МОСКВА

В последующие три дня я отменила все возможные встречи. Мне звонила Валентина и приглашала на ужин. Мне звонила Юля и приглашала на какую-то вечеринку. Наконец, мне неоднократно звонила Василиса, приглашая то в Ботанический сад, то покататься на велосипеде. Я нещадно отказывалась от всего, придумывая самые разные, изощрённые причины, чтобы просто побыть одной. Я гуляла по своим любимым местам, по местам моей юности, погружаясь в болезненную ностальгическую негу. Я съездила в свою любимую Тарусу, где излазила все знакомые места, пообедав чебуреками в какой-то забегаловке и вдоволь наобщавшись с хозяйкой, простой, прямолинейной и очень приятной женщиной, родившейся здесь и никогда не покидавшей город. Проезжая по небольшим городкам на Оке, я даже рискнула искупаться в реке Лопасне, хотя, конечно, «рискнула» - слишком громко сказано: было самое начало сентября, и дни еще стояли жаркие. День моего отъезда в Париж неминуемо приближался. Я думала, много думала о моей встрече с Вероникой, о том, что между нами происходило. Несколько раз я порывалась позвонить ей, увидеть её и рассказать о том, что я чувствую. Сказать ей, что, по моему мнению, между нами происходило что-то очень важное, глубокое, и что мы не можем оставить это так, какими бы ни были наши обоюдные страхи. Но, по иронии судьбы, именно из-за страха я не могла этого сделать: я была напугана. Я была чертовски напугана тем, что могла сделать эта женщина. Рассмеяться мне в лицо? Пренебрежительно пожать плечами? Соблазнительно и победоносно улыбнуться? Я не знала. Я не знала, что делать. А так как я не знала, что делать, то я не делала ничего. Пьер, как и обещал, в тот же день сделал мне банковский перевод, и так как у меня не было никакого настроения наслаждаться моими последними деньками в Москве, я решила сделать хоть что-то полезное. Например, подготовить мой бухгалтерский отчет за последние три месяца. Так, утром, через четыре дня после моей последней встречи с Вероникой, я сидела дома и составляла отчетность, и для этого мне нужно было просмотреть мой французский профессиональный банковский счет. Зайдя на страницу мобильного банка, я приготовилась уже вносить суммы в налоговый калькулятор, как... застыла. Последняя запись гласила о том, что пятнадцать минут назад на мой счет был успешно выполнен мгновенный перевод от компании «Дельта», на сумму, в три раза превышающую мой оговоренный и уже выплаченный мне Пьером гонорар. - Не может быть... - громко сказала я в пустоту своей гостиной. - Этого не может быть! - вскричала я, ударив кулаком по столу, от чего утренний кофе в моей чашке расплескался на блюдце. Я вскочила и стала нервно ходить по квартире, взад и вперёд. - Не может быть... Этого не может быть! - то шептала я, то кричала. Я схватилась за голову, продолжая ходить туда-сюда, будто загнанный в клетку зверь. Остановившись, наконец, у боксёрской подушки, я тупо посмотрела на неё, будто видела впервые. Эта подушка со мной – с самого начала моих занятий боксом, везде и повсюду, во всех посещаемых городах и странах. Но сейчас я больше её не узнавала. Я туповато и отрешенно смотрела на неё несколько долгих мгновений, когда, неожиданно, сильнейший скачок адреналина ударил мне в голову, и я, не думая, просто вмазала по подушке так, что костяшки моих пальцев покраснели, встретив сопротивление стены. - Нет! Этого не может быть! - вскричала я, потирая ушибленную руку. Постояв в такой прострации несколько мгновений, я бросилась к компьютеру, отклонила получение перевода, спешно написала мейл своему банкиру с просьбой проконтролировать отказ и кинулась в спальню. Я уже была накрашена, так что я просто спешно оделась в «офисный» костюм, схватила ключи, кошелёк и телефон и вылетела из квартиры. Бегом я достигла своей машины и села за руль. Я попыталась вставить ключ зажигания в замок, но не смогла: так сильно у меня тряслись руки. Я постаралась помочь правой руке поддержкой левой, но тщетно. Я закрыла глаза, сделала глубокий вздох и попробовала еще раз. Тщетно. Ключ никак не хотел вставляться в замок. «Ты не можешь вести машину в таком состоянии», - к счастью подумала я, и это была самая рациональная мысль этого утра. Я не была также способна долго тыкать в экран телефона, поэтому я набрала старый номер какой-то службы такси, которой я пользовалась много лет назад. К счастью, мне сразу ответили и подтвердили, что машина скоро прибудет по моему адресу. Я отключила звонок и закрыла глаза. Моё сердце оглушительно билось. Я очнулась, когда позвонил водитель, и мне оставалось только выйти из машины, закрыть её и сесть в такси. Мы ехали по такому известному мне городу, по исхоженным вдоль и поперёк улицам, но я не узнавала ровным счетом ничего. Всё казалось мне не только неизвестным, но и нереальным. Неожиданно, я узнала-таки нужную улицу и сделала попытку открыть дверь, чтобы просто выскочить. - Ваш дом - следующий. Мы почти приехали. Я припаркуюсь, и Вы сможете безопасно выйти. - с каким-то сочувствием сказал мне водитель, будто понимал, в каком состоянии я находилась. Машина, наконец, остановилась. - Извините меня. - только и сумела выдавить я, вылетая из машины, со всей дури хлопая дверью и стремглав бросаясь к зданию «Дельты». Я несколькими большими шагами вбежала на крыльцо и только тогда остановилась, переводя дыхание. Мне еще предстояло пройти охрану, а Игорь вполне мог уже быть осведомлён, что я здесь больше не работала. Я изобразила свою самую очаровательную улыбку и открыла входную дверь. - Здравствуйте, Игорь. - произнесла я мягко. Очень, очень мягко. Мне непременно нужно было, чтобы он меня пропустил. - Здравствуйте, Александра. - расплылся в улыбке чуть лысоватый Игорь. Мы с ним всегда приятно болтали. - Что-то последние дни Вас не видно здесь. - сказал он чуть разочарованно. Мне это было на руку. - Да, мои последние дни были нерабочими. Теперь я возвращаюсь. - нагло врала я, очаровательно улыбаясь. - Тогда хорошего дня Вам, Александра. - тепло пожелал мне Игорь. - Хорошего дня, Игорь. До скорого. - тепло ответила я, проходя через выключенный металлоискатель и направляясь к лестнице. Несколькими большими шагами я преодолела все необходимые ступени, отделявшие меня от этажа дирекции. Влетев в приёмную, я громко и энергично произнесла: - Добрый день, Инна! У меня очень важная и очень срочная встреча с Вероникой Андреевной. - закончила я, игнорируя Инну и взявшись за ручку двери кабинета директора. - Нет! Александра, нет! У Вероники Андреевны крайне важная деловая встреча! - вскричала Инна, резко поднимаясь, обходя свой стол и подлетая ко мне. Я обернулась. На лице бедной Инны был написан тихий ужас. - О, не беспокойтесь, Инна. Уверяю Вас, в эту минуту для Вероники Андреевны нет ничего важнее, чем встреча со мной. - отчеканила я грозно и опасно, улыбаясь какой-то жестокой улыбкой. Бедная Инна так опешила, что просто... открыла рот. А я же открыла дверь в кабинет директора. Открыла одним рывком. Неожиданно, резко и опасно. Со стола Вероники полетели какие-то бумаги. Вадим, который и был, видимо, «важной деловой встречей» директора и сидевший по другую сторону её стола, подскочил. Его глаза расширились, не то удивления, не то от ужаса. Я улыбнулась живодёрской улыбкой. - Добрый день, Вадим. Что бы важного Вы ни хотели обсудить с Вероникой Андреевной, я убеждена, что это подождёт пять минут. Я отчеканивала каждое слово и, вполне вероятно, выглядела сумасшедшей. В изумлении Вадим повернул голову и посмотрел на свою начальницу. То же сделала и я. Вероника, казалось, застыла на месте. Естественный поворот головы, предшествовавший моему обескураживающему появлению, застыл как в камне, ровно как поза бюста какой-нибудь древнегреческой статуи. Двигались только её глаза. И они выражали... страх. - Вадим, мы обсудим это позже. - медленно произнесла она. Её голос дрожал. Вадим был так напуган, что, ни секунды не раздумывая оставить свою начальницу с почти невменяемой мной, быстро кивнул, поднялся и вышел из кабинета, тихо прикрывая за собой дверь. Я услышала какое-то шевеление и посмотрела в сторону Вероники. Она встала из-за стола, неуверенно обошла его и остановилась у места Вадима, опираясь на столешницу, будто ища опоры. Я злорадно смотрела на неё, будто выносила смертный приговор. Было видно, что она крайне напугана. - Что ты здесь делаешь? - тихо произнесла она, наконец, дрожащим голосом. Я стала медленно подходить к ней, ухмыляясь как Ганнибал Лектер, не менее. - Что я здесь делаю? - жестко повторила я её слова, смакуя. - Я скажу тебе, что я здесь делаю. - я подошла к ней достаточно близко, чтобы видеть страх в её глазах и дрожь в её руках. Но недостаточно близко, чтобы запах её кожи, её волос поколебал мои намерения мести. - Я здесь, чтобы сказать тебе, что ты вмешиваешься в мою жизнь в последний раз! - взрычала я, сжимая и разжимая челюсти. Ника вздрагивала от каждого моего слова. - Что именно во фразе «Я работаю только на Пьера» оказалось для тебя особенно непонятным?! - зарычала я. Видимо, мой вид был таким грозным, таким опасным, таким чужим, что она прикрыла глаза, стараясь разорвать наш зрительный контакт. Я смотрела на неё. Она была крайне напряжена. Костяшки её пальцев, опирающихся на стол, побелели. Она была взбудоражена так, что верхняя часть её груди и основание шеи покраснели. Я жестоко ухмыльнулась, припоминая, в каких еще пикантных ситуациях так краснела её грудь. - Я жду. - грубо проговорила я. Она медленно открыла глаза. Они были полны страха. - Это... это просто... - сбивчиво проговорила она, не в силах закончить, и снова прикрыла глаза. - Я даже не хочу знать, как ты раздобыла мои банковские реквизиты. Иностранные банковские реквизиты! В моей стране это считается вмешательством в частную жизнь! Ты понимаешь это? Что всё это значит, черт возьми?! - кричала я с ненавистью, совершенно потеряв контроль. Впервые я смотрела на неё с ненавистью. Казалось, всё страдание от непонимания этих отношений, от недосказанности, от невозможности высказаться самой вылилось наружу. Сегодня. Здесь. Сейчас. - Это... просто... премия. - тихо ответила она, наконец, открывая глаза. И я застыла. Я смотрела в эти глаза. Я слышала её голос. Я ощущала её страх. Я слышала её сбивчивое дыхание. Я чувствовала запах этого помещения. И больше ничего. Вся моя ярость улетучилась, унося за собой жизненную силу. Неожиданно, я ощутила сильнейшую усталость. И пустоту. Зияющую, черную, вакуумную пустоту. - Просто премия... - тихо проговорила я и отвернулась. Я медленно подошла к противоположной от стола директора стене и оперлась на неё двумя руками. Мне больше не хотелось мести. Мне больше не хотелось ясности. Мне больше не хотелось её любви. Мне не хотелось ничего. Разве только, уехать. Провалиться. Исчезнуть. - Саш... - тихо позвала меня Ника, и я очнулась. - Ты осознаёшь... - тихо произнесла я и медленно повернулась. Я нашла её в той же самой напряженной позе, опирающейся на стол. Я медленно подошла к ней, встала напротив и безжизненно произнесла: - Ты осознаёшь, что заплатила мне не за работу в этой компании, Вероника? Ты заплатила мне за то, что произошло между нами четыре дня назад в 8 вечера. - и видя, как она стала нервно качать головой, я подошла ближе. Опасно близко. - Ты заплатила мне за секс! - грубо, как только может кричать контральт, крикнула я, со всей силу ударяя кулаком по столу. Она вздрогнула. - Это не... - начала она, но остановилась. Я улыбнулась последней на сегодняшний день улыбкой Ганнибала Лектера. - Не играй со мной, Вероника. Ты проиграешь. - убийственно произнесла я и двинулась в сторону выхода. Однако что-то не давало мне покоя. Эта месть не принесла удовлетворения. Я медленно развернулась и с огромным, самым сильным в моей жизни разочарованием произнесла, ухмыляясь: - Так вот как ты хотела узнать меня? Неужели это настолько ничего для тебя не значит? Этот вопрос был риторическим. И я вышла, наконец, не удостоив её взглядом. На свободу. Только вот сразу за дверью стояла Инночка, которая сразу же залепетала выходящей за мной побелевшей Нике: - Вероника Андреевна, я пыталась объяснить Александре... - но я жестко перебила её. - О, не беспокойтесь, Инна. За мой невинный визит Вероника Андреевна ничего Вам не сделает. Это не в её интересах. - проговорила я, угрожающе, с ненавистью смотря на Нику. - Она для этого слишком заботится о своей бесценной репутации. - сверкнув глазами, произнесла я металлическим голосом. - Всего доброго. Развернувшись, я вышла из приёмной её кабинета, её офиса, её компании и на этот раз - из её жизни. Так, будто ничего никогда и не было.

***

Ничего и не было. Ни снаружи, ни внутри. Мне не хотелось ни бокса, ни есть, ни пить, ни гулять. Однако, я делала всё это. Механически, но я делала. Я серьёзно думала о том, чтобы изменить дату моего вылета на более раннюю, то есть на сегодня, завтра, послезавтра. Но моя парижская квартира была арендована до дня моего возвращения включительно, а менять билеты на самолёт, искать жильё или даже гостиницу на два-три дня было выше моих сил. Так, я доживала свои последние московские дни, мечтая поскорее убраться отсюда. - Ты сказала ей? - спросила Вася, когда мы шли по Парку Горького и которую минуту молчали. - Что? Кому? - безучастно спросила я, не понимая. - Веронике. Ты сказала Веронике, что послезавтра уезжаешь? Она знает? - спросила она так обеспокоенно, словно это должно было заботить меня больше всего на свете. - Нет, я не сказала. И нет, я не знаю, знает ли она. Мне всё равно. - буркнула я. - Саш, ты должна ей сказать! - возмутилась Вася. - Я ничего ей не должна! Ясно?! - грубо закричала я, останавливаясь и привлекая пристальные взгляды других гуляющих. Василиса ничего не ответила, только внимательно посмотрела на меня, и мы продолжили малоприятную прогулку. - Саш, помнишь, когда я говорила тебе, что каждый раз видела, какой ты была, когда приезжала в Москву? - спросила Вася, останавливая меня за рукав. - Ну и? - ответила я безучастно. - Я ошиблась. - осторожно ответила она, помедлив. - Такой, как сейчас, я видела тебя только однажды. - тихо сказала она, внимательно смотря в мои глаза. - Не понимаю, о чем ты говоришь. - буркнула я и продолжила движение. Она снова остановила меня за рукав. - Единственный раз, когда я видела тебя такой подавленной, это когда... - она на секунду прикрыла глаза и вздохнула. - Это когда ты рассталась с Ксюшей. - Нет! Не говори этого! Я не хочу об этом говорить! - зло прорычала я и пошла прочь. Но от Васи не так-то просто было отделаться. Она догнала меня. - Мы должны об этом поговорить, черт возьми! - с чувством произнесла она, останавливая меня и охватив обеими руками. Это было нечто между объятием и смирительной рубашкой. - Ваши родители разлучили вас. И ты из-за этого уехала в Париж! И ты ни с кем об этом не говорила! Даже со мной, с твоей лучшей подругой. И я знаю, как ты страдала тогда... - Нет, ты не знаешь! Ты ничего не знаешь! Ты не можешь знать! Что ты можешь - так это сделать так, чтобы мы никогда больше об этом не говорили! Никогда! - прорычала я, бросив жестокие слова, и стремительно пошла прочь. «Почему опять? Почему это вернулось опять?», - спрашивала я себя в отчаянии. Слёзы текли по моим щекам, застилая глаза, и я упала на какой-то газон у реки и зарыдала. Я рыдала, и мне хотелось обнять саму себя, утешить, снять с себя этот невыносимый груз. Я чувствовала такое неизмеримое одиночество, такую невыносимую боль, что в ту минуту мне хотелось только одного: чтобы эта боль прекратилась. И в ту минуту я бы даже согласилась отдать жизнь, если бы мне пообещали, что эта боль прекратится. Но, к счастью, на самую безвыходную, самую невыносимую, самую кровоточащую перспективу возможно изменить точку зрения, если рядом есть человек, который нас любит. Я почувствовала, как Вася опустилась передо мной на траву и крепко-крепко обняла. Я рыдала в её объятиях, выплакивая всё невысказанное в моей жизни, а она убаюкивала меня как ребёнка. - Прости меня. Прости меня. - шептала я сквозь рыдания. - Тшш. Мне не за что тебя прощать. Я тебя люблю. - шептала она так же, снимая мою такую невыносимую, казалось, боль. Мы просидели так час. И я успокоилась. - Ты слышала, что Юля приглашает завтра на дачу к родителям? - осторожно спросила она, когда мы сидели на скамейке и ели мороженое. Наше последнее совместное мороженое в этом году. - Да. - просто ответила я, отмечая отменный вкус пломбира. - И... что ты думаешь? Ты поедешь? - осторожно спросила она, побаиваясь, вероятно, моей реакции. Однако, я была куда более спокойна, чем час назад. - Не знаю. - покачала я головой. - Я не хочу, но, с другой стороны, последний шанс встретиться перед отъездом с Юлей, Кирой и Валентиной есть только завтра. Так что, может быть, стоит поехать. - закончила я задумчиво. - Ты знаешь ведь, что завтра я не смогу? - всё так же осторожно спросила Вася, и я утвердительно кивнула. - Если я хочу в воскресенье взять отгул, чтобы поехать с тобой в аэропорт, я должна завтра работать. - Да, я знаю. - снова сказала я. Конечно, ехать без Васи в тысячу раз усложняло принятие решения. - Если ты решишь ехать одна, то знай: всё будет хорошо. - будто просто беседуя о банальной поездке на дачу, произнесла она, но мы обе знали, что именно она имела в виду.

***

И я поехала. Я не думала о том, как это будет. Я не думала о возможной встрече с Вероникой. Я просто взяла машину и поехала. Дача родителей Юли находилась по Ярославскому направлению, и я выехала очень рано, чтобы избежать пробок и посмотреть красоты. Погода была просто чудесной, и такое путешествие было замечательным, успокаивающим завершением моего сверхэмоционального московского отпуска. Я приехала на дачу, когда все уже собрались. Приглашенных было не очень много, практические все были моими «нахабинскими» знакомыми. Никакого централизованного приёма пищи: застолье было тем, что по-французски называется «коктейлем», а по - русски - исконным, чисто русским словом «фуршет». Даже если приглашенных было не очень много, то вполне достаточно, чтобы я затерялась. Мне, однако, довелось заметить то и дело мелькавшую Лизу. Когда я увидела её, то сразу принялась искать в толпе Валентину. Что мне, к счастью, удалось, и я почти всё время дачной вечеринки провела с ней. - Через две недели я скажу тебе точные даты, а где-то через месяц приеду. - довольно произнесла Валентина. Так как она приняла предложение о стажировке в Париже, то решила через месяц приехать в отпуск, чтобы «прозондировать почву». - Просто прекрасно, Валентина. Я очень рада. - так же довольно произнесла я. Я, действительно, была очень рада. Я люблю женщин. Я всегда любила женщин. И я обожаю за ними наблюдать. Я очень люблю наблюдать за тем, как они говорят, как едят, как смеются, как одеваются, как смущаются, как нервничают. Мне нравится видеть, когда они довольны, злы, уверены в себе, смущены и растеряны. Я очень люблю наблюдать за сменяющимися эмоциями на лице женщин. Мне это нравится как-то... физически. И мне, действительно, очень нравилась Валентина. В ней было всё, что мне нравилось в женщинах: твёрдость, но деликатность; уверенность в себе, но полное отсутствие заносчивости; пронициательный ум, но отвращение к умничанью. «Она так не похожа на Веронику», - думала я каждый раз, когда проводила время в её компании. Трудно найти двух более непохожих женщин. Кроме того, Валентина, действительно, была красивой женщиной. Поговаривают, что для лесбиянки физическая женская красота - это, всё-таки, немаловажно. Ну, не знаю, не знаю. Моя хвалёная бесплотная внутренняя духовность не позволяет мне это открыто признать. Но что я могу признать - так это то, что Валентина, действительно, была очень красивой женщиной. «И если бы только я влюбилась в Валентину...», - думала я в отчаянии, наблюдая, как Валентина машет кому-то. Эта мысль была крайне глупой, конечно же, ибо никто не влюбляется теоретически. В Веронике же заключалось всё, что я так не любила в людях: надменность, жестокость, склонность к манипулированию, такая степень неуверенности в себе, которая толкает к принижению других, неспособность признавать свои ошибки, отсутствие сострадания и такта. «Почему она? Почему она, а не другая?», - думала я и не находила ответа. Но Вероника была бы не Вероникой, если бы не оставила на меня напоследок наедине с еще более тяжелым вопросом, а именно: «Как я могла?» В числе девушек нашей «нахабинской» компании была Маша, школьная подруга Киры. Маша была совсем молоденькой девушкой, у которой были все достоинства в мире, но она не была удовлетворена своей жизнью, потому что была... безработной. Насколько я могла понять, у неё была трудная жизнь, и ей не светило даже закончить университет, но она сделала всё возможное, работала не покладая рук, чтобы заплатить за учебу, и получила-таки диплом. Красный диплом. Но найти работу по специальности ей так и не удалось. Это оказалось большим разочарованием для неё: слишком много сил было положено на получение специальности, которая оказалась никому не нужна. Это её здорово подкосило. Она перебивалась временными работами - в барах, ресторанах, госпиталях - но полученных денег не хватало на обеспечение жизни, а неустроенность жестоко ударяла по самооценке, чувству собственного достоинства и - а на мой взгляд, это - главное, - отнимало всю энергию для последующей борьбы. Я нутром чувствовала, что Маша переживает этот период своей жизни как личную и, возможно, главную трагедию своей жизни. И мне очень хотелось её поддержать. Каждый раз, когда мы встречались, мы болтали о том, о сём, но всегда затрагивали важную для неё тему. Человек, находящийся в трудной ситуации, как мне кажется, легче откроется незнакомому, редко присутствующему другому, чем близкому другу. Может быть, я сужу по себе, но в ситуации с Машей мне казалось, что она испытывает стыд в отношении своего безработного положения, как перед собой, так и перед другими, и в этом случае, конечно, куда легче поделиться с кем-то вне ближайшего круга. Как бы то ни было, Маша мне была очень приятна, и я очень ценила её откровенность. Когда, ближе к концу вечера, мы тепло прощались с рано уезжавшей Валентиной, целуясь, обнимаясь и обещая друг другу встретиться в скором времени в Париже, я заметила, наконец, Веронику. Она стояла поодаль и зло пялилась на нас, скрестив руки. Я же наотрез отказалась давать ей шанс выбить меня из колеи, и когда Валентина скрылась из вида на своём авто, подошла к Маше и предложила прогуляться, на что она с радостью согласилась. Мы прошлись по довольно большому участку дачи родителей Юли и присели на скамейку под деревом, недалеко от еще дымящегося, но уже пустого мангала. По ходу разговора речь зашла о её безработице. Я коснулась её плеча и стала говорить, говорить, говорить, чтобы хоть как-то поддержать. Пока я говорила, то услышала сзади нас какой-то шорох. На середине фразы я обернулась, и мне показалось, что в кустах я увидела штанину голубых брюк, похожих на те, что я заметила на Веронике полчаса назад. «Мало ли», - пронеслось в моей голове, и я продолжила что-то говорить кивающей мне Маше. - Я тебе расскажу одну историю. - начала я, заботливо взяв её за руку. - Есть такая дама. Её зовут Марианна Тальбот. Она англичанка. Так вот, у неё довольно нетривиальная история жизни. В пятнадцать лет она бросила школу и много-много лет скиталась, путешествовала, работала то там, то сям. И вот, в двадцать шесть лет, она решает вернуться в школу, закончить университет и стать... философом. И вот уже двадцать лет она является деканом факультета для взрослых в Оксфордском университете. Она преподает для студентов, которые когда-то бросили учебу и хотят вернуться к ней, либо которые в поздний период своей жизни желают познакомиться с науками и получить степень. Её подкаст по философии прослушали более трёх миллионов человек. На сегодняшний день она является самым известным преподавателем философии в мире. А когда-то она скиталась по Индии с друзьями-хиппи. Жила на улице. Принимала наркотики. - я закончила свою мотивационную тираду и посмотрела на Машу. Кажется, она была взволнована и тронута. - Знаешь, история жизни никогда не пишется на основании одного только трудного эпизода. Нужно идти вперёд и верить в себя. Что бы ни случилось. Понимаешь? - улыбнулась я, видя, как она послушно кивнула. Она была похожа на маленькую кошечку, которую хотелось прижать к себе и успокоить. Наши объятия напоминали настоящую дружескую идиллию. Мне было очень лестно, что я могла хоть как-то растормошить бедную Машу и вдохнуть в неё струю энтузиазма, хотя бы на время. Я знала не понаслышке, что в трудных ситуациях, особенно в ситуации профессиональной невостребованности, вовремя сказанное слово поддержки могло изменить уже казалось бы драматический курс истории жизни. Но всё было слишком замечательно, чтобы быть правдой. И Вероника была бы не Вероникой, если бы не появилась бы из-за нашей спины как привидение и - так как быть нормальной бабой - это выше её сил - не произнесла бы убийственно: - История жизни этой женщины-философа - это исключительный случай. У неё, видимо, исключительные таланты, и сама она, видимо, исключительна. - произнесла она убийственно, вперясь взглядом в бедную Машу. - Тогда как 99,9% людей - ординарных людей - если не хотят всю жизнь прозябать, должны взять себя в руки и прекратить эту сентиментальную ересь. Хватить себя жалеть! - почти крикнула она, смотря на Машу как голодная пантера. Маша же подпрыгнула. - Вероника, достаточно. - попыталась вставить я, но не тут-то было. - От безработицы может спасти работа. Только работа! - всё так же громко, жестко, бесцеремонно говорила Вероника, и я видела, как Маша ёжилась. Вероника же будто нашла раненую добычу и должна была во что бы то ни стало её сейчас заживо сожрать. - Успешные истории из жизни - это для слабых, слишком чувствительных, бесхребетных людей. Но такие не выживают! Такие только пресмыкаются и ходят с протянутой рукой. - жестко, очень жестко, выговаривая каждое слово произносила она. У меня внутри всё леденело. Я не могла поверить ни своим глазам, ни ушам. - Достаточно, Вероника. - сказала я куда громче, надеясь прервать эту безумную и слишком болезненную для Маши тираду. «А для меня?», - думала я. Но Нике было плевать на то, что я говорила. Она была нацелена только на Машу. - Не думай, что у тебя есть какие-то таланты. Нет у тебя никаких талантов! Твой главный талант должен быть - работа! И если ты будешь слушать о каких-то там мнимых талантах, о которых тебе говорит она. - небрежно кивнула она в мою сторону, и я услышала, как Маша всхлипнула. - Так ты и будешь бесконечно сидеть в болоте. И тогда грош тебе цена. Тогда - так тебе и надо. Не жалеть себя надо, а работать! - взревела она как мегера. - Хватит! - заорала я, вскакивая на ноги. Клянусь, в ту самую минуту я была способна её ударить. Я перевела взгляд на Машу: по её щекам градом катились слёзы. Она закрыла руками лицо, неуверенно поднялась и просто... убежала. Я смотрела на неё. Я смотрела на Нику и не верила своим глазам. Не верила себе. «Как я могла? Как я только могла?», - проносилось у меня в голове снова и снова. Как я могла подумать, что могу любить эту женщину? Реальность, оглушающая, разрывная, убивающая и воскрешающая реальность обрушилась на меня: я не могу любить её. Это невозможно. Эта любовь противоречит всему тому, что я считаю важным, ценным, глубоким в этой жизни. Она противоречит тому, кто я есть. «Это невозможно», - думала я, и все самые страшные, болезненные, ранящие эпизоды, сцены, слова, взгляды проносились у меня перед глазами. Ничего радостного, ничего ошеломляюще живительного более не было. «Я не могу хотеть ничего плохого», - припомнились мне слова Василисы. Я могла еще выдержать, и я выдерживала, когда Вероника была жестока по отношению ко мне. Я часто этого даже не видела. Не замечала. Не замечала или не хотела замечать? Но вынести её жестокость по отношению к другому - раненому и ранимому - я не могла. У всего есть предел. И здесь начинался мой личный, мой личностный предел. Я подошла к ней и смотря в её наглые, самодовольные глаза, будто говорящие мне «а что я такого сказала?», и медленно произнесла: - Кто ты? КТО ТЫ? И это был не вопрос. Я развернулась и пошла в ту сторону, куда убежала Маша. Когда я нашла её сидящей и рыдающей на берегу реки, я просто села рядом с ней и крепко обняла, стараясь передать ей, насколько я разделяю всю её боль и разочарование. Она уснула, а я всё так же сидела с ней на берегу реки и гладила её по голове. Низко пролетели две птицы и приземлились на низкой ветке у нас над головами, борясь за свободное место. Пока они боролись, то, не будь дурами, успели нагадить на нас, что окончательно разбудило Машу. Она рассмеялась, села и потянулась. Посидев так несколько мгновений, она посмотрела на меня и, вероятно, поняв, о чем я думала, сказала: - Спасибо тебе. И не беспокойся: я не поверила ни единому её слову. - на удивление уверенно ответила она. Я улыбнулась, стараясь не выдать своей грусти. - Пойдём веселиться? Нас, наверное, уже потеряли. - предложила она, поднимаясь. - Да, ты иди, я сейчас приду. - сказала ей я. Она положила руку на моё плечо, чуть сжала, развернулась и ушла. Но я не сдвинулась. Я просидела на берегу несколько часов, глядя на воду, на птиц и на колыхание веток деревьев. Я думала, конечно, просто сесть в машину и уехать, но у меня просто не было сил подняться. Когда солнце начало садиться, а я почувствовала холод, то решила, что это - идеальный момент для отъезда. Я назавтра улетала, а ведь у меня даже вещи не были собраны. Как только я подошла к даче родителей Юли, то из дома вышла Кира и направилась ко мне. - Я как раз тебя искала. - проговорила она смущенно. - Я бы всё равно не уехала, не попрощавшись. - ответила я просто. Я очень жалела, что не провела с Кирой больше времени. - У меня к тебе просьба. Но я не знаю, согласишься ли ты. - сказала она скороговоркой, краснея. - Попробуй. Если это не выше моих сил, то соглашусь. - ответила я, по-доброму усмехнувшись. - Я... ты же работала в компании «Дельта»? Компании Вероники? - начала она неуверенно. Я тотчас же ощутила напряжение. - Да. И? - Ты же работала над проектом флигеля, верно? - осторожно спросила она, уточняя. Я напряженно ждала продолжения. - Да. - Так вот: я сделала два макета для этого проекта, для Минкульта. Ваш 3D-проект один в Минкульт подавать нельзя. Они принимают к сдаче 3D-проект и два макета, по старинке. - я понимающе кивнула. - Так вот. Я сделала эти два макета для «Дельты», и это мой первый крупный после университета заказ. Так вот. Я делала их здесь, на даче. Они здесь. Так вот. Вероника должна их показать в Минкульте послезавтра. А она без машины. У неё машина в ремонте. Мы её привезли, но мы с Юлей должны остаться здесь. Завтра родители приедут. Так вот... - и я не выдержала. - И ты хочешь...? - вопросительно вскинула бровь я. - Так вот. Я хочу, то есть я прошу тебя, если ты можешь, подвезти Веронику домой, вместе с макетами. Она хотела такси вызвать, но в её состоянии и с макетами... - В каком смысле «в её состоянии?» - всё так же вопросительно смотрела я, когда услышала пьяный голос Вероники. - О, так это и есть моё такси? Александра! Чудееесно. - проговорила она заплетающимся языком, шатаясь и поддерживаемая Юлей. Я поняла, наконец, ситуацию и улыбнулась Кире. Чего бы мне это ни стоило, а Кире я отказать не могла. - Конечно, Кир. Я сделаю. Нет проблем. - Правда? - воскликнула она радостно и с облегчением. - Правда. - ответила я с тёплой улыбкой. Она кинулась мне на шею. - Саш, спасибо тебе и знаешь... Мы так и не поговорили. Это всё из-за меня. Я слишком стеснительная. - проговорила она мне в шею, и я улыбнулась. - Когда ты приедешь в следующий раз, мне будет, что тебе рассказать очень важного. - сказала она шепотом. Я же, кажется, поняла, о чем речь. - Ну, давай, когда я приеду в следующий раз, и если у тебя всё еще будет, что мне рассказать, ты расскажешь. - Договорились. - ответила она, широко улыбаясь. Пьяная Вероника еле дошла до моей машины и водрузилась на пассажирское сидение. Мы с Кирой загрузили макеты в автомобиль и стали прощаться. Мне было грустно прощаться с сёстрами, почему-то куда грустнее, чем раньше. Тем не менее, я улыбнулась и обещала, что скоро встретимся. Из вежливости, конечно. Я так делала каждые пять лет. Я села, наконец, в машину, и мы уехали. Я ехала медленно, боясь, что на крутом повороте Веронике может стать плохо. Я внимательно смотрела на дорогу, не обращая на неё никакого внимания. Первые двадцать минут она болтала без умолку, но потом, видя, что я не реагирую, замолчала. Я уже думала, что она уснула, как услышала грозное и пьяное: - Только в твоих снах, мальчик. Это так Вероника говорила водителю соседнего авто, который на красном светофоре строил ей глазки и пытался подстегнуть её опустить стекло. «Только в твоих самых ужасных кошмарах, мальчик», - грустно и недобро ухмыльнулась я про себя. Но потом она, действительно, уснула. И проснулась она, когда я намеренно резко затормозила у её дома, не желая её будить как-то иначе. - Ой, уже приехали. - пьяно протянула она. - Открой и подержи мне, пожалуйста, все двери. Я внесу макеты. - отрезала я, выходя из машины. Но ждать мне пришлось долго: пока она вышла, пока она подошла к подъезду, пока она открыла дверь. Всё это заняло уйму времени. Иногда мне казалось, что я должна была нести и два макета, и её. Наконец, мы вошли в её квартиру, в которой, на первый взгляд, ничего после моего здесь последнего пребывания не изменилось. Но я не особенно рассматривала. Не спрашивая разрешения, я поставила макеты на стол. Тот самый, который я так хорошо знала, разумеется, и стала снимать защитные барьеры, необходимые для перевозки, как попросила меня Кира. Распаковывая макеты, я с большим интересом и волнением рассматривала детали изображенного ею флигеля, в котором я столько раз бывала, и что-то болезненное кольнуло мне в сердце. - Она красивая, правда? - пьяно заявила Вероника, сидя на пуфике у входа и с усилием снимая обувь. - Кто? - спросила я равнодушно, разворачивая второй макет. - Валентина, конечно. Она красивая. - произнесла она так, будто закатила глаза. - Да, Валентина красивая. - просто ответила я. Но Веронике, конечно, этого было мало. - Она тебе нравится? - со свойственной ей игривой наглостью спросила она. - Не думаю, что это твоё дело. - беззлобно ответила я, разглядывая миниатюрный флигель. - Да ладно тебе, мне-то ты можешь сказать? - нагло и пьяно настаивала она. Я небрежно пожала плечами. - Это тебя не касается. Я же не спрашиваю тебя, нравится ли тебе Лиза, верно? - всё так же беззлобно и равнодушно произнесла я. - Да, не спрашиваешь. Я только не понимаю, почему. Неужели тебе, вдруг, может стать неприятно, что ко мне прикасается другая женщина? Или что я сплю с какой-то другой женщиной, кроме тебя? - нагло, бесцеремонно и убийственно спросила она. Я посмотрела на неё. Она сидела на пуфике, с широко расставленными ногами, пьяная и дерзкая. Опасная. Ненавистная. Я медленно подошла к ней и внимательно посмотрела на неё, стараясь запомнить. Каждую деталь. Каждый дрожащий мускул. Позу этих широко расставленных ног, старающихся завладеть миром. Эти кисти и эти пальцы, соблазнительно покоящиеся на коленях. Этот даже в такой недостойной ситуации волевой подбородок. Эти мерцающие глаза. Я смотрела и смотрела на неё. В последний раз. - Я всегда знала, что ты жестока, Ника. - проговаривая каждое слово, произнесла я. - Но сегодня, с Машей, ты превзошла даже саму себя. - я разочарованно покачала головой и направилась к двери, но остановилась и развернулась. - Кстати, ты не спишь со мной. Это я сплю с тобой. Точнее, я спала с тобой. Завтра я возвращаюсь в Париж. - медленно произнесла я и посмотрела ей прямо в глаза. - Прощай, Ника. Она не произнесла ни слова, стараясь сфокусировать на мне свой взгляд. Я же достала из кармана брюк ключи от машины и, бегло взглянув на неё еще раз, вышла из её дома. Навсегда.