Хорт

- О чём задумался, солнце моё красное, что вздыхаешь? Глянул князь Сергий на побратима своего, улыбнулся, досаду с лика светлого согнать пытаясь. - Дело нейдёт, Олежа. - Это какое дело-то? - подивился Олег. - Что ж у тебя не ладиться может? Дай ты себе роздыху, и так ведь в трудах денно и нощно! - А как иначе, Олежа? Я князь, мне о народе думать надобно. - Иль мало ты о нём уже подумал? Сергий, да ты оглядись, на тебя весь народ только что не молится. На кажной улице печки-чудесницы твои сами пироги пекут, сами людям раздают. И не за полушку ведь - задаром! Голубей своих вестовых ведь народу отдал, хоть любаве письмо послать, хоть в долг попросить, хоть о делах торговых вести получить - пользуйтесь, люди добрые! Да чего там - сироты и те у тебя в палатах живут, разукрасил ведь пуще собственных! - Сам я сиротой был, ты вспомни, Олежа, - вздохнул князь. - Ты один мне и за отца, и за брата был, мне ль не знать, каково сиротам живется? - Да разве ж корю я тебя, свет ты мой? Диву даюсь только, ужель мало тобою содеяно, что ныне печалишься? - Не печалюсь я, мысли томят. - И чем же еще людей порадовать удумал? - Да вот сказки мне старые припомнились. Подумалось мне, была бы у нас, как в сказках тех, река молочная в берегах кисельных, то-то б ладно было, Олежа! Урожаен ли год, скуден ли, а голодать тогда никому б не пришлось... - Ох, Сергий, - руками развел брат названый. - Уж и до сказок добрался! Да ведь река-то та с берегами - это не печка-самобранка твоя. До печки-то ты сам, своим умом додумался, хоть и думал три года, а тут что? Хоть сто лет думай, воде речной не прикажешь молоком обернуться. В сказках лишь то бывает. Усмехнулся Сергий. - И мне, и тебе ведомо, Олежа, что сказки старые ни словом не лгут. Принахмурился Олег - вправду ли блеснули златом ясные очи лазоревые иль померещилось? - Я-то и вправду реке не указ. А есть ведь те, чье слово тут и посильнее княжьего будет, так ли? Вздохнул Олег. - Так. Да то ведь разговоры только... - И что ж говорят? - Говорят, будто живет в лесу дальнем одна... Ох, и сказать-то тебе не сумею, кто, ведьма - не ведьма, и не лесавка, и не водяница. - А кто ж? - Не взыщи, тут уж мне сказать нечего. Потому как и не видал ее никто, будто бы голос один и есть у нее. Молодой голос, девичий, да про что ни спроси - всё знает. Может статься, и такое слово ей ведомо, как реку молочной да с берегами кисельными сделать. Так и загорелись очи княжеские. - Что ж молчал ты? Ведь она мне и надобна! Ступай, Олежа, не приказ мой тебе, а просьба, сыщи ты ее... Кто там она ни будь, а имя-то, верно, есть? - Марой люди зовут. На это, говорят, откликается. - Так сыщи мне ту Мару, Олежа! Уговори, умоли службу единую сослужить! - Я по слову твоему и на край света пойду, да только... Не серчай на меня, а вернее было б, если вместе мы отправились. Я-то воевать за тебя привык, речи мои неискусные, а у тебя что ни слово - золото. Да и глянь она на тебя разок, невидимая иль вовсе бестелесная - а устоит разве? Рассмеялся князь. - Это у тебя-то речи неискусные? Соловьем поёшь! Ну да прав ты, Олежа, вместе и отправимся. Только обождать придется, дело есть. Слыхал уж, поди, что Игорь нынче учудил? - Гром-то? Как не слыхать! - не понять, то ль смеяться охота Олегу, то ль хмуриться. - Слов нет, пёс он верный, лиходеев ловит - со следа не собьется, а только меры не знает. Как он такое учинить-то додумался! Мне б и в ум не пришло! - И то верно. Это же надо - на печку-самобранку мою вскочить, да за ворами этими гнаться! - Так не при коне был. Не его черёд нынче был в дозор-то идти, ты ж сам порядок установил. - А дорогу только камнем умощенную, разворотить - я такой порядок тоже устанавливал? А печке весь зев дровами забивать - это так ныне Федор Иванов сын воров ловить учит?! - Он забил да поджёг, а она-то, матушка, как чихнет со всей мочи - и дровами, и огнем с пирогами вместе. Вестимо, всё в уголья. С возом этим купецким уворованным вместе. И воры эти сами что головешки. Как живы-то остались! - покачал головой Олег. - А на Федора не греши, он и сам Игоря этого непутевого честит - на весь город слышно. Выгнать его грозится. - Выгонит он его, как же... Домой к себе щи хлебать! Нет уж, Олежа, мой пёс, мне с него за самовольство и спрашивать. И дешево уж ему не отделаться! Ты поди-ка кликни его, пусть явится! - Немедля явиться прикажешь? - так взором в пол Олег и уперся, то ли почтенье верх взяло, то ли усмешку невольную спрятать силится. - Ввечеру пусть придет. Долга беседа будет, предуготовиться надо. Да и о наказании поразмыслить, чтоб и по заслугам, и сплеча не рубить. - Воля твоя. Пойду сыщу его. Поклонился Олег низехонько - да к дверям. Незачем раздумьям княжеским мешать, а уж тем паче - на то глазеть, какая улыбка уста его алые тронула, как затеребила рука белая пояс златой. Витой тот пояс, тяжелый, да рука-то у князя легкая... - Олежа! - нагнал голос княжеский дружинника уж на пороге самом. - Как Игорю слова мои передашь, собираться начинай полегоньку. Путь-то, верно, далек до Мары этой. Да поразмысли покуда, каков кисель-то нам по берегам реки молочной надобен - овсяный аль пшеничный?