императив

Игорь перестает сопротивляться уже где-то через две недели. Вписывает две недели в потрясающую выдержку, потому что Разумовский ведет себя, как мошенник — постоянно ошивается поодаль, маяча на горизонте обманчивым светом, сбивающим с дороги. Гром и впрямь чувствует себя так, будто его окучивают, чтобы развести на квартиру, только с него взятки гладки: сломанная стиралка, потертая куртка и проездной. Он искренне не думает, что Серёже нужно что-то из этого. Поэтому он занимает выжидательную позицию и наблюдает, готовясь довольно потирать ручки, когда у Разумовского загасится интерес об кого-то поинтереснее. Разумовский, в свою очередь, ухаживает ненавязчиво: то ли боится, что отпугнет Грома, то ли разучился по-нормальному. Серёжа даже исправно наблюдает за людьми, которые приходят в рестораны не на встречи, а на настоящие свидания, отслеживает их жесты ледяным взглядом и катастрофически разучивается читать людей. Он хмурится и спрашивает совет у Олега. Волков готов на самом деле взвыть на Луну, потому что последнее, что требовалось ему в жизни — учить Серёжу, как подкатить к менту, да еще и приманить его к ним двоим, потому что Олег идет комплектом. Он и сам с любопытством оглядывает мужчину, чует родную породу, но выразить это не может. Серёжа другого склада: ума, характера и вкуса. Он качает головой и сбегает, в голове пенится лазурь и выходит из берегов — катастрофа. Гром напоминает скорее лесное озеро — находится равноудаленно от всех стычек, но не может избежать столкновения с ними. Выходить из берегов некуда, а илом зарасти не дают. Серёжа не дает. Олег смотрит, каким взглядом провожает Серёжину фигуру Игорь и думает: во всех смыслах. Грома из вежливости перестают подвозить на элитных машинах и начинают возить на непримечательных такси, если не учитывать, что там личные водители, а не трудяги. Серёжа до побелевших пальцев цепляет замызганное сидение, сводит и разводит колени, не находя под ногами точку спокойствия, беспокойно качает бедрами и шмыгает носом. Игорю любопытно наблюдать, как Разумовскому до буквального ужаса тошнотворно кататься на обычном такси, но он все равно заезжает после работы и катает Игоря до квартиры, как джентльмен. И даже не шелестит, хоть Гром и понимает, что лучше бы он сам за Серёжей побегал, тому ведь этого и хочется. Даже первым лезть не хочет: чувство собственной важности в горле мешается. — Слушай, скажи мне вот чё, — Гром поправляет кепарик и делает сложное лицо. Серёжа бледнеет. — Зачем оно тебе? — Что именно? — уточняет Серёжа, сощуривая глаза и уже не глядя на дорогу. — Ну, я, — Гром не знает, как спросить. Чувствует себя дважды дебилом и трижды девицей на выданье; за ним такая красота прируливает, а он еще что-то выпытать хочет. — Грубо говоря, у тебя Волков и всякое такое. Я-то причем? От меня ни пользы, ни практики. Я же в ваших делах не разбираюсь, вопросики в полиции заминать не буду, связи у меня так себе, сам понимаешь. Серёжа смотрит на Игоря внимательней, а потом отцепляет пальцы от сидения, перекладывая ладонь на чужую коленку. Гром хочет непроизвольно отодвинуться, но хватка крепкая и уверенная, совсем не похожа на привычно дрожащие сережины рукопожатия. В глазах тоже что-то мелькает, наверное, тени от домов сказываются. Но Гром не может оторвать взгляда, с самой первой встречи не может. — А кто сказал, что ты мне для пользы? — Серёжа хмыкает. Они встают в пробку и Гром проклинает абсолютно всю свою жизнь за неумение подбирать моменты. Ему неловко перед водителем, который молчит и даже ухом не ведет — обученный человек. Но все равно неловко, как в поликлинике в детстве. Серёжа пробует не что-то с ним, а сразу его нервы на прочность, мол, не вывезешь такое, как тебе понравится все остальное? — А зачем тогда? — вопрос, который можно было и не задавать, но Серёжа только рад сделать вид, что купился на святую простоту. Он скользит взглядом по чертам лица, будто любуется, очаровательно прикусывает губу и ведет руку выше. Игорь недолго думает: сейчас, либо он выходит из машины и больше никогда не видит Серёжу. Он придвигается вплотную и осторожно выхватывает инициативу, пока помнит, как это делается. Прикладывает руку к чужой шее, осторожно поглаживая большим пальцем и по глазам видит, как Серёжа наконец доволен, что ему пошли навстречу. Капитуляция в некоторых случаях полезна, особенно тогда, когда можно наступить своей неловкости на горло, притянуть Разумовского к себе и наконец прикоснуться к искусанным губам. Гром чувствует, как поднимается температура лично для него, а ворох мыслей едва ли не вытесняет ощущения, но вся карусель делает полную остановку в момент, когда Серёжа слегка улыбается в поцелуе и прикусывает нижнюю. Приятно. Гром даже успевает подумать: бедный водила. А потом перестает думать вообще: Серёжа поцелуями спускается от губ до шеи и выпускает зубы уже там. И в целом ведет себя так, будто знает, где лучше провести, а где лучше прикусить, чтобы Игорь поплыл. Он и плывет: ныряет в мутные воды без разбора, не видя куда и зачем, отматывая все прошлое до точки невозврата, определяя, что оно все стоило того, если сейчас его так ведет. Он отцепляется, только чтобы спросить: — А Олег не против? Серёжа мутно смотрит в ответ и снова ухмыляется, кладет голову на плечо и отчетливо выговаривает: — Кажется, погода портится. Ты сегодня к нам, — и это даже не вопрос. Гром сползает по сидению и плюет на моральные штабеля, понастроенные им самим же, туда же отправляет гордость и желание выпендриться. — А можешь так еще? Серёжа горячо посмеивается в шею и широко мажет языком.