Хорт

Добр, незлобив князь Сергий. Ласков, что солнышко летнее. Понапрасну и слова худого не скажет, не то чтоб кару учинять. Однако ж, каждому ведомо - коли князем стал, одной добротой не продержишься. И суровым бывать надобно, и войну вести, и правый суд вершить. И уж ежели доводилось Сергию за вину карать, тут уж мужика посадского от боярина ближнего отличать не станет. Всё по справедливости. И Игорь, хорт верный, лучше других о том ведал - не раз доводилось ему к князю светлому с повинной головой являться. Да и кара ему у князя всегда на особицу. - Что же, Игорь, - мягок голос у Сергия, что мех соболиный, хоть очи ясные посуровели, будто тучей грозовой подернулись, - Сколь уж прощал я тебя, а ты всё сызнова? Правда ли, что люди сказывают? Что в городе учинил ты поболе, чем орда половецкая, покуда за ворами гонялся? Стоит Игорь, голову понурил, а глаза блестят - то ли вовсе вины за собой не чует, то ли рад ей с чего-то. - Лгать не стану - правда то. Своё дело делал, и только, а коли в этом моя вина, суди, как пожелаешь, твоя воля. - Гонору в тебе, Игорь - и князю, поди, многовато станет, - головой Сергий качает, хмурится. - Усердье твоё похвальное, однако ж, забываться не след. - Твоя правда. А коли хорт нерадив, учить его надобно. - Хорта нерадивого цепью да плетью учат, - усмехнулся вдруг Сергий. - А на тебя другая управа найдется. Знаешь, поди? - Знаю, княже мой, знаю, - припал Игорь к ноженькам княжеским, до земли склонился - и впрямь хорт покорный, не от страха, а от власти хозяйской дрожь пронимает. Склонил голову повинную, спину нагую подставил покорно - ведомы ей и удары рук разбойничьих, и стрелы с ножами, и самой птицы Сирина когти. Опосля того плеть из руки княжеской лаской шелковой покажется. Не плеть на спину Игорю пала, а пояс княжеский. Узорами хитрыми, золотом витым блещет, рукой погладить - так мягче бархата. А вот спине виноватой не так мягок он кажется, размахнись посильнее - и отметина останется. Да только, ежели и размахнется так Сергий, смолчит Игорь, только дрожь по телу пройдет - не то от боли потаенной, не то сладость, с полынью смешанная. Как ни гневна рука, а всё ж хозяйская. - Видишь ли, Игорь? - свистит пояс, золотом в воздухе играет, а голос Сергия сладостью медовой струится. - Не на площади, на глазах у народа честного учу тебя, не чужой рукой, а своею. Видишь ли, как жалею я тебя? - Вижу, вижу, - рвется с уст выдохом жарким промеж взблесков золотых. - Добрый мой княже, не заслужил твой хорт милости такой, не заслужил... - Заслужил иль нет - про то мне лучше ведомо, - сызнова лёг пояс на спину нагую, отметину оставляя. - А ты, коль не в поле чистом, а в стенах городских за лихими людьми гоняешься - помни, для чего ты в должность свою поставлен. Порядок блюди. Всё без разбору ломать - и другие охотники найдутся. А ты закона не преступай. Уразумел ли? - Уразумел, княже. Уразумел, - стоном слышится, да не понять, о прощенье ли Игорь молит, али рад наказанье своё до нового восхода солнечного терпеть. - Вот и ладно, - улыбнулся Сергий ласково. - А коль сызнова запамятуешь, так я завсегда напомню, Игорь. Выскользнул пояс золотой из перстов княжеских на ковер. - Будет с тебя. Не гневен я нынче, Игорь, твое счастье. Радость-то какая, Олег из плена половецкого жив-невредим ворочается! - С той ли радости меня за другой мой провин не накажешь? - насмелился Игорь голову вскинуть, в лик княжий заглянуть. И увидал изумленье немалое. - О чём речь ведешь, Игорь? Какой другой провин за тобой? Иль утаил ты от меня что? - Таить от тебя не посмел бы, княже, думал, самому тебе уж ведомо, - глядит Игорь на князя, встать не смеет. - Повинен я в том, что птицу Сирина давеча не устерег. И окна затворял, и держал ее, рук не размыкая, да что-то со мною вдруг сделалось, что голосу ее поддался я. Будто дурманом голову обнесло, заснул накрепко, а как глаза открыл - по-прежнему рядом со мной Сирин-птица, да только вот сразу же видать, что улетала она из терема, что наохотилась вволю, наелась досыта. И лик румян, и уста пьяны будто, и в очах не видать пламени гневного. А то лишь от крови людской бывает, стало быть, не уследил я, отдал кого из добрых людей Сирину на поживу. - Вон оно что! - рассмеялся князь, будто жемчуг на серебряное блюдо рассыпал. - Да ты сам погляди, Игорь тихо в городе, ни стона, ни плача не слыхать. Все живы-здоровы, коль и искала Сирин-птица поживу себе, так не в граде нашем. - Неужто? - так изумился Игорь, что и почтенье позабыл, в лик Сергия так взором и впился. - Где ж тогда насытилась она, княже? - Не у нас - чего боле надобно? Коли желаешь, Игорь, так сам ее расспроси, как время придет, ты же с ней, почитай, в ладу... - Да лад тот когтьми птичьими скреплен, княже. - Лад, как и брань, свои заметы ставит, - улыбнулся Сергий, глянул на отметины, рукой своей оставленные. - Тебе ль того не ведать? Ведает Игорь, лучше многих ведает, а всё ж насмелился - в лицо князю сызнова заглянул: - А ныне-то бранью иль ладом мечен я, княже? - Ладом, ладом, - будто прохладой ласковой в полдень летний повеяло вдруг на отметины, на спине нагой горящие. Забавляется Сергий, то ль дует легонько, то ль рукой своей белой хорта виноватого нежит, и того легче. - Как же не простить мне тебя, Игорь, сызнова? А провинись ты нынче и поболе - так всё одно простил бы. Не могу я ночку нонешнюю на гнев тратить, поторопить ее хочу, пусть истает поскорее в руках да устах твоих. Ласков голос у Сергия. И руки ласковы, приветливы. И как же хорту верному к рукам тем главой не припасть, устами задрожавшими не прильнуть, поцелуями осыпая длани белые, персты тонкие? Чтобы приласкали они в ответ, волосами растрепанными заигрались, на плечи молодецкие спорхнули, поманили в объятия жаркие, так, чтоб стон у Игоря вырвался, такой, какого и удары княжеские вырвать не сумели. Да услышат тот стон одни подушки пуховые, покрывала шелковые, да сам князь Сергий-солнышко. Услышит, и улыбнется в полутьме, от поцелуев да дыханья частого жаркой, глядя, как дрожит хорт его верный в истоме сладостной, и сам уж понять не в силах, вправду ли простил его князюшка иль всё наказанье длит - не плетью, не поясом витым, а перстами искусными, устами пылкими. И наказать ведь умеет Сергий так, что и ласки не надобно - иль захочешь той ласки так, что вынести невмочь, так и припадешь к груди белой, в очах лазоревых потонешь, о милости моля бессловесно. И всегда Сергий на милость такую щедр, а ныне и подавно, и есть ему с чего торопить времечко быстрое. Как-никак, брат названый, в полон угодивший, домой воротился, не раненый, рабьей доли не изведавший, не иначе, как чудом из неволи освобожденный. И что ж за чудо то? Скоро, скоро уж Олег сам всё поведает. Да только глядит Игорь на князя Сергия, и мнится ему, будто и так ему всё уж ведомо. Будто сон ему чудной привиделся, да когда же? Не тогда ль, когда забылся он, окаянный, под напевы Сирина дивные? А что ж тогда ему виделось? Будто поле широкое, да тень крылатая, что звезды ясные на небесах заслонила, и на поле коршуном пала, на самое войско басурманское - когтями терзает, крылами разметает, и нет ему в войске целом ни поединщика, ни супротивника, добыча только лишь, и ест Сирин, и пьет - не насытится, ищет взором горящим, от крови пьяным, не хана половецкого, а пленника его, в путах крепких сидящего. И распадутся путы те от когтей птичьих быстрей, чем от меча булатного... Сон то был, вестимо, морок наведенный. Да с чего-то Игорю в него верится. Сейчас и верится, когда сердце ретивое в груди княжьей заходится - аж слыхать, а очи ласковые - как небо летнее без облачка единого. Не видать в синеве той злата рокового, затаилась Сирин-птица, спит крепким сном - долгонько не пробудится. Сойдут отметины от когтей ее с тела игорева скоренько. Правду ведь князь молвил - и у лада замет своих хватает, и те заметы все ему ведомы. И на них Сергий-солнышко для хорта верного не поскупится.