wish i was better

      Чонвон вздыхает и зовёт севшим голосом:       — Хён...       Чонсон словно не слышит, продолжает сверлить взглядом пол, никак не реагируя ни на чужой слабый голос, ни на сжимающие его предплечье чужие руки. Он теряется где-то в своём мире, а Ян не знает, как себя вести, стоит ли ему волноваться или же дать парню время. А если и нужно подождать, то как долго? Может быть в этот самый момент в голове Пака всё наконец встанет на места? А может и наоборот, он ещё глубже потеряется в своих бесконечных сомнениях.       — Ты умер или что? — не выдерживает Чонвон и трясёт руку парня. Тот наконец опускает на него растерянный взгляд. Такой отрешённый, точно впервые его видит.       — Это сложно, Чонвон... — Ян крепче сжимает его предплечье одной рукой, чувствуя, что теперь, когда его сердце и нервная система более-менее успокоились после внезапного напряжения, он теряет силы со скоростью света. На него разом сваливается вся усталость, точно снежная лавина. Сложно? Ничего сложнее того, чтобы оставаться сейчас в сознании Чонвон не видит.       Он крепче опирается на Чонсона, и тот его поддерживает. Он ведь обещал всегда его поддерживать, так? Чонсон говорил, что хочет пробыть рядом с ним столько, сколько он сам позволит, так что же? Он не исполняет своих обещаний?       Ян не хочет никаких сложностей. Ему по-прежнему всё равно на то, что там кто-то говорит и делает, гораздо важнее то, что нужно ему. Им обоим. Его свободная рука находит запястье Чонсона и сжимает его, а тот моментально реагирует, переводя на лицо Чонвона измученный взгляд. Он тоже устал бороться с собой - думается Чонвону. И как гром среди ясного неба - но с другими сильнее.       Это внезапное осознание бьёт под дых.       Какая-то установка о Чонсоне в его голове рушится, обнажая истинную картину. И это оказывается хуже, чем он мог ожидать. Стоит только объединить все кусочки паззла, как вещи встают на свои места и поражают своим безобразием, потому что он и подумать не мог о том, насколько Чонсон на самом деле прогнулся. У Чонсона и Сонхуна иммунитет к слухам? Осуждению за спиной? Косым взглядам и открыто высказанной неприязни? Ничего подобного.       Разве можно в самом деле не обращать никакого внимания на то, как огромное количество людей вьются над тобой, точно волки у костра, и лишь ждут момента, когда последнее полено прогорит, чтобы наконец наброситься и разорвать на лакомые кусочки? Ни Сонхун ни Чонсон не смогли остаться равнодушными к этому. Так или иначе, Паку пришлось слушать чужое мнение, оно против его воли пробралось под кожу, уродливо натянув нервы. Он начал менять себя. Давление общества убило в нём ту самую уверенность и добивало последние яркие огоньки в его глазах. Он уже не мог стоять на своём как раньше, потому что одно дело отстоять себя в честном споре и совсем другое когда на тебя кидается целая стая.       Но тут, как бы ты ни старался, угодить всем невозможно, а потому ты заведомо в проигрыше. Есть ли выход из этой ямы? Чонвон его едва ли видел.       По коже Чонвона пробежал холодок. Всё это время он постоянно просил его поддержки, он искал в нём спокойствие, и Пак давал ему всё. А он и не замечал, как сильно самому Чонсону нужна его помощь. Упорно игнорировал. Почти осознанно пропускал мимо себя любые знаки и рассчитывал на то, что старший вывезет на своих плечах их обоих. Какой же он идиот.       Эгоистично. Несправедливо. Слепо. Как много ошибок совершил сам Чонвон, в то время, как Чонсон отчаянно пытался спасти их обоих от своих? Яну становится катастрофически не по себе и внутренности сжимает сильнейшая вина. Он должен, во что бы то ни стало должен помочь старшему. Но сможет ли он помогать ему, при этом не забывая о себе? В конце концов растрачивая себя на других однажды ты осознаёшь, что сам глубоко и тяжело увяз. В отношениях всегда есть жертвы? Это вообще нормально, что они бегают из крайности в крайность? Разве не должны они находиться в балансе друг с другом и своими чувствами?       Почему у них всё вечно идёт не так?       И как они должны с этим справляться?       Чонвон жмурится, чувствуя, как кружится голова от бесконечной усталости и очередного приступа тяжести. Мысли продолжают путаться, и он не понимает, как вообще разобрать весь этот хаос. До ушей доносится голос Чонсона, но Ян не слышит слов, а земля в очередной раз уходит из-под ног, и крепкие руки подхватывают его. Он понимает, что явно поторопился с физическими активностями, и теперь расплачивается за такое безалаберное отношение к себе.       Но он не может показывать столько слабости сейчас. Нет, Паку нельзя этого видеть, это невыгодное положение для Чонвона, которое лишь ещё ярче показывает, что к выступлению он не готов и подготовиться не успеет. Попытка открыть глаза и осознать себя в пространстве наконец венчается успехом, и он встречается с тяжёлым обеспокоенным взглядом Чонсона. На него давит это волнение и усталость чужого лица.       Чонсон теперь сидит перед ним на корточках, а он сам на лавочке, и его лицо находится ровно на уровне чужих глаз. Беспокойные отражения ламп в глубине тёмных зрачков завораживают. Он никогда и ни на что не сможет променять это чувство, что раненой птицей бьётся в его груди от этого трепетного влюблённого взгляда. Пробирает до дрожи и оседает глубоко в лёгких.       Удивительно, что к ним до сих пор никто не зашёл, вероятно, Тэён ушёл домой и возвращаться сюда не собирается. Они в зале совсем одни, а за окном темнеет ночь и ярко горят фонари. Осенний ветер свистит за окном, и ветка берёзы одиноко стучится в стекло. Одиноко и беспомощно, совсем как...       Вместе - Полярной звездой загорается в голове мысль.       Всё, что нужно им - это наконец поговорить, разобраться друг в друге, без всех этих недоговорённостей, раскрыть все карты, и только тогда у их отношений появится шанс.       Чонвон находит рукой чужую ладонь, пытается переплести пальцы, и Чонсон поддаётся. Ян смотрит в его глаза открыто и преданно, точно пытается попросить, доверься мне. Пак лишь сжимает чужую руку сильнее, а у Чонвона внутри снова оживает тот огонёк, который в последнее время то вспыхивал, то снова затухал, не зная себе места.       — Расскажи, — Ян подаётся немного вперёд, просто для того, чтобы оказаться ближе к чужому лицу. Чтобы видеть каждую родинку, каждую морщинку и любую неровность на чужом лице. Разглядеть на дне зрачков тот свет, что когда-то притянул его к себе и заставил беззаветно отдать сердце, — как вообще всё так вышло? Тебя ведь не всегда осуждали. Что такого случилось, из-за чего все обернулись против тебя?       Он должен узнать это наконец. Молчать и дальше уже невозможно, поэтому они либо разрешат всё между собой и найдут выход, либо прогорят поодиночке. Чонвон видит, что Чонсон не справляется. Он понимает, что тоже не справляется, а значит сейчас перед ними их последний шанс, последняя возможность выйти победителями в этой битве с самой судьбой. Вопрос лишь в том, смогут ли они сделать этот шаг правильно.       Чонсон опускает голову, но большим пальцем ведёт по запястью Чонвона в уже знакомом жесте: просит дать время собраться с мыслями. Он стал каким-то рассеянным после всех слов Чонвона, и Ян не знает, может ли это означать, что ему удалось задеть что-то в его суждениях, но очень надеется на это. В любом случае начинает он довольно скоро.       — Когда я пришёл сюда, я был действительно придурком, — подняв голову начинает Пак.       — Безусловно, — хмыкает Чонвон. Это настолько не вяжется с окружающей их атмосферой, что Ян сам удивляется тому, как звенит его голос в прежней бездушной тишине. По коже бегут мурашки неловкости, но ему нравится это больше тоскливой избитой обстановки.       — ... так вот, у меня был очень херовый характер, — решает проигнорировать выпад Чонсон, но Ян всё же ловит едва сдерживаемую чужую улыбку. И закатывает глаза, входя во вкус:       — Он у тебя и сейчас не сахар, — а что, разве не так? Чем ближе он узнавал Чонсона, тем сильнее убеждался в том, что старший вполне может посоревноваться с ним в "невозможности".       — С каких пор ты стал такой язвой? С Сонхуном переобщался?       Почему Чонвон говорит именно эти слова дальше, он даже сам себе в дальнейшем не сможет толком объяснить. Может накопилось. Может накипело. Может сознание потеряло силы на удерживание даже самых незначительных эмоций. В любом случае, Ян остаётся поражён сам собой, но это остаётся где-то на периферии, потому что всё, что он чувствует в этот момент на самом деле, это взгляд Чонсона.       — С тех пор, как мне незачем показывать тебе исключительно хорошие стороны себя. С тех пор, как ты вынудил меня перейти грань и оголить все эмоции. С тех пор, как ты открыто высказал свои сомнения, которыми должен был поделиться гораздо раньше, чтобы мы могли как-то это разрешить. С тех пор, как мы расстались, — внезапно высказывает Чонвон, чувствуя, что разучился держать всё в себе. Он и правда больше не видит никакого смысла прятать что-то от Чонсона, потому что у него нет цели оставаться хорошим парнем, нет цели держать маску и делать вид, что всё прекрасно, ведь они оба отлично знают, что ничего не, — думаю, я правда переобщался с Сонхуном, — добавляет с усмешкой.       Чонсон даже как-то теряется, уже который раз за этот вечер. Он, очевидно всё ещё не может привыкнуть к такому открытому Чонвону, но Ян упорно продолжает, словно пытаясь тем самым подать пример, показать старшему, что они могут быть так откровенны друг с другом, могут оголить свои накалённые чувства, и это не станет для них катастрофой. Буря для них уже прошла, теперь осталось лишь выбрать верное направление и лететь на всех парусах. Неважно на скалы или к тихому лазурному берегу.       Сегодня они подойдут друг к другу ближе, чтобы дать шанс себе и чувствам.       — Тебе определённо стоит меньше общаться с ним, — качает головой Чонсон. Чонвон тихо смеётся в ответ, пока Пак не перебивает тихим и вкрадчивым, но вполне уверенным:        — Давай... ты меня выслушаешь, а потом мы решим, как мы будем продолжать наши отношения.       — А мы будем их продолжать? — с напором спрашивает Ян.       — Да куда мы денемся теперь, — обречённо выдыхает парень, но его глаза улыбаются. Чонвону становится в сотни раз легче.       Нет, они не скованы цепями, не объединены кровными узами или вроде того, но Чонвон понимает, что Чонсон как никогда прав. Он уже не может отпустить его, да и не хочет видеть никаких причин делать этого, а Пак принимает правила его игры и также крепко хватается в ответ, точно от этого в самом деле зависят их жизни. Ян знает, что это может как стать для них новым более удачным стартом, так и наоборот, последней гибельной поездкой, но в любом случае готов пройти этот путь до самого конца. Пусть и любовь, настолько беспрекословная и идеально-картинная существует лишь в его голове, он готов попытаться воплотить эти фантазии в жизнь.       Никогда нельзя отдавать себя любви без остатка, но кто объяснит подростку губительную силу этого чувства? Нет такой преграды, которая могла бы остановить горящее молодое сердце, поэтому Чонвон может лишь подкидывать угли в этот костёр, надеясь, что его пламя не сожжёт все внутренности дотла. И Чонсон, ведомый чужим пламенем, также не находит в себе больше сил сопротивляться.       Чонвону восемнадцать, и он не знает слова "нет". Не слышит слова "опасность". Он делает то, что велит ему сердце, он забирает то, что, как ему кажется, должно ему принадлежать. Он ещё совсем молод, и в нём играет юношеский максимализм. Если он что-то делает, то выкладывается не на сто, а на тысячу, если он что-то чувствует, то это охватывает его с головы до кончиков пальцев. Он хочет жить целиком и полностью, как и говорил ему когда-то Чонсон.       И как они оказались здесь? Как Ян вообще стал таким? Высказывать открыто всё, что на сердце? Да он сроду не бывал таким откровенным даже с родителями, да даже от Сону он всегда пытался скрыть всё, что так или иначе ранит его самого изнутри, а теперь всё перевернулось с ног наголову, и вот он уже пытается научить другого человека открываться. Насколько же сильно он изменился и сколько изменений переживёт в дальнейшем?       Влияет ли на него Чонсон или его собственные чувства?       — В общем, я не думаю, что была какая-то конкретная причина, — начинает Пак уже более расслабленно, — потому что я делал слишком много дерьма, мне самому противно вспоминать, как бы это ни было глупо, свои же поступки. Я очень нравился девушкам, но мне особо никто, так что я просто давал им то, чего они, как мне казалось, хотели и уходил. Так что те слова Кей-хёна... сам понимаешь, — Чонсон старательно уводит взгляд в сторону.       — Ты давал им что... — Чонвон старательно пытается заглянуть в чужое лицо, но Пак опускает голову, — серьёзно, так ты в самом деле... — не находит подходящих слов. А что он может сказать? Имеет ли он хоть какое-то право осуждать его теперь за это? Это было раньше.       Раньше ведь...?       — Сколько тебе было лет, когда ты пришёл сюда? — Ян начинает с наводящих вопросов, потому что Чонсон внезапно замолкает.       — Семнадцать. Ну почти восемнадцать, если точнее.       — И ты в свои семнадцать лет... Я в семнадцать лет впервые поцеловался, а ты уже творил такое, — Ян кусает губы, но, несмотря на то, что его голос звучит укоризненно, он не осуждает старшего. Вот если бы перед ним сидел всё тот же семнадцатилетний Чонсон, тогда да, он смог бы себе позволить упрекнуть его, но теперь Пак больше не совершает тех ошибок. По крайней мере с Чонвоном он так не поступил.       — Я тогда не видел в этом ничего плохого. Уводил девушек у других парней и всё в таком роде, наживал себе врагов, а в какой-то момент по-настоящему влюбился. И это окончательно меня потопило, потому что я искренне верил в её чувства, в то время как она мстила мне за свою подругу, — Чонсон горько усмехается, — до сих пор не понимаю, как я вообще вёлся на это.       — И она разбила тебе сердце? — осторожно уточняет Ян.       — Если бы она разбила только сердце... сейчас бы всего этого не было. Точнее, было бы, но не так запущенно, по крайней мере некоторые бы успокоились и не разносили моё прошлое дальше. Но ей было мало этого, поэтому она устроила целую сцену в бассейне. Со стороны выглядело будто я до неё домогался. И все до сих пор верят в эту чушь о том, что она не захотела спать со мной, и за это я начал её топить... по сути же я наоборот, пытался отцепить её от себя, — Чонвон чётко различает, как в чужом взгляде сияет гнев. Пак крепко сжимает свободную руку, пытаясь успокоиться, — на этом мы расстались, и никто из этих "спасателей" не хотел верить мне. Ну а как же... я ведь уже успел им подсолить. После этого началась настоящая война, и мы каждую секунду пытались подбить друг друга. И эта месть, наверное, была моим самым глупым поступком.       Чонвон не знает, что сказать. Он чувствует, что Чонсон в самом деле виноват сам, не может выгораживать его, ведь это реальные ошибки, которых он мог просто избежать. Но в силу своей импульсивности и юности не стал. Едва ли он может поддержать его в его прошлых решениях.       — Как ты можешь понять, ничем хорошим мои ходы против общества не закончились. Да, я имел больше возможностей, потому что работал с Тэёном, и тогда неоднократно подставлял их перед ним, но не учёл того, что их больше. Я был заведомо проигравшим, так? Но это не особо давило на меня. Казалось, что этому не будет конца, но тут появился ты, — Чонсон наконец поднимает голову, и его голос окрашивают грустные ноты сожаления, — одно дело, когда ты просто живёшь так всегда, ты привыкаешь и приспосабливаешься к этому, но когда приходит совершенно новый человек и вот так с порога заявляет, что его уже успели предупредить о тебе... Я тогда просто взглянул на всё это дерьмо со стороны и понял, что так продолжать нельзя. А выбраться из этого оказалось практически нереально.       Чонвон и не думал, что всё это обернётся так. Сказанные без какого бы там ни было умысла слова возымели такое действие на Чонсона лишь в силу сложившейся ситуации. Он не знает: было бы лучше, если бы он тогда их не произнёс или же нет? В этом случае Чонсон бы не столкнулся с таким тяжёлым личностным кризисом, но тогда это случилось бы с ним позже и, вероятно, тяжелее.       За все ошибки приходится отвечать. Как бы ты ни был не готов к этому. Чонвон не думает, что обладает достаточной силой и авторитетом, чтобы по одному его желанию всё вокруг Чонсона разрешилось. Едва ли это возможно исправить так быстро, но если за какие-то два с лишним месяца их знакомства уже многое поменялось в самом Паке, то вполне можно рассчитывать на то, что со временем всё встанет на свои места. Если только оказать ему нужную поддержку и дать понять, что рядом есть человек, который искренне в него верит.       Вполне вероятно. Но не точно. Они не могут знать, как будет вести себя общество. Конечно, всегда можно закрыться в своём отдельном мире, оставаться особняком и не иметь друзей, но это чревато своими последствиями, ведь так не должно быть в команде.       Может... что если попытаться сплотить их? Тэён, очевидно, тоже устал от этих постоянных перепалок, может быть если попросить его помощи и приложить некоторые усилия, то можно как-то перенастроить хотя бы танцевальный коллектив? Начать с малого, а там, глядишь, по их примеру и остальные спрячут когти. В любом случае, этот план имеет место быть, и они обязательно обсудят его позже.       Но сейчас стоит разобраться с тем, что будет происходить между ними.       — Хён, я лишь хочу сказать, что готов оставаться рядом несмотря ни на что, — никакого "в пределах разумного" или "до последнего". Да, Чонвон не любит давать обещания, которые не может выполнить и ненавидит завышенные ожидания.       Но с Чонсоном он хочет попробовать прыгнуть выше головы. Кто знает, может на этот раз это сработает.       — Я заметил, — улыбается старший, со стоном поднимаясь с корточек, и разминает затёкшие ноги, — не думаешь, что это может закончиться плохо?       — Плохо закончилась твоя неуверенность и бесконечные загоны, а я доверяю себе и своим решениям, — отсекает Чонвон.       Чонсон снова смотрит на него поражённым взглядом, и Ян, честное слово, понимает его, ведь он и сам себя не узнаёт в последнее время. Пак садится рядом с ним на скамейку, и они оба почти синхронно поднимают взгляд на часы. Девять вечера.       — Ты же в курсе, что Академия закрывается в десять? — предупреждает Пак, а Чонвон переводит на него удивлённый взгляд.       — Разве в тот раз, когда мы танцевали в музыкальном зале, мы не позже ушли?       — Нам просто повезло, — пожимает плечами Чонсон, и Ян щурится, чувствуя, что тут есть какой-то подвох, — мы с Хисын-хёном обо всём договорились, вот и всё.       Чонвон кивает и опускает голову на чужое плечо. Этот жест отзывается в его груди до боли привычной нежностью. В теле всё ещё чувствуется слабость и усталость, но он как-то немеет ко всем этим ощущениям. Его изведённый до крайности организм не справляется с нагрузкой, но он продолжает выжимать из себя все соки. А как же, это ведь он тут самый крепкий, так?       Чонсон обнимает за плечи, и Чонвон чувствует, что нет, это не так.       Он совсем хрупкий рядом со старшим, а в свете последних событий совсем худой и кажется ещё меньше, чем есть на самом деле. Чонсон сильный снаружи и хилый изнутри. Чонвон крепкий внутри и совсем разбитый снаружи. Они держатся друг за друга, точно от этого зависит вся их жизнь.       Они держат друг друга, точно в самом деле смогут удержать.       — Теперь ты расскажешь, — Чонвон только-только пригревается у Пака под боком, как тот начинает двигаться и поднимается с места. Ян разочарованно смотрит на него снизу вверх.       — Что?       — Всё, что происходит с тобой. Но нам лучше уже уходить отсюда. Ты сможешь идти сам, или мне понести тебя?       Чонвон фыркает в ответ. Он же не девчонка какая-то и уж на ногах себя удержать способен. Пак смотрит на него с недоверием, но это лишь усиливает в нём рвение доказать свои способности. Он уверенно поднимается на ноги и голова кружится нещадно, но он берёт себя в руки за считанные секунды, и, под чужой взволнованный взгляд, выходит из помещения.       Он уже опускался сегодня, когда просил его помощи, нет уж, спасибо, но снова повторять этот опыт не особо-то хочется. Тогда он был на эмоциях, а теперь, начиная понемногу восстанавливаться, чувствует себя неловко за то, как много всего высказал. Успокаивает лишь то, что Чонсон тоже рассказал немало того, о чём предпочитал молчать. Да уж, сегодня они оба хороши, но Ян понимает, что постоянных таких вот ментальных скачков он просто не выдержит.       Когда они выходят на улицу, Чонвон внезапно задаётся вопросом: радоваться ему или плакать о том, как много у него самых разнообразных воспоминаний о ночных прогулках? На его губах появляется странная усмешка, и Пак косится, но молчит. Последний раз, когда они так прогуливались с Чонсоном, принёс ему море тяжёлых последствий, так что он может лишь надеяться, что сегодня всё обойдётся миром или хотя бы малой кровью.       Чонсон останавливается, собираясь сесть на ту самую лавочку, около которой желудок Чонвона крайне эффективно избавлялся от своего содержимого, но Ян, снова вспомнив и во всех красках прочувствовав ту картину, что теперь преследует его как ночной кошмар, хватается за чужую руку и тянет ничего не понимающего, но и не сопротивляющегося парня, на другую сторону улицы. Ради собственного спокойствия. Ему и без того триггеров в жизни хватает.       — Ну и что тебе рассказать? — Ян со вздохом обрушивается на лавочку со всей вселенской тяжестью, которую таскает на своих худых плечах.       — Тебе так нужны наводящие вопросы?       — Да, желательно, — не то, чтобы он не хотел рассказывать, но просто... это казалось странным. Точно он жалуется на свою тяжёлую судьбу. Он, конечно, не против пожаловаться немного и ещё, как бы между делом, в очередной раз напомнить кое-кому из-за чего вообще с ним это всё происходит, но ему кажется, что сердобольный Чонсон этого не выдержит. Он и так много лишнего на свой счёт принимает, так если его ещё открыто тыкать носом в то самое, что он навалил, то он может и вовсе свалиться под тяжестью этого груза.       — Тогда начнём с простого, но сначала пообещай ничего не скрывать и не приукрашивать, — Чонвон ловит дежавю и протягивает парню мизинец, мысленно делая ставки на то, насколько похожими будут реакции обоих Паков.       И почти попадает в яблочко.       — Ты серьёзно? Сколько нам лет? — на чужом лице непонимание вперемешку с насмешкой сияет очень знакомо, и Ян в очередной раз находит это забавным и думает, что у Чонсона явно мимика побогаче будет, чем у Сонхуна.       — Я похож на того, кто шутит? — Ян тянется к чужой руке и собственноручно выуживает мизинец, крепко сцепляя со своим. В прошлый раз не получилось, так хоть в этот пусть сработает. Сону, между прочим, считает клятву на мизинчиках самой крепкой и эффективной.       — К сожалению нет, — Чонсон вздыхает и, пусть и с неохотой, сцепляет пальцы под просветлевший взгляд младшего.       — Обещай больше никаких недоговорённостей.       — Иногда я забываю, что ты совсем ещё ребёнок, — закатывает глаза парень, но всё же тихо проговаривает "обещаю".       — Ребёнок? Тебе напомнить всё, что ты делал с этим самым ребёнком? Кажется, ты с завидной частотой просто напрочь выкидываешь этот факт из головы, — хмыкает Ян, отпуская чужую руку.       — Я слишком сильно люблю этого ребёнка, — оправдывается Чонсон.       — Если бы любил так сильно, то не сделал бы того, что сделал, — он старается не высказывать это слишком грубо, но выходит с явной обидой в тоне. Ян всё ещё не уверен, что простил его за это. Нет, он безусловно понимает, что Чонсон по своей глупости желал ему только лучшего, но наивная детская обида до сих пор не отпускает.       — Ты всю жизнь мне об этом напоминать будешь теперь?       — Если надо будет - да.       Чонсон страдальчески стонет, откидывая голову на спинку лавочки. Они уже в который раз за вечер отходят от темы, но Ян находит внезапное молчание очень даже приятным. Словно они общаются в этой тишине, отдают ей все свои сомнения и бесконечные лишние мысли. Всё то, без чего им обоим станет легче.       И смотреть на отблески фонарей на опавшей листве и белых стенах здания становится не так тоскливо на самом деле. И сидеть рядом с источником всех бед и всех побед вновь по-домашнему уютно. Ян поднимает голову к небу и ловит взглядом луну. Привычная спутница Земли, сегодня она кажется ему особенно яркой и родной. Вот уж кто помнит все их ссоры, все его слёзы и крики, все драгоценные моменты радости и спокойствия. Все его нежные влюблённые взгляды, все гневные тирады, каждый шаг и жест, минуты страсти.       Ян ловит себя на странных мыслях и наклоняет голову, растягивая губы в грустной улыбке. Дожили, теперь он возомнил себя поэтом. Выдумал себе какую-то космическую связь с загадочной подругой-луной. А дальше что? Свяжет себя кровными узами с солнцем?       — Понятия не имею о чём ты постоянно думаешь, но эти твои провалы в мысли иногда выглядят жутко, — вырывает из мыслей Чонсон.       — Разве...? — он и не думал, что выглядит как-то не так со стороны.       — Ну ты уже минут пять пялишься пустым взглядом в небо и улыбаешься при этом как грустный маньяк, — пожимает парень плечами, и Чонвон слабо улыбается, — а должен был ответить мне на вопрос о том, как ты питаешься. Ты заметно исхудал, — Пак поджимает губы, невольно окидывая Чонвона взглядом с ног до головы. Сожаление и беспокойство в его глазах мешаются в противный коктейль под названием "жалость".       — Есть одна проблема и я не знаю, как с ней бороться, — он ведь обещал честно? Да, до предела честно, — это скорее всего связано с пищевыми расстройствами, я гуглил, знаешь, такая противная штука...       — То есть? — хмурится Пак.       — В общем я не могу есть, как бы ни старался, потому что это всё самым неестественным путём выходит обратно.       Повисает тишина, и на этот раз она звенит в ушах, поднимая в груди давно забытую тревогу и страх. По лицу Чонсона видно, что он отнёсся к этому серьёзно, гораздо серьёзнее, чем сам Ян рассчитывал, и это заставило его ледяное спокойствие пошатнуться. Он специально не рассказывал Сону об этом, боясь, что это добавит ему лишних волнений, но теперь по чужой реакции ясно видел, что сделал это далеко не зря, потому что, оказывается, всё гораздо хуже, чем он думал.       — Ты ходил к врачу? — Чонсон звучит так, словно на все сто уверен в том, что услышит в ответ, поэтому его выражение ни капли не меняется, когда Ян мотает головой.       Да он и подумать не мог о том, чтобы ходить с этой проблемой к врачу. Первые дни это было похоже на обычное отравление, не станет же он тратить деньги на то, чтобы его напоили угольными таблетками и марганцовкой для очищения желудка, так? А после это как-то вошло в привычку, да и не чувствовал он такой уж сильной потребности в том, чтобы наполнить чем-то желудок. У него не просыпался аппетит, поэтому он и не замечал, как пропускает один приём пищи за другим. И продолжал бы это делать, если бы не данное другу обещание.       — Ты же понимаешь, что это не шутки? Как часто такое происходит? — продолжает интересоваться Чонсон.       — Да вроде... всегда?       — О боги, почему ты даже не подумал о том, чтобы что-то с этим сделать? — Чонвону в очередной раз становится совестно за свою безалаберность в отношении себя и в то же время его злит это чувство, потому что он чувствует вину за это перед кем угодно, но только не перед собой. Но он не позволяет в очередной раз задать себе вопрос о том, почему всем, кроме него самого так не всё равно. Просто потому что. Потому что его на самом деле любят. О нём заботятся и волнуются, потому что он не пустое место.       Он пытается согреть и успокоить себя этими мыслями, но выходит откровенно плохо. Ну забил он на своё здоровье и что теперь? Трагедию из этого устраивать? Как отпускал ситуацию на самотёк, так и возьмёт себя в руки. Он найдёт способ бороться со своим постоянным стрессом. Нашёл же способ вернуть Чонсона? Дальше ему все моря по колено.       — Я боюсь спрашивать, но что насчёт сна? — осторожно пытается поинтересоваться Чонсон, но Ян как-то дёргается и быстро проговаривает:       — Сразу и начистоту, да? Всё плохо. Я пытаюсь уснуть, честное слово, я каждый вечер ровно в одиннадцать отключаю всё, что только можно, и заставляю себя закрыть глаза, но это не приносит никаких результатов без снотворного. А перед универом я боюсь его принимать, потому что могу проспать, так что в итоге я просто лежу несколько часов... Я не могу заснуть, знаешь, мысли иногда давят на грудь слишком сильно.       Чонсон снова сжимает губы и зарывается пальцами в волосы. Этот почти бесконечный вечер, кажется, разочаровывает его всё больше.       — И что же это... за мысли?       — Я думал о том, кто из нас двоих ошибся, кто виноват и кто неправ, — тут же раскрывает Чонвон все карты. Сегодня он как никогда близко подходит к настоящему себе, — мне не хотелось думать вообще ни о чём изначально. Хотелось просто лежать трупом без лишних телодвижений, но в какой-то момент у меня произошёл неожиданный скачок, и я зацепился за мысль о том, что ещё не всё ушло... Потому что я знаю, что ты любишь меня а я тебя, и всё ещё не вижу никаких стоящих причин для того, чтобы отказываться от наших отношений.       — Мне кажется, что ты бы не отступился даже если бы эти причины были, — качает головой Чонсон и Чонвон пытается разглядеть эмоции на его лице. Что это? Печаль, обречённость? Трепет? Что за неожиданно нежная улыбка на его губах?       Как всегда нежная. Словно напоминание ему о том, что они могут быть сколько угодно сложными и сломанными внутри и снаружи, но их чувства всегда остаются простыми и понятными. Они тот самый свет в конце туннеля, за которым спешит Чонвон, отчаянно утягивая Чонсона за собой. Они могут сколько угодно недоговаривать и надевать маски, но со своей любовью и неземной тягой справляться ещё не научились. А может и никогда не научатся.       — Думаешь, это плохо? — всё же задаёт Чонвон волнующий вопрос, неосознанно бегая глазами по своему окружению. Его очень волнует этот ответ.       В самом деле, как же относится ко всему этому Пак? Боится ли он этой зависимости или принимает её как должное, даже не думая бороться?       — Думаю, что люблю тебя за это ещё сильнее, — Ян поднимает удивлённый взгляд на парня, — ты оказался более настойчивым, чем я мог подумать, но это оказалось... правильным. Да, честно, мне кажется, что то, что происходит сейчас - правильно. Потому что я едва ли не впервые за всё это время чувствую, что не везу всё на себе, что ты помогаешь мне с этим грузом, и я бесконечно благодарен тебе за это, — Чонвон сглатывает, у него в горле неожиданно пересыхает, а в лёгкие словно налили тонны горячей воды. Слишком тепло и так приятно, что становится сложно ровно дышать.       Чонсон никогда не говорит ничего подобного. У него не было до того случая никакого повода для того, чтобы предавать сомнениям его силы, но теперь, открывая его по-новому, наконец более искренним и едва ли не прозрачным, Чонвон ловит себя на мысли, что он не видит в нём другого человека. Он всё тот же Пак Чонсон, которого Ян полюбил раньше, и это радует его до безумия.       Потому что больше всего он боялся, что разочаруется. Боялся узнать, что его мнения были ошибочны и Чонсон выдавал себя за того, кем на самом деле не является, но всё оказывается гораздо глубже.       Да, он не совсем тот человек, который всегда находится рядом с Чонвоном, но это то, каким он хочет быть и, как бы сложно ни звучало, это тоже часть него. Он не просто из пустого места собрал этот образ, он улучшил то, что не нравилось ему в себе прошлом, при этом оставляя основы и главные свои составляющие. Стал идеалом того, кем бы хотел являться для Чонвона, пусть и не может пока что держаться за все свои установки всегда. Но он научится. Со временем самовоспитание и самоконтроль покажут свои результаты, и тогда, Чонвон уверен, у него не будет и малейшего повода разочаровываться в Чонсоне.       В любом случае, он ведь любит его любым. Пусть это звучит немного картинно и почти сюрреалистично, но он правда любит его недостатки и всё то, что сам Пак пытается из себя вытравить. Может быть эта самая проблемность и зажигает в нём ярчайший огонь, который так сильно цепляет Яна, кто знает?       Чонвон тихо вздыхает, но его душа улыбается и цветёт, потому что Чонсон находит его руку и забирает в свою, а ещё быстро наклоняется и легко мажет губами по скуле. Ян готов пищать от нежности и милоты его действий. Он сжимает тонкими пальцами чужую ладонь и прижимается к чужому плечу в поисках не то опоры, не то более удобного положения. Всё же ему всё ещё требуется хороший отдых.       — Как думаешь, если я буду рядом, ты сможешь уснуть?       Ян, успевший расслабленно опустить голову на чужое плечо, даже не думает менять своего положения. Пак обнимает его талию, держа у своей груди, точно у самого сердца. Он не сразу понимает к чему вообще старший задаёт свой вопрос, но просто отвечает легкомысленно:       — Если ты будешь рядом, никто из нас не уснёт.       — О чём ты вообще? — Пак слегка дёргается, на что Ян недовольно хмурится, но продолжает лежать. Дайте ему отдохнуть, ладно? Он же только-только отвоевал своё святое место спокойствия, неужели нельзя просто молча посидеть в этом прекрасном парке? Сколько там уже времени? В любом случае неважно, потому что у него выходной завтра, а значит он может позволить себе прийти домой так поздно, как только этого пожелает его сердце. А оно, ведомое чужим ритмом, предпочитает никуда не отрываться от чужого крепкого плеча.       — Ян Чонвон, я так понимаю ответ на мой вопрос - да? — доносится сквозь поток мыслей, и он нехотя вырывается из своего собственного мира.       — Какой вопрос?       — Я пару минут назад задал.       — Про сон? Я понятия не имею, я же не пробовал.       — Ты уже почти спишь.       — Неправда, — защищается Ян, замечая, как свободной рукой Чонсон достаёт из кармана телефон, и, не отрываясь от экрана продолжает спор:       — Твоё сонное сознание так не считает. Я просто хотел предложить... Без всякой задней мысли, если что. Как насчёт тебе остаться у меня сегодня? Мои родители уехали на пару дней в Пусан к родственнице, так что я подумал... Может это неплохая идея?       У Чонвона большие глаза. Ему часто об этом говорили как родственники, так и друзья, но вот такими, какими они стали после слов Пака, их явно никто не видел. Просто потому что... Что простите? Они не виделись две недели и вот теперь после всех этих сложностей и мучений ему просто так выпадает шанс провести ночь в постели Чонсона? И как он вообще должен на это реагировать?       — Я уже вызвал такси, но если ты...       — Я не против, — перебивает Чонвон.       — ... вау, — выдыхает Пак в ответ.       Чонвон плохо спал, почти не ел, почти не двигался и почти не жил. Это всё - буквально за какие-то несколько часов сменяется самым нежным и тягучим поцелуем на ночь, после которого силы остаются лишь на то, чтобы отчаянно прижаться ближе и тихо и требовательно попросить: "Ещё".       И ещё.       До бесконечности до последнего вздоха.       Пока он не отключается прямо на чужой груди в неожиданно тёплой чужой постели под пристальный до дрожи влюблённый, взгляд Чонсона.