Хорт

Хортом княжеским Игоря все называли. Другой бы и обиду затаить мог, да Игорю и в голову то не приходило. Какая ж обида на правду? Дело его такое - хорту подобно по следу за добычей своей нестись. А добыча его не хуже зайца следы путает, а свирепа поболе волка - воры, охальники, душегубы, кому давно погибель от собак словом людским назначена. За добычей той и гонялся Игорь, усталости не зная, да и оружье, на службе данное, считай, и не брал. Голыми руками любого лиходея с ног сшибить мог, как ударом громовым. С того и иное прозвище от людей имел - Громом его величали, кто благодарно, а кто и завистливо. Да вот только имелось у Игоря дело иное, такое, что никто в цельном городе о нём не знал, не ведал, а узнал бы - пошла бы слава по всему городу гулять, да только правды той у Игоря ни враг пыткой не вырвет, ни сам князь волею своей. А князю-то, Сергию-солнышку, это зачем? Другая забота найдется! - Игорь! - кличет князь Сергий в полночь темную, ворочаясь беспокойно на перинах пуховых. - Спишь ли, Игорь? - Как спать, княже, когда тебе не спится, - отвечает Игорь покорно. - И верно, не спится. Зябко мне ныне, Игорь, холод пробирает, - и впрямь, будто озноб князюшку бьет, в опочивальне-то натопленной да на пуху мягком. - Согрей-ка меня. Смотрит Игорь, как князь светлый с постели подымается. Ишь ты, нет чтобы как все добрые люди, в сорочке почивать - одеянье на нём долгополое, шелку алого заморского. Девке непотребной бы впору, думает Игорь, да уста покрепче жмет, чтоб слова те наружу не вырвались непрошено. Не его ума то дело, у князей обычай свой. - Сызнова ноженьки зазябли, княже? - и непочетником Игоря не назвать, глаз на лик светлый не подымает, в ножки княжеские взором уперся. - Зазябли, Игорь, ой, зазябли... А ты чего ж медлишь, сюда иди! В голосе - и мед сладкий и плетка свистит-играет. Да хорту плетка ни к чему, дело свое знает. На колени повалился, рубаху на груди рванул, будто и не грудь белую перед князем обнажил, а само сердце ретивое. Лег на ковер узорчатый, будто в небо, на солнце самое, глядит на лик княжий. Да на солнце во все глаза не взглянешь, а Сергий - взгляни только, глаз не отведешь. Власы огненные золото с каменьями самоцветными потускнеть заставят. В очах - небо синее, летнее, без облачка единого, уста - малина спелая, усмехаются довольно, будто нет князю отрады милей, чем в полночь на постели своей зазябнуть. И ждет Игорь. Не вздохнет, не шелохнется, когда станут ноженьки Сергиевы на грудь его жаркую, к сердцу самому. И правда ль стылые, или Игоря с чего-то в жар бросило? - Тепло ли, княже мой? - Тепло, Игорь, тепло. Жарко. С тобою хоть и печь не топи! - смеется князь, по груди игоревой переступая. Не топчет - ласкает будто, и сердце у Игоря с той ласки княжьей так с груди и рвется. - Чем наградить мне тебя такого? Проси, что хочешь, не откажу! - Спросить тебя дозволь, да не прогневайся, - смотрит Игорь в очи княжеские прямо, ныне можно то ему, а темнота полночная стыд укроет. - Спросить? И только-то? Ну, спрашивай, спрашивай, - струится голос Сергия медом хмельным, сладкой патокой. - С чего, скажи, меня ты выбрал для службы такой? Сколь ночей я подле тебя - ни разу кого другого не позвал. - А кого другого и звать-то? - смеется князь. - Кого? Да вот хоть Олега, побратим он твой, все про то знают, для тебя и жизнь свою, и кровь до капельки не пожалеет, а его ведь не звал ты ни разу. - Ай, недогадлив ты, - смотрит на него Сергий, как на дитё неразумное. - Олег - дружинник мой, его дело - стрелой да мечом меня да владения мои защищать. А ты, Игорь - хорт мой верный, а хорту не всё на цепи сидеть, либо добычу нагонять. И у постели сон охранит, и теплом своим согреет, коль хозяину его то угодно. - Угодно тебе? - и сам не понял Игорь, с чего спросил, а князь рассмеялся: - Не было б угодно - так ты бы сейчас не подле меня был, а голову ломал, кому ж это лед с ледников воровать понадобилось! И правда - кому? Да не о том думается Игорю, о другом совсем. Вот уж вроде обогрелись ноженьки княжеские, а не торопится Сергий с груди игоревой прочь их убрать. - Не тяжко ли, Игорь? - С чего тяжко? Ты, княже, перышка соколиного легче! - Соколиного, говоришь? - вздыхает Сергий, и тает улыбка на устах его дрожащих, да всего на миг краткий. И знает Игорь, что сейчас вот запляшут в глубине очей синих искры огненные, и камнем тяжесть наляжет на грудь беззащитную, а может, и вовсе исчезнет, да только на том не кончится его служба ночью нынешней. Идти хорту на постелюшку княжескую, греть его сильней шелков заморских, перин лебяжьих, телом к телу прильнувши, и видеть в очах княжеских - не лазоревых, а златом расплавленных горящих - не сокола быстрого, не ворона черного, а саму птицу-Сирина. Перья у нее - ночи черней, когти ее до сердца ранят, а голос ее - мед, с отравой смешанный. И напьется Игорь тем медом вдосталь, раны от когтей от глаз людских сокроет. Ведь не нужно ему, хорту княжьему, ни в эту ночь, ни в грядущую, добычи иной. Вот охота его, вот дело, а ледники разоренные пускай уж до рассвета подождут.