***
В какой-то почти прошлой жизни, далёкой и полной совсем иных ценностей, они выбирали дисциплины для третьего курса. Стадному инстинкту Гарри не поддался и прорицания с маггловедением вычеркнул сразу. Хоть они и самые лёгкие для сдачи, но в царство хрустальных шаров нужно было подниматься на одну из самых высоких башен, а там в духоте и с одышкой после лестниц вести разговоры о тонких планах бытия – звучало как пытка. Маггловедение нечистокровные студенты выбирали, чтобы выспаться между серьёзными парами. Несколько чистокровных записывались из-за семейных бизнесов – все понимали, откуда в магическом мире продукты берутся, – но их смешные вопросы и в гостиной послушать можно. Несмотря на ужасающую перспективу оказаться в полной аудитории зануд, поставил отметки напротив рун и нумерологии. Заучек можно пережить, а без рун хотя бы на «удовлетворительно» не брали даже затесавшиеся к магглам артефакты обезвреживать. Боунс заглянул через плечо и скопировал список. Прюэтт бесцеремонно отобрал пергамент и перечеркнул что-то в своём. Уизли и так знал, чего он хочет: чтобы ничто не отвлекало от квиддича. С его роднёй не нужно было цепляться за карьерную лестницу зубами. На уход за существами записался почти весь Гриффиндор, потому что профессор Кеттлберн неимоверно крут. Ещё за ним бегал настоящий крап: рыже-белый, с дрожащими кончиками хвостов и манерой красть сэндвичи из студенческих сумок. Ходили легенды, что собак в Хогвартсе не разрешали из-за ревности крапа к сородичам, а не из-за того, что студенты ленились выгуливать своих однохвостых. Официальной версией было твёрдое «псарни должны быть на улицах» попечительского совета, но в это не верили даже первокурсники. Череда осознанных, но неприятных жизненных выборов привела к двери класса древних рун. Септимус ускакал дальше по коридору пить чай на прорицаниях, и, толкая дверную ручку в форме потёртого зонтика, Гарри возмечтал отмотать время и выбрать что-нибудь полегче. Без Крауча – Бартемиус, подобрали же имя, кто такие придумывает и где сжечь общий справочник чистокровных семей по наречению младенцев, – снисходительно оглядевшего гриффиндорскую делегацию. Его снобское величество выбрало первый ряд парт, и ряд этот получился на редкость мудаческий: высокомерный Крауч, сосредоточенно очиняющий перо Риддл и старшая Розье с тяжёлым взглядом овдовевшей донны. Ещё Фрэнсис Такер, который носил ало-золотой галстук, но гриффиндорцем в картине мира Гарри не считался: нудила, моралист и любитель заучивать цитаты из учебников дословно. За сиянием этих интеллектуалов можно было спрятаться и продремать вступительную лекцию. Спалось паршиво. Летом совесть затерялась среди новых рубашек на вешалках и помалкивала в тренировочных залах, где инстинкт самосохранения и так работал в полную силу; вопросы морали не отсвечивали, придавленные выживанием. Тогда всё казалось странным сном – может, его всё-таки ударило рухнувшим кирпичом и это такая кома. Может, он просыпается по утрам, уплетает вечерние пироги, болтает ногами в море и бросается песком в негодующего Риддла где-то в своей голове, а на самом деле уже гниёт среди руин, и мыши прибегают обглодать тело до костей. Для ада в летней жизни было слишком много пирогов, для рая – Риддла и тренировок. Но в реальность происходящего Гарри поверил только сейчас, вернувшись к привычному учебному распорядку и знакомым лицам. Лица особо не поменялись, зато сумка по бедру хлопала новая, и чернильница в ней неразбиваемая, и даже самый рассеянный рейвенкловец на совместных парах мог заметить, что ингредиенты он кромсает в хороших плотных перчатках. «Опекуны обеспеченные попались», — пояснял Гарри под любопытные взгляды – и вертелся, сбивал одеяло в ноги, просыпался ночами от кошмаров, где спрашивающие искажали лица в презрении, отворачивались, уходили, иногда – умирали. Как тот французский чиновник, по поводу которого Фишер флегматично отозвался: «ну, решите проблему». На следующее утро рука в кожаной перчатке подала ему газету с некрологом – Гарри как раз учился связывать манекены и промахнулся, отвлёкшись. В зеркалах отражался человек, который всех предал, пусть они об этом и не знают. Даже контракт подмахнул: на длинном листе над его закорючками было прописано всё, что можно придумать, и ещё десяток способов извернуться, о которых он не догадывался. Том так долго вчитывался в цветастое и многословное изложение «не врать ни о чём и не рассказывать ничего никому», словно у них был выбор, подписывать ли. Выбор Гарри сделал ещё на лондонском асфальте, вспомнив бомбёжки от Бектона до Розерхайта, а теперь бросил свою сумку рядом с Прюэттовской и сел у окна. У Игнатиуса потом можно скатать заметки: тот хотел пробиться в артефакторы, не имея ни одного родственника в гильдии, что приравнивалось к катастрофическому уровню сложности и требовало идеальных отметок по рунам. Кроме желания утопиться в туалете, лишь бы не видеть свой взгляд в отражении, учёба шла как обычно. Студенты по-прежнему хаотично перемещались по коридорам, хлопали дверями аудиторий и каждый перерыв высыпали пёстрой массой во двор. Завтрак, обед и ужин подавали по расписанию, и баталии за недоступный младшекурсникам кофейник не стали более мирными. Рисунок звёзд на небе не поменялся, а подъём на астрономию всё ещё причинял страдания каждой ступенькой. У Гарри за лето перевернулся весь мир, немецкая армия маршировала по Европе, страна через пролив была оккупирована, прямо на Лондон сыпались бомбы – а студенты больше обсуждали новую манеру профессора Вилкост устраивать показательные дуэли. Или все так тщательно скрывали свои чувства, или волшебники действительно пренебрегали маггловскими проблемами ещё больше, чем Гарри казалось раньше – а он и так, явившись в магический мир с клеймом магглорождённого, «того-самого-Поттера-который-однофамилец» и в потёртой до неприличия мантии, не впечатлился. С одной стороны, это здорово. Гриндевальд говорил о ценности волшебной крови, то есть тем, кто не собирался бороться за свои великие идеи и честь королевства по обе стороны от Трента, мало что грозило. С другой – всегда найдётся тот идиот, который не рассчитывает риски, готов отдавать органы за идеологию и бежать с палочкой наперевес во имя принципов. Эти качества гордо провозглашались основой Гриффиндора, и Гарри не обольщался: его друзья побегут в авангард первыми. А соседей по спальне, в отличие от магглов, Гарри любил. Если бы он не вырос рядом с прагматичным Риддлом в месте, которое почти дотягивало до ада на земле, и не осознал так рано, что взрослые тоже ничего не понимают в жизни, сам бы таким был. Да и до сих пор иногда есть. Шляпа не ошибается. На приглаженных кудрях Риддла она задержалась на полсекунды, над Гарри думала чуть дольше: каким бы странным не был Риддл, Гарри привык видеть его поблизости и на разные факультеты не хотел. Сейчас и вовсе периодически поворачивался, чтобы что-то Риддлу рассказать, но тот исполнил любимый трюк и превратился в недоступную королевскую величину сразу после пересечения барьера Кингс-Кросса. Даже не обернулся сейчас, продолжая очинять перо до состояния «можно пробить человеческое сердце». Ещё не здоровался на публике, не интересовался делами, называл по фамилии и ходил в своей компании. Судя по синякам под глазами, тоже паршиво спал. По вынужденной улыбке, просачивающейся из-под вежливой маски – много думал. Но разделить горести на двоих так и не додумался: будто и не было этих месяцев. Даже Гриндевальд казался любезнее Тома: пусть они встречались раз пять, включая мимолётные кивки в коридорах, Гарри не чувствовал себя грязью под чужими ботинками. Видимо, что-то из высокой политики. Слизеринцы тоже вежливо улыбались профессору Дамблдору, хотя вся школа была в курсе, кто тут считается оплотом тёмной магии и младенческих жертвоприношений, даже если только что снял с головы Шляпу в первый день первого курса. Думать о том, что Риддл не дорос до высокой политики, было проще, чем всерьёз обижаться на его равнодушие. Небо синее, трава зелёная, Том Риддл получил мозги вместо эмоций и становился ещё невыносимее, когда ему что-то не нравилось. Вряд ли его может что-то изменить. А Гарри Поттер даже не мог поспать на парте: в аудиторию зашла преподавательница, и её взгляд гласил, что лучше не пытаться.***
С плохим графиком сна и назойливыми почёсываниями совести учёба совмещалась так себе. На гробе шести основных дисциплин лежал холмик трёх по выбору плюс глина опрометчивого решения записаться на факультатив по знахарству – квиддичному игроку сведение синяков палочкой всегда пригодится. Из композиции торчали цветочки часов в библиотеке, традиционных турниров в плюй-камни и неизбежных отработок: драконий навоз сам себя по грядкам не распределит, – в начале осени их назначали за каждый чих. Чрезмерными академическими амбициями Гарри не светил. Риддл взял все курсы, которые только смог впихнуть в расписание, и вроде бы уговорил декана на сдачу ещё нескольких в частном порядке. Бартемиус Крауч возглавлял не один учебный клуб, и его нудные пояснения были слышны из-за дверей учебных классов до позднего вечера. Прюэтт спелся со слизеринцами – кажется, в деле участвовали Паркинсон и подкуп, всё на одну букву, – и бронировал учебную лабораторию под эксперименты с зельями. Даже к выпуску школьной газеты Гарри не примазывался: наоборот, оббегал её самоназначенных репортеров за ползамка, – слишком уж каверзные вопросы они выдумывали. Но всё равно за пару недель устал так, что вспомнил о просьбе писать «семье». Её сознание вытесняло, как могло, заглушало шелестом крылышек снитча, прихлопывало стопками эссе и закрывало в шкафу раздевалки, полном барахла, но момент настал: учиться не хотелось настолько, что Гарри решил доложить о происходящем в Хогвартсе. Происходило-то всякое: Септимус спелся с Флимонтом насчёт рассветных тренировок, чары поставили с рейвенкловцами, Сандра Винникус сломала ноготь в теплице и развела драму на весь замок. Гарри представил, с каким лицом герр Фишер читает о том, как у слизеринок не оказалось пилки, и прыснул в рукав. Тихо, потому что сейчас он сидел на единственном мероприятии, которое могло дать зацепку: первом осеннем собрании дискуссионного клуба. Надпись «бесплатное шоколадное печенье» бросалась в глаза с другого конца факультетской гостиной, так что у сборища имелось аж три достоинства: печенье, восторг ораторов, к которым вольные слушатели заглядывали нечасто даже ради еды, и отсутствие Риддла. Тот точно уже написал что-нибудь, но последний раз не на парах они виделись в начале сентября. У Риддла перешёл на третью стадию план «Идеальная Репутация будущего префекта, которому подчинятся даже заносчивые чистокровные», и он одним взглядом сообщал, что будет посторонним гриффиндорцам, лезущим к нему в общественных местах. Содрать образец переписки не выйдет. К тому же Гарри обиделся, но его обиду, кажется, пока не заметили. Стукнул молоточек. Боунс рядом отложил печенье: он соблазнился перспективой вступить в клуб больше, чем сладостями и компанией. Гарри, наоборот, тихо засунул кусочек в рот. Угол класса позволял и печенье ближе притянуть, и лист плотной бумаги под рукой раскатать. Тему всё равно не упустишь: «использование магических сил в маггловских боевых действиях» светилось плохой каллиграфией на половину стены. Пока добровольцы – староста Рейвенкло Багнолд и хаффлпаффец Трэверс – располагались у двух парт, поправляли мантии и готовились впечатлять дюжину собравшихся, Гарри успел написать вступление письма. «Как ваши дела?», — конечно же – пусть и глупо спрашивать магглов, как им живётся в разгаре войны под ободряющие речи Черчилля. После «Как поживают розы в теплицах?» черкнул пару предложений об академических успехах, расплывчато, как его мнение по теме сегодняшней дискуссии – так и не уточнил, знают ли несуществующие магглы, что он учится в волшебной школе. Поболтал пером, полюбовался упавшей каплей, расползающейся в кляксу. Уверенно поставил кончик пера обратно на лист. «Был на интересной встрече в дискуссионном клубе». Багнолд точно мечтала о политической карьере: проговаривала свой аргумент она уже больше минуты, чётким поставленным голосом, которым останавливала первокурсников с другого конца коридора. «Миллисента Багнолд и Кайлеб Трэверс возглавляли команды и выступали за и против использования особых сил в войне». Шифровальщик информации из него так себе. При первой возможности спросит, разрешается ли писать о магических штуках прямо. Надо было поинтересоваться заранее, а то про то, как странно для маггловской почты будет выглядеть лист пергамента, подумал в последний момент и искал бумагу по всему Хогвартсу – нашлась у хаффлпаффцев по пять кнатов за лист. Умные люди покупали заранее, но вписывать «маггловские тетради в линейку» в список школьных покупок Гарри остерёгся. — Слушай, — почти привёл его ко второй кляксе Эдгар, пихнув локтем. — Ad hominem! К невежеству! В самом начале! — Я невежда, — рассеянно отозвался Гарри, убирая чернильницу на безопасную сторону парты. — О чём он сказал? Трэверс оттараторил свою речь так энергично, что за количеством отсылок потерялся смысл. — Именно, — поднял палец Эдгар. — Ты что, за печеньем сюда пришёл? Прошептал он это так драматично, что могло и до парт ораторов донестись. Гарри укоризненно посмотрел в ответ. Незнакомый старшекурсник-хаффлпаффец шикнул. — Все за печеньем, — указал Гарри на тарелки. Дискуссия только началась, а те уже белели пустыми участками. — Мы не можем преуменьшать значение Статута о секретности, — тем временем напирала Багнолд. — Он является структурирующей основой жизни современного магического общества, законодательно обоснован и регулярно пересматривается составом двух палат Визенгамота с одобрением большинства голосов без изменений, следовательно, подобные действия повлекут за собой прецедент, согласно которому… За какую из сторон дискуссии – дебата? диспута? – она выступает, Гарри так и не понял. Зато, если научиться так говорить, можно сдать экзамен по истории магии, заучив десять основных дат и пять имён. В отличие от маггловской истории с ассортиментом Людовиков, маги любили пафос, оригинальность и прозвища в пять слов – запомнить невозможно. — Прецедентное право является основой судебных решений Британии, — кивнул Трэверс. — Однако мы не можем отрицать, что ситуация Статута от тысяча шестьсот восемьдесят девятого года не является подобной к ситуации нынешней, когда маггловское вооружение не исчисляется кавалерией и стрелками… Если Эдгар собирался начать говорить вот так, Гарри откажется от этой дружбы. Боунс даже про чай забыл: карминовая жидкость в чашке покрылась плёнкой. «Ни к чему не пришли», — смело написал Гарри в письме – и предугадал почти час нудятины. Обсудив разрастающиеся города, улучшение маггловских фотокамер, бомбардировки и прецеденты всех окружающих стран, которые вступили в маггловские войны и завершили их с разной степенью успешности – право, как будто волшебники не лезли в любой маггловский конфликт со времён высадки римлян на этом благословлённом острове, – участники недовольно покосились на пикнувший таймер и объявили дискуссию закрытой. «С уважением, Гарри», — подмахнул он в конце письма, пока Эдгар помчался расспрашивать новых кумиров про допустимость аргументов. Можно было смело допивать весь чай в комнате: это надолго.***
К октябрю моральные противоречия закончились. То ли завалило свитками написанных эссе – за третьекурсников взялись так, словно СОВ уже в этом году, – то ли выдуло из головы осенним ветром, по-шотландскому жестоким, особенно на высоте. Турнирная сетка начиналась с Гриффиндора, поэтому Гарри висел в воздухе, вертел головой и за неимением снитча гонялся за собственными мыслями. Тут и обнаружил конец трепыханий: там, где раньше похуже зубной боли ныла совесть, улеглось спокойствие. Ему всего тринадцать – рановато для серьёзных политических заданий. Магической войны в Британии нет и в ближайшее время не предвидится: Гриндевальд вознамерился занять какой-то высокий пост, начиная с Европы. Всё это было шатко, как нашумевшая битва при Дюнкерке, но его каникулы точно будут защищены от бомб и голодовки, ещё и с Риддлом – каким бы мерзким он ни был, двенадцать лет странной дружбы никуда не девались, да и перепалки бодрили. Политическими штуками пусть занимаются взрослые, умные и специально обученные люди, а его дело – послушать сплетни от семейств да не упустить сейчас снитч. От утомления и табель сплошными «У» украсит, и из команды вылетит, и… думать тоже некогда. Озарение пришло вовремя – Гарри дёрнул ручку метлы в сторону, уворачиваясь от бладжера, и получил собственной отросшей чёлкой по глазам. Рейвенкловский загонщик, тощая скотина Герберт Бёрк, орудовал битой в совершенстве и не давал подумать о вечном, даже если оба ловца почти спали в воздухе. Гарри закатил глаза, отлетел, обшаривая взглядом стадион. Золотом блестели гриффиндорские баннеры, затесавшиеся на убранное поле листья и пряжки на защите игроков. Пора перекрасить их в цвета формы для душевного спокойствия ловцов: каждый раз, когда что-то бликовало от солнца, сердце неприятно ёкало. Ещё стоило перекрасить Уизли и Прюэтта: те тоже блестели золотисто-рыжими волосами и двигались так хаотично, что и бладжеры не сравнятся. Тактические схемы Флимонта они оптимизировали на лету, и третий охотник в команде Гриффиндора существовал примерно как третья рука – противников поразвлекать. Бладжер снова засвистел в воздухе, так что Гарри ухнул вниз и гневно фыркнул: пора нажаловаться Флимонту, что Джойс с такой элементарной задачей не справляется. Навстречу уже приближалась родная кавалерия с битами наперевес. Пришлось крепче вцепиться в шершавую ручку, повилять в воздухе, рассчитывая траекторию. Бладжер летел в спину разгневанным шмелём, но Гарри был быстрее: штопором рухнул вниз, оставив приз загонщицам. Воздух хлестнул по лицу, захлопал полами мантии. Такими темпами придётся пересобирать весь пучок прутьев вместо обеда. Если обед вообще случится. Завершив все пируэты, он осмотрел поле, тоскливо переглянулся с Линдой Олдридж, ловцом Рейвенкло и третьей по боевитости девчонкой хогвартского квиддича: первые места пьедестала занимали загонщицы Гриффиндора. Линда пожала плечами: снитч не появлялся. Потом повертела рукой в воздухе, изображая письмо. Гарри проследил, чтобы его не снесло красно-синей массой охотников, и покачал головой. Линда была соперницей на поле, но отличной соседкой по парте на факультативе знахарства: из гриффиндорских парней там оказался только Гарри. Мерсер, с которой он иногда разговаривал, не записывалась, а с остальными девочками лучше здороваться издалека и не лезть в их дела. Олдридж и своя, и тоже понимала, зачем квиддичным игрокам малопопулярные факультативы, и вместе с ним была возмущена, что перед реальным лечением синяков нужно выучить анатомический справочник. Схему костей руки с пояснениями они должны были нарисовать к завтрашнему дню, и Гарри даже книгу из библиотеки ещё не взял. Линда состроила разочарованное лицо человека, которому не у кого списать домашнее. Снитч не блестел. Охотники носились контрастной вспышкой, но рейвенкловский мерзавец Бэгмен, даром что неповоротливый умник, выхватывал квоффлы прямо перед кольцами. Зато гриффиндорский вратарь Флимонт – даже в своём воображении Поттер-один не называл Поттера-два по фамилии – встал сегодня не только с левой ноги, но и сразу лицом в пол. Гриффиндор отставал на пятьдесят очков. Когда Гарри зацепил краем взгляда серебряные крылья, пахло не только воображаемой гороховой похлёбкой, но и трагичным исходом матча. После такого, даже если похлёбка будет, всё испортит командный траур. Поэтому метлу он толкнул так, что затихший ветер засвистел в ушах. Каждая погоня за снитчем чувствовалась как момент, когда он впервые увидел Хогвартс, массивный и светящийся золотыми окнами в темноте: распирающее рёбра изнутри безудержное счастье. Адреналин нёсся по венам, плащ пафосно развевался позади, Гарри мчался наперерез снитчу и по пути к своевременному обеду. И резко свернул, вцепившись коленями в метлу: Линда полетела за ним слишком бодро, чтобы давать ей шансы. Обогнул рейвенкловского охотника, с глухим стуком отпихнул ручкой метлы квоффл, едва успев спасти свою ладонь. Бросил «простите» четырём игрокам, которые за этот квоффл боролись. Мяч усвистел вниз, реплику снесло ветром, Олдридж успешно повелась на трюк и двигалась за ним – время ускоряться. О том, сколько человек хотят вырыть его могилу прямо на этом поле за подлый – пусть и случайный – приём, можно подумать и позже. Пока он пронёсся мимо скорбно молчащей и полупустой слизеринской трибуны, вильнул у колец, подмигнул Бэгмену и снова рухнул вниз. Снитч не мог улететь далеко, Флимонт за прошедший год прочитал десяток лекций, как они работают: старинная уважаемая семья с артефакторскими связями давала много привилегий в плане того, что простым смертным знать не положено. Гарри происходил из драккл знает чего, зато семь квоффлов за матч не пропускал и, выжав максимум из дряхлого веника, вытянул руку. Снитч, как будто тоже утомился час порхать, не дёрнулся и привычно зажужжал в перчатке. По ушам наконец ударили звуки: «у-у-у» рейвенкловской трибуны, трещотка комментария, шум ветра, неприятно дующего на потное лицо, и бешеный вопль то ли Уизли, то ли Прюэтта – в последнюю минуту они отжали, донесли и обманным броском пробили через защиту Бэгмена квоффл. И – ура – даже с учётом переодевания все успевали на обед. А прутья он потом пересоберёт.