императив

Гром, технически, с Серёженькой и не знакомится. И с Сергеем Разумовским, впрочем, тоже. Это получается спонтанно, как схватить прохожего за руку и греть в ладони отпечаток тепла. Кисть у Сергея до музыкальности изящная. Игорь перехватывает инициативу рукопожатия, но не трясет, как молотком, а накрывает второй ладонью поверх молочно-белой, слегка подрагивающей. Сергей до остервенения трезв и тревожно позвякивает. Не вытаскивает руку, а распахивает глаза и приоткрывает рот, но не позволяет словам упасть к ногам майора. — Очень рад, — Игорь чувствует себя мужланом. Сергей весь из себя, одет с иголочки, рыжая прядь богоподобно спадает на лоб, а он ее намеренно неловко поправляет. У Игоря затык сразу — хочется протянуть руку и поправить самому, убрать за ухо и провести черту до губ, попробовать на вкус гранат. У Сергея в глазах зима стылая, синева превращается в льды Арктики, он весь задерганный показаниями, вечно оглядывается, словно ищет кого-то в толпе и норовит улизнуть: зыбкий и беспокойный, как алкогольный сон. Гром и не пичкает себя ничем обманчивым, он не по миражам эксперт, а на де-юре времени не хватает. Он смотрит с грустью хищника вслед черному пиджаку и черно-белым кроссовкам и сразу констатирует: хочется. Но Разумовский другой породы; нюх мента его резво наебывает, Серёжа не хорошая изящная жертва, а знатная дрянь. Об этом он начинает узнавать в конце вечера, когда опрошенные уже заговариваются и несут околесицу, лепя сплетни на слухи, а слухи на скандалы. Какая-то принцесса грубо отзывается о Разумовском, что у него не все дома, а в башню не зайти — цепной пес охраняет. Другой не про пса, а про Цербера говорит с испуганными глазами. Грому кажется, что сейчас пойдет еще демонстрация шрамов, но люди могут лишь показать убытки с прошлых вечеринок, где рыжий полубог и его то ли приятель, то ли коллега, то ли ёбырь закатывали шоу-феерии, только держись и успевай разливать. Игорь много думает, смотрит на свою огрубевшую ладонь и до боли кусает губу. Сергей ему влетел по всей сенсорике, теперь будет печально отгонять этот вечер в коллекцию других таких же, где доблестному служителю закона ничего не обломилось. Он выходит совсем поздно: свет улиц золотом сыплет набережную, мерно укачивая город, как ребенка. Воздух пах озоном, небо и впрямь казалось беспросветно черным, а если вывернуть на набережную, то еще и зарницы маячат. Гром научился разбираться в погоде, потому что бегал зачастую пешком и налегке. Было бы даже странно, если бы они не встретились в грозу. Гром чуть не запнулся об собственные ноги, когда увидел, что у открытой двери черного ройса маячит желтоватая в этом свете макушка, скучающе вытирая дорогущими штанами корпус тачки, еще и голову туда запрокидывая, любуясь чернотой. — Сергей? — имя приятное, но колкое. У Грома и внутри что-то колется, особенно после душераздирающих спичей за вечер. — Я спросил, мне ответили, что Вы пешком. Погода портится, поехали, — Сергей все же роняет слова на грязный асфальт. Поехали не звучит, как "прокатимся", а звучит так "у меня есть личные вопросы, и я предпочел бы решить их от всех подальше". В таких машинах Гром не оказывался даже волей случая, а его случай раскинулся на сидении так, будто выпил три бутылки Moet & Chаndon. В салоне, как на удивление, тянуло сильно сладким, как разлитый флакон духов. Гром не выдерживает, чихает, трет нос и морщится. Сергей улыбается почти радостно, двигается ближе и доверительно шепчет, делясь секретом: — Откройте окно. Гром и до этого хочет, но выполняет команду. У него уже голову ведет от сладкого и от такого близкого присутствия Разумовского. Игорь чувствует себя так, будто снова из армии — провода рвет. Сергею провода рвут буквально, он скидывает уже третий звонок и отворачивается в другое окно с нечитаемым выражением лица. Игорь тяжело дышит, пока они едут по центру и чувствует, как надвигается ужасная гроза. Даже Нева шумит и задувает ветрами, тяжело дыша, как роженица. Первый трескучий раскат, и Грома хватают за запястье, будто от нервов, но больше похоже на блокировку. — Я ужасно боюсь грозы. В детстве нам говорили, что в окно может залететь шаровая молния и убить все живое, поэтому нельзя было смотреть телевизор и открывать форточки. Закройте окно, Игорь. Гром оборачивается слишком резко и всматривается в потемневшие сергеевы глаза, и понимает, — ничерта он не боится. Даже на голодных вторых свиданиях так не липнут, либо у Разумовского правда с головой не все хорошо, либо дело в электричестве, которого в небе много скопилось. Он еще раз заглядывает в синие глаза и додумывает: да, чертовски много. Так что с Серёженькой Игорь правда не знакомится. Он знакомится с тем, как много можно надумать грязных мыслей на заднем Ройса, пока они едут от около-клубешника до башни Вместе. Серёжа к нему не притрагивается больше, чем ухватить за запястье и не отпускать, но Гром чувствует себя так, будто его приварили в этом месте: кожа даже под шмотками горит, а рука у Серёжи холодная и бледная. Конечно, Серёжа не спрашивает, довезти ли Игоря до его дома или до метро. Он несколько раз повторяет, что скоро "ливанет" и надо успеть, хотя когда они уже совсем рядом — пахнет грозой и свежестью, а дождь так и не начинается. Разумовский кивает и манит за собой в свое логово, в свое запретное, мертвое королевство. Гром взвешивает за и против уже на ходу, поэтому против можно и вычеркнуть, но аргументирует все тем, что его не зовут каждый вечер в такие места, да еще спрятаться от дождя. Телефон Серёжи рвется еще звонками, но тот уже отвечает в динамик хрипло и негромко: "тут". В лифт они заходят в полнейшей тишине, створки мягко сходятся, отрезая путь к выходу, кабину качает и несет на высоту. Гром нервозно оглядывает стекла и смотрит, сколько пролетело метров ниже, а Серёжа прилипает к стенке, одну ногу выставляя вперед и похуистично копаясь в телефоне, будто он вообще один в здании. Гром отрывает взгляд почти насильно, не находит точки опоры и сверлит в Разумовском дыры, но не похотливо-любопытно, а лишь потому, что стекло ему не внушает мотивации видами полюбоваться. — Красиво? — спрашивает Серёжа, лишь слегка переводя взгляд от экрана, усмехаясь. — Очень, — отвечает Гром, делая такой несчастный вид, будто он на закланье этажами выше пиздует, а не визитером в место, куда и по пропуску не доберешься. — Я про себя, — мило улыбается Разум и до Грома начинает доходить, что он попал в какие-то странные игры, изначально не желая принимать в них участия. Но наивно надеется на продолжение вечера, раз его затащили в логово дракона под самым идиотским предлогом, под которым он еще студентом трахался. — Я так и понял. Серёжа немного хмурится, отбрасывает волосы крупным жестом, будто они совсем недавно были другой длины и он еще не примерился. Сейчас они острыми неровными мазками обрамляют скулы и не достают до плеч, заревом свободно болтаясь. Гром думает, что на поводу своих желаний не стоит ходить, они заведут в такие омуты, что вовек не выбраться. Серёжа начинает расстегивать рубашку, но бросает через три пуговицы ровно, прикусывая губы на виду Игоря. — Приехали, — оповещает Серёжа и снова зовет следовать за собой. — Я так и понял, — вторит себе под нос Гром.