходил из спальни.       Гарри едва дождался первого движения Гриндевальда, чтобы поскорее потянуться за омлетом: он приближал к пирогу. Проглотил яичную массу не разжёвывая. Утащил себе кусок – действительно с патокой, сладкий и почти не крошащийся. Зоммер звякнул ножом по тарелке, но запрещёнку не прокомментировал. День рождения начинался прекрасно.       Уже мечтал, как смоется на крышу до вечера, желательно утащив с собой чай и книгу. Спокойствие, тёплый летний день, орущие истошным мяуканьем чайки, загадочным образом облетающие барьер особняка – на черепице от них не осталось ни одной кляксы.       Но после исчезновения тарелок все остались за столом – и смотрели на него, как будто забыл расчесаться или оставил липкое пятно патоки на носу. Гарри на всякий случай прошёлся ладонью по лицу: нет.       — Время подарков, — расслабленно повёл рукой Гриндевальд, опустив все ненужные поздравления и комментарии.       Со свёртка на краю стола стекла невидимость – как будто полили расползающейся краской. Гриндевальд подхватил его, бросил в сторону.       Гарри судорожно выхватил из воздуха, сделав в десяток раз больше движений, чем положено ловцу его уровня. Сердце колотилось.       Во-первых, подарок. Настоящий подарок. От высочайшего начальства, оно же его новая семья, оно же страх и ужас континентальной Европы. Жнецы бледнели от движения бровей, а подростки получали подарки в простой тёмной бумаге.       Во-вторых, там могло быть что угодно: от голов его друзей до модной авторучки – несмотря на всю магию вокруг, дорогие «самозаряжающиеся» ручки считались последним писком моды у всех, кто не принадлежал к совсем уж высокой магической аристократии.       Том рядом любопытно покосился. Гарри понял, что перочинных ножей с собой не носит, и подрагивающими пальцами принялся вскрывать бумагу.       Плащ. Вернее, мантия: с капюшоном, лежащим сверху. Чёрная, как и вся хогвартская форма. Гарри приготовился радостно и фальшиво улыбаться – одна мантия, когда к ним уже ехал полный комплект, смотрелась странно.       — С эффектом дезиллюминационного заклинания, пока сами не умеете, — бросил Гриндевальд, и обнадёжив, и принизив одновременно. — Недолгим. Сам протестируешь.       И раньше, чем Гарри успел открыть рот с репликой уже настоящей радости, добавил:       — Потеряешь – органы на просушку развешу.       Том дёрнул уголками губ. Зоммер хмыкнул. Гриндевальд улыбался, как доппельгангер с литографий старых книжек: вроде широко, а вроде и порезать можно такой улыбкой.       — Спасибо, — вежливо ответил Гарри на всё сразу.       Если принимать угрозы за шутку, есть шансы дожить до Хогвартса не седым. А там и до окончания учёбы. Если переменчивые боги, отвечающие за фортуну, смилостивятся – и от старости умрёт, а не в каких-нибудь застенках одной из сторон.       Том тоже с каменным лицом протянул свёрток, который извлёк из ниоткуда – он же пришёл без мантии.       — Чтобы мне не приходилось подниматься к башне.       «Чтобы ты не бегал в подземелья, с днём рождения, любимый и самый ценный друг», перевёл Гарри невысказанное – ну да, немного приукрасил, но у него же день рождения.       Среди клочков разодранной бумаги отражались его округлившиеся глаза. По краям зеркала – небольшого, в ладонь поместится, похоже на девичье, – серебристыми линиями мерцали деактивированные руны.       — Связующие парные, — уточнил Том.       Теперь можно было бесить Риддла через весь замок, не вставая с кровати. Не спускать ноги на холодный пол и не идти с вопросами к слизеринцам каждый раз, когда нужно было достать их принца. Холодный жестокий мир оставался за пределами башни, когда ему нужно было всего-то постучать по зеркалу да дождаться ответа.       И при выходе из гостиной жизнь тоже упрощалась, потому что, замотавшись в плащ, он мог не так паниковать при профессорских шагах вдали и шастать по территории: там-то точно спрятавшихся студентов обнаруживающими заклинаниями не искали.       Лучший день рождения за всю жизнь, а ещё даже не обед.