***
Том Гарри был без-раз-ли-чен с двойным подчёркиванием и написанием красными чернилами. Он всё больше общался с девочками – Нэнси рассмеялась на весь магазин, когда проговорился, как сильно на самом деле стесняется инопланетных существ, кроме неё и Линды. Теперь вне зависимости от желания хитрые бестии Мерсер и Аббот втягивали его в разговоры, как будто разработали план по акклиматизации – может, так оно и было. Заинтересованный, и вовсе не повышением навыка общения, Боунс млел и охотно сопровождал. Начал готовиться к семестральным промежуточным тестам заранее, повторив и руны, и цифры, и даты, и даже справочник по травам. Заодно подкинул Эдгару идею для убийства: пятнистый болиголов, подозрительно напоминавший верхушкой петрушку или морковь, рос прямо в Шотландии. Затешется на грядку, и даже смерть выходит мирная. Конечно, в процессе рассказа ни разу не вспомнил про Тома. Даже когда мысленно передразнил его: болиголов называли «овсянкой мертвецов», а овсянку Риддл с приютских времён ел с выражением делового презрения человека, который не впечатлён, но нужно чем-то заполнять желудок. Обрадовался возросшей квиддичной нагрузке. Любимая команда напоминала гнездо разъярённых шершней, и шансов не выиграть в финальном матче у них не осталось. Рейвенкловцы тренировались не меньше, но у гриффиндорцев не зажила рана недавнего публичного позора, ещё и перед вечными соперниками – Флимонт даже орал на тренировках без sonorus’а, забыв про здравый смысл, и потом бегал в медкрыло каяться шёпотом. У Гарри совершенно не находилось времени заметить, что Том завёл дурную привычку шляться по территории, как нахохлившийся сыч, игнорируя отвратительную погоду шотландской весны и свой обычай водиться с полезными людьми всё то время, в которое не спит и не исследует замок. На обход окрестностей его блуждания не походили: когда Гарри не смотрел на одинокую фигуру так долго, что почти получил бладжером в плечо, за несколько минут фигура не сделала ни одного взмаха палочкой. «Шестую связку с обратным поворотом запястья влево» не мог пропустить и слепой. После той тренировки его отчитал за витание в облаках «не в нужном смысле» Флимонт. Гарри огрызнулся в ответ. Ему припомнили снитч предыдущего матча. Он сообщил, что Джойс сам продолбал все квоффлы, а хорошие вратари и вовсе умеют уворачиваться от бладжеров. К третьей минуте, когда вся команда уже сжимала кулаки и руки чесались применить пятнистый болиголов орально, пришла Минерва и отчитала всех, как первокурсников. Отчитывание предварялось вылитой на них водой, как будто там стояли котята, не способные сдерживать эмоции. Поэтому все обиделись на МакГонагалл, предпочли дуться молча – бита есть бита – и к следующей тренировке уже почти здоровались друг с другом. Отрицания Гарри придерживался продуктивнее некуда, даже соседи по спальне бесили своим ночным дыханием. Поэтому признал его провальной стратегией только в начале апреля, когда споткнулся о биту Септимуса, доковылял до своей кровати и понял, что глаза жгут злые слёзы. Рыдания из-за мелочей, недостойных даже его синяка – а наверняка появится, – не просто сигнализировали, а орали, что жизнь пошла куда-то не туда. А он ждал извинений от человека, который уже считал, что он извинился, и ждал реакции в ответ: вот такая карусель. Через полчаса он уже зажал в углу Вилфорда Мальсибера. Мальсибер был должен – ну и что, что другому Поттеру: Гарри мог воспользоваться слухами, что одна фамилия у них не просто так. Мальсибер хмурился, морщил острый нос, тряс кудрями и отпирался до последнего. Всё усложняло то, что напрямую и не спросишь – официально Гарри Поттер к Тому Риддлу имел отношение только в списке лучших студентов, и то через полдесятка строчек. Пришлось играть на «какого облезлого книззла у вашего друга так снесло мозг, что он нам на парах мешает». С формулировкой угадал – как оказалось, мешал Риддл не только гриффиндорцам. Блистательную карьеру в дуэльном клубе он начал с того, что победил приёмами Фишера пару старшекурсников своего же факультета. И не втянул голову в плечи после этого – наоборот, напрочь потерял инстинкт самосохранения и уважение к старшим, как обсуждали оскорблённые «борзой мелочью» в гостиной, проиграв матчи-реванши. Свои силы как дуэлянта Том оценил, а вот обстановку на факультете нет. Гордого грязнокровку (ха!) старшие курсы терпели за репутацию гения, и первого открытого конфликта это терпение не выдержало. В отличие от Риддла, вынужденного вести себя тихо и в рамках правил ради заветной префектской должности и жизненно необходимого благоволения Слизнорта, детки именитых семей с уже зарезервированными местами в конторах и Министерстве могли и покапать ядом на публике. Курсы с третьего и младше не дёргались, видимо, им всё-таки показали всю глубину владения удушающим проклятьем; четвёртый и пятый в основном держали нейтралитет; старшие отрывались вовсю – в пределах школьных правил, но слизеринцы на то и слизеринцы, чтобы топтаться по самолюбию без ущерба для факультетских баллов. Всё это Вилфорд изложил негромко, скороговоркой и полунамёками, постоянно оглядываясь и не назвав ни одной фамилии, с таким видом, будто Гарри его режет. Фигурально выражаясь, почти так оно и было: к своим долгам слизеринцы относились щепетильно и отдавали их до последнего цента. С каждой новой фразой тварь внутри Гарри всё больше душилась в кислоте: это длилось с середины января, и Том ничего не сказал. Мельком замеченные фразы, взгляды и жесты обрастали объяснениями. Даже те высокопарные перебивания: видимо, не адресно его унизить, а подставить фигуральный кулак к чужому носу количеством пользы для факультета. Круги по территории стали понятнее. Что делать – нет. Не легче ни капельки. Гад был действительно гордым до невозможности. Если его пинают в собственном террариуме так больно, что весенний ветер приятнее, то шансов на получение нормальных извинений у Гарри нет. Придурок тонул в эмоциональных течениях, как брошенный топор, и ещё не научился простейшим человеческим реакциям: в оптимистичном случае он посчитал, что извинился и извинения не приняли, в худшем – дуется в ответ. Или слишком занят планом, как унизить соперников и не попасть под гнев их семей. Вздохнув, оправив рукава новой мантии и потерев наскоро приляпанную гриффиндорскую нашивку, Гарри проклял свою добродетель и умение видеть хорошее даже в отъявленных мерзавцах. «Мерзавец» значилось у Риддла в имени вместо «Марволо», он уверен, что просто буквы перепутали. К сожалению, хорошие качества у Риддла тоже были, пусть и замаскированные под шипами защитных реакций. Поэтому тринадцатого – символично вышло – апреля Гарри тащился по дорожке, вихлявшей вдоль озера, оскальзываясь: на тропинке смешались мокрые грязь и глина, а несмело пробивавшуюся траву уже затоптали. Со стороны воды ветер доносил запах природной свежести так убедительно, что пришлось поднять воротник, но даже на деревьях ещё не появились листья, и те стояли голыми остовами – до приемлемой для прогулок части весны было ещё далеко, вся зелень в теплицах и вечном розарии. Ещё и пасхальные каникулы в этом году пришлись большей частью на выходные, продлив учебные страдания. Гарри чувствовал, что постепенно превращается в ноющего зануду и человека, который портит настроение всему коллективу, но ничего не мог с собой поделать. Вернее, мог, поэтому сейчас и тащился по грязи. Гордость за силу воли развевала мантию примерно так же, как и ветер, делая из неё геройский плащ. Том нашёлся в ожидаемом месте: забился под ветви ивы так, что едва получалось разглядеть со стороны. С тем, что ива ещё стояла хаосом голых ветвей, это было весомым достижением. Несмотря на едва заметное мерцание согревающих чар – очень неплохое исполнение для третьекурсника, – Том закутался в мантию с капюшоном и строчил что-то в своей тетради для великих замыслов, на которую даже смотреть запрещалось, не то что интересоваться содержимым. Самого Гарри он, вопреки обычной бдительности, даже не заметил. Отложил перо на длинный корень, на котором сидел сам, потёр бледные руки. Холоднокровная рептилия, с внезапным приступом нежности заметил Гарри. Нежность стоило срочно убрать: он должен быть равнодушным и высокомерным, чтобы ни у кого не возникло впечатления, что он здесь в ком-то нуждается. Не нуждается. Просто исполняет свой долг по помощи идиотам и делает одолжение. Он же, в конце концов, тоже будущий префект. — Мне помочь тебе закопать трупы? У Боунса есть коллекция способов, знаешь ли. Том почти подпрыгнул. По крайней мере, дёрнулся. Неторопливо повернул голову, выторговывав себе время на «вернуть лицо». Но всё равно то, что смотрело на Гарри из-под капюшона, обычным лицом Риддла не являлось. Это серое нечто с синяками под глазами не особо походило на его бывшего (но не совсем) друга (тоже спорный факт). Пальцы Тома ещё раз дёрнулись, как будто он мог просто взять и убежать. Глупость варианта с «убежать» понимал даже сам Том, поэтому молчал долгих секунд пять, рассматривая лицо Гарри и выводя известные только ему оценки. Гарри не постеснялся уставиться в ответ. Может, перед всеми остальными студентами Том и оставался чуть потрёпанным, но неприступным совершенством, но Гарри знаком с ним слишком хорошо и все признаки «влип в говно» видел. — У меня тоже, — наконец разомкнул губы Том. Голос у него хрипел: если бы они оба не знали, что Том никогда не плакал, Гарри бы даже начал подозревать. Скорее, нечего сидеть без шарфа почти на голой земле. Никакие чары не спасут. Гарри знал, что надо действовать аккуратно и издалека, подходя кругами к личному пространству и говоря осмотрительно, как будто он первый раз шагает на коврик из гвоздей. Поэтому закатил глаза, фыркнул и плюхнулся на тот же корень, вытянув ноги почти поверх чужих. В лицо словно подуло тёплым воздухом: Риддл на мелочи не разменивался и кинул заклинание полусферой. Измотается за полчаса, идиот, не с такой температурой воздуха так выпендриваться. Впрочем, раз тёр руки, то замёрз. Поэтому Гарри раскрутил с шеи шарф, смерил Тома строгим взглядом – вдруг у него там палочка под рукой и снова желе вместо мозгов – и накинул петлю на шею соседа. Соблазн затянуть был высоким, но Том и так оцепенел от неожиданности, не стоило провоцировать. Гарри сделал ещё один оборот концом шарфа, убрал руки, пока не откусили с локтем – плохая, очень плохая мысль для примирения, не надо думать про руки, – и даже улыбнулся. На всякий случай. — Если ты скончаешься от пневмонии, мне придётся танцевать на некрологах твоих врагов одному. Звучит как полный отстой. — Волшебники не умирают от пневмонии, — всё ещё осторожно ответил Том. Право, ещё немного, и Гарри начнёт подозревать в нём муки совести. — От извинений тоже, — не сдержался Гарри. — Но ты можешь стать первым. Доставшийся злобный взгляд был бальзамом на очерствевшее сердце. — Не планирую. — Прекрасно, потому что я уже понял, что ты очень сожалеешь, бесконечно раскаиваешься и прекратишь пугать мою будущую девушку взглядами через весь холл. — То есть я был прав насчёт таскания сумочек, — вскинул бровь Том. — Мэри, — односложно парировал Гарри. — Политическое вложение. На это можно было остроумно ответить, но это завершилось бы дракой, а валяться на влажной земле Гарри не желал. — Не будь чурбаном, порадуй девочку, — вместо этого закатил глаза он и сменил тему, пока Том не поймёт, что он только что согласился со своим гипотетическим раскаянием. Кажется, раздача однотипных советов по отношениям становилась его новой фишкой: Прюэтт, Фоссет, Риддл. — Так тебе помочь с трупами? — Просто нужно найти… наследие. Они отстанут со своей глупой местью, — чересчур оптимистично проговорил Том. Провёл рукой по лицу. Стоило достать планы Боунса и перетравить всех старшекурсников Слизерина: они умудрились сделать из привычного Риддла уставшего инфернала. С этим не справился даже Фишер, а он старался. — И ты не будешь мстить им в ответ?.. Ухмылка Тома стала убедительным ответом. Конечно, будет. Со всей мощью признанного наследника Слизерина. Видимо, все планы, которые он мог провернуть без этого, были недостаточно злобно-пафосными. — В любом случае, можно нагадить им в жизнь уже сейчас, — продолжил Гарри. Он планирует месть старшекурсникам, с ума сойти. Что ни сделаешь ради своего душевного равновесия, требовавшего нормальной учёбы, квиддичных побед и вменяемого Тома, который брызжет сарказмом не больше привычных норм. Том наклонил голову. Как змея перед броском, решил Гарри, не видевший за всю жизнь ни одной бросающейся змеи. Гарри повторно улыбнулся, глядя на это недоразумение в гриффиндорском шарфе. Кажется, они снова друзья. А друзьям надо помогать, так ведь?***
В витраж жизни вставили всего одну выпавшую стекляшку, а наладилось почти всё. Душевные сквозняки наконец бушевали снаружи. Свет снова преломлялся нужным образом. Они как будто не ссорились, хотя слова Тома про «хватит лезть в мою жизнь» продолжали висеть острой ледышкой где-то у сердца. Гарри пытался переорать будильник Игнатиуса по утрам, бодро выполнял трёхминутный норматив «помойся до окончания горячей воды», орудуя зубной щёткой, здоровался с одногруппниками, спускался на завтрак; притягивал к себе какао, передавал девчонкам пирожные; бегал на пары – пасхальные каникулы были не только холодными, но и короткими – и чередовал квиддичные тренировки с сидением в библиотеке. Ничего толком не изменилось, но даже щебетание вездесущих парочек, воспрявших вместе с весной, не раздражало. Себя с Нэнси он парочкой не считал – и убедился, что Мерсер думает то же самое. Приходилось терпеть загадочные взгляды и улыбаться на неуместные шутки, но это мелочи по сравнению с дружбой с понимающей девчонкой. Мистер «я-прекрасно-справляюсь-без-тебя» за почти два месяца взаимного игнорирования успел обшарить всего три этажа – да, огромных, с закоулками и чужими алкогольными тайниками, но оставалось ещё четыре. Возобновляя поиски, они негласно решили ничего о «замедляющем инциденте» начальству не говорить. Мало ли что там могло притормозить исследования. Замок огромный. Настолько огромный, что Гарри завёл привычку бросать это mysterium quaerere просто так, по пути на завтрак, в ответвлениях коридоров и классах, по которым шлялся с друзьями. И их поддержал, и область поисков расширил. Прюэтт всё ещё баловался артефакторикой, и безобидное хобби вышло на неприятный уровень шурупов, валяющихся по полу их спальни. Клепал поделки он в специально отведённых аудиториях, спевшись с командой Руквуда и парнем, у которого тётка сводной сестры состояла в гильдии – не шибко близкий контакт, но в магическом мире этого иногда было достаточно для рекомендации. Итого взрывы наконец совершались в других частях замка, но шурупы Игнатиус преданно таскал в постель и оставлял где попало. Боунс ожидаемо записался в дискуссионный клуб. Интереснее там не стало, но к концу года появлялось совсем мало зрителей – во имя поддержки любимого друга и ради разных видов печенья Гарри иногда забегал на чай, заодно и оборотов речи нахватался. Уизли маньячно преследовал игроков Рейвенкло, как будто они обсуждают свою тактику в школьных коридорах. Септимус был самым полезным спутником из всех: разработав план, исполнял его с дотошностью кабана, вынюхивающего грибы в лесу. Как этот сгусток энергии умудрялся красться по коридорам якобы прогулочным шагом и замирать, полностью имитируя бездыханную статую, Гарри не понимал, зато узнал несколько новых проходов. И заработал много поводов посмеяться с Линдой – конечно, рейвенкловцы всё заметили, сопоставили и почти разработали план по дезинформированию. Но это оттянуло бы внимание от подготовки к экзаменам, а квиддич никогда не стоял на первом месте – в отличие от Флимонта, рейвенкловский капитан Лафингтон проводил в библиотеке больше времени, чем на поле. Казалось бы, стереотипный зубрила, но ещё Лафингтон умудрялся тренировать команду по графику, гулять по коридорам с сопровождением из поклонниц, помогать Флитвику с клубом чар, в который Гарри тоже регулярно забегал, и красиво улыбаться даже в девять вечера – встретились на сдаче книг в библиотеке. Матч планировался ровно за неделю до годовых экзаменов, и Гарри уже чувствовал головную боль от маневрирования между тренировками и учебниками. Особенно анатомическим – результат зачёта ни на что не влиял и даже в табель не шёл, но весь миллиард костей человеческого организма зачем-то надо было различать и называть на латыни. Линда тогда рухнула головой на парту, не забыв убедиться, что передо лбом пушистый мягкий пенал. Олдридж, милая девочка, обещала отыграться за все гриффиндорские победы. Гарри ехидно улыбался: на его счету не значилось ни одной игры без пойманного снитча, а у Прюэтта с Уизли подходила к концу разработка очередного дурацкого плана. План гласил что-то вроде «сопровождать бестолкового Поттера весь май, вдруг драгоценного ловца снова поранят». Это мешало намерению Гарри хорошенько обползать самые заброшенные места Хогвартса, но он пока молчал: ближе ко времени что-нибудь придумает. Он готовился к экзаменам начиная с сентября, а они нет. Должно же у людей сработать самосохранение. Или внешние факторы: старосты наконец заглянули в отчёты по успеваемости, которые должны были написать ещё в прошлом семестре, и ничем хорошим их задумчивые лица обернуться не могли. Последние рыхлые шапки снега впитались в грязь, всё это разбавилось пятнами молодой травы и почками, набухшими на ветвях замковой ивы. Та возвышалась над озером, древняя и раскидистая, трепетала от малейшего ветра, в том же темпе по воде бежала мелкая рябь. Даже Запретный лес не выглядел одушевлённой массой тьмы: там по-прежнему была и тягучая сырая влажность, и тени, и дребезжащая тишина предвкушения опасности, но на полянках у тропы пестрели мелкие ранние цветы. Гарри даже обрадовался, сопровождая профессора Кеттлберна на ближайшую опушку: ему доверили левитировать мясо для гиппогрифов – их табун украшал Хогвартс и служил материалом их следующего занятия. Пернатые красавцы с широкой грудью внушали трепет, их левада из тоненьких брёвен – опасение, и Гарри повёл палочкой, левитируя мясо в кормушку на пределах своих возможностей по расстоянию. Крап, махая двумя хвостами со скоростью пропеллера, безмятежно носился между лап и копыт. Если надеть на него Шляпу, грубый кожаный ошейник точно окрасится красным. На карабине звенел мелкий колокольчик, и гиппогрифы, недовольно косясь на нарушителя, отходили в стороны. Mysterium quaerere, тихо шепнул Гарри на всякий случай. Показалось, что на краю зрения мелькнул свет, но после разворота он увидел только лес: деревья, мох и очередную полянку с дробным голубым ковром из пролесок, как будто яркое весеннее небо отражалось, раздробившись на пятна из-за древесных крон. Никаких тайных проходов, но место всё-таки запомнил. — Это невыносимо, — буркнул Гарри в другой день, выныривая из узкого лаза, полного паутины и пылищи. И проходом не назовёшь, и открывался он по определённым дням – буквально вчера его здесь не было. Том поднял взгляд от учебника по нумерологии, весь такой причёсанный и без паучьего гнездовья на кудрях. Коридоры замка толком не прогрелись, но шарфом он снова пренебрёг: кажется, предмет одежды позорно утопили в туалете или осквернили похожим способом, потому что обычно Том ходил с шарфом до носа почти до мая. Впрочем, если хотел, трансфигурировал бы. Магической мощью, в отличие от эмоционального интеллекта, природа Риддла не обидела. — Ты уже говорил. Полчаса назад. И неделю назад. — Но это совсем невыносимо! И без тебя скучно. Том уже открыл рот для наверняка ехидной реплики, но Гарри невежливо продолжил: — Да-да, я помню, сам предложил. Но это потому, что они реально бегают за мной, как будто я сломаю ногу на лестнице, как только они отвернутся. У Тома хватило мозга выглядеть слегка смущённым. Гарри был уверен, что он всё-таки раскаивается. — Зато мы узнали много сокращённых путей. Станем старостами и будем лучшими за историю. Первокурсники больше не будут плакать до ноября. — Нарисую карту и буду им раздавать. — Такое оружие – и в чужие руки? — вскинул брови Том. — Эти руки не будут потом вытирать сопли о мою мантию. Представь, толпа первокурсников и все плачут в тебя. У-у-у-у! — изобразил полтергейста Гарри, поднимая испачканные ладони. Полтергейсты в волшебном мире так себя не вели, но пыльные руки возле чистой мантии Тома служили достаточной угрозой, чтобы он недовольно отодвинулся. По коридору застучали чужие ботинки, и Риддл резко принял деловитый вид, приподняв подбородок и постукивая пальцем по книге. — ...и шестёрка в контексте уроков прошлой жизни указывает на принятие себя, со всеми недостатками и преимуществами, дабы добиться счастья в жизни нынешней… — Том! — отточенно улыбнулся Абраксас, наконец научившийся собирать свои растущие волосы в хвост. Так его переставали путать со спины с младшей Блэк: та предпочитала вычурные банты из лент. Подходя, Малфой с демонстративным удивлением посмотрел на Гарри. Ну да, его достали из самой пыльной кладовки замка и ещё не почистили, ну и что. Гарри снял маску почтительного слушателя великих знаний, фыркнул и отряхнулся – нормальные очищающие чары они ещё не проходили, а тем, что знал, можно было угробить ещё одну мантию. Оба слизеринца отпрыгнули от облака пыли и одинаково сморщили носы. — И тебе привет, Поттер, — процедил Абраксас, каждой буквой подчёркивая, что его комплект одежд имел дорогущую функцию самоочищения. — Том, тебя Слизнорт звал. Том любопытно наклонил голову, но не выглядел так, будто перебирал все последние прегрешения. — Хорошо, — мягко ответил он. — Пошли. Не облажайся на паре, Поттер. — Только после тебя, — зубасто улыбнулся Гарри, который прекрасно знал числа прошлых жизней и безо всяких учебных импровизаций. Ну, может, немного путал девятку и тройку. Что не найденное самовыражение, что нездоровая привязанность: ну тот же фестрал, только с другого бока.***
— После тебя, — махнул рукой Адам Фоссет в очереди на «погладить гиппогрифа». Несмелой, постоянно отползающей назад очереди. Если бы необходимость коснуться копытной твари не входила в итоговую оценку, они все стояли бы ещё на тридцать футов дальше. Профессор обещал, что выдернул из табуна самых мирных и покладистых, но Гарри слабо представлял, как с таким клювом можно быть покладистым. Немного утешало, что утром их точно кормили – вчера провинившийся Джойс на отработке кромсал замороженные туши и явился в башню воняющий, как мясник после смены. Человеческое мясо явно не такое вкусное, как оленье, и вообще он костлявый, уж полуразумные-то магические звери должны это понимать. И мимо Тома утром проходил: запах этой смертельно опасной магической твари должен был остаться на мантии. Кеттлберн стоял в паре шагов от гиппогрифов с палочкой в руках и следил, чтобы никто не дёргался в радиусе когтей. Гриффиндорцы и хаффлпаффцы – на травмоопасных занятиях факультеты разносили по два, чтобы преподаватель точно уследил за всеми ссорами, – палочки держали в чехлах и дышали через раз: мало ли что засчитают за дёрганье. Лес нависал со всех сторон, шелестел свежей листвой, манил солнцем на стволах деревьев. Гарри не обманывался весенней сменой маскировки. Такие древние, видевшие много поколений места, по которым бегали магические твари ещё до его рождения, служили идеальной рыбой-фонарщиком в океане магии: зайдёшь из любопытства и потом хоронить нечего. Закружит, увлечёт и не отпустит, и даже без нападения зверей – о физическом конце почти реликтового леса знал разве что Отдел тайн да врачи в Мунго, которые слушали бред людей, вывалившихся на опушку через тридцать лет после того, как зашли. Первые мили считались безобидными, но для взрослых магов. А лес звал, и зов этот отвлекал от жизненно важных вещей вроде «рядом с тобой левада гиппогрифов». Гарри посмотрел на Фоссета, взглядом выражая, где он видел такую вежливость. Он не виноват, что Олдридж наигралась за месяц и сейчас ходила с Бёрком – тот относился к символическим детским «отношениям» легко и не забывал подкалывать всех окрестных девчонок. Точно не разводил бы драму со всплёскиванием руками на весь учебный класс, как опрометчиво решил поступить Фоссет, похоронив и возможность нормально общаться с Линдой, и свою репутацию у всех девчонок: так как на знахарстве сидели дамы со всех факультетов, ещё до вечера даже неясыти в совятне были в курсе, что Адам Фоссет – крикливый мудак. Хаффлпаффец ещё и продолжал буравить взглядом их парту, как будто Гарри имел какое-то отношение к их личным драмам. Решила Линда, облажался Адам, нынешний вроде-как-парень – Герберт, а шишки и гиппогрифы раньше времени угадайте кому. Гарри вздохнул и скользящим шагом направился к ближайшему гиппогрифу, рыжему с мелкими яблоками на крупе, расслабив плечи, чуть сгорбившись и глядя куда-то в область передних ног. Все магические твари, от птицелошадей до гриндевальдовского аманта, успокаивались примерно одинаковыми знаками подчинения. Поклонившись по всем правилам, вбитым жалящими герра Фишера, он увидел, как ноги перед ним двигаются и приминают молодую траву: гиппогриф сделал ответный полупоклон. Зверь носил дурацкое имя – Карамель, кому вообще в голову могло прийти назвать плотоядную тварь мужского пола Карамелью, – поэтому вариант «ласково назвать по кличке» отсекался. Гарри бы заржал на всю леваду так, что кентавры прибежали бы проверять сородича. — Привет, — нейтрально озвучил он. — Ты красивый. Можно я тебя поглажу? Гиппогриф воззрился своими глазами приятного медового цвета. Зрачки в них были страшные, птичьи. Гарри даже чаек из-за этого недолюбливал, ещё и моргали птицы раз в столетие, пугая пристальным взглядом в никуда. Почти двухметровый, если считать высоту ушного оперения, Карамель кивнул, и Гарри осторожно протянул руку. Он знал, что лошадей стоило похлопывать по шее, и понятия не имел, какие прикосновения нравятся птицам, так что пошёл на компромисс и провёл ладонью по шейным перьям. Те промялись неожиданно легко, как будто запустил руки в пуховый матрас. Специфического конюшенного запаха тоже не было – из угла левады доносились ноты соломы, на которой гиппогрифы спали, неприятные старые отголоски окровавленного мяса, всё это перекрывала свежая трава и влажный ветер с озера, трепавший полы мантий. Сам зверь как будто не пах ничем, но нюхать рядом с таким громадным клювом Гарри тем более не осмелился. Повторил поклон на прощание, склонившись ещё глубже, попятился спиной вперёд. Доверие доверием, а одна магическая тварь его на ровном месте уже цапнула, у этой ещё и когти острее. — Прекрасно! — негромко прокомментировал Кеттлберн, делая отметку в своём листе. — Следующий. Барбара Боукер ткнула Фоссета в спину, плюнув на факультетскую солидарность в пользу девичьей. Гарри не удержался и похлопал его по плечу, проходя мимо – исключительно с дружески-поддерживающими целями. Не пристало боевым барсукам птичек бояться.***
— И он тако-о-ой крутой! — расписывал раскрасневшийся Боунс со всей громкостью, которую позволяла библиотека. Гарри хмыкнул и пополнил мысленное досье. К пункту «прекрасно планирует убийства» добавилось «убийственных зверей тоже почитает». — Ага, — подтвердил Прюэтт. Они гладили второго гиппогрифа, пегую самку с более цивильным именем Аркадия. — Карамелька лучше, — возразил Уизли. Видимо, из принципа: выданные школьникам гиппогрифы отличались разве что мастью да полом, робкие поклоны и опасливые почёсывания они принимали одинаково – с видом утомлённой толерантности к личинкам магического рода. К сожалению, Фоссета никто не цапнул. К счастью, всех остальных студентов тоже, даже когда Такер поклонился, как будто ему спину заклинило – неглубоко и резко. В середине мая сидеть в библиотеке уже не хотелось. Даже на такой высоте было слышно, как орут разнокалиберные птицы. В своей поздневесенней страсти они не прекращали трели даже ночью, добавляя романтику даже к зануднейшей лекции по истории магии. Приоткрытые окна запускали птичье радио, а створки распахивали постоянно: достало с октября по май дышать мелом да – особенно после травологии в душных теплицах – носками сокурсников. И погода наконец смилостивилась. Земля уже прогрелась, а полчища насекомых ещё не очнулись, только редкие мухи врезались в стены и студентов; падали, сонно жужжали и замирали на земле – то ли умерли, то ли решили, что пробуждение было преждевременным. При первой же возможности студенческая масса вытекала из аудиторий хотя бы в открытые проходы с арками, если хватало времени – во внутренний двор. Все прогулянные пары, не говоря уже об официальных окнах в расписании, проводили на территории. Трансфигурированные старшекурсниками пледы считались самым ходовым товаром в гостиной, а лучшие места у озера занимались чуть ли не до завтрака. С него уходили со свёртками: булочки, пирожные, термосы с соком, перелитым из бесконечных кувшинов. В коридорах после обеда оставались только те несчастные, кто набрал гору факультативов и теперь пытался выжить, нервные старшекурсники – пятые и седьмые курсы ходили в такой истерике, что остальные убирались к стенам коридоров самостоятельно, пока не прокляли, – и те, кому нужны были книги, запрещённые к выносу из библиотеки. Так Гарри обзавёлся талмудом разъяснений англосаксонского футорка, который мало что отличался от обычного футарка – он до сих пор с неловкостью вспоминал, как на первой же паре спросил, точно ли это не ошибка на доске, – так ещё и был великой библиотечной ценностью. Друзья не могли бросить в беде и оставить на потенциальное растерзание рейвенкловской команды, поэтому сидели с ним и вовсю мешали, обсуждая, как круто они трогали существ третьего класса опасности. Это было официальное объяснение для всех, конечно. Футорк повторить стоило, но с рунами Гарри разбирался в процессе учёбы, – не та вещь, которую можно взять и выучить за две недели до экзаменов. Истинной причиной возбуждения гриффиндорцев было приключение, а кто откажется побыть верным соратником в смертельно опасной авантюре? Точно не наследники духа Годрика. Может, идея и не считалась смертельной в обычном понимании, но она включала старшие курсы Слизерина и нарушение библиотечного покоя, так что приравнивалась к таковой. Септимус визжал от счастья. Якобы перечерчивая зигзаг руны солнца и размышляя, как замена одной закорючки может изменить всю систему и добавить пять вопросов к билетам, Гарри вскинул взгляд и осмотрел поле боя. Всё расположено согласно предварительным расчётам: старшекурсники Слизерина обосновались вокруг сдвинутых столиков, достаточно далеко от библиотекарши и в солнечном углу – гору пергамента на их столе перекрывали солнечные квадраты от окна. Те щурились, но пересаживаться никуда не планировали. Третий курс того же факультета был представлен Риддлом и Лестрейнджем, тоже изучавшими руны в углу. Руны – потому что Гарри всё-таки хотел иметь возможность переговорить, если что-то пойдёт не так. Впрочем, Лестрейндж про план ничего не знал и был взят для правдоподобного отрицания. Гриндевальд говорил правильные вещи: иногда лучше действительно пребывать в неведении. Они оба сидели максимально близко к библиотекарше, держа руки на открытой столешнице, а палочки – в чехлах на краю. Идиллия – и иллюзия – старательных студентов. У гриффиндорцев тоже выстроился ряд из чехлов на краю стола, но один из них валялся пустым: Гарри воспользовался широкими рукавами летней мантии и небрежно придерживал палочку рабочей рукой, молясь, чтобы та не укатилась куда-нибудь к плечу. Луч солнца сверкнул в стекле очков одного из слизеринцев и отразился ровно в глаз. Он поморгал и понял: пора. Дальше всё по элементарному – и поэтому рабочему – плану. Сжав кончик палочки пальцами, он вывел спираль с хвостиком, указывая на одну из чернильниц на собственном столике. В неё никто не опускал перо с самого начала их «учёбы», но вряд ли кто-то из окружающих был настолько наблюдательным, чтобы отметить это как необычный факт. Чары обмена – вещь великая, простая в исполнении и очень незаметная, а большинство студенческих чернильниц приезжали из одного и того же магазина. Эта, правда, держалась на соплях: хоть гной бубонтюбера и сильно разбавили обычными чернилами, он всё-таки едкий. Том, разъяснявший Лестрейнджу особенности рунного перевода, едва заметно усмехнулся. Гарри разжал пальцы, позволяя палочке свалиться в рукав, и снова взял перо. Раз. Два. Три. Пять. Шестьдесят. Через минуту ровно – ура Боунсу, расчёты идеальны – дно чернильницы окончательно расплавилось, и в качестве бонуса от жизни в неё ткнул пером Патрик Пиритс. Пиритса не было в списке тех, кто травил Тома, зато он отменно бесил Гарри. Слишком много брезгливости для человека, который вечно заляпан чернилами, включая кончик носа и тонкие волосы мышиного цвета. Пиритс завизжал, как противная девчонка, как только по своей глупой привычке отёр кончик пера пальцами. Чернильница опрокинулась. Тёмная жидкость разлилась по конспектам, подготовленным шпаргалкам и ладоням тех, кто не успел отдёрнуть руки. Гарри старательно принял встревоженный вид, подняв голову, но сам наслаждался: да, идиоты, ещё потыкайте друг друга руками. Процент гноя рассчитали так, чтобы никого сильно не травмировать, – всё-таки мелкая стычка между студентами и сильные ожоги за пару недель до ТРИТОНов считались разными вещами, достойными раздельных видов наказания, – но обеспечить неприятным дополнением к чудесному майскому дню. — Риддл!! — завопил на всю библиотеку Яксли, скривив и так не очень породное лицо. Тут обернулись уже даже те, кто тихо сидел в дальних углах и спал на учебниках. Библиотекарша встала, подбоченившись, и извлекла палочку. Чернила с едва слышным шипением продолжали разъедать стол и бумаги на нём. — Да? — равнодушно ответил Том, даже не пытаясь изобразить недоумение. — ТЫ! Мадам Беннет, это он! Он… — Это какое-то недоразумение, мадам Беннет, — мягким тоном, предназначенным для уламывания приютских поварих на ещё одну порцию, повернулся к библиотекарше Том. — Что бы они там ни делали… со своими вещами, моя палочка в чехле. И я сидел возле вас. — Том объяснял мне руны! — встрял искренне удивлённый Дариан. Яксли обвёл взглядом библиотеку, вскочив со стула. Его глаза почти налились кровью: поверх и так полопавшихся от нагрузки капилляров светилась ярость. Видимо, конспекты были выстраданы множеством усилий и часов. Гарри почти стало жалко… из-за того, что чернила не попали ещё и на сумку. Том из-за этих мудаков месяцами с ним не разговаривал, это достойно поступка уровня «натравить гиппогрифа», а не мелкой пакости. — Это Риддл! Или гриффиндорцы! Он… Он сговорился с Гриффиндором! Тут на него посмотрели, как на идиота, даже свои. — Никто не касался ваших вещей, мистер Яксли, — раздражённо сообщила библиотекарша. Незнакомый старшекурсник наконец догадался махнуть палочкой, убирая чернила с разъеденных пергаментов. Вместе с этим он, умница, убрал и последнюю улику их маленькой авантюры. Гарри пнул под столом и Прюэтта, и Уизли, чтобы не вздумали тут счастливо заулыбаться. Те посмотрели, как на идиота – мол, как будто первый раз, да мы сама серьёзность. Боунс строчил в очередной тетрадке, явно выписывая способ убийства методом подмены чернильницы в деталях, с учётом приобретённых подробностей и того, что люди могут вытирать перья руками вместо постукивания по чернильнице. Мадам Беннет развернулась к их столу, и Гарри собрал все свои актёрские способности, ощущая, как палочка неприятно покалывает локоть. — Мистер Поттер, — видимо, из всех она знала по фамилии только его. Или он где-то спалился. Или просто увереннее всех сидит, переиграв с невинностью. — Вы что-нибудь видели? — Нет, мэм. Просто Пиритс начал верещать. Пиритс посмотрел на него с обещанием мучительной смерти. Гарри показал ему язык: пусть попробует, неудачник заляпанный. Между слизеринцем и надеждой на кубок Хогвартса станет вся квиддичная команда, а Минерва была хороша в унизительной трансфигурации – останется ночным горшком. Дамским. Средневековым, который под платье для быстрого справления нужды засовывали. Язык не служил добровольным признанием, поэтому мадам Беннет нависла над столом старшекурсников и принялась резко выговаривать, кто именно здесь тупой идиот, недостойный доживания до ТРИТОНов, что она сделает за такой позор в её обители и сколько лет они должны были бы отрабатывать, если бы не тот удручающий факт, что они выпускаются из школы. Выпускались не все, так что обещание кар небесных было усладой для его ушей (ура, Пиритсу будет некогда планировать месть), друзей (удачно провёрнутая авантюра!) и Тома. Тот светился бы от счастья, если бы это не подставляло всех так очевидно, и поглядывал на руки обидчиков с едва проблёскивающей эйфорией. Лестрейндж всё ещё ничего не понимал, но, судя по взгляду на Риддла, существовать в неведении ему оставалось недолго. Жаль, что кары небесные долго не продлятся: все отработки аннулировались с окончанием летнего семестра, иначе бы особо одарённые удобряли теплицы до седьмого курса, натворив что-нибудь крупное на первом. Ради настолько блестящего плана пришлось сдать, что Гарри с Томом разговаривали в пределах Хогвартса не только по учебным вопросам – иначе «давайте насолим старшекурсникам Слизерина из любви к искусству, а главный слизеринский мудак нам поможет» не сработало бы. Риддла и мудаком-то не считали – слишком тщательно тот прятал свои антисоциальные наклонности и книги по попыткам демонических призывов. Пришлось излагать краткую, отшлифованную со всех сторон, грубо перекрашенную в светлые тона версию, где они начали ближе общаться из-за совместных опекунов. Но это и так становилось понятно всем, кто имел глаза, долго дружил с Гарри или ходил за Томом. Мерлин, Абраксас стал ревниво посматривать в сторону гриффиндорского стола за завтраком. Сам ты детёныш осла, думал Гарри в такие моменты – с кем бы Риддл там по коридорам ни ходил, два с половиной летних месяца жить с Томом предстояло ему, и не в какой-то общей спальне на пять человек.