Stormy night

      Весной Цветочный холм был прекрасен. Да, цветы на нём можно было найти круглый год. Но весна… В весне было это вечно витающее в воздухе чувство чего-то — никто, не знал, чего, но явно чего-то хорошего — от которого сладко скручивало живот. У весны был свой собственный запах, который лишал сна и заставлял глупо улыбаться. И Цветущий холм, который весь год, исключая зиму, исправно оправдывал своё название, лишь в эту весеннюю пору казался настолько прекрасным, что могло разорваться сердце.       Ну, или просто Чуя был слишком чувствительным.       Он глубоко вдохнул стоявший в воздухе насыщенный аромат цветов. Старая яблоня, под которой он прилёг, расцвела, будто в первый раз, и теперь то и дело роняла ему на лицо нежные розовато-белые лепестки. Это действительно хороший день, решил Чуя, прикрывая глаза. Он ушёл из лагеря рано поутру, пока тот только просыпался, и провёл предрассветные часы, купаясь в реке. После, когда солнце взошло, он некоторое время бесцельно лазал по скалам, а потом пришёл сюда. И, увидев Цветущий холм во всей его весенней красе, подумал, что никогда не хочет отсюда уходить.       Конечно, уйти рано или поздно придётся. Вернуться в лагерь, где Чую сегодня ждут песни, пляски и вкуснейший эль. Однако сейчас… он просто хотел насладиться этой весной. Верно говорят, чем старше становишься, тем больше начинаешь ценить мелочи.       Лёгкий ветерок принёс новый запах. Чуя усмехнулся, приоткрывая глаз. Обычно они с Дазаем встречались у мёртвого клёна, но Цветочный холм был совсем рядом — он знал, что волк его найдёт. Он всегда его находит.       — Ночная буря.       Слова легко срываются с губ. Кодовая фраза, над которой Чуя когда-то так презрительно фыркал, теперь стала приветствием, заветным знаком, принадлежащим только им двоим.       — Ночная буря, — ответил Дазай, — как внизу погодка, Чуууя?       Прошло чуть меньше года с их первой встречи, но, оглядываясь назад, Чуя видит, как волк изменился, вырос. Теперь он был не столько тощим, сколько поджарым, и его плечи стали немного шире. Черты его лица слегка заострились и уже не казались столь смазливыми, хотя засранец всё ещё был бессовестно хорош собой.       Что касается роста, то Дазай стремился к небу с настойчивостью переудобренной сорной травы. В отличие от Чуи, который, к его собственному разочарованию, почти не вырос за время их знакомства. И волк никогда не уставал ему об этом напоминать.       — Сам проверишь, когда я заставлю тебя жрать землю.       Чуя низкий, но не слабый. Его подростковая угловатость уступила место изяществу и крепким мышцам, а рога стали больше и крепче. И у него был хорошо поставлен удар.       — Хотел бы я это увидеть, — ухмыльнулся Дазай, и это стало сигналом к нападению.       В одно мгновение Чуя вскочил на ноги. Дазай со смехом увернулся от удара кулаком, затем от другого, от третьего — снова и снова, безошибочно считывая движения Чуи и предугадывая их. Уличив подходящий момент, он перехватил руку барана, и врезал ему в живот.       Чуя только усмехнулся.       — По-твоему, это удар?       Сокрушительный удар копытом отбросил Дазая назад, но он успешно приземлился на корточки и стал разминать левую руку — в последний момент он заблокировал удар, не позволив противнику нанести значительный вред.       — Ах, мне становится скучно, — его глаза горели, — Чуя тако-о-ой предсказу-у-уемый!       Чуя оказался рядом с ним в мгновение ока. Отвесив, почти что играючи, отвлекающую пощёчину, он подсёк чужие ноги. Волк опасно закачался над пологим склоном холма.       — Последнее слово? — спросил баран, уже предвкушая победу, но тут цепкая когтистая рука вцепилась в его ногу и на лице Дазая возник знакомый нехороший оскал, — Нет… Нет-нет-нет, не вздумай!!!       Рывок! — и оба зверя с дикими воплями покатились вниз с холма.       Наверное, они набили себе с несколько десятков синяков. Однако Чуя не позволил себе отвлечься на подобные неудобства — он был начеку и, как только их движение значительно замедлилось, быстро подмял Дазая под себя. Волк и одуматься не успел, как оказался в ловушке между землёй и чужим телом.       Чуя немного приподнялся на локтях.       — Я победил, — запыхаясь, он сдул с лица непослушную рыжую прядь и усмехнулся.       Дазай уставился на него широко распахнутыми глазами. Чуя невольно хихикнул. Удивлённый Дазай — редкое зрелище, так что баран наслаждается каждой секундой.       И тут волк расхохотался.       Сердце Чуи замерло, а потом заколотилось с невиданной силой.       Растрёпанный, перемазанный травой, землёй и пыльцой, с лепестками, лежащими на его мягких треугольных ушах и пушистых волосах, с нежным румянцем на бледных щеках, Дазай смеялся, закрыв глаза и откинув голову, расслабленный и искренний, как никогда, и просто невыносимо красивый. Эта картина и звук этого чистого, радостного смеха заставили Чую почувствовать себя так, будто в него ударила молния. Будто бы он падал, тонул, беспомощный и глупый, без какой-либо надежды на спасение.       — Ладно, Чуя, — выдохнул Дазай, отсмеявшись, — твоя взяла. У меня есть кое-что для тебя, но я не смогу показать это тебе, пока ты не поднимешь свою овечью задницу.       Кровь прилила к щекам Чуи. Как, наверно, странно он выглядел, столь внимательно рассматривая чужое лицо!       Пробурчав несколько неразборчивых ругательств, он скатился с друга, и Дазай тут же улизнул, велев не подсматривать. Чуя остался сидеть на траве, бессмысленно пялясь в небо. Счастливое лицо Дазая не выходило у него из головы. Он никогда раньше не видел друга таким, и понимание того, что именно он, Чуя, стал причиной подобного настроения, заставляло его грудь наполняться теплом.       Многое изменилось после той зимней ночи, что они провели бок о бок в тёмной пещере. Первые несколько дней Дазай, конечно, вёл себя, как полный придурок. Чуя не винил его за это, он знал, что волк чувствовал себя как никогда уязвимым после всех своих откровений. Но после, когда Дазай угомонился, всё вернулось на круги своя. Нет, всё стало лучше.       Теперь Чуя был не единственным, кто решался проявить слабость. Дазай, конечно, делал это иначе. Он редко говорил о своих проблемах и переживаниях вслух, и дело было не только в откровенности, но и в том, насколько сложно волку было выразить в конкретных словах все те сложные, противоречивые, возникающие из ниоткуда чувства, которые он порою испытывал. Но Чуя научился понимать друга и без слов. Научился узнавать, что ему нужно. Иногда было достаточно лишь компании Чуи и их обычных занятий, чтобы Дазай почувствовал себя лучше. Иногда Чуя тащил его в лес, где они наблюдали за дикими животными — баран расспрашивал Дазая о них, пока тот наконец не отвлекался от тревожащих его мыслей и не начинал с удовольствием рассказывать про каждую букашку, которую они встречали на пути (Чуя находил совершенно очаровательным то, как его друг был увлечён живой природой). Иногда они просто сидели в тишине, голова Дазая лежала у Чуи на коленях, и он рассеяно почёсывал её в молчаливом утешении.       Чуя никогда не считал себя очень уж чутким зверем. Если кто-то был подавлен, или что ещё хуже — плакал, баран совершенно терялся и как правило стремился передать заботу о несчастном кому-нибудь ещё. Но заботиться о Дазае оказалось поразительно легко.       Этот блохастый засранец умудрялся быть исключением во всём, что касалось Чуи.       Поэтому сегодня, в этот особенный день, Чуя не остался в племени. Потому что никакой праздник в кругу Овец не мог сравниться с самым обыкновенным днём, проведённым в компании друга. Чуе не нужны были подарки соплеменников. Не нужны были их пожелания, которые на самом деле выражали их ожидания, не его. Ему не нужна была весёлая, гуляющая компания, в которой он чувствовал себя как никогда одиноким.       Возможно, ему просто не нужен был никто, кроме Дазая.       Чуя потряс рогатой головой. Кажется, он сегодня немного не в себе.       Послышался шорох, возвещающий о возвращении Дазая, и Чуя внезапно почувствовал, как на его голову легла незнакомая тяжесть. Баран резко развернулся, предчувствуя очередную дружескую шалость. Стоявший за его спиной Дазай отступил назад, лукаво блестя глазами, и Чуя, закатив глаза, потянулся к волосам, ожидая найти в них какую-нибудь гадость.       Его пальцы наткнулись на нежные лепестки. С волнением Чуя ощупал цветок, другой, третий, проследил переплетения стеблей, овившихся вокруг его головы. Потом бережно снял венок с рогов, чтобы рассмотреть.       Красные и белые, голубые и жёлтые, оранжевые и фиолетовые, цветы всех форм и размеров переплетались друг с другом без какого-либо видимого порядка. Это был самый растрёпанный и хаотичный венок, который Чуя когда-либо видел. Цветов было много, так много, и тем не менее все они были тщательно и крепко связаны друг с другом. Чуя даже боялся представить, сколько времени и сил Дазай потратил на это.       — Почему… — выдавил он, не в силах отвести глаз от венка, как если бы он был самой красивой вещью на всей земле.       — Должен же я как-то отметить то, что Чуя стал немного ближе к смерти.       Тут баран наконец поднял взгляд. Дазай стоял там, освещаемый нежным весенним солнцем.       — Неужели ты думал, что я забыл? — улыбнулся он.       Глаза его мерцали, янтарные и тёплые словно мёд.       — С днём рождения, Чуя.       Все внутренности Чуи, кажется, сворачиваются в трубочку, прежде чем взорваться внутри него, оглушительно и разрушительно, оставляя за собой лишь стук крови в ушах и пузырящееся ощущение на поверхности кожи. Всё вокруг вдруг становится настолько ясным, настолько сверхостро осязаемым — это как спрыгнуть со скалы в разгар шторма, только Чуя совсем не готов к этому.       — Ты проглотил свой язык?       Голос Дазая звучит насмешливо, но взгляд его становится острее, когда он внимательно наблюдает за реакцией барана. Под кожей Чуи стремительно разливается жар, и он в ужасе, потому что он наверняка покраснел как помидор.       — Дурак! — задушено завопил он и прицельным пинком сбил Дазая с ног.       Тот вскрикнул, явно не ожидая такой реакции, и шлёпнулся на пятую точку. Чуя, который тоже не ожидал от себя ничего подобного, опустил голову, пряча глаза. Что с ним такое?       — Ууу, Чуя злой! — проскулил Дазай, потирая поясницу, — Так ты благодаришь меня, да?       Чуя тихо пробурчал себе под нос.       — Что-что? — волк с ухмылкой наклонился ближе, — Я не расслышал!       — Я сказал, спасибо! — огрызнулся Чуя.       Дазай, хихикая, осторожно забрал венок из его рук и водрузил ему обратно на голову.       Когда дрянной волк наконец перестал дразниться, а Чуя всё же сумел успокоить не пойми из-за чего разбушевавшееся сердце, они поднялись обратно на вершину Цветочного холма. Там, устроившись под цветущей яблоней, они разделили между собой принесённые вкусности.       — Твои опять тебя донимают?       — Кажется, они с каждым днём всё больше уверяются в том, что я паршивая овца в племени, — Чуя горько усмехнулся, — иногда я вижу, как они косятся на меня с опаской, — он помолчал и тихо добавил, — я всё чаще жалею о том, что вообще родился бараном.       Дазай кинул на него непроницаемый взгляд.       — И всё-таки Чуя такой глупый.       — А?! — тут же вскинулся Чуя, — Чего сказал?!       — Чуя не может всерьёз считать, будто бы вид зверя определяет всю его жизнь, — волк усмехался, но глаза его были серьёзными, — ты родился бараном, это верно. Это не повод считать себя выше других, но и не повод стыдиться. Рога, копыта, острый слух и хорошая память — это то, что ты получаешь, будучи овцой. То, как ты распоряжаешься этими качествами, твой характер, твои убеждения — вот, что делает тебя собой.       О небеса, Чуя хотел обнять этого блохастого болвана.       — Хотел бы я, чтобы все это понимали, — с печалью откликнулся он.       Дазай пожал плечами.       — К сожалению, идиоты никогда не переведутся.       Чуя хихикнул. Потом прикусил губу и, помедлив, спросил.       — Как ты думаешь, этот Зелёный лес, который ты искал… место, где все звери между собой равны и не враждуют, оно действительно существует?       Они оба посмотрели за горизонт. Вдалеке, за пределами Тихих холмов, синели величественные горные хребты.       — Если это так, я хотел бы быть там вместе с Чуей.       Чуе показалось, что он умирает.       Искренность и значительность слов обрушились на Чую невообразимой тяжестью, и это было больно. И тем не менее, Дазай произнёс их так, как будто это было что-то само собой разумеющееся, как будто иначе и быть не могло.       Это были страшные слова.       Это были самые прекрасные слова, которые Чуя когда-либо слышал.       Он вернулся в племя перед самым закатом, таясь, будто преступник. Возможно, для его соплеменников так оно и было — не то чтобы он когда либо позволит им узнать.       К сожалению, попытка незаметно проскользнуть в свою палатку не увенчалась успехом.       — Чуя! — Ширасэ хлопнул его по плечу, — Вот ты где!       Отношения Чуи со старыми друзьями, несмотря на то и дело возникающие недопонимания и размолвки, всё ещё держались на плаву. Во многом это была заслуга Ширасэ и Юан — они продолжали общаться с Чуей, как ни в чём не бывало, вероятно, списывая его поведение на обыкновенное чудачество. Для Чуи всё было сложнее. Он не возражал против их общения. В конце концов, они были друзьями так долго — он был действительно привязан к ним, привязан силой тех немногих приятных воспоминаний из детства, что они разделяли, и обыкновенной привычки.       Но вместе с тем было столько ошибок, столько обид, жалящих слов и поступков, столько откровенного пренебрежения теми убеждениями, которые были действительно важны для Чуи… Иногда баран ловил себя на том, что почти мечтает, чтобы Ширасэ и Юан совершили нечто, что он никогда не сможет простить. Нечто, что позволит ему оторваться от них раз и навсегда.       Это заставляло его чувствовать вину. Перед друзьями или перед самим собой, Чуя и сам не знал.       — Мы всюду тебя искали! — продолжал распинаться Ширасэ, — Серьёзно, куда ты сбежал в свой собственный день рождения?       — Ах, это венок? — перебила его Юан, — Ты сам его сплёл? Как мило! Дай примерить!       Она потянулась к его голове. Чуя резко отшатнулся, бездумно прикрывая венок руками.       — Я… — залепетал он, тут же устыдившись своей реакции и ощущая, как предательский румянец вновь расползается по лицу, — это…       — О-о-о, — протянул Ширасэ, расплываясь в улыбке, — вот оно что… Что же ты сразу не сказал, приятель?       — Не сказал что? — прошипел Чуя.       — Да брось, нас-то ты можешь не стесняться, — беловолосый баран подмигнул, — подумать только, наш Чуя и в правду повзрослел!       — Кто она? — спросила Юан, выглядевшая до странности обиженной, — Мы её знаем?       — Она? — тупо переспросил Чуя.       Ухмылка медленно сползла с лица Ширасэ. Они с Юан странно переглянулись.       — Чуя, ты же не… я имею в виду… — Юан замялась, — тот, с кем ты был… это был мальчик?       — Как это связано… — тут до Чуя наконец дошло, куда вёл весь этот разговор, — Подождите, подождите! М-может быть мне и нравятся парни, но это было не свидание! С чего вы взяли…       Он замолчал, когда лица друзей стали откровенно встревоженными.       — Тебе нравятся парни? — громко прошептала Юан, — Чуя, ты не можешь!       — Что значит, я не могу? Какая вообще разница? — Чуя нахмурился, — И вообще, вы забыли, что у моего брата отношения с мужчиной?       — Да, потому что племя ему позволило!       — И зря, — добавил Ширасэ.       — Что значит, племя позволило? — напрягся Чуя.       — То и значит! — воскликнула девушка, — Господину Верлену всё ещё нравятся женщины, и когда придёт время, он обзаведётся наследником, так что нет большой проблемы в том, что он развлекается с Рембо. К тому же всегда есть ты, чтобы продолжить род.       — Что?!       — Да и глядя на Рембо, никто не сомневается в мужественности твоего брата, — хмыкнул Ширасэ, — Он даже не воин, шьёт и готовит, как женщина. Хотя я всё равно не понимаю, как старейшины допустили что-то подобное. Ты знаешь, что говорят об Артюре? Он не чистокровный баран.       — Я тоже об этом слышала, — подхватила Юан, — говорят, его бабушка в своё время спуталась со зверем другого вида. Я даже представить себе такое не могу.       — Что за дерьмо вы оба несёте?! — Чуя отшатнулся от них обоих, как от прокажённых.       — Слушай, друг, не кипятись, — Ширасэ вскинул ладони в примирительном жесте, — Насчёт того, что ты сказал — это реально уже перебор. Даже твоим чудачествам должен быть предел.       — Возможно, ты просто не так понял свои чувства, — Юан ласково взялась за его предплечье, — тебе просто нужно немного оглядеться по сторонам, уверена, в племени есть девушка, которая сможет…       Чуя вырвал свою руку.       — Заткнитесь. Просто… — он тяжело втянул в себя воздух, — заткнитесь. Я не желаю больше этого слушать. Вы оба так ужасно не правы. Я не могу понять, как не видел этого раньше.       — Да ладно, Чуя, — фыркнул Ширасэ, — ты не можешь поссориться с нами из-за этого.       — Что ты понимаешь, под этим? — вскипел рыжеволосый, — Ту часть, где вы ставите какие-то совершенное бредовые идеи выше моего мнения? Ту часть, где вы оскорбляете Артюра и моего брата? Какую часть, м?       — Ты не можешь внезапно заявить, что тебе нравится, когда кто-то пихает член тебе в задницу, и ожидать, что мы будем счастливы за тебя, ты, тупой ублю…       Нос Ширасэ сломался с восхитительным хрустом. Юан вскрикнула. Ширасэ замахнулся на Чую в ответ — слишком медленный и неуклюжий по мнению того, кто долгое время сражался с волком на равных — и тот без особого труда швырнул его на землю через плечо.       — Мне это до смерти надоело, — пророкотал он, надавив копытом на чужую грудь, — я не собираюсь мириться с тем, как ты смешиваешь с грязью меня и всё, что мне важно, кусок ты вонючего собачьего дерьма. Ещё раз, сука, и я расправлюсь с тобой — и не как наследник вождя, а как Чуя Накахара.       Он отступил, с трудом удерживая себя от ещё одного удара, окинул холодным взглядом притихшую Юан, и затопал прочь.       Вот тебе и праздник.       Артюр нашёл его там же, где и в прошлый раз — за палатками, на склоне холма. Чуя рассеянно мял в пальцах венок. Цветы увяли — стоит сказать, они продержались на удивление долго — но баран не мог заставить себя выбросить подарок. По крайней мере, что-то напоминало ему о том, что большая часть этого дня была на самом деле хорошей. Чуя слабо улыбался, перебирая цветы.       — Могу я присесть? — вежливо спросил Рембо.       Чуя поднял на него глаза, прежде чем снова угрюмо опустить их.       — Я не присоединюсь к празднеству.       — Да, я понял это, когда увидел лицо Ширасэ, — хмыкнул Артюр, — не думаю, что кто-то ожидал чего-то подобного от сегодняшней гулянки.       — Простите, если разочаровал, — усмехнулся парень, — не то чтобы моё отсутствие помешает кому-либо повеселиться.       — Нет, я так не думаю, — мужчина оглянулся на лагерь, где уже вовсю звучали песни и смех, и со вздохом присел рядом с Чуей.       Некоторое время они сидели молча.       — Красивый венок, — заметил Артюр.       Чуя тут же напрягся.       — Тот, кто его делал, похоже, очень старался, — как ни в чём не бывало, продолжал Артюр, — мне будет сложно соревноваться с таким подарком.       Подросток недоверчиво покосился на мужчину. Артюр ответил на взгляд еле заметной улыбкой.       — Вот, — на колени Чуи лёг тканевый свёрток, — это тебе.       Чуя развернул свёрток и ахнул.       Это была старая накидка с капюшоном — когда-то насыщенно синяя, но теперь выцветшая почти до серого. По краям ненавязчиво вилась изящная вышивка светлой нитью.       — Это… — Чуя сглотнул комок в горле.       — Плащ твоей матери, — Артюр смотрел на него с тенью неуверенности в глазах, — я нашёл его недавно, и решил починить.       Чуя порывистым движением придвинулся к нему и обнял. Рембо с нежностью обхватил его в ответ.       — Спасибо, — сбивчиво прошептал Чуя, — спасибо… Я так скучаю по ней, — он зарылся лицом в чужое плечо, бессознательно ища утешения, — Поль как-то сказал, что я был слишком мал, чтобы хорошо знать её, но… разве мне не достаточно знать, что она любила меня?       — Это больше, чем достаточно, малыш, — вздохнул Артюр, поглаживая рыжеволосый затылок.       — Я не малыш, — пробурчал подросток, выпутываясь из объятий, — мне уже семнадцать.       — Как скажешь, — улыбнулся мужчина, — И, да, ещё кое-что.       Он поднял с земли выпавший из развернувшейся накидки предмет и протянул его Чуе. Это оказался маленький кинжал с костяной рукоятью. Парень провёл пальцами по резьбе — цветы чертополоха — и вытянул оружие из кожаных ножен, любуясь коротким широким симметричным клинком.       — Вырезал специально для тебя. После сегодняшнего я немного засомневался, нужна ли тебе вообще эта штука, — сказал Артюр, — с другой стороны, его можно использовать не только как оружие. На самом деле, я надеюсь, что тебе никогда не придётся использовать его именно так.       — Брат с ума сойдёт, если узнает.       — Это мой тебе подарок, и Полю придётся смириться с этим, — усмехнулся Рембо, — тем более, ты уже большой мальчик. Тебе шестнадцать, и скоро Поль должен будет объявить тебя воином.       Чуя внимательно посмотрел на Артюра.       Ширасэ жестоко ошибался, если действительно считал, что в отношениях Поля и Артюра последний является «слабой половиной». Чуя затруднялся сказать, чего в этом мнении было больше — неуважения к женщинам, неуважения к мужчинам, к мужчинам, любящих мужчин, или к Артюру в частности. Вероятно, всего понемногу. В любом случае, это было в корне неправильно.       Артюр Рембо, вечно мёрзнущий, сдержанный и вежливый, в некоторой степени даже застенчивый, на самом деле как никто заслуживал уважения. Он был мастером на все руки и лучше кого-либо в племени обращался с искусственным оружием, был хитёр и всегда сохранял спокойствие, несмотря на трудности. Он был заботливым и верным, и, что Чуя ценил выше всего, всегда поступал так, как считал нужным, даже если приходилось идти наперекор старейшинам или Полю.       Что касается слухов о происхождении Артюра, что ж… скорее всего, это были всего лишь слухи. А даже если и нет, Чую такие вещи больше не волновали.       Артюр не заслуживал ни косых взглядов, ни насмешек, ни тем более того, чтоб его считали обыкновенной подстилкой, временной заменой женщины в постели вождя.       — Что ты сделал, что тебя не объявили воином, Артюр?       Взгляд Артюра на мгновение сделался жёстким, но жестокость быстро сменилась горечью.       — Я не знаю, — сказал он с незнакомым ядом в голосе, — просто был собой, я полагаю.       Чуя сжал кулаки.       Он столько лет мечтал о том, чтобы стать воином. Сейчас о сомневался, что действительно хочет этого.       — Чуя? Ты в порядке?       Вопрос вывел Чую из задумчивости, и парень понял, что уже некоторое время сжимает рукоять кинжала. Он поспешил убрать оружие в ножны и повесил его на шею.       — Всё в порядке, — выдохнул он расслабляясь, — спасибо.       — Не за что. С днём рождения, Чуя, — его в очередной раз потрепали по голове, — Я надеюсь, о сегодняшнем дне у тебя будет больше хороших воспоминаний, чем плохих.       Чуя посмотрел на Артюра, на накидку матери и, наконец, на увядший венок.       — Да, — сказал он тихо, — я думаю, так и будет.       Он может забыть злые слова Ширасэ и его кровь на своих костяшках. Он не сможет забыть того, как ярко светило солнце и цвели цветы сегодня днём. Он не сможет забыть звонкий смех Дазая, мягкий свет его глаз и то, каким невыносимо красивым был волк в тот момент.       «Если Зелёный лес существует, я хотел бы быть там вместе с Чуей»       — Артюр, — позвал Чуя слабо, почти испугано.       — Да?       — Как ты влюбился в моего брата? — быстро протараторил он, боясь растерять всю решимость, и пояснил уже медленнее, — Я имею в виду, как ты вообще понял, что любишь его?       Артюр медлил с ответом, и Чуя тут же занервничал, ожидая расспросов.       — Это два разных вопроса, Чуя, — вместо этого сказал мужчина, глядя на разгорающиеся звёзды с непонятным выражением лица.       — Тогда ответь на оба, — смущённо буркнул подросток.       Снова ненадолго повисла тишина.       — Влюблённость, Чуя, — наконец заговорил Артюр, — ослепляет. Опьяняет, сбивает с ног, кружит тебе голову. Я понял, что влюблён в Поля, когда его улыбка стала лишать меня рассудка и вскоре я уже не мог мечтать о ком-либо кроме него.       Чуя сильнее сжал венок.       — Я понял, что люблю твоего брата, — продолжил Рембо, — когда ваш отец пообещал утопить меня в реке. Когда одна половина племени возненавидела меня, а вторая потеряла ко мне всякое уважение. Но это не имело никакого значения. И моя… жадность, моё желание быть с твоим братом тоже не имели значения. Я просто хотел, чтобы он был счастлив. Я разделил с твоим братом самые радостные и самые тяжёлые моменты нашей жизни, и я не мог бы представить себя где-то ещё.       Он вздохнул, зарываясь пальцами в свои длинные чёрные волосы.       Некоторое время они оба молчали. Чуя комкал венок, глядя в пустоту перед собой. Потом, к его собственному удивлению, с его губ сорвалось растерянное хихиканье.       — Почему ты смеёшься? — спросил Артюр, вскинув бровь.       — Я просто подумал, — парень снова хихикнул, недоверчиво качая головой, — как странно, наверное, было бы полюбить кого-то до того, как влюбишься в него.       — …Нет, — после небольшой паузы возразил мужчина, — нет, это… — он снова повернулся лицом к звёздному небу, и в его усталых золотистых глазах стояла горечь, — возможно, так было бы даже лучше, — закончил еле слышно, обращаясь будто бы и не к Чуе вовсе.       На этот раз они надолго погрузились в тишину.       Чуя смотрел на венок. В какой-то момент ему стало невыносимо грустно, но потом он мысленно улыбнулся сам над собой. Не было смысла цепляться за вещь, если самое ценное всё ещё оставалось при нём.       Сегодня он понял кое-что действительно страшное. Но почему-то засыпать в этот день было особенно легко.