Хорт

Невместно, ой, невместно Игорю за трапезой княжеской сидеть. Не ему яства сахарные разложены, не его рукам чашу золотую от князя самого принимать. А вот принял же, и сидит теперь, так глядит, будто в той чаше не мёд хмельной, а водица талая, снеговая. - Почто же не пьешь, Игорь? - Выпью, княже, - поднял голову Игорь, глянул очами, от дум тайных потемневшими, - выпью, коль ты от окна отойти изволишь. - Да ты, видно, указывать мне вздумал? - засуровились брови у Сергия. - Что ты, разве я указ тебе, княже, - глядит Игорь, будто лихо ему видится похуже гнева княжеского. - Только сам ты знаешь, что за время нынче неспокойное. Знает Сергий. Видит, у окна стоя - вроде, вечереет только, а небо уж тьмою непроглядной подернулось, ни месяца, ни звезды ни кажет. А на улице - ни души единой. В домах двери засовами заперты, ставни накрепко затворены. Ни огонька, ни голоса. Будто повымерло всё иль затаилось, беды ожидая. Не неведомой беды, да непрошеной. - Время нынче Сирин-птицу ждать, княже. Сам ведаешь, не щадит она никого. Ни старца, ни молодца, ни дитя несмышленое. Ей лишь бы добычу настичь, голод свой проклятый утолить, уста в крови невинной омочить. Не стой ты, княже, у окна, сделай милость. - И Олега-то нету в городе нынче. Подстрелил бы вмиг Сирина, людей от напасти избавил, - усмехнулся с чего-то Сергий, и не успел Игорь опомниться - сам, руками своими белыми ставни оконные затворил. - Избавил бы, княже, да ведь сам ты его с посольством отправил к хану половецкому. - Не вовремя, скажешь? - Разве ж я такое скажу, княже? Что ни сделаешь ты - всё верно, всё ко времени. Подошел Сергий к Игорю неспешно, рядом присел, взглядом метнул на чашу нетронутую. - Ну что ж ты, Игорь? Пей, коли обещался! Не пьет Сергий, не ест - лишь глядит жадно, как осушает Игорь чашу наполненную, и в глаза его - синь небесная с золотом вперемешку. - Да только думаю я, напрасно ты, Игорь, тревожишься. Сирин-птица добычу известно какую берёт. Помнишь, как боярин Гречкин сынка своего непутевого недосчитался? А чья, скажи, кровь невиннее - его иль сиротки той, которую он конем во хмелю стоптал? - Он-то того заслужил, чтобы Сирину в когти попасться, - дрогнула в руке Игоря чаша выпитая. - Да только разве ж от суда твоего, княже, он за все свои дела по заслугам не получил бы? Всем ведомо, никогда не судил ты неправедно. А тут... Кто ж закон над нами, ты ли, княже, иль птица эта лиходейная? Огневаться бы князю на хорта верного, что много воли взял. Осерчать бы, что меду хмельного ему поднес, усадить бы в погреб холодный, хлебом да водою врачевать язык непочетливый. А он, Сергий-солнышко, вздохнул лишь, да взор долу опустил. - Ох, Игорь. Тревожишься, у окна стоять не велишь, а сам такие речи ведешь. Не страшно тебе, что та птица-Сирин услыхать может? - Чего ж страшиться мне? За тебя только, за тебя одного лишь... - За меня ли? Вспыхнуло золото во взоре княжьем, синь небесную затмило. Уста алые улыбка тронула - да от улыбки той кровушка в жилах льдом обернется, либо пламенем вспыхнет, какого не угасить вовек. - Кого, скажи, бережешь ты, Игорь? Меня ли от беды, аль людей от меня? Вымолвил князь - не человечьей речью слова с уст текут, а щебетом птичьим, да таким, что не знает сердце, то ли млеть ему, как с песни соловьиной, то ль замирать, как с крику совиного, карканья вороньего. И не отвернуться, взгляда не отвести, глядеть лишь, как одевается тело Сергия перьями птичьими, как трепещут за спиной его крылья - что ночь безлунная. - Стало быть, на суд княжий отдать надо бы сынка боярского, а, Игорь? А кого ж тогда, скажи, в добычу мне назначишь? Скажи, скажи! - очами сверкает Сирин-птица, крыльями плещет. - Мне без добычи, без доли своей никак нельзя. А доля моя - злодеи, лихоимцы, охальники. О них кому жалеть? А коли жалеть - так придется мне своими же когтями тело своё истерзать, жаркой крови напиться, сердце горячее выклевать... Иль не моё, а князя Сергия? - Да знаю я давно, что оба вы суть одно, - Игорь выкрикнул, златом отраженным в очах потемневших играя. - Знаю я, зачем Олега в урочный срок из города отослать спешишь... Всю правду я знаю! - Вон оно что! - клекочет-смеется Сирин. - А вся ли правда та? Иль не правда то, что Сергий - голубь кроткий, Сирин же - чудище кровожадное? Аль то, что не люба тебе Сирин птица, как Сергий люб? Лик не пригож, уста не жарки, а когти вострые рук ласковых не заменят? Так сам ты в когти те подавался, крыльями моими укрывался, устами к устам моим припадал... - И сызнова укроюсь, сызнова припаду, слово только молви! Не жалей ты меня, не щади, захочешь - целуй, захочешь - в кровь терзай, только знай - рук не разожму, окна не отворю, тебя, Сирин не выпущу. Добычи хочешь - вот она, добыча твоя, я один. Другой не будет. Главу Сирин набок склонил, прядями огненными блеснул. - Жалеешь, стало быть, Игорь, тех лиходеев, да охальников? Иль обидно тебе, хорт, что добычи тебя лишаю? - Не добыча они, а ослушники княжеские. Ему и наказывать. А за него, взамен них всех разом - себя отдаю. Чего ж не берешь? Покатилась чаша золотая по коврам узорчатым. И прильнул Игорь к устам алым, выпивая смех нечеловечий, щебет соловьиный, слаще меда хмельного. Затрещала рубаха новешенькая под когтями вострыми, клочьями спорхнула, сомкнулись лапы птичьи на теле белом - капли багряные яхонтами так и заиграли, да застонал лишь Игорь истомно, руками жаркими самовольно гуляет по перьям черным. Не смахнешь, не вырвешь, именем родным Сергия не дозовешься. Да к чему и звать-то? Вот Сергий, Сирин-птица, клюет-целует, нежит крыльями полуночными - и не надо ему добычи иной. Не рвать ей тела белого, не клевать сердца ретивого ни у правого, ни у виноватого. И не споют о том подвиге игоревом, былин не сложат, да что ж с того? И тех песен довольно ему, что поет Сирин в клетке рук его могутных да ласковых. Слушать их - не наслушаться до самого восхода солнечного, пока не пояснеет взор, златом горящий, лазурью не заиграет, как небо утреннее за ставнями закрытыми, пока не улыбнется ему сызнова князь ласковый Сергий-солнышко, заглянет в очи самые и то узрит, что давно уж ему ведомо - люб он Игорю верному и князем милостивым, люб ему и птицей-Сирином. И покуда так - покойны будут ночи во граде его.