***
«Дай Москве шанс», - пронеслись в моей голове слова Васи, когда я, сидя у иллюминатора и пролетая где-то над Польшей, рассматривала облака. Я горько усмехнулась и покачала головой. «Отпуск, определённо, удался на славу. Браво, Александра. Лучше просто быть не могло», - саркастично сказала я себе, поднимая руку в вежливом отказе стюардессе, предлагавшей мне невинную бытулочку вина. Мне не хватало еще только напиться: всё остальное за эти полтора месяца я сделала с лихвой. Говорят, когда возвращаешься из отпуска, то испытываешь некое отвращение к обыденному, рутинному, каждодневному образу жизни. Хочется, чтобы отпуск или каникулы длились вечно. У меня бывало так, что, приезжая куда-то, где мне очень нравилось, мне непременно хотелось остаться там жить. И тогда я уезжала оттуда, конечно, с тяжелым сердцем. «Можно подумать, сейчас ты уезжаешь с лёгким», - подначивала я себя, нервно рассмеявшись в иллюминатор. Благо, сидела я одна и была вольна вести себя, как хотелось. А хотелось мне, конечно, вести себя плохо. Очень плохо. Мне хотелось расстегнуть ремень безопасности, встать в проходе и громко сообщить всем пассажирам, до какой степени я счастлива покинуть эту чертову Москву, и посоветовать тем из них, кто собирался туда вернуться после отпуска, никогда этого не делать. Конечно, никуда я не встала и ничего этого не сказала, но вернуться в Париж и зажить своей обычной, каждодневной, рутинной жизнью было, действительно, моим самым заветным желанием. И оно сбылось, как только мы приземлились в аэропорту Шарль-де-Голль, а я прошла контроль, получила багаж и купила билет на электричку до города. Солнце только-только садилось, и я с удовольствием наблюдала, как золотые лучи опускались на крыши домов. Сделав пересадку на линию метро, я со своими двумя чемоданами была просто вдавлена в дверь вагона другими пассажирами, тоже явно возвращавшимися из отпуска, и их непомерным багажом. «Вот теперь я точно дома», - думала я уже веселее. Мне, действительно, очень приятно было вернуться. В подъезде своего дома я столкнулась с крайне разговорчивой Мадам Лассаль, нашим консьержем, которая, игнорируя, конечно, мою усталость, почти час расспрашивала меня о моей поездке. Я улыбалась как могла вежливо: бедная Мадам Лассаль не могла знать, что всё, о чем я хотела сейчас думать - это о Париже, а не о том, что было до него. Но тщетно: пока она не выудила из меня всё, что хотела, она меня не отпустила. Когда я уже поднималась по лестнице, она крикнула мне, что вся моя почта лежит у порога квартиры. Обычно, когда я была в городе, Мадам Лассаль каждое утро приносила мне почту прямо домой. Квартиру я, без всякого сюрприза, нашла чисто убранной, и мне оставалось только постелить новое бельё. Дома было, естественно, шаром покати. Кроме нескольких консервов с тунцом и полупустой бутылки оливкового масла не было ничего, даже сухарей. Мне было плевать, так как я была совсем не голодна. А вот выпить мне не мешало. Я налила себе бокал красного вина и прошлась с ним по квартире. Задумчиво оглядев так хорошо знакомое помещение, я подошла к зеркалу и, улыбнувшись самой себе, поднесла бокал к стеклу, будто чокаясь. - С возвращением, Александра. - произнесла я и рассмеялась. - Ты пережила Москву. Браво. Тобой бы гордился Наполеон. - издала я нервный смешок и подошла к комоду. Я не курила с тех пор, как начала заниматься боксом пять лет назад. До этого я начинала, бросала, снова начинала. Были периоды, когда я курила мало, но регулярно. Бывало, что я курила только полгода, но по пачке в день. Было и так, что за один год я бросала курить девятнадцать раз. Бывало всякое. Но вот уже пять лет я не курила. Я понимала, конечно, что возможен риск закурить снова, если я сейчас сорвусь. Но я не думала об этом много: мне хотелось просто зажечь сигарету. Для успокоения. Для удовольствия. И будь, что будет. И подошла к комоду, вытащила новую пачку, которую я обновляла каждые несколько месяцев именно для такого случая, как этот, распаковала её, достала сигарету и понюхала. Когда долго не куришь, то незажженная сигарета пахнет очень соблазнительно. Я взяла пачку, зажигалку, бокал и - чего греха таить - бутылку вина и вышла на балкон, где у меня располагался небольшой круглый металлический столик с двумя стульями. - Ну и гадость. - затягиваясь, проговорила я с улыбкой, но сигарету не затушила. Неприятное послевкусие после каждой затяжки я просто маскировала глотком вина, и это было замечательно. Я смотрела на соседние дома, слышала речь прохожих, затягиваясь табаком и подливая себе еще вина. И у меня, как водится, после долгого перерыва без сигарет и алкоголя на почти пустой желудок, закружилась голова. И мне вдруг стало неимоверно хорошо. Казалось, это опьянение вытеснило всю реальность, все воспоминания последних полутора месяцев. Будто я так и не уезжала из Парижа. Будто, отпуск еще впереди. И я сидела так, на своём балконе, смотрела по сторонам, мечтала о каком-то мифическом будущем отпуске и пьяно улыбалась самой себе. Но так как это - минутная слабость, а не жизнь, то скоро приятная нега сменилась нехилым головокружением, и я смогла только дойти до раковины, чтобы попить воды, а затем таинственно перенеслась в свою спальню, где, напрочь позабыв про душ, упала на чистые простыни своей постели и провалилась в пьяный, но глубокий сон.***
Я обеспечила себе максимальную занятость по всем направлениям. Я связалась со всеми моими прошлыми клиентами, аукционными домами, библиотеками, чтобы предложить им новое сотрудничество. Я связалась с одним медицинским журналом, базирующемся на юге Франции, и обещала в скором времени сдать им статью о латино-французском переводе той самом книги Шарля Этьена «О рассечении», которую я шутливо называю «О клиторе». Журнал уже давно просил меня написать её. Я решила также расширить свою деятельность гида-переводчика, которая до этого являлась для меня только дополнительной, и создала несколько специализированных экскурсий по музеям Парижа для русскоязычной публики. Несмотря на опасения, я не закурила снова, поэтому смогла продолжить интенсивные занятия боксом, как и раньше. Я также записалась на несколько уроков бильярда: мне хотелось исправить некоторые ошибки в технике, которые я совершала в течение многих лет, и к которым, к сожалению, привыкла моторика руки. - Ты, вообще, жить-то успеваешь, Саш? - с подозрением спросила Вася, глядя на меня с экрана компьютера во время видеозвонка. - Конечно, это и есть жизнь. Столько всего происходит! - воскликнула я с неподдельным энтузиазмом. - А ты не хочешь остановиться, подумать, там, осмотреться? Пофилософствовать? - осторожно предложила она. - Пофилософствовать? - я распахнула глаза в удивлении. - И это ты мне говоришь? Ты всегда насмехалась над моим философствованием! Ты всегда считала, что я слишком много думаю. А теперь ты мне предлагаешь противоположное? - воскликнула я в недоумении. - Я, действительно, всегда считала, что ты думаешь и анализируешь слишком много, это правда. Я всегда считала, что ты слишком серьёзна. - мягко согласилась она, качая головой. - Но теперь ты как-будто впадаешь в другую крайность! - воскликнула она с напором. - Да ладно тебе, Васёк. Я просто работаю и занимаюсь спортом. Много. В современном обществе это называется «здоровый образ жизни». - ответила я с некой гордостью. Будто было, чем гордиться. - Не знаю, Санёк. Мне всё это кажется странным. Не похожим на тебя. - покачала она головой. - Люди меняются. - ответила я невинно, сама не зная, что имея в виду. Вася замолчала, стараясь через камеру рассмотреть меня. Я не знаю, что именно она видела в моём электронном образе, но смотрела она с подозрением. - Ну, не знаю. Хорошо, что Валя скоро приезжает. Мне будет спокойнее. Ты хоть проведёшь время с живым человеком, а не с какими-то там гравюрами, боксёрской грушей и всякими киями. - серьезно произнесла она. - Даааа, я очень рада, что Валентина приезжает. - протянула я в удовлетворении. Я, действительно, была очень-очень рада.***
Валентина приезжала в Париж на неделю, чтобы подготовить свою шестимесячную стажировку. Я, конечно же, предложила ей эту неделю пожить у меня, но она наотрез отказалась: за гостиницу платила её компания, и она совсем не желала позволить им сэкономить. - Я их финансовый аналитик, Саш. Я экономлю для них деньги и позволяю заработать еще больше. Так что для их финансов моё недельное пребывание - капля в море. - с апломбом говорила она мне, вызывая мою улыбку. Я обожала, когда она так говорила: делая вид, что ей море по колено. К счастью, Валентина смогла выбрать гостиницу недалеко от моего дома, и мы часто виделись. Точнее, все эти семь дней мы провели вместе: в ресторанах, в музеях, на прогулках, на террасах кафе, на ужинах у меня дома. Мне было с ней очень-очень приятно. - Я считаю, что даже если офис твоей парижской компании и находится в пригороде, лучше тебе выбрать квартиру в Париже. - убеждала я её, когда мы сидели на солнечной террасе кафе у Музея декоративного искусства и смотрели на ту часть здания Лувра, в котором сейчас располагается Высшая школа истории искусств. - Квартира в пригороде, которую тебе предлагают, конечно, - куда больше, но ты каждый раз после работы будешь возвращаться туда, и выезжать в город у тебя просто не будет сил. А так, ты будешь жить пусть и в маленькой квартире, но в центре Парижа! Со всеми вытекающими привилегиями. - с убеждением сказала я ей. - Да, ты права. Просто меня выбили из колеи ваши жилплощади: эта парижская квартира в самом центре - меньше моей московской кухни! - произнесла она с возмущением. Я рассмеялась. - Тем лучше! Ты меньше времени будешь проводить дома, а больше гулять по одному из самых красивых городов мира. Чем плохо? - смеясь, ответила я, показывая рукой куда-то на город, на здания, на... Я остановилась и замерла. Я не знаю, ответила ли мне Валентина, но я не слышала более ни её, ни болтающих посетителей, ни снующих официантов, ни клаксоны автомобилей. Я смотрела на высокую, спортивного телосложения молодую женщину, одетую в короткие шорты. Её мускулистые ноги уверенно вышагивали по мостовой перед Музеем декоративного искусства, её сильные руки то и дело раскачивались, помогая движению прямого, волевого торса, а её каштановые, короткие, вьющиеся волосы развевались от быстрого шага. Я была заворожена. Моё сердце часто забилось. «Она так похожа на...» - Давно? - вдруг услышала я Валентину и очнулась, нерешительно поворачиваясь к ней. - Что «давно?» - спросила я сдавленным голосом. - Давно тебе нравятся женщины? - с несвойственной ей прямолинейностью спросила она. - С чего ты взяла? - как можно более невинно ответила я. - Я же вижу, как ты смотришь на женщин, Александра. Ты смотришь на женщин так, как мужчины смотрят на меня. - ответила она, с любопытством меня разглядывая. - Итак, давно? - 35 лет или около того. - ответила я, рассмеявшись. - Значит, всегда? - спросила она понимающе. Я утвердительно кивнула. - А ты...? - осторожно, но с намёком спросила я. Теперь рассмеялась она. - О, нет. Больше нет. - покачала она головой. - У меня были отношения с женщинами. С одной мы даже жили вместе. Но женщины - это слишком эмоционально, слишком ярко, слишком болезненно. Слишком сложно. Слишком... всё. А мне нужна ясность. Простота, четкость и перспектива. Я говорю не о перспективе отношений, а о перспективе своего ощущения. Я должна знать, что я чувствую. Если я не знаю, что я чувствую, потому что мои эмоции слишком обострены, - я не чувствую себя. А если я не чувствую себя, то грош цена такой любви. - она помедлила. - Женщины, с которыми я встречалась, показали мне красочный, удивительный мир, но этот мир построен на вулкане. Так что я выбрала просто... переехать в «другую» страну. Или стать играть за «другую» команду, если хочешь. - ответила она игриво, и мы засмеялись. - И с тех пор, как я поняла, что «жить на вулкане» - это не моя чашка чая, я просто... перестала испытывать влечение к женщинам. Моё либидо на них просто больше не реагирует. - просто закончила она, пожимая плечами. «Как стать такой мудрой, как Валентина? - спрашивала я себя. - Вероятно, перестать быть лесбиянкой», - и усмехнулась про себя. «Легче сказать, чем сделать». - Я понимаю, о чем ты говоришь. - произнесла я задумчиво. - Очень хорошо понимаю. - закончила я, глядя куда-то вдаль. - Почему ты уехала в Париж? - осторожно спросила она. Видимо, сегодня Валентина решила наверстать все непроизнесённые откровения. - Я знаю, что ты уехала учиться. И осталась. Но это официальная версия. А я хочу узнать неофициальную. Если ты не посчитаешь, конечно, что я вмешиваюсь не в своё дело. - прямолинейно закончила она. - Да, ты права. Есть вполне себе неофициальная версия. - просто ответила я, смотря прямо на неё. Её ли откровенность развязала мне язык, или странное видение коротковолосой красотки? - Я... была влюблена, встречалась, состояла в отношениях... Не знаю, как сказать точно. С моей близкой подругой, которую звали Ксения и... - мой голос дрогнул, и Валя заботливо накрыла мою руку своей ладонью. - Мы просто дружили несколько лет, а потом влюбились. И об этом узнали наши родители. С обеих сторон реакция была самой катастрофичной. Её родители поменяли замок входной двери в их квартиру, буквально оставив её на улице, а моя мама поставила меня перед выбором: либо она, либо моя семья. Если я выбираю Ксюшу, то я больше им не дочь. А если я выбираю семью, то я больше никогда её не увижу. Я... - произнесла я и прикрыла глаза. Валя сочувственно сжала мою руку. - Я была несовершеннолетней, а Ксю только заканчивала университет. Мы обе еще не стояли на ногах, я-то уж точно. Конечно, когда я думаю об этом сейчас... - я на секунду прикрыла глаза от волнения. - Сейчас я не поступила бы так. Сейчас бы я нашла работу, ушла из дома, уехала, но с ней. А тогда... мне было страшно. И мы просто встречались тайком, обманывали преследующих повсюду и следящих за нами родителей, которые, буквально... не давали нам жизни. Я тогда и поняла, что родители могут быть по-настоящему жестоки. - горько усмехнулась я. - Родители могут быть настоящими живодёрами. Могут ударить. Могут оскорбить. Могут выставить на смех на людях. И несколько лет мы... врали. Скрывались. Боялись. Страдали. Не понимали. И... - я немного помолчала, стараясь успокоиться, так как мои ладони почему-то вспотели. - Я просто уехала. Я не могла тогда сделать выбор: она или моя семья. Этот выбор представлялся тогда мне таким невозможным, таким немыслимым. Я не могла выбрать одно из двух, поэтому я выбрала третье и просто... уехала. Подала заявку на грант. Неожиданно получила его. И уехала. - просто закончила я, сжимая руку Валентины в знак признательности за поддержку. - Ксюша знала, что твоя семья поставила тебя перед таким выбором? - осторожно спросила Валентина. Я покачала головой. - Нет. Я ей так и не сказала. Думаю, я... боялась её реакции. Боялась, что если я скажу ей «Они выгоняют меня из дома. Они выгоняют из дома тебя. Давай уедем вдвоём. Давай начнём всё сначала», она... откажется. Сошлётся на сложность, на объективные причины, которых было много, конечно. Не знаю, правильно ли я поступила. Я никогда не узнаю, что бы она могла мне ответить. - пожимая плечами, ответила я. - Думаю, что в таких ситуациях действуешь по наитию. Вовремя сказанное слово идёт только из сердца, а это значит - без страха. А если есть страх, то, вероятно, нет уверенности в ситуации или в человеке, даже если он - любимый. - произнесла Валентина задумчиво. - Да, может быть. - ответила я с улыбкой и тепло посмотрела на неё. - Бокал шампанского? - игриво предложила я, желая сменить не самую радостную тему. - С удовольствием! - ответила она, расплываясь в улыбке.***
У меня всё было очень хорошо. У меня, действительно, всё было очень и очень хорошо. Когда Валентина вернулась в Москву, я снова стала работать, работать и работать. Проекты, которые я давно забросила, идеи, которые были оставлены на потом, планы, которые ранее так не были составлены, - всё это той осенью нашло время и место и в моей голове, и в моём ежедневнике. Я была куда более продуктивна, чем до отпуска. Я даже задала себе однажды вопрос, была ли я когда-либо ранее так продуктивна, но сразу решила, что этот вопрос крайне глуп, и что думать об этом не стоит. И я не думала. Я, вообще, кажется, ни о чем не думала. Мои мысли касались непосредственного актуального в данный момент дела или занятия: лежащей передо мной книги, требующей мытья грязной посуды, необходимости заказать групповые билеты в музей для новых клиентов и прочее. Но никогда более меня не посещали мысли созерцательные, побуждающие к рассуждению, так называемые «философские», к которым - и Вася здесь абсолютно права - я всегда была склонна. И мне это чертовски нравилось. Я, буквально, наслаждалась этим отсутствием мыслей. Кайф, не менее. С обывательской точки зрения и, как нам кажется, с точки зрения здравого смысла, на мысль влияет эмоция. Когда нам очень плохо, нам кажется, что мир катастрофически сужается до этого сдавливающего грудь, кровоточащего ощущения где-то между лёгкими и желудком, который давит на что-то из внутренностей, все сразу и по-отдельности, да так, что нам просто хочется выть. Или умереть. И мы начинаем думать о худшем, строя самые драматичные сценарии, потому что нутром ощущаем что-то такое болезненно-невыносимое, что это, как будто бы, влияет на рациональную мысль. Нейроанатомически же - и я не просто так умничаю - мысль имеет куда более сильное влияние на наши эмоции, чем может показаться. Научно доказано, что целенаправленное торможение ментальной деятельности способно подавлять испытываемые эмоции. Я не могу с уверенностью утверждать, что сделала выбор в пользу не-мысли сознательно. Так как для этого еще нужно хорошенько над этим пораскинуть мозгами. Однако я точно могу сказать, что моя мозговая и эмоциональная деятельность претерпела существенные изменения на следующий день моего возвращения в Париж. Да, именно после знаменитой «пьянки наедине с собой» на собственном балконе, я перестала о чем-либо думать. А последний раз, когда я что-либо ощущала - это во время беседы с Валентиной у Музея декоративного искусства. Она уехала, и всё прекратилось. Так, с мыслью ушла и эмоциональность: я больше не думала, и я больше ничего не чувствовала. И я бы этого не заметила вовсе, если бы не одна экскурсия, которую я проводила по Лувру для одного очень любознательного, кучерявого, внимательного подростка. Он то и дело подходил к картинам из Итальянской галереи, жадно рассматривая замечательные, невесомые, почти бесплотные лики персонажей эпохи Возрождения. И я комментировала их ему, вещала о композиции, светотени, драматичности сюжета, но к огромному моему удивлению, я не чувствовала ничего. Моя речь выражала только слова и, может быть, обладала даже некой интеллектуальной нагрузкой. Но ничего того, что несёт личный, личностный смысл, ничего идущего изнутри, ничего того, что я всегда считала главным в работе экскурсовода - да и во всей моей профессиональной деятельности - я больше не ощущала и не передавала. Ничего, что некогда волновало меня, побуждало к более глубокой рефлексии, пододвигало на тщательный анализ, позволявший не делать поспешных, неполных выводов, что заставляло говорить с людьми - туристами, библиофилами и иногда просто соседями по скаймейке в парке - о чем-то очень глубоком, имеющим смысл и дающим ощущение важности жизни. Я этого больше не чувствовала. И мне это чертовски нравилось. Да, может быть, это была не та «я», какой я себя знала. Но новая «я» была просто проактивной, деятельной, эффективной девчонкой из Парижа. В конечном итоге, почему бы и нет? В эти месяцы я просто обожала заниматься боксом. Я увеличила время своих тренировок, потому что мне нравилось ощущать, как сильно билось моё сердце. Если раньше мне было достаточно десяти минут разминки, чтобы сердечный ритм увеличился, то теперь мне нужны были десятки минут напряженной, силовой работы, чтобы почувствовать, как бьётся моё сердце. Я даже стала добавлять к боксу спринт-пробежку в парке, и возвращалась домой только тогда, когда ускорялся мой пульс. Всё было очень хорошо. Этот замечательный период «золотой осени» сменился-таки мягкой, «европейской» зимой без снега, и я сидела на балконе с шампанским, когда вечером 31 декабря мне по видеосвязи позвонила Василиса. - Санёк! Ну как же ты там одна? Ты совсем ни с кем не смогла встретить Новый год? - говорила Вася так, как будто бы быть одной в сочельник - это всё равно, что попасть в тюрьму. Или в морг. Короче, она говорила это с ужасом. - Да ладно тебе, Васёк! Вокруг меня полно людей. Вот, смотри, даже сосед из дома напротив машет. - весело произнесла я и показала ей машущую мне фигуру молодого человека. - Я не знаю, как можно справлять Новый год одной... Мало того, что это грустно. Так это еще и плохая примета. «Как Новый год встретишь... ». Я рассмеялась. - Какая же это плохая примета, Васёк? Я бы сказала, это моё новогоднее желание. - чересчур весело произнесла я, и Вася, конечно, за это зацепилась. - Сашуль, мне кажется, что ты как-будто... не в себе, что ли. - осторожно произнесла она. - Я еще не пила. - не обращая внимания на её серьёзность, весело ответила я, показывая на еще закупоренную бутылку шампанского. - Да знаю я! Я не об этом... Ты какая-то странная. Не такая, как всегда. Ты какая-то слишком весёлая, слишком беззаботная... - взволнованно вещала Вася, но я её перебила. - Я не понимаю тебя, Васёк. То, по-твоему, я слишком серьёзная, то теперь - слишком беззаботная. Разберись уже. - бросила я беззлобно. - Да я никак не могу разобраться... да и разобраться через экран невозможно! - нетерпеливо воскликнула она. - Ну, тогда приезжай. Когда сможешь? - спокойно ответила я, пожимая плечами. - Ну, раньше конца апреля отпуск мне не дадут... - ответила она задумчиво. - Ну, тогда в конце апреля и приезжай. А я тебе все документы для визы вышлю. - просто ответила я. - А сегодня веселись. И я тоже буду! - весело подмигнула я, показывая ей на бутылку шампанского. - Эй, ты там полегче с этим ! - погрозила мне она пальцем. И я даже не напилась. 31 декабря я была такой уставшей после бокса и работы, что просто выпила бокальчик, быстро съела ужин и пошла спать. На следующий день, как и большую часть января, я работала с туристами. Январь в Париже - это «высокий» сезон.***
Дни пролетали один за другим, и в конце января, наконец, на целых шесть месяцев приехала Валентина. Первое, что она сделала в Париже - это купила себе лёгкое кашемировое пальто и красивые туфли. Так как она строго следовала моде, то не могло быть и речи не приобрести что-то из новых коллекций. Сама бы я, конечно, эти деньги потратила на другое, но деньги не мои, так что не мне их считать. Валентина в Париже освоилась очень быстро. Она купила себе разговорник по французскому и уже без умолку болтала с пекарем, консьержем, официантами. Она совершенно влилась во французскую жизнь, и сделала это за считанные дни. Я бы сказала даже, что она вела себя по-хорошему вальяжно. Так, будто быть парижанкой для неё - обычное дело. На работе она со всеми быстро перезнакомилась, и так как её английский был куда более совершенен, чем у других, она стала выбирать общение с людьми по уровню языка. Так она познакомилась с Жаком, начальником другого отдела. - Жак приглашает меня на ужин. Но я не знаю... - задумчиво произнесла Валя, аккуратно постукивая своими наманикюренными ногтями по мраморной поверхности столика, когда мы в очередной раз сидели на террасе нами полюбившегося кафе с видом на Оперу. - А что ты не знаешь-то? - вопросительно подняла бровь я, ковыряясь в крем-брюле. - Ну, не знаю. Он, всё-таки, старше меня. И еще он какой-то слишком «правильный», слишком понятный. Я знаю и понимаю, что он хочет. Я появилась в компании как «свежая кровь», и он сразу стал меня добиваться. С первого дня. Это так очевидно, что слишком... банально. - произнесла она в замешательстве, и я издала смешок. - С каких это пор «правильный» и «понятный» для тебя - проблема? Не для этого ли ты перешла в «противоположную» лигу? - насмешливо спросила я, а про себя закатила глаза. «Женщины... что тут еще скажешь». - Да, конечно. «Правильной» и «понятный» - это очень важно. Но Жак уж ооочень правильный и понятный. - ответила она с сомнением. Я рассмеялась. - Женщины... вам не угодишь. «Хочу то, не знаю, что» - произнесла я как-то слишком... - Тебе не кажется, что твоё высказывание попахивает мачизмом? - с вызовом и усмешкой произнесла она, от возмущения поворачиваясь ко мне всем корпусом. Я подняла руки в знак поражения. - Да, согласна. Каюсь. Некрасиво вышло. - ответила я насмешливо. - Но, согласись, что-то стереотипно-женское в твоём суждении есть? - не унималась я. Она с видом знатока подняла кверху палец. - Вот поэтому-то я и дружу с тобой, Саш. Никакую другую женщину я бы не могла терпеть, и именно из-за того, что сама же сейчас и сказала. Никакой логики. - неодобрительно покачала она головой, взяв ложку и залезая ею в мой крем-брюле. - Можно подумать, я веду себя логично. - грустно усмехнулась я. - О, поверь мне. Я знала многих женщин. - оживилась она вдруг. - И у тебя от женщины - только внешность. Ибо редко встретишь среди мужчин высоких стройных голубоглазых натуральных блондинок с шикарной золотой шевелюрой. - сказала она, и мы рассмеялись. - Но на этом всё. В тебе куда больше мужского, чем женского. - с чувством произнесла она. - Не была бы ты женщиной, я бы точно в тебя влюбилась. - перестав смеяться ответила она. Но рассмеялась я. - Хорошо хоть ты не сказала то, что мне так часто приходилось слышать, а именно: «Была бы ты мужчиной...» - ответила я, откровенно веселясь. - Тебе и не надо быть мужчиной, ты уже, в каком-то смысле, - мужчина, а вот твоя женственность всё портит. Для гетеросексуальной женщины, конечно. - произнесла она, пожав плечами. Такого комплимента мне еще слышать не приходилось. Я усмехнулась. - Ну, так что там с Жаком? - спросила я, стараясь переменить странную тему. - Да что? Не знаю еще... - вяло ответила Валентина. - Давай сделаем вот что: ты предложишь Жаку позвать на ужин какого-нибудь друга, и тогда мы сможем поужинать вчетвером. Это будет куда менее напряженно, чем сразу оказаться на свидании. Что думаешь? - у неё округлились глаза. - Я об этом не подумала... И ты сможешь это сделать? Тебе не будет... неприятно? - спросила она недоверчиво. Я рассмеялась. - Мне будет приятно поужинать с тобой в компании мужчины, который тебе потенциально нравится. А его друг, если он не гей, то сам не клюнет на мою внутреннюю мужественность. - насмешливо сказала я, и Валя рассмеялась. А если он клюнет на женственность, то я всегда знаю, как вежливо «отшить» - произнесла я с некой гордостью. Будто было, чем гордиться. - Это, правда, отличная идея. Спасибо тебе. - довольно, очень довольно произнесла Валя. И так мы и поужинали: Валя и Жак и я с... Гийомом. Жак и Гийом были ровесниками, 50-летними чуть лысеющими, но довольно красивыми мужиками, и Жак просто глаз не сводил с Валентины. Гийом же был учтив и, к счастью для меня, глубоко и бесповоротно женат на некой красавице Патриции, фотографии которой то и дело показывал нам по ходу рассказа о своей жизни. Я также выполняла роль переводчика: Жак, вероятно, очень устал от английского с Валей, и было видно, что ему просто хотелось что-то сказать ей по-француски так, чтобы она просто... поняла. Но «просто поняла» означало, что я должна была ей это перевести, прослушать её ответ и перевести его Жаку. То же самое с Гийомом, конечно. Ибо не будь дураком, Гийом тоже хотел с Валей говорить по-французски. Так, за этим ужином я не только работала «подружкой невесты», но и переводчиком. Не забесплатно, конечно: за ужин. Валентина, кажется, была очень довольна тем, как всё проходило. Я тоже была довольна, и это - до того момента, пока Валентина не ушла в дамскую комнату. И тогда Жак, как говорится, «упал мне на хвост». Ему хотелось знать, какой была жизнь Валентины до него (уже хорошо, конечно, что он отдавал себе отчет в том, что у Валентины до него была жизнь), была ли она замужем, какой у неё любимый цвет, какая у неё любимая страна, как она относится к детям, рассказывала ли мне Валентина о нём самом (а то я бы ему так и сказала: «Да, Валя считает, что ты слишком правильный!») и прочее, и прочее, и прочее. И всё это - за пять минут отсутствия Валентины. У меня уже пухла голова, когда я в очередной раз объясняла ему, что мы с Валей не лучшие подруги, и что мы с ней возобновили контакт только полгода назад после пятнадцатилетнего перерыва. Тщетно. «Валентина хочет простоты, но это будет непросто», - думала я, качая головой. К счастью, как и всегда, Валя вернулась и спасла ситуацию, и остаток вечера прошел спокойно и непринуждённо.***
Валя уже три месяца как жила в Париже, и у них с Жаком всё стремительно развивалось. Они много путешествовали, и он даже познакомил Валю со своими престарелыми родителями. Валя сперва долго артачилась, не будучи уверенной, что такое знакомство уместно для столь кратковременных отношений. Жак же объяснил ей, что его родители - люди очень больные и старые, и что он никогда не знакомил их ни с одной (!) женщиной. И что ему бы очень хотелось, чтобы до своей смерти они увидели его счастливым мужчиной, а не холостяком-трудоголиком. Валентина же восприняла это как миссию: знакомясь с родителями Жака, она не только делала приятное ему, но и совершала некий благотворительный жест, призванный помочь в воцарении полной семейной идиллии. У меня тоже всё в этом плане было прекрасно. Я тоже ходила на свидания. С Жизель. Жизель - хранительница библиотеки в Париже, с которой я когда-то работала, но потом мы затерялись. Когда я решила восстановить контакты со всеми моими прошлыми клиентами, мы с Жизель снова встретились. И так началась наша пикантная история. Пикантная история заключалась в том, что, кажется, Жизель занималась тем, что по-французски называется ухаживанием. По-русски же она меня просто «клеила». Но довольно своеобразно. Как правило, по части флирта француженки - женщины очень решительные. Если вы им нравитесь, они вам так и скажут. Подойдут и скажут. Если они хотят пригласить вас на свидание, то они просто пригласят. И произнесут слово «свидание» без всяких проблем. Первое свидание всегда тестовое, тогда как второе означает «переспать». Люди, которые понравились друг другу, идут на второе свидание, а дальше - сами понимаете. Если чувства невзаимны, но возникает неудобство и недопонимание, как правило, это просто оговаривается. Что-то вроде: «Ты мне нравишься. Я не знаю, нравлюсь ли я тебе. Но я хочу с тобой переспать». Не всегда так прямолинейно, конечно, но смысл таков. С Жизель всё было иначе. Она вела себя со мной так, как гетеросексуальная русская женщина может вести себя с мужчиной. Она строила мне глазки, старалась заинтересовать меня рассказами о книгах, путешествиях, интересных событиях, гастрономии. Но она никогда ничего не говорила прямо, лишь деликатно намекая мне на свои намерения, и не совершала никаких шагов в сторону большего сближения. И поэтому свидания с Жизель были просто чудесными. Мне было с ней приятно, весело, спокойно, уютно. Она не была красивой в общепринятом современном смысле слова, но для меня, для которой внешность - далеко не главное, это не имело никакого значения. Она была женщиной. Я люблю женщин. И мне было приятно проводить время с Жизель. И мне было бы жаль лишиться её компании. Конечно, если бы однажды, по выходе из ресторана, она попыталась меня поцеловать, то я бы с сожалением закончила эти «отношения». Но так как она никогда этого не делала, как и никогда не касалась меня, никогда не брала за руку и прочее, я просто наслаждалась её обществом. И нашими свиданиями. Я всегда была крайне учтива и галантна во всём, что касалось нашего времяпрепровождения. Но что касалось непосредственно её крайне завуалированного флирта, я вела себя как бурый русский медведь: она мне не говорила прямо, чего она хотела, а я, отказываясь читать между строк, ничего не замечала. Как будто ничего и не было.***
В конце апреля мы с Валентиной и Жаком поехали в аэропорт. Они - чтобы улетать в Милан, а я - чтобы встречать Васю. Валентина была очень расстроена, что в феврале они не смогли съездить на Неделю Высокой Моды из-за командировки Жака, и он решил наверстать упущенное и всё-таки свозить её, пусть и без показа коллекций. Они решили приехать в аэропорт раньше, со мной, чтобы застать Васю. - Ты стала прям настоящей француженкой. - с восхищением проговорила Вася, щупая кашемировое пальто Валентины. - Саша на тебя плохо действует. - насмешливо произнесла она, и я улыбнулась. - Напротив, Саша на меня действует очень хорошо. А пальтишко - ничего особенного. Просто приятный аксессуар к моей парижской жизни, не более. - невинно ответила Валентина. «Ну уж конечно», - усмехнулась я про себя. Валя просто обожала красиво одеваться. Надо сказать, что Жак был по уши влюблён в Валентину. Он не понимал, о чем она говорила, но жадно следил за каждым её жестом и постоянно смотрел, как двигались её губы. - Хотелось бы мне, чтобы мужчина так на меня смотрел... - грустно произнесла Вася, когда мы проводили их на самолёт и уже ехали в город на электричке. - Я тебе этого очень желаю, но только не со стороны 50-летнего лысеющего француза. - сказала я с наигранной серьёзностью. - Хотя, знаешь, любовь зла... - лениво протянула я, за что получила подзатыльник от лучшей подруги. Мы с Васей прекрасно проводили время. Весна в этом году наступила очень быстро, и растения, которые Вася просто обожала, вовсю цвели, то и дело вызывая её восторженные вздохи. - Посмотри, какая красота... - пропела она, подлетая к клумбе с и правда красивыми розами на выходе из метро. - Васёк, мы уже опаздываем в театр. - пробурчала я недовольно. - Да подожди ты! Какая красота... Это - вечность. А театр - это преходящее. Он подождёт! - воскликнула она, отмахиваясь от меня. - Преходящее, билеты на которое мне удалось купить только после огромной очереди в шесть утра! - возмутилась я. - Ты сухарь, Саш. Неисправимый сухарь. - укоризненно проговорила она, но всё-таки развернулась, взяла меня под руку и потащила в Комеди Франсез. Вася приехала на неделю, и за эту неделю мы сделали всё, что так любили вместе делать в Париже. Мы напились и шатались пьяные по улице; мы покатались на коньках; мы покатались на роликах; мы покатались на велосипедах; съездили в прославленный Клодом Моне город Этрета в Нормандии, где также сожрали почти банку солёной карамели с яблоками; мы поели устриц, и я сделала фотографию, где Вася морщится от душевной боли после моего рассказа о том, что она ест устриц живыми. Одного, однако, мы сделать не смогли. - Я не понимаю, как же такое могло произойти... - говорила Вася со слезами на глазах, когда мы стояли за ограждением реставрируемого после пожара Собора Парижской Богоматери. - Я так люблю это место... Как же так... ? - убивалась она. Вася, в каждый свой приезд, ходила на службу в Нотр-Дам, брала латинский текст литургии, который, конечно, не понимала, вставала с поющими прихожанами и просто... пела. Вася никогда не была религиозным человеком, но наблюдать, с каким благоговением она произносила неизвестные ей, таинственные слова, всегда было для меня очень волнительным зрелищем. - Мне нужно утешиться. - произнесла она, наконец, утирая рукавом слёзы. - Пойдём, съедим десерт. - закончила она, всё еще всхлипывая. Я улыбнулась и обняла её. «Десертом» мог быть и шоколадный мусс, и крем-брюле, и флан, и яблочный пирог. Всё зависело от настроения Васи. Так как я не знала точно, в каком настроении она сейчас находилась, я повела её в кафе рядом с моим бывшим университетом. - Хотела бы я здесь учиться... - произнесла Вася мечтательно, разглядывая импозантный купол Сорбонны. - Какая красота... - Ты же понимаешь, что учиться в этом здании не освобождает тебя от усердия самой учебы? Ты ведь понимаешь, что учиться надо так же, как и везде: Сорбонна или нет. - сказала я насмешливо. - Да понимаю я, понимаю. - отмахнулась она. - Но это должно здорово помогать. - ответила она уже серьёзно. Я кивнула. - Да, это помогает, конечно. У Сорбонны несколько кампусов. И я училась в разные годы почти во всех из них. Но нигде нет такой атмосферы, как здесь, в главном здании. - произнесла я мечтательно. - Жизель со мной согласна, кстати. - Расскажи мне о Жизель. Она тебе нравится? - сразу ухватилась Вася. Я энергично закивала. - Да, она мне нравится. Очень. Она красивая, умная, добрая, интересная, воспитанная, вежливая... - Вася меня перебила. - Саш, ты мне сейчас перечисляешь её резюме. - сказала Вася, подозрительно смотря на меня и скрещивая руки на груди. - В каком смысле? - удивилась я. - Я не спрашиваю о том, какая она для других людей. Я спрашиваю тебя о том, какая она для тебя. Что ты к ней чувствуешь? - я опешила. - В смысле? Я чувствую... - помедлила я в удивлении. - Я чувствую, что, может быть, мне с ней... приятно. - ответила я так, будто это само собой разумелось. - Может быть? Приятно? - повторила Вася с напором, вскинув бровь. - Да, приятно. - ответила я, пожав плечами. - Прости, а вы уже... целовались? - спросила она осторожно. Я же была ни удивлена, ни встревожена, ни возмущена. Я просто покачала головой. - Нет. Но нам это не нужно. Мы просто ходим на свидания. - просто ответила я. - Так какой десерт ты хочешь? - но Вася проигнорировала вопрос. - И ты говоришь, что она тебе нравится. Тебе не кажется это странным? - продолжала свой «опросник» Вася. - Да. Она мне очень нравится. - с уверенностью ответила я. - Тебе не кажется странным, что тебе так часто было трудно разобраться в своих чувствах к женщинам, и часто ты не была способна сказать мне, что тебе кто-то нравится, а теперь, вот так вот запросто, тебе вдруг нравится Жизель? - настаивала она. Я же просто пожала плечами. - Люди меняются. - ответила я бесстрастно. - Так какой десерт-то? - но Вася снова проигнорировала вопрос, вперясь в меня взглядом и внимательно рассматривая. Через несколько мгновений она положила руки на стол и наклонилась ко мне. - А ты... У тебя есть какие-нибудь новости от Вероники? Может быть, она звонила тебе или писала? - осторожно спросила она, смотря на меня не отрываясь, будто желая прийти на помощь, если что-то, вдруг, случится со мной. Я же просто покачала головой. - Нет. - спокойно ответила я. Василиса почувствовала, видимо, что первый этап пройден, и можно идти дальше. - Знаешь, я не видела её после нашей последней встречи в Доме фотографии. После твоего отъезда она пропала. Просто пропала. Не приезжала ни на одну вечеринку. И, совершенно неожиданно, она позвонила мне неделю назад. Я была так удивлена... - стала рассказывать она, но я воскликнула: - Мусс! Мы будем есть шоколадный мусс. Хочешь, выпьем еще кофе? Или ты хочешь горячий шоколад? Хотя, конечно, горячий шоколад плюс шоколадный мусс... А, может, ты хочешь чаю? Здесь подают очень вкусный чай... И я говорила, говорила, говорила. Я была такой, какой она, обычно, любит меня видеть: болтливой, весёлой, шутливой, обаятельной. Но Вася, почему-то, совсем не смеялась, только натянуто улыбалась и внимательно, слишком внимательно смотрела на меня. Когда в день её отъезда мы приехали в аэропорт, Василиса сказала мне: - Сашуль, ты знаешь... - она помедлила. - Ты мне не нравишься. - сказала она как-то грустно. Я же рассмеялась. - Запоздалое признание после двадцати лет дружбы, моя дорогая, ты не находишь? - весело ответила я. Она с усилием улыбнулась. - Я серьёзно. Ты мне кажешься странной. Ты не похожа сама на себя. - Васёчек, я не понимаю. - начала я беззлобно, разводя руками. - Я же такая, какой ты любишь, чтобы я была? Я это делаю не для тебя, конечно, просто, сейчас я такая, и мне это очень, очень нравится. Я счастлива! - слишком громко, слишком быстро, слишком весело ответила я. Вася же недоверчиво покачала головой. - Не знаю, Саш. Это странно. Я беспокоюсь о тебе. - сказала она озабоченно. - Совершенно не о чем беспокоиться, Васёк, правда. У меня всё просто отлично!***
И у меня, правда, всё было просто отлично. Вася улетела, а я благополучно вернулась к интенсивной работе. Валентина с Жаком вернулись из Милана и, поработав пару-тройку дней, улетели в Венецию. Был длинный пасхальный уикенд, и как многие французы, они решили покутить. Меня совсем не смущало, что Валентины не было в городе. Я спокойно занималась своими многочисленными делами, и однажды утром как раз готовилась идти на работу в библиотеку, после бокса и завтрака, разумеется. В час, когда Мадам Лассаль должна была принести мне утреннюю почту, я только начала разминку и вот уже десять минут как приседала, подскакивала, разминала ноги. Меня всё еще удивляла реакция моего сердца на интенсивные кардио-упражнения, точнее, её отсутствие. Я двигалась быстро, совершала резкие, короткие, быстрые удары по подушке, но не было никакой физиологической реакции на эти действия. «Что за черт», - думала я. Меня начинало это здорово раздражать. В дверь постучали. - J’arrive Madame Lassalle, une seconde s’il vous plaît!. - крикнула я, снимая перчатки и направляясь к двери. Когда я подошла к двери и стала открывать её, перчатки выскользнули из моей руки. Мне пришлось присесть, чтобы поднять их, и я произнесла в приоткрытую дверь: - Excusez - moi Madame Lassalle, j'ai fait une petite catastrophe. И, всё еще сидя на корточках, с улыбкой подняла голову. Перчатки глухо упали на пол. Огромная, мощная, потрясающе горячая волна прошла от кончиков моих пальцев через ступни, голени, колени, бедра, низ живота, лёгкие, заставив издать мучительный выдох как при завершении плавания с апноэ, и остановилась в самом сердце, разрывая его на тысячи оглушительных биений. Моя рука потянулась к ручке двери, и я с усилием поднялась на ноги, от чего эта сумасшедшая волна под тяжестью сердца потянулась вниз, пригвоздив меня к полу. - Здравствуй. - услышала я такой низкий, такой знакомый, такой любимый голос и пошатнулась, уверенная, что теряю сознание. - Ника... - еле проговорила я, всеми силами хватаясь за дверь, чтобы не упасть.