императив

Разумовский вваливается в офис, как прямиком из клуба: рубашка застегнута неправильно, выправлена из штанов наполовину; ремень застегнут тоже непонятно как, еще перекручен и обмотан; шнурки от кроссовок волочатся и путаются, об них Серёжа и спотыкается, влетая в кабинет головушкой вперед и сразу на колени. Беспроводные наушники моментально укатываются, из них долбит какая-то электроника. — Всегда бы так, — облизывается Олег, опираясь одной рукой на сенсорный стол. Сенсор выключен — Серёженька даже с пола чует, что техника в отключке, как он ее и оставлял. Ну не будет же Волков ломать коды защиты, это прерогатива Серёжи — слежка и допросы. Хотя, нет, манипуляции, допросы как раз входят в пакет обязанностей Олега. Серёжа головой дергает с пола, задирает подбородок, словно на божество смотрит, а вид блядский совсем. Губы искусаны и покраснели, выглядят гранатовым соком на белизне кожи. Ноздри раздуваются, а глаза стабильно-яркие, всполохи зарниц прячутся где-то в самой синеве. — Так попроси, — предлагает Серёжа, уползая в сторону и подбирая наушники. Шлепает ладонями и шуршит брюками, шнурки начинают раздражать и Разумовский скидывает кроссы, оставаясь босым. С лихорадочным видом, с незаправленной рубашкой и спутанными волосами — на хиппи похож, еще браслет с руки норовит слететь. — Тебя на колени просить вставать не нужно, вроде, — хмурится Волков. Разуму хочется обидеться, так показушно встать с пола и указать на дверь, но у Олега глаза искрятся даже в полумраке: не издевается, а подначивает. — Где гулял? — Игорь показывал любимые места, — бурчит в пол, подслеповато щурясь на резную плитку, и зачем только под мрамор заказал, ничерта не видно, когда зрение уже не такое острое, как в восемнадцать. — А "любимые" — это квартира, или на заднем? — Отъебись, — Серёжа начинает закипать, того и гляди грозовые тучи на синеву набегут, но не дождем прольются, а принесут шквалистый ветер и молнии. Волков изучает ползающего по полу миллионера, гения, главу IT-корпорации, и думает, что у него ничего святого не осталось. У Грома — все впереди, он так смотрит на Разумовского в закатном солнце, что можно заказывать антикварные иконы и по почте отсылать в Старый фонд. А он наблюдает за чужими пальцами, понимая, что если бы Серёжа хотел, давно бы перестал протирать колени. Такие уж у них привычки и причуды, Волков скалится и тяжело вздыхает, вспоминая прошлые ночи. — Я еще даже не начинал приебываться, детка. Серёжа садится и наклоняет корпус назад, обнажая шею перед хищником. Олег невозмутимо притирается у стола, делая вид, что это у не у него штаны топорщатся, хотя словами в Разумовского бросается до рези в глазах. Свет глушится еще больше, оставляя из демонстративности только блеск в глазах. — Просто скажи, что тебе обидно, что он тебя не звал. Ты серьезно, обиделся? То есть, остальные мои заебы не в счет, а вот этот... - Вот этот — мент, — подсказывает Олег и наклоняет голову в ту же сторону, что и Серёжа. — Я к заебам привык, а наблюдать, как ты стелешься перед мужиком — не особо. — Я стелюсь? — небо заполняет собой все пространство. — Да тебя заводит только меня отчитывать. Тебе нужен контроль? — Не контроль, а понимать, что у тебя в башке. Хотя бы иногда, — Волков трет переносицу и пытается успокоиться, но морок пьяного возбуждения, который, кажется, из башни вообще теперь не выветривается — никуда не уходит. Кружит в воздухе, давит на легкие, вызывая самое настоящее кислородное голодание. Сенсоры, блять, программы, окна, коды, невесть откуда взявшаяся самая настоящая любовь, что подумать про нее страшно. Весна дошла и до Волкова, пустила свои когти побегами цветочными ему прямо в грудь, разрывая все артерии и выкачивая кровь, меняя ее на жидкое горючее. Волков чувствует себя, как в школе: хочется горячо спорить и трахаться. И тут появляется мент, в своей кепочке таксиста, годной для того, чтобы харчки закрывать. У Серёжи рубашка стоимостью в хороший гоночный мотоцикл, даже у Олега гардероб подобрался черным цветом, но стоимостью уже под половину спорткара; сначала Серёжа настоял, потом обвыкся, потом понравилось. А Гром не заморачивается, выглядит здесь чудно, куртка кожаная протирается в трех местах, пошла трещинами и заломами, и пахнет от него явно не Хьюго Боссом, а чем-то резко-спиртовым. Только вот Серёжа почему-то расстегивает тому штаны, разве что слюной не капает, глаза закатывает и позволяет в волосы грубо зарываться, что потом и от Серёженьки пахнет этими же одеколонами, а не любимыми духами. — Вот скажи, чтобы ты так убегал ко мне посередине ночи, мне надо купить паленый адик на рынке? Я куплю, расплачусь твоей карточкой, со стыда потом сгоришь. Серёжа смеется. А потом облизывается и губу прикусывает, глядя куда-то вбок, где кроссовки валяются. — Тебя цены ебут, что ли? В башке — опилки, сам знаешь. А к тебе мне и бежать не надо, — Серёжа сдвигается и подползает к Волкову, пошло улыбаясь. Заглядывает в черноту глаз снизу, цепляет пальцами петли для ремня, оглаживает бедра. Волков не сдается, еще бы у него выдержки не было — сдох бы давно. — А тебе что, бегать нравится? Я удобный? — Волков сам хмыкает, понимая, что звучит не так, как ему бы хотелось. Это не про ревность, это про интерес. Не хочет спрашивать прямо: "че, надоели выставки, решил по мусарням пробежаться?". Или "что ты в нем нашел, дрянь ты рыжая?". Смотрит вниз, в бесконечное небо и гранат, понимая, что вопросы вообще не к месту. В Серёже, который выправляет член Волкова из белья столько святости, столько невозмутимого весеннего равноденствия, что все претензии поперек глотки встают. (Ха) Олег прикрывает глаза и бедрами навстречу подается, дышит хрипло и все еще недовольно, пока Разум переключает мозги из побегов по Питеру на доставление удовольствия человеку, от которого никуда не сбегают. К которому сбегают. Серёжа вытирает еще более красные губы и сам тяжело дышит, наверх смотрит уже недовольно, а не с острыми остатками веселья, которые как перо в бочину в этот вечер. — Ну, — Волков протягивает руки, помогая подняться, но не отпускает, а притягивает к себе. — Иди обниматься, чудовище. — Чего вдруг? — спрашивает Серёжа олегово плечо, утыкаясь в него. — Задолбался на коленях, я смотрю, — нарочито-печально вздыхает Олег, за что получает ощутимый тычок в живот острым локтем. Он целует Серёжу в висок и обдает ухо шепотом: "моя очередь". А потом докидывает, — а ты че мента не позвал?