Dirty White

И снова – ничего, кроме длинных гудков. Пятый раз подряд. Ягами Соитиро захлопнул крышку мобильника, снял очки и провел рукой по лицу. Под ладонью ощущался холодный пот. Время уже за полдень, а Лайта до сих пор нет. Не отвечает на звонки. В их доме тоже не появлялся, как заверили жена и дочь. И никого не предупредил, что опоздает, а ведь обычно засветло был на службе или вообще не уезжал. Наверняка он просто плохо себя чувствует. Хочет выспаться и поэтому отключил телефон – после того, что было вчера, это неудивительно. Нет никаких причин, чтобы так беспокоиться. Лайт уже взрослый парень и давно способен позаботиться о себе сам. Но тревога все росла и росла в груди. Какое-то смутное и крайне дурное предчувствие не желало отпускать его. Он едва не потерял дочь, свою маленькую хрупкую девочку. Он столько лет пытался оградить ее от любой опасности, но вот Саю познала истинный ужас, страх жестокой смерти. И он, Соитиро, виноват в этом – и как отец, и как офицер полиции. А Лайт… Несмотря на все предосторожности, он подвергает себя огромному риску, больше, чем кто-либо из них. Опасность висит над ним как огромный меч на тонкой, истершейся нити. Вот почему он стоит у окна и раз за разом дозванивается до Лайта. Лучше он будет выглядеть старым параноиком, но хотя бы удостоверится, что с ним все в порядке. Не стал бы он отключать телефон. И не оставил бы их без единого известия. Такое поведение нехарактерно для его сына, совсем нехарактерно. Кто-то тронул его за плечо, и мужчина обернулся. Рядом стоял Мацуда, глядя на него с искренним сочувствием. – Не отвечает? – спросил он. Соитиро покачал головой. – С ним точно все в порядке, – заверил молодой человек. – Ну что такого страшного могло произойти за одну ночь? – Конечно. – Офицер слабо улыбнулся. – Ступай работать, Мацуда. Нам сейчас нельзя расслабляться. Он повернулся к окну и снова набрал номер Лайта. Мацуда тяжко вздохнул, но остался стоять на месте. «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети», – сообщил беспристрастный голос после серии протяжных гудков. Он стиснул зубы так, что желваки заходили под кожей. – Не волнуйтесь вы так, господин Ягами, – забеспокоился Мацуда. – Может, позвонить Мисе? У меня есть ее номер. Полицейский взглянул на него неуверенно, но с надеждой. Мацуда вытащил из кармана телефон, пробежался по кнопкам и включил громкую связь. – Алло… – Судя по легкой охриплости в голосе, девушка даже не встала с постели. – Привет, Миса, это Мацуда. – А… Привет, Мацу. – Извини, что разбудил. Мы не можем дозвониться до Лайта, ты не знаешь, где он? На несколько минут по ту сторону линии царило молчание. – Шутишь, что ли? – недовольно произнесла Миса. – Я его со вчерашнего вечера не видела. Они с Мацудой оторопело уставились друг на друга. – То есть… как не видела? – Да так. Вечером вышел из дома и назад не вернулся. А он разве не с вами? Мышцы лица омертвели, словно их залили толстым слоем воска, а под ним живыми горячими струйками растекся страх. Осознание произошедшего медленно распускалось в его голове подобно пышному ядовитому цветку. Он уже понял – случилось нечто ужасное. Его сын пропал.

***

Стандартные полицейские наручники, без резиновой прокладки на браслетах. На каждом есть регулятор, позволяющий менять длину цепочки. Обычно ее максимальная длина составляет шесть дюймов. Можно было сделать и так, что руки заключенного будут скованы до боли тесно, ладонь к ладони. Разумеется, регулятор заклинен. Однако ему между запястьями сохранили целый дюйм. О, благодарю за такое милосердие. Лайт повращал кистями внутри наручников. Холодный металл натирал кожу, но руки проворачивались довольно легко. Пожалуй, его ладони достаточно узки, чтобы он мог их вытащить. Или нет? Лайт сделал глубокий вдох и резко рванул. Стальные браслеты скользнули вниз и врезались в сочленение запястья с ладонью. Поморщился, дернул сильнее. Безрезультатно. Но он продолжал медленно и упорно наращивать давление. Сдвинься наручники еще хоть немного, совсем чуть-чуть, и он смог бы освободить выступающие суставы больших пальцев, а уж потом будет гораздо легче. Конечно, дальше тоже имеются кости, кожа и мускулы. Но о них мы подумаем, когда до них дойдет дело. Если вообще дойдет. Он все тянул и тянул руки вверх. Лицо скривилось от напряжения, на лбу и над губой выступили бисеринки пота. Лайт слизнул соленую влагу, даже не отдавая себе отчета в том, что делает. Головки костей проворачивались в суставах, и он почти слышал наждачный скрип, с которым они терлись друг о друга. Остановился только, когда боль стала невыносимой. Наручники не сдвинулись ни на дюйм. Лайт прислонился к стене, чувствуя, как в голове снова нарастает глухая пульсация. Во рту пересохло, кожу на запястьях саднило. Возникла мысль, что в матрасе могут быть пружины, а где-то в углу – вполне возможно – валяется кусок какой-нибудь проволоки. Воспользуется им как отмычкой и разомкнет чертовы наручники. Он вполне способен на это. Будет непросто, и он очень слаб, но он сможет. Краткая надежда на такой простой выход вспыхнула и погасла. «Deus ex machinа, да? Нет в этом матрасе никаких пружин. А даже если бы и были, чем бы ты его разорвал – зубами? И кто будет оставлять в комнате с пленником хоть один предмет, с помощью которого он – пусть даже теоретически – может сбежать? Никто, дорогой мой, и нигде. Ну, и что теперь?» Ничего. На Лайта вдруг навалилась страшная усталость, граничащая с безысходной тоской. Он представил, как сидит здесь сутки, двое, неделю, месяц. В холоде, сырости, чувствуя нестерпимую боль в одеревеневших мышцах. Бетон постепенно высосет из него жизнь. Он, Кира, новый мессия, освободитель человечества, иссохнет тут от голода и жажды. Как же сильно хочется пить. Мучительно облизнул сухие губы. Если бы они оставили стакан, из которого обрызгали его… Он вообразил, как ползет к этому стакану, извиваясь на грязном ледяном полу, начинает лакать из него как животное… Его передернуло от отвращения. Но даже этак картина не смогла полностью отвлечь его от мыслей о воде. Очень скоро жажда пересилит гордость, и тогда он будет готов не только ползти за живительной влагой, но и с пола ее слизывать. Лайт попытался представить менее трагичные варианты своего будущего – в конце концов, не притащили же его сюда, чтобы просто уморить, так? Им что-то нужно, а значит, рано или поздно, они придут. Не то, чтобы такой исход событий гораздо приятнее, но происходящее обретет хоть какую-то ясность. Все равно ничего он сделать не может. И, совершенно ясно, не может надеяться на Бога смерти из машины, который придет, чтобы спасти его. Вот и незачем мучить себя еще больше. Остается только ждать. Он закрыл глаза. Что-что, а ждать Ягами Лайт умеет. Здесь было так тихо, что он почти сразу погрузился в себя. Все дальше и дальше от реальности, в глубину своего существа, надеясь найти там успокоение. Никогда и ни в ком он не находил покоя – только в самом себе. Только он знал, как работает каждый из механизмов его тела и психики, и на какие рычаги нужно нажать, если какая-то деталь вдруг вышла из строя. Ему были ведомы причины каждой его эмоции, каждого чувства, каждого поступка. Пожалуй, никто во всем мире не знал себя самого лучше, чем Ягами Лайт. Сейчас, сбрасывая один за другим покровы своего сознания, он обнаружил, что под пеленой усталости и тревоги скрывается клокочущая, гремучая смесь страха и ярости. Она пульсировала, как огромный, гниющий изнутри нарыв, готовый вот-вот лопнуть и выплеснуть свое гадкое содержимое. Впервые нечто подобное он ощутил, когда ему было двенадцать. Он тогда отобрал у девятилетней Саю микроскоп, который она чуть не разбила. Сестра обиженно надулась, схватила со стола его тетрадь и в отместку начла вырывать из нее листы. Саю смеялась. Для нее это было лишь игрой, беззлобной шалостью в ответ на серьезность старшего братца. Но Лайту было совсем не весело. Он медленно шагнул к девочке, которая смотрела на него снизу вверх с довольной улыбкой, вырвал тетрадь из пухлых ручонок и изо всех сил толкнул ее. Саю упала на пол, по пути ударившись головой об угол стола. Несколько секунд в комнате царила абсолютная тишина, а потом Саю разразилась надрывным, болезненным плачем. Лайт пришел в себя только когда увидел, что из головы его младшей сестры течет кровь. Осознание молнией пронзило заволокший его изнутри алый туман, но вместо солнечных лучей впустило черную тьму, стыд, горькое раскаяние. Он действительно толкнул ее со всей силой, что была в руках. Он по-настоящему причинил ей боль. И за что? За испорченную тетрадь? Ей всего девять. Она еще совсем глупая. В таком возрасте все дети глупые. Нет, дело было не в этом. Просто Лайт понял: если он прямо сейчас не сделает ничего с переполняющей его яростью, то просто взорвется, разлетится на кровоточащие ошметки. Он ощутил внутри себя пропасть, глубокий черный колодец, на дне которого – лишь ядовитая слизь и отвратные белесые черви. Он толкнул Саю не из-за тетради, а из-за того, что она заставила его заглянуть в себя. И то, что он там увидел, привело его в ужас. Тогда Ягами Лайт впервые испугался самого себя. Он стоял над сестрой, не в силах пошевелиться, а Саю все плакала, и между ее пальцев текла кровь. На крик прибежали родители. Мать ахнула и упала на колени. Словно бы издалека Лайт услышал ее голос: «Саю! Господи, что случилось?!» – Больно… – хныкала Саю. – Лайт… Лайт меня толкнул! Взрослые уставились на него глазами, полными шокированного изумления. А потом отец схватил его за запястье, развернул к себе и ударил по лицу. Удар был таким сильным, что Лайт и сам свалился на ковер. Отец поднял его за шиворот и потащил прочь из комнаты. – Не надо, Соитиро! – кричала мать, но он, не слушая, загнал его в его спальню и запер на весь оставшийся день. Только сейчас, через много лет, Лайт понял: отцу тоже было страшно. Впервые он столкнулся с тем, что в его сыне – примерном, послушном, не по годам взрослом мальчике – живет нечто, не поддающееся его контролю. Темная и разрушительна мощь, что он почувствовал в тот злополучный день, по-прежнему существовала. Она навсегда останется с ним, но Лайт поклялся себе, что больше не даст ей выхода. Так и было. До тех пор, пока в жизни его не появился человек. Особенный человек. Лайт видит его лицо чуть ли не каждый раз, когда закрывает глаза – так ярко и четко, будто он до сих пор реален. Знакомо до перехваченного дыхания. Это чувство он с трудом мог объяснить даже самому себе. Не просто ненависть. Не просто желание превзойти. Что-то горячее, разрывающее, поглощающее с головой. Что-то… сладкое. Как запах еще теплой, но уже разлагающейся плоти, в которой копошатся и жрут мягкие пока, кровавые мышцы жирные белые опарыши. Хотелось сомкнуть руки на этой длинной шее и почувствовать, как колотятся под ладонями жилы. Хотелось медленно, почти нежно вонзить нож в плоский живот. Хотелось видеть раскрытые в немом крике бесцветные губы, видеть, как в округлившихся глазах постепенно угасает свет. Хотелось… В замке с громким щелчком провернулся ключ. Этот звук прошиб Лайта насквозь. Он дернулся и резко подался вперед, совершенно забыв о боли в мышцах. Дверь открылась, и на пороге возник лысый мужчина в татуировках – один из тех двоих, кого он увидел, когда очнулся от обморока. На плече он нес стул на железных опорах, в руках – большую сумку. – Кто вы такие? – спросил Лайт, стараясь, чтобы голос звучал как можно тверже. Но мужчина как будто и не видел его вовсе. Он поставил стул в центре комнаты, вытащил из сумки перфоратор и начал привинчивать ножки к полу. Сначала одну, потом другую. Чем дольше Лайт наблюдал за этими странными действиями, тем сильнее становилась в нем смутная тревога. – Чего вы хотите? – снова спросил он. – Денег? У меня их нет. Вы только зря тратите время. Но с ним упорно отказывались говорить. Раздражение переросло в гнев. – Эй, ты меня слышишь?! Ответь! – Закрой рот, – произнес наконец лысый. – Все вопросы задашь ему. – Кому? Снова молчание. Наверняка он имеет в виду главаря шайки. Во всяком случае, похоже, именно этот неизвестный держит Лайта в плену. И раз амбал не желает ничего объяснять, придется говорить с ним. – Приведи его, – потребовал Лайт. Ответом ему был лишь хриплый прокуренный хохот. Лысый присел на корточки рядом со стулом, достал из сумки нечто вроде небольших металлических обручей и приладил их к подлокотникам. То же самое проделал с ножками стула. Сигнал тревоги, звучащий в его голове, превратился в воющую сирену. – Что ты делаешь?.. Закончив работу, мужчина поднялся. Из сумки явился белый платок и пластиковая бутылка с прозрачной жидкостью. Он щедро смочил ею ткань. И направился к нему. – Что это? Что ты хочешь сделать?! Он знал, что это, и что с ним хотят сделать. Он почувствовал исходящий от платка острый химический запах. Хлороформ. – Заткнись. – Лысый опустился на одно колено и потянул к нему широкую, чертовски сильную на вид ладонь. Лайт дернулся и попытался отползти в сторону, отталкиваясь ногами от матраса. Амбал выругался сквозь зубы, схватил его за шиворот, как котенка, и подтащил к себе. Лайт извивался и рычал, попытался пнуть его – и тут же оказался прижат к простыни громоздким телом. Белый платок приблизился к его лицу. А теперь, Лайт, пора спать… – Нет! – он замотал головой, и тогда его схватили за волосы. – Нет! Н… Крепкая рука зажала рот и нос – кислород сменился на обжигающий въедливый запах хлороформа. Его легкие по инерции сделали вдох. Он снова падал в грозовое облако.