***
— Чонвон, сильнее! — гремит чужой звонкий голос, оглушая весь зал, — так, стоп. Все остановились, — Тэён машет какой-то знак рукой и отключает музыку. Чонвон едва не валится с ног, но вовремя спохватывается и, крепко сжимая зубы, титаническим усилием воли заставляет свои ноги подчиняться. Учащённое дыхание танцоров оглушает зал, он опирается руками о свои колени всего на долю секунды, чтобы в следующую уже подняться обратно и заглянуть в глаза тренеру. Если не смотреть на остальных, то не чувствуешь себя настолько беспомощным. Если не видеть их непонимающих и порицательных взглядов, в которых ярко сияет довольство собственным превосходством, то жить в принципе возможно. Почти. Прошло ровно восемь дней с его разговора с Сону. Ровно восемь дней, сто девяносто два часа, одиннадцать тысяч пятьсот двадцать минут сряду он отчаянно борется с самим собой. Заставляет себя жить, заставляет пепел внутри если не гореть, то хотя бы не рассеиваться и оставаться тёплым. Хотя бы немного живым. И это адски изматывает, но Чонвон никогда не позволит себе нарушить данного другу обещания. Он буквально вынуждает себя делать всё то, чего ему не хочется, и главная проблема заключается в том, что ему по большей части не хочется ничего. Внутри, глубоко внутри, куда он не разрешает себе заглядывать, он уже смирился с тем, что попал в глубокую депрессию. Но внешне он из последних сил старается выглядеть бодрым, заставляет себя закрыть глаза и лечь (пусть и не надеясь уснуть) в чётко определённое время, ходит в универ и делает всё домашнее задание как и раньше, посещает все занятия танцев и делает всё необходимое по списку в голове, заученной программе, как робот. Пихает в себя еду строго по расписанию. Каждый раз перед взглядом появляется искажённое кровью и болью лицо Чонсона и ему приходится бежать до унитаза, но это уже левые проблемы. Он ведь поел, так? Остальное никого не должно волновать. Сложнее всего даются тренировки, потому что усталость никогда не покидает его тело. Кроме того, он чувствует постоянную тяжесть и слабость. Не будь у него такой силы воли, он бы уже давно свалился, возможно, ещё в самый первый день своего возвращения к занятиям, но у Чонвона она была, и её хватило бы ещё надолго, если бы на тренировки не вернулся он. Яну захотелось вырвать себе сердце, едва он заметил в коридоре до боли знакомую фигуру. Чонсон поймал его взглядом, он был точно уверен в том, что парень его видел, но тот даже не поздоровался с ним, даже не повернул голову в его сторону, когда он проходил мимо. Чтоб её, эту идиотскую любовь. Чонвон старался не злиться. Чонвон вообще старался как и всегда ничего не чувствовать. Он ведь был мёртв внутри все эти дни, так какого чёрта теперь вдруг его чувства проснулись, от одного только взгляда на этоyou got one choice: yes
5 июля 2021 г. в 16:17
Если бы Чонвона попросили описать эти полторы недели, то он без сомнения использовал бы одно-единственное короткое и ясное слово - мучение.
С самого утра субботы, после насыщенной событиями разнообразной окраски ночи, Ян не мог найти в себе ни сил ни желания подниматься с кровати. Да ему и не нужно было, вроде как. Ну, наврать Тэёну, что он плохо себя чувствует и не придёт на тренировку было той ещё задачкой, но он просто не мог отступиться от своего дражайшего пожелания: день одиночества.
День осмысления, мать её, жизни. Может, ему давно пора было позабыть обо всём на свете и провести себе некий разгрузочный день, чтобы расставить всё по полочкам и разобраться в себе? Может быть и стоило, но это едва ли приносило хотя бы сколько-то полезные плоды.
Просто у него не получалось. Одиночество, пусть уже и не так давило, но вилось над душой диким коршуном, готовым напасть и разорвать в любой момент. Он, конечно, был на чеку, но не знал, как долго вообще продержится. Постоянное нахождение в "боевой готовности" вконец изнуряло. Его телефон оставался выключенным, и он сам мог лишь молиться, чтобы кто-то из родителей не решил звонить сегодня.
На самом деле этот день, несмотря на то, что казался гадко-тягучим и душным, пролетел быстрее, чем он мог подумать. И, как ни странно, чувство подавленности и усталость, как моральная, так и физическая, никуда не ушли. Чонвон не уделил особого внимания ни тому, что его аппетит совершенно позабыл о своём существовании, ни тому, что общий уровень энергии в организме, сколько бы он ни отдыхал, постоянно падал. Ему даже стало интересно, есть ли у этого энергетического спада какой-то лимит, и как быстро такими темпами сам Ян его настигнет. Горький интерес с печальными последствиями.
На следующий день угнетённое состояние словно одеялом окутало его, касаясь каждого участка бледной кожи. У него началась бессонница и страшная апатия, на которые ему было безразлично ровно также, как и на постоянно забегающую к нему в комнату взволнованную хозяйку. Его даже не раздражала её забота, хотя иногда женщина становилась достаточно настырной.
"Чонвон, может ты хочешь есть?" "Ты до сих пор не обедал? Я приготовила рамён, если захочешь можешь поесть"."Тебе не душно тут? Может хоть окно открыть?" "Ты всё лежишь, сходил бы хоть воздухом подышал".
Не. хо. чу.
Смысл ему вообще выходить на улицу? Там недавно прошёл дождь, и теперь на дорогах сплошная слякоть, воздух душный, кроме того солнце печёт безжалостно, с каким-то особым рвением восполняя всему городу дождливый день своего отсутствия. Он не хотел портить своё серое настроение ярким светом.
Серость. Она была везде, она глушила все цвета вокруг него, она проникала в него, оседала внутри него слоем пыли и плесени. Дышать стало в разы сложнее, потому что сухой воздух резал по лёгким, заставляя закашливаться. Он проваливался всё глубже куда-то туда, откуда не видно выхода.
Его, Чонвона, нигде никто не ждёт, да и он едва ли будет рад кому бы то ни было. Он просто не видит смысла портить настроение друзьям, у которых наверняка есть свои заморочки, и не хочет проявлять такое количество эгоизма по отношению к этим людям.
Мысли о Джее провалились в какую-то непостижимую яму в его сознании и доносились оттуда слабо и глухо. Впрочем, как и все остальные мысли. Ему практически нравилось (насколько по его нынешнему состоянию вообще могло что-либо нравиться) бессильно лежать на уже третий день расправленной кровати и размышлять о своём бренном существовании. В этом было какое-то мазохистское удовольствие среди его ангедонии. Конечно, на самом деле это едва ли можно было назвать удовольствием, но ему было всё равно. Он на все сто увлёкся каким-то новым миром самосострадания.
И его совесть пала перед этим безразличием, потому что с тем же равнодушием, которое сопровождало его все выходные, на третий день он бесстыже прогулял универ. Узнай кто... Его родители были бы в самом глубоком шоке от такой безответственности. Сону, вероятно, волосы бы на голове рвал и на чём свет стоит ругал Чонсона. Наверняка.
Чонвон думает о том, что Чонсон бы, наверное, получил укол совести, узнай он о том, что с Яном творится, но ему больше не хотелось его топить. Не было желания ненавидеть, не хотелось больше размахивать кулаками и кричать. Надрываться и страдать по чужой вине. Не хотелось от него ничего и не хотелось давать ему ничего.
Даже любовь.
Что-то нежное и трепетное теплилось в глубине его души, но он как будто не мог ощущать свои эмоции в полной мере, они все доносились до него издалека и словно навязывали себя, оставаясь при этом совсем чужими. Родными для него стали апатия и тоска. И едва ли он мог сам что-то поменять.
Да ему (как удивительно) и не хотелось.
Всё было прекрасно в его новой жизни, которая представляла из себя сплошное бесполезное существование. Да, его всё вполне устраивало, вообще-то, но внезапно раздался дверной звонок, и он волей-неволей был вынужден подняться с постели. Он был дома совсем один и, ожидаемо, задался вопросом: "Ждала ли кого-то хозяйка?". А если и так, то почему ушла, предупредив, что не появится до позднего вечера? Что-то в этой истории не клеилось, потому что он в свою очередь тоже никого не ждал.
Не удосужившись проявить лишнюю каплю живого интереса и посмотреть в глазок, парень открывает дверь, тут же сталкиваясь с каким-то диким вихрем, который едва не сносит его ослабевшее тело с ног. Этот самый вихрь залетает в квартиру без приглашения, проносясь мимо ничего не понимающего Яна, и начинает громко возмущаться за его спиной голосом Сону. Чонвон лишь неторопливо прикрывает дверь, разворачиваясь к взволнованному с ног до головы парню лицом. Тот тут же хватает его за плечи, начиная безжалостно трясти из стороны в сторону, нисколько не смущаясь чужому недовольному взгляду.
— Ян Чонвон, ты долго будешь молчать? — разбирает он наконец доносящиеся сквозь шум в ушах слова друга, — объясни мне сейчас же какого чёрта у тебя происходит?
— У меня всё нормально.
— Ты смеёшься? Я что похож на идиота?
— А на кого ещё должен быть похож врывающийся в чужой дом без приглашения человек, который первым делом ставит себе задачу сломать плечи хозяина? — невозмутимо отвечает Чонвон, ведёт плечами и морщится. Руки Сону медленно опускаются, и Ким приближается к его лицу, отчего Ян пятится назад.
— Да что с тобой? — парень наступает и продолжает бесстыже нарушать чужое личное пространство, пока наконец у Яна не заканчивается место для отступления и он не врезается спиной во входную дверь. Внимательный чужой взгляд его совсем не трогает, если честно. Просто непонятно, откуда у старшего такая необходимость находиться настолько близко. Зрение что ли испортил?
— Я же сказал, что ничего, — кажется, и со слухом тоже проблемы. А может и с памятью. Видимо много у него стресса в жизни, раз эмоции так и бьют ключом. Ну ничего, главное что они никак не достигают самого Яна, оставаясь где-то на периферии его внутреннего мира.
— Где твой телефон? — зло сверкает глазами Ким.
— В комнате на столе, — Сону заметно тушуется встречаясь с равнодушным чужим взглядом.
— И почему он выключен?
— Он сел, — отвечает Чонвон чистую правду.
— И ты три дня, бедный, мучаешься и не можешь его зарядить? — в конце концов непреодолимое чужое безразличие начинает бесить Кима, но Ян честное слово не понимает, что вообще не так. Помнится, Сону даже писать ему каждый день мог с трудом, погружённый с головой в свои новые задачи и проблемы. В компании у него, конечно, всё вполне ладилось, но это не значит, что у него было мало забот.
Так вот, почему вообще с ног до головы занятой Сону вдруг заявляется к нему домой и начинает кричать о том, что у него, Чонвона, что-то случилось? И почему он так требует от него эту информацию? Вроде как подобные вещи являлись его личным делом, и они даже как-то обсуждали это по телефону во время поездки Кима в Японию. А теперь что? Он снова вмешивается в то, чем Ян делиться явно не горит желанием.
Потому что он до смерти боится сорвать корочку с едва затянувшейся, как ему кажется, раны. Потому что рассказать всё то, что его организм так заботливо откинул как можно дальше на подкорки сознания, чтобы лишний раз не причинять боли, равносильно пытке. И Чонвон не готов себя пытать, его то, что он имеет сейчас, более чем устраивает, а большего и не надо, спасибо уж. Он уже пытался гнаться за большим и выяснил, что это опасная дорога и раскрывая свои чувства он рискует натолкнуться на острые пики.
Не то, чтобы он перестал доверять Сону, совсем нет. Скорее он просто закрылся глубоко в себе, защищаясь от страшного, беспросветно тёмного мира. Ото всех, неважно, будь это Сону, Чонсон, хозяйка или совершенно незнакомый человек. Его воспалённое переживаниями сознание и прожжённая насквозь нервная система просили отдыха, потому что он просто банально перегорел.
— Я не хочу его заряжать, — он даже не пытается скрыть своего состояния. У него нет желания и сил даже на это.
— Ты издеваешься? Ян Чонвон, сейчас же объясни мне что происходит и почему твоя мама звонит мне, в панике спрашивая не знаю ли я что с тобой случилось, потому что ты не отвечаешь на её звонки третий день? И почему тебя не было в универе? Да-да, не смотри так, я туда вообще-то первым делом полетел, потому что по-хорошему твои занятия должны закончиться только через десять минут. Так ты скажешь мне хотя бы одно слово адекватно, пока я не применил более жёсткие методы?
На Чонвона точно вылили ведро ледяной воды и ещё самим этим ведром ударили по голове в придачу. Он молчит, но его рот открывается в беззвучной то ли мольбе то ли ещё чём. Слова Сону перевариваются и усваиваются в нём со скоростью света, и с каждой секундой шок становится только сильнее.
Он всё ещё не чувствует себя полностью, но тем не менее достаточно ощутимые чувства страха и вины медленно скребут у него под рёбрами. Он заставил волноваться родителей. Он заставил волноваться Сону. Хён из-за него, вероятно, отложил все свои дела, чтобы прилететь на другой конец города.
И это всё только потому что его внезапно перемкнуло. Класс, Ян Чонвон, добро пожаловать в депрессию и помни, что теперь в этом мире на тебя не плевать всем, кто не ты.
Самому Чонвону глубоко безразлично то, что у него какие-то там проблемы. Ну прогулял один раз универ - один не страшно, так? Подумаешь, отличник и пример для подражания Ян Чонвон, который не имел ни одного пропуска, кроме нескольких по болезни, за все свои годы учёбы вдруг не приходит на пары безо всякого предупреждения. Никакой катастрофы, ведь так? И ничего нет особого в том, что он второй день пропускает танцы. Он хороший танцор, в любом случае нагонит.
И он прекрасно знает, что Чонсона от занятий отстранили за драку, причина не в нём. А в апатии Чонвона.
— Я расстался с Чонсон-хёном, — произносит и его голос ломается уже просто по привычке.
Просто потому что ему должно быть больно говорить об этом, так? Да, помнится, когда он сказал похожие слова Сонхуну, его сердце сжалось с такой силой, точно хотело стать настолько маленьким и незначительным, что все чувства бы пролетали мимо него. Чтобы Пак Чонсон больше не мог находиться в нём.
— Этот... Я знаю, что это будут мои самые очевидные слова, но я же говорил.
Чонвон кивает, окидывая его взглядом с ног до головы. У Кима смешно растрепались волосы и мило покраснели от волнения щёки. Это, конечно, совсем не подходящие наблюдения для этой ситуации, но Ян хочет немного отвлечься. Ему даже, возможно, было бы жаль Сону, если бы не жалел себя ещё больше.
А как же! Он не знал, что за непонятки творятся с ним, не мог ничего сделать с этим, ему, на минуточку, реально разбили сердце, при этом старательно обходя, лишь бы не наступить ещё, хотя это была крайне излишняя осторожность, потому что ему не было от этого ни тепло ни холодно. Ему было банально никак. И если Сонхун оказался очень к месту тогда и смог его, полуживого, растормошить, то теперь, когда он окончательно сгорел, было глупо пытаться зажечь пепел.
— Мне всё равно, Сону-хён.
— Чонвон, послушай, но это же не повод заканчивать жизнь, верно? — Чонвон снова кивает, — ты справишься с этим, я знаю и твёрдо уверен в этом. Он забудется и всё будет как прежде, только...
— Я хочу всё вернуть, — осеняет Чонвон сам себя внезапной мыслью.
— Чего? Нет, подожди, разве это не он тебя бросил?
— Он... но это ничего не значит, хён, — Ян как-то весь собирается, даже оживляется в какой-то степени. Его сознание как-то слишком отчаянно цепляется за эту внезапную мысль, словно он до этого не держал её в голове. Кажется, будто беспросветная тьма перед его взглядом рассеивается, открывая взору новые горизонты и цели. Он словно находит опору, — это не важно, потому что он любит меня. Я сделаю всё, чтобы вернуть его.
— Ты... с ума сошёл? Если он не хочет, то это ни за что не сработает, — во взгляде Сону глубокое сомнение и тяжесть. Чонвон в очередной раз корит себя за то, что заставил друга беспокоиться.
Но идея, сама суть того, что он только что осознал, не даёт ему промолчать. Он верит, как никогда искренне верит в то, что справится. Эта уверенность придаёт ему сил и заставляет заглянуть в глаза собственным страхам и сомнениям. От чего он может отказаться и на что готов пойти ради того драгоценного чувства счастья и безграничной свободы, ради этих эмоций, от которых перехватывает дыхание, ради всего того, что делает его живым? Что он может сделать ради Пак Чонсона?
— Он хочет, но... боится.
— Чего?
— Он боится за меня, боится, что я не выдержу этих отношений, и что он доставит мне проблем, — пусть он не планировал делиться с другом тонкостями своей личной жизни, но такой живой и эмоциональный Сону затронул что-то в его до сих пор спящей душе. Он внезапно взглянул на себя со стороны и ужаснулся. Он стал практически ходячим мертвецом.
Никаких интересов, никакой радости и никаких желаний. Всё, что жило в его душе эти дни - бесконечное страдание. Он жалел себя, ненавидел себя и никак не чувствовал себя, но всегда к этим эмоциям примешивалась жалость к себе. Он страдал так глубоко и отчаянно, что не мог найти в себе места ни на что, кроме безысходности и подавленности.
Когда бы вообще с ним могло происходить что-то подобное? Да он сроду не знал никаких депрессивных расстройств, он всегда умел держать себя в тонусе и относительном душевном равновесии, а теперь какой-то Пак Чонсон появляется и просто ломает его. Это вообще нормально - чувствовать себя так из-за одного-единственного человека? Просто потому что его нет рядом? Потому что они не разговаривают каждый день, не проводят драгоценные минуты вместе, просто потому что из его жизни пропал этот парень.
Нет, так продолжаться не может и не будет. Он, во что бы то ни стало, вернёт себе то, что ему положено. Серьёзно, есть ли настолько существенная сила, способная ему помешать? Он уже, вроде как, прошёл все стадии отчаяния, теперь настало время действовать. И он сделает всё - буквально - потому что ему совершенно нечего больше терять.
— Он именно это и сделает, Чонвон. Чего стоит одно то, во что ты превратился сейчас, — голос Сону едва заметно дрожит, для Яна это как удар бича, — точно призрак передо мной стоит. Ты вообще ешь? Спишь? Как сильно ты ушёл в себя? Я никогда не видел тебя таким, мне страшно, понимаешь? Это не нормально, что ты так убиваешься по какому-то Чонсону, он не заслужил и капли твоих страданий.
Сону гулко сглатывает, а его щёки и глаза краснеют. Сдерживает слёзы. Чонвон не знает, что делать, он всем сердцем согласен и не согласен с чужими словами. Опускает взгляд вниз и задевает краем глаза свою измятую серую толстовку, потом как-то нервно переводит взгляд на висящее в прихожей зеркало и не видит там себя. В зеркале он видит что-то напоминающее зомби, но никак не живого здорового парня. Он, кажется, даже если бы очень хотел сейчас, не смог покраснеть и заплакать. Его кожа серая, практически бесцветная в тон толстовке, местами тёмная, а под глазами огромные ямы.
— Хён, прошу не плачь, я буду в порядке, — Ян протягивает руку к запястью друга, но по его красивому лицу уже бегут первые слёзы. Это слишком для Чонвона. Ладно ещё он сам, он всегда может взять себя в руки, в любой момент может сделать другой выбор и выбраться из пропасти, но то, что из-за него страдают его друзья, его родственники... Этого он не может перенести.
Чонвон тянет парня к себе, крепко обнимая и честно обещает, что всё исправит. Благодарит за то, что открыл ему глаза и за то, что просто есть в его жизни. Сону хватается за чужую толстовку с силой и отчаянием. Прячет лицо в его шее, но не всхлипывает и не шмыгает. Он вообще не плачет, просто пытается собраться и как-то отойти от всего, что на него свалилось.
— Я сказал твоей маме, что у тебя сломался телефон, и ты только сегодня заберёшь его из ремонта, — Чонвон отстраняется от друга с огромными удивлёнными глазами, — я не мог сказать ей что ты пропал! Она бы просто не пережила эту новость. Я пообещал, что ты позвонишь вечером.
Ян опускает голову и сдержанно кивает. Он всегда ценил Сону за то, как легко тот выходил из ситуаций, его помощь была в высшей степени бесценна.
— Спасибо.
— Никаких благодарностей, лучше иди ставь чайник и готовься к разговору по душам, — Ким улыбается, вытирая ладонью следы недавних слёз, — Не зря же я отпросился с тренировки, а это вообще-то задача не из лёгких.
Чонвон пытается улыбнуться в ответ.
родное чужое лицо? Он к этому не был готов, никак не был, а потому мозг отчаянно подавал сигналы бедствия.
Казалось, что хуже уже некуда, но оказалось, что было. Самое ужасное настигло его, когда он вспомнил, что у них с Чонсоном вообще-то парная партия в танце, которую Чонсон когда-то сам лично отстоял в споре с Тэёном. Ли сомневался ровно до того мгновения, пока не увидел, как они танцуют в паре.
— Это просто поразительная химия.
И если раньше он так сильно обожал этот момент, когда их взгляды и тела встречались, то теперь...
— Все сядьте, Чонсон с Чонвоном повтор с хука. Я не понимаю, что с вами не так, но это просто беспредел какой-то.
Он не мог сделать этого. Теперь Ян искренне ненавидел этот момент в песне, потому что Чонсон смотрел на него так наигранно-равнодушно, что у него все мышцы сворачивались в тугой узел и застывали, не желая двигаться так, как надо.
Его пугала мысль о том, что теперь это увидят все. Первый шёпот об их ссоре уже дошёл до его ушей во время перерыва. Это было слишком очевидно, да никто из них и не пытался этого скрыть. У Чонвона едва ли находились силы на то, чтобы просто ходить, какие уж там могут быть притворства и игры разума. Чонсон вёл себя так, словно Чонвона в его жизни никогда и не было.
Это было слишком больно. Это было не то, что Ян мог пережить.
Ноги снова его подводят, но он становится на позицию, дожидаясь начала музыки. Всё его тело напряжено и натянуто как струна, движения резкие и скованные, а голова конкретно так идёт кругом и в какой-то момент ему кажется, что он потеряет равновесие, но снова колоссальными усилиями он сохраняет твёрдую почву под ногами.
Да что же это такое, почему его голова гудит, точно улей?
Он думает о том, что может просто спрятать взгляд от него. Отвернуться, закрыть глаза, хотя бы как-то избежать очередного разрывающего сердце контакта. Стоит ещё только отключить мозг, и вместе с ним так кстати отключается всё тело...
— Чонвон! Чонвон, ты слышишь меня? Давай сюда! Да отойдите вы подальше, дайте ему свежего воздуха! Чонвон?
У кого-то, видимо, фетиш на его имя - думается Яну. И зачем так часто его звать? У него вроде как всё в порядке со слухом, так что орать вообще не обязательно. И почему голова так сильно болит, от чего его мутит? Он вроде ничего не ел, а то, что он называл сегодняшним обедом, успешно оказалось в мусорке ещё несколько часов назад.
— У меня всего пять минут на перерыв и я не потерплю твоей лжи, поэтому лучше отвечай честно. Давай не будем включать плохого Сону, окей?
— Хён, я тебе ещё ни разу не соврал. Я съел тарелку кимчи и полпорции риса. Целую съесть не смог, уж прости, — перед глазами вновь тарелка риса, ложка у самого рта, а после желудок скручивает резкий позыв, и он срывается с места на всех порах, думая о том, что можно в следующий раз есть в комнате. По крайней мере оттуда ближе до санузла.
— Смотри мне! Думаю, что смогу отпроситься в день концерта и приду поддержать тебя. Познакомлю тебя наконец лично с моей японской головной болью, — по ту сторону провода слышится чьё-то бормотание и Сону проговаривает смешно заниженным голосом "кто тут ещё головная боль", передразнивая, судя по всему, того самого японца.
— Надеюсь ты сможешь прийти.
— Конечно смогу, что за сомнения вообще! Всё, я побежал, напишу позже или вечером! — и через секунду молчания добавляет, — береги себя.
— ... просто истощение. Он почти очнулся, не думаю, что понадобится скорая, но желательно, чтобы его кто-нибудь проводил до дома, — чего? Это его-то? Чонвон не настолько беспомощный, пусть он только проснулся после какого-то странного сна, в точности повторяющего недавние события его жизни, но уж добраться до дому самостоятельно он сможет! И вообще где он и почему он спал?
Ян пытается вспомнить события, предшествующие его внезапному сонному часу, но в голову не приходит ничего, кроме танцевального зала. Не мог же он посреди тренировки уснуть, так? Ладно, для начала ему стоит открыть глаза и понять где он. Чонвон ощущает прикосновение к своему лбу и странный холодок, точно с его кожи убрали что-то тёплое и мокрое. Веки отчего-то дико тяжёлые и слушаются его с трудом. В глаза бросается яркий свет, а чужие руки возвращают на его лоб мокрую ткань, на этот раз приятно холодную. Первые пару секунд у него плывёт перед глазами, но позже он начинает различать предметы и лица: белоснежный потолок, шторы на настежь распахнутом окне, обеспокоенные лица Тэён-сонбэнима и Пак Чонсона... Что?
— Он очнулся!
Парень резко подрывается, отчего практически все его кости противным хором хрустят, и пытается принять положение сидя, но в висках отдаёт острой болью. Он крепко жмурится и хватается руками за голову, громко шипя, а чьи-то руки с силой тянут его назад и заставляют лечь на что-то мягкое и упругое. Удобно. Становится немного легче.
— Лежи, Чонвон, — над ним раздаётся тот самый голос, у которого фетиш на его имя, а его руки успокаивающе гладят Яна по волосам, и Чонвон вдруг понимает, что лежит на его бёдрах, — полежи немного, пока голова не пройдёт, хорошо?
И он, на свою беду, узнаёт этот голос и эти руки, которые никогда и ни с чем не перепутает. Его сердце в это мгновение пропускает удар, и он кусает губы, мечтая уснуть и не проснуться. Давайте он просто запомнит себя вот таким? Пусть его последние секунды пройдут именно так, с этим парнем, его мягким, с трудом скрывающим волнение голосом, его нежными руками, перебирающими пряди на его затылке, и меняющими постоянно нагревающуюся холодную ткань на его лбу.
Пусть Чонсон уйдёт лишь тогда, когда для него всё закончится. Он хочет запомнить его - Ян открывает глаза на секунду и тут же снова проваливается в свои мысли - вот таким. С отросшими высветленными волосами, с нежным, никак не умеющим скрывать волнение, взглядом, и ровными красивыми чертами лица. Ему будет гораздо легче уходить первым, зная, что Пак держался за него до последней секунды.
Лучше так, чем всё, что ему приходится переживать.
— ... ты же не отключился снова?
Чонвон слабо мотает головой и слышит копошение вокруг. Разочарованно сжимает губы, когда рука Чонсона исчезает с его волос, но остаётся довольным уже тому, что находится к нему так близко. По телу бегут мурашки, словно он вообще оказался рядом с этим парнем впервые, и в груди болезненно ноет осознание того, как сильно он по Чонсону скучал. И он до дрожи боится того, что произойдёт дальше.
— Я не знаю, что у вас там происходит... Я же сказал всем выйти, Сонхун, тебя это тоже касается. Все свободны, — Чонвон слушает Тэёна и упрямо не хочет раскрывать глаза и вообще как-то менять положение вещей, потому что на данный момент его всё, кроме адской ломки в теле и тяжести в голове, устраивает, — так вот, я без понятия, что между вами произошло, но мне нужен результат. Выступление уже через пять дней и нам некем заменить Чонвона. Поэтому у вас всего два варианта: либо я меняю построение, но в этом случае пропадает ваша пара, то есть ты, Джей, тоже откалываешься, либо вы какими-то, я даже не представляю какими, усилиями приводите Чонвона в тонус в самые короткие сроки. И ты за это в ответе. Выбор за вами, а проверка послезавтра. А сегодня, будьте добры, разрешите свои недомолвки.
Чонвон теперь уже физически не может заставить себя пошевелиться, переживая в голове настоящую ядерную войну. Он всё ещё не до конца понимает, как так вообще вышло, что он потерял сознание, но по совести бьёт осознание того, что он подставил Чонсона. И не только его, а всю команду в целом. Это всё вина его глупого организма и его глупой реакции на расставание!
В любом случае, он не может поступить с Чонсоном так. Пак заслужил место в этой команде, и он должен выступить. Да и сам Ян, неужели он зря столько работал над собой, неужели все его усилия пройдут даром и не принесут ничего, кроме разочарования?
Ну почему, почему всё продолжает идти под откос?!
— Тебе хоть немного легчает? А то так и до вечера пролежать можно, — Чонсон снова касается рукой его лба, видимо, чтобы убрать нагревшуюся мокрую ткань и заменить холодной, но Ян тут же хватает его пальцы, крепко сжимая в руке. Он не знает, что хочет сказать этим, чего хочет добиться, ему просто необходимо почувствовать чужую руку в своей. Ему жизненно необходима опора, ему необходим Чонсон, но... — Чонвон, не надо.
Но он снова сталкивается с ледяной стеной. Глупый мальчишка. До сих пор продолжает верить в свои иллюзии, до сих пор надеется на что-то. Сущий ребёнок.
— Чонсон-хён, — Пак пытается освободиться от чужих пальцев, но Ян хватается двумя руками, — пожалуйста...
— Я ведь сказал тебе своё решение, — отсекает Чонсон, с лёгкостью отцепляя двумя руками ослабшего Яна от себя, — и я не собираюсь его менять.
— Хён, — Чонвон упрямо не хочет сдаваться, извивается на полу змеёй и умудряется обхватить его талию дрожащими руками, — хён, прошу, ты мне нужен. Ты же видишь... видишь что со мной происходит.
Чонсон неумолимо продолжает отталкивать Яна от себя, но тот, даже обессиленный, не думает сдаваться. Он почти сходит с ума в своём неконтролируемом рвении схватиться и не отпускать. Они катаются по полу тренировочного зала, Чонвон маленький и гибкий, ему это играет на руку даже в таком состоянии. Кроме того, Чонсон явно осторожничает, учитывая самочувствие парня, так что они остаются почти на равных, пока, наконец, судя по всему, Паку вконец не надоедает всё происходящее. Он что-то возмущённо шипит, не слишком аккуратно подминая младшего под себя, расставляет его руки в стороны и приковывает своими к полу.
Чонвон смотрит на него загнанным в угол зверьком, пугаясь потемневших чужих глаз, которые неожиданно заволакивает мутная дымка. Яну становится не по себе под этим взглядом, и он не понимает, чем вызваны такие резкие изменения чужого настроения. Грудью он ощущает, как тяжело вздымается чужая, и дыхание, опаляющее его лицо, внезапно становится тяжелее.
И когда до него доходит, в каком они сейчас находятся положении, ему становится практически страшно, потому что Чонсон выглядит так, словно получил свой самый долгожданный трофей. Он смотрит жадно и облизывает губы, а Ян точно знает, что это значит. Чонвон научился читать в его взгляде желание, а сейчас это было именно оно и ничто иное. Он смотрит в чужие глаза и боится пошевелиться. Сейчас возможны всего два расклада, и они оба пугают.
Чонсон борется с самим собой. Ян знает, как сильно он хочет, прекрасно представляет, насколько тяжело ему держать себя, и поражается такой железной выдержке. Но ему необходимо повернуть ситуацию в свою пользу, пока не поздно, поэтому он первым подаётся вперёд...
... и не встречает сопротивления.
Чонсон моментально впивается в его губы, теряя голову и весь свой шаткий контроль. Ян ликует, охотно поддаётся чужому напору, пропускает горячий язык в свой рот и встречает его своим. В его груди взрываются сотни фейерверков, губы покалывает от укусов, и кожа горит в тех местах, где соприкасается с чужой. Он требовательно дёргает рукой, и Пак отпускает его, располагает свои руки с обеих сторон от его головы, а Чонвон зарывается пальцами в его волосы.
Он не отдаёт себе отчёта в том где он находится, ему фиолетово до всего мира. Впервые за эти несколько дней он чувствует себя живее всех живых, и ему до мурашек нравится то, как Чонсон прихватывает и посасывает его нижнюю губу. Ему нравится всё, что делает сейчас Пак, потому что он знает, что это бесконтрольное желание исходит от самого сердца.
— Ты правда невозможный, — тяжело дыша шепчет Чонсон, а Чонвон цепляется за его плечи, в страхе, что тот вернёт себе трезвость ума и всё станет так, как было какие-то пять минут назад.
И это происходит.
— ... но я не меняю своего решения.
Ян с силой сжимает зубы, чтобы не разреветься. У него моральных сил на то, чтобы стоять на своём - хоть отбавляй, но вот физически он истощён до ниточки. Чонсон помогает ему встать и даже не смотрит в лицо.
Словно ничего и не было, точно это не он буквально пять минут назад... Словно ни их чувства, ни влечение в конце концов, ни то, что Пак не может контролировать себя рядом с ним - всё это ничего не значит. Ян держится за его руку, потому что собственное тело подводит.
— Отвезу тебя домой на такси. Постарайся как можно скорее поправиться, ладно? Жаль, конечно, что так вышло с выступлением, но у нас будет ещё куча других шансов.
— Что с выступлением...?
Чонвон непонимающе раскрывает глаза, не отпуская чужое предплечье. И чуть не валится с ног, когда понимает, что Чонсон имел в виду. В нём ярким пламенем вспыхивает негодование и гнев. Опять Пак решает всё за них двоих! Это однажды просто окончательно доведёт Чонвона.
— Я буду выступать.
— В таком состоянии? — старший скептически смотрит на руки Яна, что крепко вцепились в его предплечье.
— Тебя... это не должно волновать. Мы друг другу никто теперь, так? А я не просил твоей заботы, спасибо.
Раз Чонсон с ним обращается как полнейший придурок, то и он будет в ответ также. Получите - распишитесь, Чонвон тоже может вести себя как подонок, нравится это Паку или нет.
Старший резко втягивает носом воздух, поднимая взгляд к потолку. Чонвон почти уверен, что у него в мыслях сейчас его любимое "невозможный". Но он в своё оправдание может сказать, что Чонсон тоже не шибко-то возможный. По крайней мере они выяснили, что не вывозят друг друга по очереди.
— Ты не сможешь восстановиться, — наконец решает перейти на спокойную ноту Пак, — что если ты свалишься посреди выступления? Тебе не хватило сегодня?
— Ты реально не понимаешь или просто делаешь вид?..
Ян оглядывает чужое лицо и до него моментально доходит, что за роль пытается играть парень. Пытается быть плохим. Пытается быть равнодушным. Делает вид, что ничего не понимает. Для того чтобы оттолкнуть Чонвона, чтобы Ян разочаровался в нём, чтобы реально возненавидел. В ущерб себе, потому что Чонсону больно точно также.
И, как кажется Паку, во благо младшему.
— Твой план провалился, признай. И ты неправ, потому что без тебя гораздо хуже, чем с тобой. Чонсон-хён, может хватит играть в эти бесполезные игры, пока не стало ещё хуже...?
Прошло всего полторы недели с их расставания, а состояние Чонвона уже ухудшилось настолько, что дело дошло до обморока. Стоит только подумать, что будет дальше? Отвратительное и бесполезное чонсоновское упрямство бесит Чонвона до белых пятен перед глазами. Сколько можно быть таким индюком?! Сколько можно мучать их обоих, сколько ещё ужасных вещей должны произойти, прежде чем этот идиот наконец осознает, что он на самом деле творит?
— Ты можешь взять себя в руки, но не хочешь.
— А ты можешь? Хочешь? Видеть меня в этом самом зале каждый день для тебя нормально? Для меня это пытка и я не хочу этого продолжать.
— ...хочешь я уйду?
— ... я сейчас снова тебя ударю.
Чонвон качает головой, хотя хочется биться о стену. Ну откуда в нём столько ослиного упрямства? Неужели настолько всё плохо у этого парня с доверием к себе?
И где ему найти такие слова, чтобы объяснить Чонсону все его проколы? Как донести до него, что он готов пройти через любые трудности, потому что ему гораздо важнее любовь? Почему так боится Чонсон за него?...
— Хён, — зовёт мягко, отмечая, как напрягается чужое тело, — дай шанс своим чувствам. Прошу, хватит ломать меня. Я однажды просто не выдержу, и тогда уже никто не сможет собрать осколки. Если сейчас... ты мне поможешь, то я встану на ноги до выступления. Но мне нужен ты для этого, понимаешь? Я мечтал об этом почти два месяца и если сейчас упущу шанс, то никогда себе не прощу. Если ты не готов делать что-то ради наших с тобой чувств, то хотя бы ради моей мечты.
Чонсон тяжело и напряжённо думает, он явно не ожидал такого напора со стороны Чонвона. Чёрт его разберёт, что творится в этой безумной голове, но Ян не собирается отступать, даже весь подбирается, становится ровно, показывая внешне всю свою решимость. Он будет стоять до конца, пока не получит своё.
И он, если надо будет, силой готов выбивать всю неуверенность из чужой головы. Все его глупые заморочки, которые так часто портят его жизнь. Он готов придумать способ как заткнуть рты другим, он готов буквально на всё.
Всё, лишь бы забрать своё.