but be the serpent under't

      Школьная медсестра, неопределённого возраста Розамонд Дженнингс, которую Гарри никогда не видел без старомодного чепца, так спокойно к ране не отнеслась.       Впрочем, к моменту, когда Гарри дошёл до медицинского крыла, пытаясь вытирать капли крови на полу ботинком и только размазывая их, у него уже кружилась голова. Коридоры замка, когда их не заполняет толпа бегающих студентов, очень длинные. Мир в таком состоянии воспринимался зыбкой сказкой, а что не радостной – так где радужные пони в шотландском фольклоре.       Немедленно отправили на ближайшую кровать, сказали задрать руку и отчитали за слабое натяжение повязки, уже вливая крововосстанавливающее. Раз ругали, значит, не умрёт, решил Гарри в своём альтернативном мире с плавающими пятнами и послушно глотнул мерзостную субстанцию. Лучше бы чистую кровь выпил. Риддловскую.       Когда после точного – Гарри заторможено залюбовался – взмаха палочкой с порезом ничего не случилось, Дженнингс нахмурилась.       — Кто это был, мистер Поттер?       Гарри, переворачивающий булыжники мыслей, оказался перед решением сильно раньше намеченного момента. Он подготовил к изложению только чистосердечное признание, что немного не уследил за заклинанием – а там какая разница, его личное, чужое или поделка неудачно детонировала.       Так что он собирался узнать, насколько всё плохо, потом подумать, стоит ли глупая – ну, вовсе не глупая, но стихийно возникшая и слишком эмоциональная, чтобы в чём-то разобраться, – ссора обрушения всех планов, потом ещё раз подумать и, наконец, решить. Должен же хоть кто-то из них быть умным. Этот придурок явно не способен.       Ладно, более весомый аргумент для того гнева, который кипел за пеленой безразличия от кровопотери: как он будет объясняться перед Гриндевальдом, если его второго протеже вышвырнут из Хогвартса?       Поэтому ответил он очень расплывчато:       — О… ничего страшного. Повздорили из-за девочки. Мы уже разобрались.       Это должно слегка успокоить подозрения: конечно, Гарри ни с кем в пределах Хогвартса никогда не дрался, но подростки, гормоны, четырнадцатое февраля и всё такое… выглядело достаточно логичной цепочкой. В идеале стоило сказать «помирились», но врать аж настолько бесцеремонно он ещё не умел: что-нибудь да выдаст с потрохами.       Тем не менее, мадам Дженнингс практически просвечивала его своими серыми глазами.       — Это не заклинание школьного курса, юноша. Я бы сказала, что вовсе не школьное заклинание. Вы бы ещё сказали, что порезались ножом.       Если бы из Гарри не вытекала кровь прямо сейчас, он бы возмутился на всё помещение.       — Это действительно студент! И из-за девочки!       — Тогда я, а также декан студента должны знать, кто использует такие заклинания в стенах школы.       Мало что Том законченный придурок, так он ещё и швырнул какое-то незаконное заклинание из своих загадочных тёмных гримуаров. Прекрасно. Дженнингс говорила логичные вещи, и в любом другом случае Гарри сам бы покивал дисциплинарному разбирательству с полным составом попечительского совета, но сейчас… это звучало плохо.       — Я действительно его разозлил, мэм, — пожал одним плечом Гарри, изображая разбитое сердце. Сильно много изображать не пришлось: его сердце было разбито, и в грудной клетке окопалась грусть. Близкими он мог назвать не так уж и много людей, и Том входи… входил в их число. — Но мы уже разобрались, честно.       Мадам Дженнингс посмотрела ему в глаза. Гарри воззрился в ответ со всей имевшейся уверенностью. Попытался сделать щенячьи глазки, но тут предплечье кольнуло болью, и он шумно втянул воздух.       — Раз вы так уверены, что вашему оппоненту не стоит просто назвать, что он сделал, будьте любезны потерпеть лечение неизвестного заклинания консервативными методами, — сообщила Дженнингс тоном, не предвещавшим ничего хорошего.       Гарри судорожно перетряхнул в голове содержание почти всего факультатива, но консервативные методы оказались не так уж страшны: как пояснила всё ещё сурово поджимающая губы медсестра, порез хоть и глубокий, но ничто критичное не задето. Кровь остановится от повязки, мышца повреждена, но с должным уходом восстановится за неделю-две, нужный комплект зелий у профессора Слизнорта закуплен с запасом. Конечно, это всё ещё больно, неприятно и вынуждает его пропустить праздничный ужин, если не завтрашний день занятий вместе с ним, но жить можно.       В рассказ вплеталось множество намёков, не соизволит ли мистер Поттер перестать покрывать своего соперника, но мистер Поттер не соизволил. Сам голову открутит, вписывать взрослых в личные разборки некрасиво. Ещё предстояло придумывать оправдание для друзей: те, услышав про «соперника», тут же полетят убивать Фоссета, который значился единственным пунктом в списке «с кем Гарри мог поцапаться из-за девчонки». Фоссет утром радостно скакал около Олдридж, распахивая перед ней двери, и такой мести ни за что всё-таки не заслужил.       А ещё Гарри утром пообещал встретиться за ужином и выслушать рассказ про Идеальное Свидание, так что Риддл не только в душу плюнул и день испортил, но и поставил его в неловкое положение перед настоящими друзьями.       Время до вечера тянулось чудовищно медленно. Аккурат к воображаемому пятичасовому чаю он получил нового соседа: хаффлпаффца с огромным носом и комично оттопыренными ушами. Нос и уши уменьшили одним взмахом палочки, но всё равно оставили посидеть, чтобы зрение приспособилось к отсутствию помех, и Гарри даже неторопливо поболтал про человеческую трансфигурацию.       Думалось с такой же скоростью, с которой тянулось время, и даже шевелить губами было лень. Потом ещё раз получил за то, что не выпил крововосстанавливающее зелье, и мыслительный процесс пошёл веселее: он прикладывал к Риддлу все способы убийства, которые запомнил из описаний Боунса и пыточной книги, и тихо улыбался, глядя в окно.       Там начался снегопад, и зимние сумерки наступили ещё раньше обычного; дрожащими пятнами зажглись свечи, потолок с его нервюрами превратился в тёмное пространство, и единственными звуками остались отдалённый вой наступающей метели да шуршание бумаг в кабинете мадам Дженнингс.       Со всей обстоятельностью мыслей, которые обычно появляются перед сном и обеспечивают весёлые полночи с «как я облажался пару лет назад, вот так надо было ответить», пришёл вопрос «кто из нас был мудаком». Вопрос оказался чертовски неприятным, потому что имел сразу много вариантов ответа, как в викторине, которую крутили по радио скучными приютскими вечерами.       С одной стороны, кое-кто мудаком родился. Гарри не помнил в деталях, но был уверен, что юный Риддл даже гадил в пелёнки с лицом высокомерной надменности. Затем кое-кто мудаком вырос, пару раз получил по лицу обстоятельствами, один раз трупом любимого чешуйчатого питомца, ещё десяток раз надавал обстоятельствам в ответ – слизеринцы считали, что нет защиты лучше превентивного тихого убийства, а Том был слизеринцем по крови и сознательному выбору – и где-то там случилось письмо из Хогвартса.       Вместе с письмом явился добрый профессор Дамблдор, объяснивший, что за любимые трюки Тома следует общественное порицание и волшебная тюрьма. Слова про порицание Том пропустил, а вот тюрьмы ему не нравились с раннего детства, нечего угрожать впечатлительным мальчикам пребыванием за решёткой. Профессор Дамблдор тоже не понравился, потому что не купился на премилые глаза и фальшивую улыбку. Своё выражение лица и манеры Том отточил куда позже, побыв игральным мячом тех слизеринцев, что не рассмотрели в мелком ужике смертельно ядовитого аспида.       С другой стороны, Гарри до сегодняшнего дня знал, что с его нервной системой всё в порядке. Моральный компас, может, и барахлил, но истинно гриффиндорские порывистость и манера искрить от любого раздражителя нивелировались спартанским воспитанием вкупе с необходимостью среди него, этого воспитания, как-то выживать. В месте, где шестилетки и здоровые парни работоспособного возраста завтракали в одной столовой, излишне чувствительные оказывались на нижних ступенях биологической цепочки.       Так что Гарри полагал себя если не безмятежным удавом, которому нипочём удары судьбы, то хотя бы тем попугаем, который сидит на вершине пальмы и выше всего этого. «Засунь хвост в пасть разъярённого крокодила» и «выбеси и так обиженного на мир Тома Риддла» в обычный список развлечений не входили, и до сегодняшнего дня он умудрялся как-то гасить порывы придушить эту заносчивую тварь. Даже ценил человека, который летом балансировал на заборе, чтобы сорвать ему яблоко, и помогал красть еду для подобранных котят. Любил в какой-то степени.       Внутри сцепились злость на подло поступившего Тома, обида, почти физически горчащая привкусом на языке, и невнятное раздражение на себя: то ли за то, что не ударил по надменному лицу, то ли из-за того, что не сдержался и ткнул в заведомо больное место. Все эти экзистенциальные страдания выворачивали нутро даже хуже, чем ноющая рука. Гарри не был бездушным чурбаном, но обычно не спускался в такие глубины эмоциональных разборов.       Действительно, что ли, переходный возраст? Тогда он собирался утопиться в озере превентивно.       А всё-таки этот мерзавец просто взял, развернулся и ушёл.       Идиллию самокопаний прервал сначала ужин на подносе – есть левой рукой чудовищно неудобно – а потом и скрип открывающихся дверей. Как и любой маг, мадам Дженнингс могла сделать вход бесшумным, но скрип служил компромиссом между колокольчиком, тревожащим больных, и всеми студентами, которые хотели добраться до аптечки без унизительных признаний. Свободный доступ выдавали только к отдельному шкафчику для девочек, но Гарри достаточно смущался на лекции по репродуктивной системе, чтобы никогда не думать про этот шкафчик.       Двери принесли гриффиндорскую тройку и скромно отошедшего в сторону Лестрейнджа. Гриффиндорцы были с ещё влажными после снегопада волосами, у Септимуса соус на щеке – наверняка неслись с пира. Дариан встревоженно посмотрел на Гарри и свернул в кабинет медсестры. Он сжимал в руке что-то блестящее, но рассмотреть не вышло – друзья плюхнулись на соседнюю кровать, тут же измяв покрывало.       — Итак, мы оставили тебя всего на день.       — Даже всего на обед, можно сказать.       — В самом безопасном месте магической Британии.       — А ты даже не предупреждаешь, что уже валяешься в медкрыле!       Кажется, он пропустил какой-то ритуал по ментальной связи, потому что выглядели все три человека одинаково недовольно и заканчивали предложения друг за другом.       — Как? — сделал возмущённое лицо Гарри. — Здесь нет сов для записок.       — Неважно, — махнул рукой Септимус. — Так во что ты вляпался, о наш друг, который не сможет выпить сливочного пива и пропустил муссовый десерт?       При мысли о муссовом десерте стало ещё обиднее. Кухня Хогвартса вне праздников разнообразием не отличалась, особенно в военное время – так как гору продуктов закупали у магглов, даже до волшебного замка докатилась морковь в каждом блюде и странные гастрономические решения вроде пудинга из солонины и овсянки.       — Ну, я поранился, — неубедительно сообщил Гарри.       Скептицизм на лицах друзей можно было отдавать в палату мер и весов.       — Ты поранился, — кивнул Прюэтт. — А кто держал палочку, которой ты поранился?       — Может, я поранился просто так.       — Поттер, — вкрадчиво сказал Септимус. — Мы живём с тобой третий год. Ты не умеешь врать.       Если бы, очень хотел сообщить Гарри, искренне гордящийся количеством удачного вранья на месяц учебного процесса. Но в конкретном случае Уизли был прав: он понятия не имел, что такого сказать, чтобы никого не подставить.       — Это не Фоссет, — первым делом поднял он здоровую руку, чтобы исключить очевидное.       — Конечно, — мило сказал Боунс. — Фоссет сидел за соседним со мной столиком. Это было провальное свидание, если хочешь знать, у Олдридж было тако-о-ое лицо.       — Я не имею отношения к Олдридж.       — Да-да, мы верим, — Септимус, подлая тварь. — И к Мерсер тоже.       — Совершенно никакого!       — Тихо, Гарри. Приёмные часы прошли, это Лестрейндж нас спасает.       — А он-то что?       — Чтоб мы знали. Из подземелий шёл, какое-то поручение от кого-то. Так вот, не увиливай, — придвинулся поближе Прюэтт. — Прежде чем спросишь, с Лукрецией всё прошло прекрасно.       Гарри возложил обе руки на одеяло, порадовавшись, что повязка не промокала и друзья не могли увидеть количество крови.       — Это была царапина. Просто дезинфекция, всё такое, — воспользовался он тем, что друзей на знахарстве не было, а значит, никто оспорить его медицинские знания не сможет, — и я обиделся, так что решил отдохнуть здесь.       Судя по прищуру Боунса, Гарри только что создал повод для очередного внеклассного исследования и конспиративных выкладок. Боясь того, до чего Эдгар может докопаться, Гарри мило улыбнулся и выложил джокер:       — И может же у меня быть личная жизнь?       — Личная жизнь, от которой ты с царапиной отдыхаешь от обид в больничном крыле? — ехидно возразил Прюэтт. Впрочем, в его голосе не было настойчивости: в совсем личные дела без причин старались не лезть. Всё равно в замке всё рано или поздно вскрывалось.       — Ага.       — Молодые люди, — раздалось от кабинета Дженнингс.       Ух, кажется, временная фора закончилась. Друзья сделали подходяще виноватые лица и обернулись с лучшим видом «навещаем умирающего», Дариан пожал плечами за спиной у медсестры – мол, задерживал, как мог.       — Будьте любезны навещать болеющих в часы приёма. Этот болеющий завтра поскачет на пары, вы не могли так соскучиться за день.       — Простите, мадам Дженнингс, — выдали они хором.       «Болеющий» успел осознать, что за хорошее поведение и правдивые ответы его оставляют полежать на ночь. Всё-таки у медиков имелись садистские замашки: отпускали из больничного крыла после завтрака, а завтрак, в отличие от Большого зала, был полон овсянки без добавок и чая без вариантов поменять на какао.       Впрочем, когда всех, включая Лестрейнджа, выпнули за пределы помещения, проявился истинный садизм. Оказалось, что Дариан вовремя – и вот совсем не подозрительно, как саркастично подумал бесконечно обиженный Гарри, – принёс улучшенную версию ранозаживляющей мази. Том не извинялся, но заглаживал свою вину странными способами.       Гарри тщательно принюхался к тому, что сейчас окажется на коже. Задраенный флакон приятно пах океаном и грозой, но, стоило его открыть, носа коснулась неподражаемая смесь ржавого железа и гниющих фруктов. Внешний вид был не лучше: склизкая, рвотного цвета масса, которую мадам Дженнингс безо всякого сочувствия распределила по краям пореза и шлёпнула другую повязку сверху.       Стремление Гарри быть добрым и всепрощающим подвергалось такому количеству испытаний. Даже если этот идиот добыл где-то мазь, за которой гонялись все квиддичные команды Хогвартса, мог бы и сам с ней прийти. Трус.

***

      Вышел из больничного крыла он не выспавшимся, с полужидкой овсянкой в желудке и бинтом на всё предплечье. Порез не расползся дальше дюйма, и даже кровь перестала течь достаточно быстро, к полуночи – не успел умереть от омерзительности крововосстанавливающих.       От взглядов, полных подозрений, и лекции по тому, как бинтованием фиксируют многострадальный сгибатель запястья и сухожилие, это всё равно не избавило. Но такого на знахарстве ещё не было, так что Гарри не расстроился.       Поднялся в башню, воспользовавшись временем до первого занятия – студенты ещё на завтраке, – распахнул шкаф. Уже вчерашнюю одежду проще выбросить: мантия без половины рукава, рубашка без шанса на стирку. Чтобы не пугать факультет одеждами в крови, пришлось ещё и комкать чистой стороной, утрамбовывая в мусорке для безнадёжно дырявых носков. Потом дюжину минут сооружал на себе новую одёжную конструкцию: рубашка с закатанным рукавом, чтобы бинт точно не съехал, летняя мантия, зимний плащ сверху. Смотрелось экстравагантно, можно даже сказать, уродливо; зато и тепло, и повязку можно поправлять.       Плюс зимняя мантия, выброшенная в корзину, значилась в списке в единственном экземпляре и в нём же была куплена. Теперь новую почтой заказывать – и надеяться, что хватит денег, потому что путешествие писем через ящик восемьдесят три занимало чуть ли не месяц. Том подставил со всех сторон, включая «рассказывать ли об этом в посланиях домой».       На первой же паре – лекции по заклинаниям обмена – он сделал всё, чтобы не выслушивать дурацкие вопросы: отгородился от мира стеной, Боунсом справа и Дамблдором перед собой. Когда в процессе осмотра аудитории наткнулся на перебинтованную руку Роули, идея практически зазвенела в голове: можно же было просто сказать, что решил провести эксперимент и всё пошло неудачно. Для медсестры всё равно недостаточно убедительно, зато для друзей сойдёт. Пытливые рейвенкловцы – и не только – регулярно появлялись на занятиях со странными травмами, про которые никто не спрашивал. А теперь друзья будут думать про его загадочную личную жизнь и подкалывать при любом удобном случае. Ну жёваная мандрагора.       Мандрагоры в этом дне тоже были. То есть в теплицах, где их ждала сдвоенная пара пересадки прыгучих луковиц. Гарри слышал, что полуразумные фиолетовые мешки хотели сдвинуть дальше по программе, предоставив четверокурсникам, но пока такая радость не свершилась, а их ждал поднос на каждого и чудесная компания слизеринцев.       Прямо слизеринцев третьего курса с Риддлом, конечно, ведь когда это его жизнь была лёгкой и приятной.       Поэтому в теплицы Гарри зашёл почти последним, воспользовавшись факультетской сплочённостью и почти спрятавшись за Белби. Светлая шапка волос по плану отвлекала внимание. Быстро направился к гриффиндорской половине, не отрывая глаз от растений и продемонстрировав актёрское мастерство: мол, не выспался человек, просто недоволен жизнью, конкретные слизеринцы здесь ни при чём. Остановился рядом с друзьями, наконец поднял взгляд и почти взвыл. Предатели не нашли варианта лучше, чем обустроиться возле слизеринской компании.       Впервые в жизни Гарри надеялся, что это для того, чтобы творить диверсии и подбрасывать особо брыкающиеся луковицы. Но логика подсказывала, что Игнатиус спасал маникюр наречённой: очень уж уютно они устроились у одного подноса.       Оставалось встать в пару к помахавшей Мерсер, скинуть плащ с мантией – в третьей теплице почти всегда жарко и немного душно, влажный воздух уже к середине пары оседал потом на лице – и смириться с тем фактом, что Том-придурок-Риддл стоит буквально через десять футов, излагая что-то скучающему Абраксасу. Буфер из Прюэтта с Блэк и Лестрейнджа с Мальсибером ни капельки не утешал.       К тому же Том кинул якобы незаметный нечитаемый взгляд в его сторону, как только все выслушали вводные слова профессора и перешли к выковыриванию луковиц. На отвороте распахнутой мантии, рядом со слизеринской нашивкой, была приколота знакомая брошь-змея.       Интересно, это завуалированный метод извинения для социально неловких? Вроде «знаешь, я тут бросаюсь в тебя режущими на досуге, но не забыл надеть твой подарок»?       Или, что более вероятно, «я навешал всевозможные защитные чары от того, что ты можешь кинуть мне в спину, именно на твой подарок, чтобы унизить тебя дважды».       Изготовлением защитных побрякушек баловались многие: ради такого даже не требовался дополнительный курс артефакторики, знания передавались из рук в руки. Основным препятствием между студентом и его поделкой стояла концентрация и умение тонко направить свою силу, и по обоим пунктам у Тома всё прекрасно. Все чары Гарри позволяли накидывать ещё заклинаний поверх: он знал экспериментаторский характер придурка.       Не из сентиментальной ценности же он змею таскает, в самом деле.       — Ой, Гарри, а что у тебя с рукой? — не выдержала Нэнси, как только Гарри примерился, как бы это вытянуть луковицу за верхушку только левой.       — Порезался, — нейтрально ответил он, понимая, что держать поднос правой не выйдет. Та всё ещё болела: такой мелкий порез, а ныл почти до плеча.       — О-ой, сочувствую, — протянула Нэнси. — Давай я буду доставать, а ты садить?       — Да, если можно, — улыбнулся Гарри, осмотрев фронт работ.       Два десятка горшков казались привлекательнее выколупывания из земли: знай закидывай за ростки, прижимай ладонью да присыпай грунтом. Будь эти луковицы умными, они бы и сами перепрыгивали, только покидая родную землю.       Но твари, хоть и частично разумные, совершенно не ценили своего счастья. Первая же луковица попыталась выпрыгнуть из перчаток Нэнси, недовольно дёргая ростками-усиками. Мерсер прищурилась и, отвернувшись от преподавательницы, шлёпнула её лопаткой.       Принимая замершее растение, Гарри понял, что не все смелые девчонки задействованы в квиддиче. Некоторые просто мётлами не интересуются.       — А ты знаешь, что раньше лук ели благородные рыцари во время походов? Обычный лук, конечно, — сообщил он, полагая, что эрудиция спасёт любой разговор.       Приютские попечители не скупились на старые энциклопедии, и теперь в памяти Гарри хранилось множество всякой чуши. Бесполезно в применении, всегда спасает при паузе в диалоге: он просто выпаливал что-нибудь и пытался сойти за умного.       — А обычные магглы? — поинтересовалась Нэнси.       — Не знаю. Нет, наверное? Даже пленных на луковицы меняли, наверное, был дорогой. Его даже в Древнем Египте ели, так давно выращивают.       — Вау. Держи второй. Этот попробуй укуси, наверное, ускачет...       — Этот в зельях используется, — блеснул Гарри знанием зелий пятого курса. — Знаешь то, что голову в тыкву превращает?       — Ага, видела. Никогда не понимала, зачем нам такое варить. Кто-то серьёзно хочет голову-тыкву?       — Зато какой наряд на Хэллоуин! — влез вездесущий Прюэтт. Лукреция, от которой отвернулись, чуть надула губы.       Гарри виновато пожал плечами, глядя в её сторону – он девчонку развлекал, чтобы той не было так грустно от самой грязной части работы, не до всяких Игнатиусов.       — Я бы не хотела, — серьёзно сообщила Нэнси.       — Отличная была бы тыква, с косичками! — рассмеялся Прюэтт, изображая две косы Мерсер на своих взъерошенных волосах.       — Ты больше по масти подходишь, — отлично съязвила Нэнси по поводу цвета его волос.       — В общем, — прервал Гарри перепалку, — Мы на зельеварении просто варим то, что влезает во время и оттачивает всякие навыки. Корни крошить или мешать с нужным интервалом. После такого ты можешь что угодно сварить, даже что-нибудь полезное.       Это значилось среди целей и задач курса, но кто читал первую страницу учебника? Правильно, только он сам, Боунс и Фрэнсис Такер. Но себя Гарри полагал эрудированным человеком, Боунса – серьёзным парнем, а вот Такера последним гриффиндорцем вселенной – слишком уж напыщенно он цитировал дословные ответы из учебников. На любом дополнительном вопросе на самостоятельное размышление сыпался с грохотом, что доставляло особенное, очень мстительное удовольствие.       — А-а, — передала Нэнси третью луковицу. Отличная девчонка, от умничанья – а о чём ещё говорить, Гарри не понимал – не морщится. — Но всё равно лучше бы варили что-нибудь полезное.       Фиолетовая тварь номер три попыталась выпрыгнуть из горшка в момент, когда Гарри потянулся за лопаткой с грунтом, и пришлось ловить рукой. Правой. Гарри аж зашипел, сморщившись, словно пришлось съесть целую луковицу – обычную, конечно, ингредиенты для зельеварения и тем более полуразумные растения он не ел.       — На тебя Риддл смотрит, — сообщила Нэнси, целеустремлённо постукивая лопаткой по сбежавшей твари. Так и надо, никакой гуманности тем, кто возражает против переезда в свежий кокосовый грунт.       — Нахер мне сдался этот Риддл, — продолжил шипеть Гарри чуть громче, чем положено, баюкая руку.       Ближайшие слизеринцы покосились с недоумением. Гарри встряхнул плечами, возвращая самообладание, и засыпал горшок грунтом по самый край.       — Извини, — подумав полсекунды, он решил, что ругаться при девочке всё-таки не стоило. — Кстати, ты знаешь, что есть луковый сглаз? Это когда у человека порей из ушей растёт.       Покалывающий спину взгляд он предпочёл игнорировать.

***

      Снитч проскользнул между пальцами, и трибуны взвыли. Гарри взвыл гораздо многословнее, но его негодование унёс ветер, и профессорский сектор не узнал, насколько хорошо приличные мальчики Гриффиндора пользуются нецензурной речью.       Это была четвёртая минута матча против Слизерина и шанс поставить новый школьный рекорд. Снитч, обычно не показывавшийся добрых полчаса, висел перед носом. Ещё в воздухе висела морось – мелкая и противная, даже не дождь, а влажная взвесь капель, – которая не мешала зрителям, но скрадывала расстояния и объекты для игроков. Флимонт полчаса перед матчем распинался, что нужно поймать снитч как можно скорее.       Гарри воспринял это как личное оскорбление. Ну да, у него до сих пор повязка на руке, но без совсем экстремальных рывков он всё равно был лучше ловца запаса, который умел только летать по кругу и не слишком шарахаться от чужих игроков.       В своём умении поймать снитч какой угодно рукой в любую погоду он не сомневался, и вот – золотая вспышка мелькнула у слизеринской трибуны, Гарри стремительно полетел, радуясь, что форма ещё не успела промокнуть, и вытянул руку. По привычке правую.       Предплечье, забинтованное туже обычного, прошило уколом боли в самый неподходящий момент, и снитч, издевательски махнув крылышками по перчатке, улетел куда быстрее «Кометы».       Гарри расчленит на части этого слизеринского гадёныша, который гордо игнорировал его уже две недели и даже не смотрел в его сторону. Не то чтобы Гарри сам наблюдал за Риддлом. Спасибо, у него есть дела поважнее. Необходимость впихивать в напряжённый график тренировок по полчаса физиотерапии каждый день, например.       Но теперь – о, теперь он зол. Комментатор разливался соловьём о том, как гриффиндорский ловец упустил снитч, и под соловьиной трелью подразумевались неуместные метафоры и лживые преувеличения.       Не было времени рассматривать, кто там сидит на слизеринской трибуне, так что он на всякий случай показал средний палец всем сразу. Метла близко, увидят. Неспортивно, но не та вещь, из-за которой будут назначать штрафной.       Потянув за ручку, поднялся выше колец, получая ободряющую порцию холодных капель в лицо. Улепетнувший снитч обычно не показывался ещё долго, и хорошо бы держаться подальше от Флимонта, который со своего вратарского поста слышал комментаторов очень отчётливо.       Мимо просвистел сначала бладжер, потом Уизли. Где-то в этом дуэте недоставало квоффла, и Гарри прищурился. Квоффл куда крупнее снитча, но тоже находился пикси пойми где. Не на землю же они его уронили?       А, нет, квоффл как раз потерял аккурат в слизеринские руки Джойс. Гарри закатил глаза в небеса. Небеса, однотонно-мутные и серые, с идеальной точностью уронили прямо в глаз очередную каплю. Руку кольнуло ещё раз.       Вроде не нытик, но сейчас хотелось сесть и поплакать. До ближайшего «сесть» почти девяносто футов, до «плакать» – минимум полдня, когда можно будет уединиться, а там и слёзы пускать расхочется.       Следующие минут пятнадцать он нарезал серпантины с переворотами, то и дело вытягивая обе руки и краем глаза отслеживая, не мелькнёт ли снитч. Подлые конечности не дрожали и не болели. Снитч отсутствовал. Однажды на расстояние «узрей мою лучезарную улыбку» подлетел Мальсибер, ловко подкинув и поймав биту, перенаправил куда-то бладжер и с той же чеширской ухмылкой улетучился.       Гриффиндорские трибуны возликовали один раз. Слизеринские – три, если учитывать то, как эффектно Гарри упустил снитч прямо перед их задранными носами.       Он тщательно поискал в голове что-нибудь оптимистичное. Профессор Дамблдор сегодня надел лимонную мантию – в принципе, считается, обычно он предпочитал нейтральные тона. Морось не превращалась в ливень: тоже подойдёт.       Слева раздался вскрик, и, едва Гарри перевёл взгляд на происходящее, сомнительные плюсы мгновенно испарились. Флимонт падал с бладжером почти в обнимку, его метла плавно разворачивалась в воздухе следом. Недалеко висел вездесущий Мальсибер, всё ещё в застывшем движении взмаха. Уизли и Прюэтт неслись страховать капитана, гриффиндорская загонщица – чопорная в жизни и абсолютно безрассудная на поле Минерва МакГонагалл – была ближе и явно терзалась, бросать биту или просто проследовать до амортизирующих чар. Вторая загонщица висела на другом конце поля и, судя по повороту головы, убивала Мальсибера одним взглядом.       Есть что-то в том, что загонщики самого боевого факультета – две девчонки, рассеянно думал Гарри, снижаясь кругами под вопли студентов и резкие слова судьи. Правда, конкретно эти девчонки – две фурии, которые попали в команду ещё на своём втором курсе, когда могло снести с метлы случайным бладжером. Никто не удивится, если в следующем году либо Минерва, либо Августа станет старостой: ещё после первой попытки не взять их в основной состав из-за «они-же-девочки» эти юные мантикоры показали, что такое девочки, зарядив квоффлом во всех игроков по очереди. Исключительно в рамках демонстрации талантов.       После прихода Уизли и Прюэтта Минерва с Августой перешли на ещё более жёсткую позицию загонщиц и продолжили доказывать, что истинная леди может и бладжером зарядить. В общем, жить в этом матче Мальсиберу оставалось недолго: за капитана его все порвут.       Когда Гарри завис над землёй, над Флимонтом уже вовсю махала палочкой мадам Дженнингс. Тот лежал в сознании, хоть и бледным, и по-прежнему сжимал в руках дёргающийся бладжер.       Уизли спрыгнул на чавкнувшую землю, подходя поближе и поглядывая на медсестру, которая в любой момент могла отправить его подальше насильственными методами. Но та кивнула: видимо, действительно ничего сильно страшного.       — Флимонт? Перерыв или замена?       — За… замена, — прохрипел Флимонт, растёкшись на носилках. — Прямо… в живот…       В самоубийственном приступе к ним приземлился Мальсибер – почти из пике, крепко сжав руку на древке метлы, как будто это помогло бы ему телепортироваться при необходимости от разъярённой гриффиндорской команды.       — Мерлин, Поттер, прости, я не хотел.       Гарри ещё раз подивился спортивной этике квиддича. Пихнуть оппонента в кольцо, прижать к трибуне или вломить бладжером до перелома конечности считалось абсолютно нормальным делом, а вот прицельное избиение внутренних органов действительно осуждалось.       Поэтому на бледного Вилфорда гневно посматривали не только все гриффиндорцы, включая последний ряд трибун, медсестра и судья, но и собственная команда. В отрыве от обсуждения нового командного плана, конечно: оставшиеся слизеринцы собрались в круг и активно жестикулировали, пользуясь перерывом.       Флимонт слабо махнул рукой, то ли прощая Мальсибера, то ли посылая того к трём весёлым фестралам способом, из-за которого не возмутятся взрослые.       — Вали уже, Вилфорд, — злобно процедил и заодно озвучил общее мнение Септимус.       Второй раз повторять не пришлось: кажется, Мальсибер подумал, что великодушный жест Флимонта спасёт его от расправы, и поднялся к своим. Как только слизеринец смотался из радиуса слышимости, началось отчаянное обсуждение тактики прямо посреди целительских манипуляций:       — Уизли… — прошипел Флимонт, и где-то после первого слова его дыхание снова сбилось. В руки капитану тут же впихнули зелье, и следующую тираду Септимуса он выслушивал, почти с комфортом потягивая обезболивающее.       — Короче, — обвёл всех взглядом Септимус. — Запасной вратарь у нас просто отрыжка докси, смысла вызывать нет. Ещё раз выбивать они засс… испугаются, так что сейчас на кольцах Джойс, а мы летаем по А-14.       Джойс скривился, но промолчал. Тоже понимал, что загонщики сейчас будут заниматься суровой местью, а из охотников лучше летала сработанная двойка.       — Гарри, попробуй оттереть от них снитч, пока не наберём отрыв. Если не наберём… ну, сам решишь.       Гарри тоже кивнул. Видимо, лекция про дырявые руки откладывалась, чтобы не наносить ещё больший моральный урон команде. Вечером в башне прочитают, а потом вернётся Флимонт и ещё раз перескажет, с дополнениями.       Носилки с Флимонтом по мановению палочки поплыли к замку: мадам Дженнингс всегда перестраховывалась с внутренними травмами. Остальные по свистку взмыли вверх. Глядя на сощуренные глаза Минервы и её реющую на ветру чёрную косу, Гарри даже не завидовал слизеринцам.       Примерно до тех пор, пока те не накидали им пятнадцать квоффлов за неполный час. Джойс, обычно служивший буфером между двумя другими охотниками, метаться между кольцами не привык и не умел; Прюэтт и Уизли, двигавшиеся как одно целое, просто не могли вырвать мяч из цепких слизеринских лап. Зелёная трибуна шумела всё больше, пренебрегая репутацией снобов, которые выше всего этого. Красная выдавала громкие «у-у-у», но ничего от поддержки там не было.       Окончательно промёрзнув, получив стекающие на лоб холодные капли и пару раз бросаясь в элементы пилотажа, отвлекающие слизеринского ловца от очевидно блестевшего снитча, Гарри подлетел к Джойсу:       — Джереми, я ловлю?       Тот мрачно кивнул, отслеживая, как к нему приближается очередная кавалерия из трёх охотников в зелёных плащах.       Гарри устремился прямо на них, демонстративно не собираясь сворачивать. Те нарушили порядок: видимо, решили, что свихнутые и обиженные на мир гриффиндорцы – страшная сила. Но даже при такой рокировке сохранили квоффл, и было понятно, что шансов у красно-золотых нет.       Снитч внял мольбам и появился за несколько минут до того, как на табличке Слизерина нарисовались бы невероятные 180. Как назло, снова у слизеринской трибуны.       Гарри настолько выбесился, что плюнул и на руку, и на чужого ловца, и на бладжеры – впрочем, загонщики не особо старались его выбить, одного Поттера в больничном крыле достаточно. Мяч с мятыми крыльями неловко шевелился в перчатке вскинутой руки, слизеринцы рядом бесновались – конечно, они выиграли, пусть и с ничтожной разницей, несмотря на слабого ловца, – родная команда спускалась на землю.       На табличках было 160:170 в пользу Слизерина. Ну, хоть статистика школьного кубка не так сильно изменится.       Квиддичная расстановка, в общем-то, тоже, этот матч решал только вопрос самолюбия и в финале Гриффиндор играл с Рейвенкло.       Но обидно-то как!