Дочь Немертвой Богини

      Ночи в Ашрайе были истинной милостью небес после изнуряюще жарких дней. Густой зной сменялся прохладой, с реки веял легкий ветер, хотя его сдерживали стены из обожженного кирпича, что тянулись по обоим берегам Зуровари вдоль русла, примыкая к городской стене. Каждую из кирпичных стен прорезало множество маленьких ворот — ими заканчивались почти все поперечные улицы. Ворота эти на ночь запирали, но не стерегли. Неподалеку от стены располагался дворец царицы, тоже обнесенный оградой — каменной, зато не столь высокой.       Ночная стража, не слишком усердная, скрылась в конце улицы. Вьяртан шевельнулся: он стоял в тени ближайшего дома, глядя на дворцовую стену, и прикидывал мысленно, хватит ли ему длины веревки, чтобы взобраться наверх. Должно хватить — стена не больше двух с половиной человеческих ростов, от силы три. Правда, может быть какая-нибудь чародейская защита — на такой случай у него тоже имелось противодействие.       На стене стражи не было. Вьяртан подошел ближе, коснулся сквозь одежду висящего на груди амулета. Руку не зажгло — значит, колдовства нет. Размахнувшись, он забросил наверх веревку с привязанным к ней крюком. Железо звякнуло по камню, отчего Вьяртан поневоле вздрогнул. Он выдохнул, дернул веревку — вроде крепко. Прижавшись к стене, он полез наверх.       Из оружия у него имелись при себе кинжал, нож в сапоге и дротики в наручах. Все прочее он оставил у Эддемоза, как и полученные деньги, и ашрайский пропуск. Оставил даже серьгу: если уж выбирать, кому она достанется в случае неудачи — ашрайкам или купцу, — лучше выбрать купца. Хотя говорить ему об этом не стоило.       Стена оказалась толщиной в полтора локтя. Вьяртан отцепил крюк и распластался на верху: ночи здесь были ясные, и даже свет тоненького месяца казался необычайно ярким. Внизу, среди черных кустов, прошелестели шаги и едва различимые голоса. Тускло сверкнули наконечники копий и доспехи двух стражниц. Вьяртан затаил дыхание, но женщины прошли мимо, хотя в конце дорожки разделились: может, обычный обход постов, а может, услышали что-то.       «Пора». Вьяртан спрыгнул со стены, почти соскользнул — по счастью, внизу росло нечто вроде густой травы или цветов, а не какие-нибудь колючие кусты. Удар подошвами о землю больно отдался во всем теле, зато шума почти не было. Пышный сад, чьи сладко-пряные запахи могли бы удушить, не скрывал громады дворца, до которого напрямик оставалось шагов двести. Перебегая от дерева к дереву, то скорчившись, то почти ползком, Вьяртан двинулся к нему.       По словам квиннийца Нанна, престольный покой царицы располагается на втором уровне от земли, а к ее опочивальне ведет отдельная лестница. Нанн понял это случайно, когда на него напустилась во дворце одна из стражниц — запретила «смотреть своими бесстыдными глазами на спальные покои Солнца Ашрайи». Значит, еще уровнем выше. А дальше будет нетрудно: самая роскошная дверь и самая многочисленная и усердная стража.       Вьяртан распрямился под очередным деревом с плакучими ветвями, с которых свисали длинные, сладко воняющие цветы-сережки. Рядом послышался тихий хруст, шорох и позвякивание — еще стражницы. Их оказалось трое: две прошли дальше, а третья остановилась в тени на другой стороне дорожки, так, что незаметно мимо нее не пройти.       Справа раздался резкий, будто плачущий, крик — должно быть, ночная птица. Стражница вздрогнула и двинулась, перехватив удобнее копье, в ту сторону. Путь ее лежал мимо дерева с сережками, так что прятаться Вьяртану было теперь бесполезно. «Лишь бы только не подняла шум», — подумал он и с силой качнул тяжелые ветки.       Женщина мигом кинулась к дереву, выставив вперед копье. Вьяртан подпустил ее поближе и ударил кинжалом в затылок. Стражница осела на землю без единого крика, но Вьяртан успел подхватить и ее саму, и ее оружие. Он прислонил труп к стволу дерева, прикрыв ветвями, копье бросил в траву. Прежде чем появилась новая стража, он метнулся к следующему дереву и обтер кинжал о его ствол.       Чем ближе он подбирался к дворцу, тем больше становилось стражи. Одни стояли на постах, другие обходили сад — то шагали по дорожкам, то скрывались в тенях деревьев. В этих тенях Вьяртану пришлось оставить еще три трупа. «И это лишь начало!» — думал он, отгоняя прочь вернувшиеся вдруг мысли о безнадежном задании, о пути наугад неизвестно куда и о рассвете нового дня, который он, быть может, уже не увидит. Но эти думы были желаннее других.       «Я знаю, Олура, это была не ты. Тебя нет среди них — возможно, тебя вообще уже нет в этом проклятом городе, ты могла уехать в любое другое поселение. Боги, на что я надеялся? Но как же это тяжко — видеть тебя в каждой молодой женщине с русыми волосами! Неужели мне впрямь суждено убить тебя и даже не узнать — или тебе суждено убить меня? А если ты вправду здесь, неужели ты стала такой же, как все они, — безумно жестокой, подобно их царице? А если это так, царица впрямь заслужила смерть за то, что она творит с людьми!»       Высоченная лестница, ведущая во дворец, осталась в стороне, как и стерегущие ее стражницы. Месяц поднялся высоко и готовился плыть вниз по небу, когда Вьяртан вновь раскручивал веревку с крюком, целясь в одно из окон второго уровня, — ставней здесь не делали. Пока он взбирался наверх, он поневоле ждал пронзительных воплей из сада, способных ударить не хуже стрелы в спину. Прохлада ночи уже не ощущалась, нижняя рубаха липла к телу, веревка резала потные пальцы. Камень подоконника тоже показался скользким, рядом трепыхнулось что-то плотное — должно быть, занавесь. «Будь здесь стража, они бы уже услышали меня, а я — их», — сказал себе Вьяртан и, вытянув веревку, откинул занавесь.       Он оказался в длинном, пустом коридоре. Светильников не было, в стенах кое-где темнели проемы, не закрытые дверьми. Вьяртан отер рукавом лицо и бороду от пота, поправил на поясе кинжал. Сердце, давно привыкшее биться ровно, бешено заколотилось. Теперь — вновь наугад, не считая смутных указаний Нанна.       Еще днем Вьяртан заметил, что верхний уровень дворца намного меньше прочих. Значит, покоев там немного — возможно, только личные комнаты царицы. Остается лишь найти лестницу, что ведет наверх, и при этом не напороться на стражу.       Стражу он повстречал у поворота, ведущего в другой коридор: две воительницы как раз выходили оттуда — налегке, без копий. Прятаться было негде, отступать — поздно. Вьяртан шагнул им навстречу.       Женщины шарахнулись от него, но закричать не успели — он впился пальцами в их крепкие шеи. О стену не приложить — загремит броня, оставалось только держать обеих на вытянутых руках, чтобы не ударили кинжалами. Стражницы, впрочем, не вспомнили о кинжалах, но бились в его хватке несколько долгих мгновений и царапали наручи, пока не обмякли. Вьяртан вытащил их обратно в коридор и для верности перерезал каждой жилу на горле. Из второго коридора сильнее тянуло благовониями, и он поспешил туда.       За следующим поворотом открылся громадный проем без дверей — не иначе, престольный покой царицы. Здесь тоже стояли две стражницы, вскоре разделившие участь своих товарок. Вьяртан огляделся, потянул носом и пошел на запах. Чутье не подвело: впереди в самом деле показалась неширокая лестница, ведущая наверх.       Стражницу, что несла дозор у верха лестницы, Вьяртан убил дротиком. Труп он прислонил к перилам, прихватил к ним за пояс куском веревки. Стук брони о мрамор, казалось, разнесся по всему дворцу, в ответ тотчас раздались приглушенные шаги. Кровь на дротике смешалась с другой кровью, второй стражнице Вьяртан сломал шею. Уже не заботясь прятать трупы, он бросился по коридору — туда, где тоже слышались шаги.       Вход в спальню царицы в самом деле оказалось нетрудно найти: единственная комната здесь, снабженная дверьми. Даже в темноте угадывалась искусная резьба, что украшала сами двери и широкие мраморные косяки, хотя Вьяртана заботило не это. У входа несли дозор четыре стражницы — две как будто дремали, две переминались на месте, но порой оглядывались и прислушивались.       Вьяртан с двух рук кинул в них дротики и метнулся вперед. Упасть и загрохотать на полу оружию он не позволил, зато движение вмиг взбодрило других двух стражниц. Одну он насадил на подхваченное копье, вторую ударил локтем в горло и добил тычком в жилу. Тьма кругом зашевелилась новыми шорохами, шагами, отзвуками далеких голосов, и уже не было забот о шуме. Вьяртан рванул двери спальни и притворил за собой.       Спальню окутывал полумрак, хотя месяц глядел в самое окно, запах благовоний клубился белесым туманом. Отблеск месяца заиграл в громадном серебряном зеркале, скользнул по мраморным стенам, по блестящим шелковым завесам на них, пробежался по тяжелой косматой шкуре на полу и замер на низком широком ложе с резными столбиками и слегка трепещущим пологом.       Царицу Киннари Вьяртан узнал тотчас: квинниец Нанн описал ее во всех подробностях. Она лежала на боку, закинув руку за голову, дыхание ее было ровным, длинные волосы разметались по наваленным вокруг подушкам и покрывалу. Она в самом деле была прекрасна, но Вьяртан не стал любоваться. Вместо этого он вновь коснулся амулета на груди — и вновь не получил опасного ответа. Итак, никакое чародейство не защищает царицу. И все же он ощущал присутствие неких чар — или того, вернее, той, что владеет ими.       Медвежья шкура на полу приглушила шаги. Вьяртан тихо вытянул кинжал из ножен — дротики остались в трупах стражниц у дверей. Царица шевельнулась во сне, перевернулась на спину — удобнее будет бить. В тот же миг за дверьми раздались пронзительные крики: «Тревога! К оружию!»       Царица распахнула глаза и увернулась от кинжала, уже летящего ей в грудь. Белое одеяние прочертила темная полоса, у женщины вырвался сдавленный крик. Вьяртан ударил вновь — и вновь она избежала смерти: клинок лишь рассек ей правую щеку. На сей раз она завопила громче, ее низкий голос звенел болью и злобой. Прежде чем Вьяртан ударил в третий раз, она перекатилась через ложе и укрылась за одним из столбиков. А позади громыхнули двери, впуская свет, шум и тревожные крики.       Три стражницы высоко взметнули смоляные светильники. Прочие — не меньше дюжины, крепкие и рослые — держали наготове копья и мечи. Царица крикнула что-то — слов Вьяртан не разобрал, да и не до того было. Тень ее забери, проклятую бабу, она не стоит того, чтобы сдохнуть здесь. До окна не добраться — мешают ложе и сундуки. Значит, путь один. Вьяртан отвел в сторону руку с кинжалом и бросился на прорыв.       Они не ожидали — дрогнули, промедлили всего миг. Копья поднялись, и Вьяртан поднырнул под них, его кинжал без труда отыскал брешь в доспехах ближайшей стражницы. Падая, она выронила копье — а он подхватил, перебросил кинжал в левую. В следующий миг пали еще двое: копье насквозь пронзило им обеим шеи. Сзади кто-то яростно взвыл, и Вьяртан едва услышал треск ткани, едва ощутил, как вспыхнул болью левый бок. Царица вновь закричала — и на сей раз он понял ее.       Стражницы кинулись на него всей толпой, позабыв о копьях. Он стряхнул их, ударил наугад кулаком и локтем — и с радостью услышал хруст костей и стоны. Выигранного мгновения было довольно, чтобы подхватить с пола, скользкого от крови, новое копье. Вьяртан раскрутил его перед собой, другой рукой разя кинжалом. Его вновь укололо болью — под правую лопатку, зато до спасительного выхода оставались считанные шаги. Ашрайки кричали, как безумные, гремела броня, пот и кровь заливали глаза. И за два шага до порога Вьяртан рухнул ничком, выпустив копье.       Ног он уже не чувствовал. Такое же онемение разливалось по телу, словно его окатили леденящим зельем. Отказали руки, сделалось трудно дышать, перед глазами поплыло. «Яд», — запоздало понял он, вспомнив тот недавний укол в спину, — видно, метнули отравленную оперенную иглу. — «Только вряд ли смертельный». Голоса и шум вокруг стали глуше, пока не исчезли, как будто он погрузился с головой в топкое болото, откуда нет спасения.       «Дурак ты», — мелькнула последняя мысль, прежде чем сознание угасло. — «На что ты надеялся?»

***

      Киннари перевела дух. Убийца лежал без чувств на залитом кровью полу, рядом валялись светильники — хвала Богине, они упали не на ковер! — и верные стражницы, убитые и раненые. Снаружи звенели тревогой шаги и голоса, и царица опомнилась окончательно. Воистину, Немертвая милостива к ней, она не допустила, чтобы ее возлюбленная дочь погибла от руки нечестивца-мужчины. Из груди Киннари вырвался невольный вздох скорби: сколь же обильную пищу получат нынче духи гор Ходрай!       — Ты жива, о Божественная, хвала Богине! — воскликнула вошедшая Нурен.       Стражницы, что бежали за нею, замерли на месте, глядя на побоище. Сама военачальница казалась суровой и собранной, как всегда, но Киннари заметила, как она пересчитала взглядом трупы — и глаза ее округлились.       — Да славится вечно лик Богини, — отозвалась царица, обходя ложе и свалившиеся с него подушки. — Подлый убийца потерпел неудачу. Надеюсь, он жив? — обернулась она к стражницам, что склонились над его бесчувственным телом.       — Да, о Солнце Ашрайи, — ответила одна из них, коснувшись жилы на шее мужчины. — Яд действует недолго. Да простит мне Лучезарная неуместную похвальбу… это я выстрелила в него иглой.       — Ты заслуживаешь награды, — улыбнулась Киннари. — Я подумаю об этом позже. А пока обыщите его. Мы должны узнать, кто он, откуда и кем послан.       — Это будет проще узнать, когда он очнется, о Бессмертная, — позволила себе усмешку та же стражница, видимо, ободренная похвалой и обещанной наградой.       Пока стражницы занимались обыском, Киннари подошла ближе и задумчиво посмотрела на того, кто возжелал, по своей ли или по чужой воле, взять ее жизнь. Он был высок и выглядел крепким, одеждой же напоминал странствующего наемника — трудно было понять, из каких он краев. Таких вольных бродяг-полуразбойников, не имеющих родины и готовых продаться кому угодно за щедрую награду, полным-полно в нечестивых землях северной и срединной Дейны. На вид он казался лет тридцати, хотя царица не стала присматриваться: лица мужчин, особенно вот таких, небритых и нестриженых, вызывали у нее лишь отвращение.       — Четверо убитых в саду, о Бессмертная, — доложила тем временем подоспевшая десятница. — Пятеро во дворце, четверо у дверей и здесь, — она пересчитала взглядом, — шестеро…       — Один… — прошептала Нурен. — Разве такое возможно… Тем более, мужчине.       — Возможно, у него были сообщники, госпожа, — ответила ей стражница, заканчивая обыск.       Обыск не дал особо ничего. Кроме кинжала, стражницы нашли нож и крюк на веревке — видимо, с его помощью убийца преодолел дворцовые стены. На груди же, под суконной рубахой и еще одной, из грубого полотна, обнаружился странный амулет из почерневшего серебра: перекрещенные ветви в неровном круге.       — Позовите Адор, — приказала Киннари. — Она поймет, что это такое. И заодно пригодится нам как переводчица.       «И как чародейка», — прибавила она мысленно. Если на убийце лежат некие чары, которые помешают ему признаться на допросе, Адор ощутит их и преодолеет.       — А его — в застенок, — продолжила царица, кивнув на мужчину. — Привести в чувство и допросить. Я сама желаю присутствовать при этом.       Она шагнула ближе к Нурен и стражницам, и у них вырвался дружный крик ужаса.       — О Лучезарная, взгляни! — Вытянутые вперед руки дрожали. — Ты ранена!       Лишь сейчас Киннари вспомнила об этом. Пальцы ее дернулись к правой щеке, которая тотчас вспыхнула болью, стоило лишь дотронуться. Ночное одеяние было залито кровью, от правой ключицы до левой груди тянулась наискосок длинная глубокая царапина. «Нет, будь у него отравленный кинжал, я бы уже была мертва», — попыталась успокоить себя Киннари. — «А он, будь это так, удовольствовался бы одной царапиной и не стал бы бить вновь».       И все же Киннари едва сумела сдержаться и не кинуться тотчас к зеркалу. Вместо этого она ощупала лицо: рассечено от края брови до челюсти, кровь засохла, но от прикосновения засочилась вновь. В коридоре послышались торопливые шаги и шелест одеяния — несомненно, это спешила на зов Адор. Нурен же и стражницы ушли, волоча пленника под руки, носки его сапог противно скрипели по полу.       — Моя царица! — ахнула вошедшая чародейка и всплеснула руками. Никогда прежде Киннари не видела ее такой встревоженной.       — Сперва скажи, что это. — Киннари указала на амулет убийцы, оставленный стражницами на полу. — А потом скажи мне правду.       Адор, не колеблясь, подняла амулет. Едва она коснулась его, пальцы ее дрогнули, а тонкие губы растянулись в улыбку.       — Я знаю, что это, царица, — сказала она. — Такие амулеты используют, чтобы ощущать чары и ослаблять их действие, если нужно. Ощутить с его помощью может любой, а чтобы снять, нужно сильное чутье — или сильная воля.       — Уничтожь его, — велела Киннари. — Но потом. Сперва помоги мне.       Адор налила в серебряную чашу воды из кувшина для умывания и поднесла чашу к амулету, что висел у нее на шее, — она никогда не расставалась с ним. Вода слегка замерцала и погасла. Лишь тогда Адор промыла этой водой раны на лице и груди Киннари, легонько прикасаясь пальцами. Губы ее при этом шевелились, и Киннари ясно ощущала, как сходятся рассеченные мышцы, как стягивается и срастается кожа. Кровь мчалась по ее жилам, точно расплавленное золото, и она едва дождалась, пока чародейка закончит.       — Я должна увидеть, — бросила Киннари, спеша к зеркалу.       Адор зажгла прикосновением масляную лампу и поднесла ближе. Лучше бы не подносила: у царицы вырвался долгий, протяжный крик, крик злобы и горести. Чародейство Адор могло многое, в том числе заживлять раны. Вот только убирать шрамы оно не могло.       — Будь он проклят! — Киннари ударила кулаком по блестящему полированному серебру, не способному лгать. — И те, кто послал его!       Она тотчас осеклась, очередное проклятье застыло на губах. Кто послал к ней убийцу — вот важнейший вопрос. Пускай у нее довольно врагов во всех окрестных нечестивых землях, но она желает знать точно. Не месть ли это короля Квинны? Или злодеи-язычники впрямь объединились против нее и, страшась напасть открыто, измыслили подобную низость?       — Подай мне белила, Адор, — приказала она, подавив вздох. — Я пойду сама допрашивать его, ты будешь переводить. Этот нечестивец не должен видеть нанесенные им раны.       С горечью взялась Киннари за кисть. Пока она замазывала свежие шрамы, в голове билась одна лишь мысль: вдруг эти следы останутся навсегда? Она, божественная царица, возлюбленная дочь Богини, должна и обязана быть безупречной лицом и телом! Что, если слух о ее ранах и сам вид их смутит верных ашраек — или даже пошатнет их веру и преданность?       Киннари стиснула зубы, глядя на свое отражение. Недавний ужас ушел, его сменила неведомая до сей поры ненависть — которую, хвала Богине, есть на ком выместить. Действие яда уже должно закончиться. Самое время поспешить.       Простое, без вышивки и украшений, шелковое одеяние окутало стан царицы до самой шеи, скрыв шрам на груди. Адор высоко подняла светильник и зашагала рядом с Киннари, следом чеканили шаг две стражницы. Путь предстоял недолгий: всего четыре лестничных пролета вниз. Хотя городская тюрьма была устроена отдельно, во дворце царицы имелись тайные темницы и застенки — как раз для таких случаев.       Киннари вновь улыбалась. Нет сомнений, захваченный пленник окажется слабым, как все мужчины, и сразу расскажет всю правду, а завтра, благодаря ему, народ Ашрайи получит еще одно чудесное зрелище. Потом же настанет черед тех, кто подослал убийцу.       Белые ступени под ногами и едва освещенные коридоры поплыли, помутнели. Словно воочию, Киннари видела бесчисленные войны, битвы и победы, ужас и отчаяние побежденных, руины захваченных столиц, предсмертные муки их гнусных правителей. «Во имя Немертвой, так и будет!» — звенело в голове, во всем теле — и будто разливалось на всю Дейну. — «Я не оставлю камня на камне от нечестивых мужских царств, чьи государи столь низки, что боятся бросить мне открытый вызов. Они способны лишь бить исподтишка, руками грязных наемников — которые, к тому же, столь ничтожны и жалки, что даже не в силах выполнить свое подлое задание и оборвать жизнь Дочери Богини».       В подземелье вела не мраморная, а обычная каменная лестница. Она спускалась в низкий неширокий коридор, что тянулся вдаль, во тьму, — там содержали самых опасных преступников, обычно осужденных на казнь. Сразу напротив лестницы чернела окованная железом дверь, у которой сейчас стояли две стражницы со светильниками. Киннари движением руки отпустила свиту и вместе с Адор шагнула к двери.       — Все готово, о Бессмертная, — поклонились стражницы. — Госпожа Шаалу и ее помощницы здесь.       Царица кивнула и, пригнувшись, вошла в распахнутую дверь, за нею тенью проскользнула Адор. Застенок встретил Киннари тяжелым духом раскаленных углей и железа, сквозь который пробивалась вонь гниющей крови — хотя застенок убирали после каждого допроса, запах так и не исчезал. Сыростью же здесь не пахло, ибо, хвала Богине, хранящей Ашрайю, подземелья редко пустуют, а палачи — бездействуют.       Палачи уже были наготове. Старшая, Шаалу, хоть и невысокая, могла потягаться телесной крепостью с самой военачальницей Нурен; Нейх ненамного уступала ей силой. Красивых среди них не было, разве что самые юные помощницы — ремесло оставляло печать на их лицах. И это в них нравилось Киннари: палачи пользовались особым ее расположением, ибо радовали ее любимыми зрелищами.       Завидев царицу, они тотчас оставили свои хлопоты и поклонились ей. Она же махнула им: продолжайте, а сама уселась на каменное сидение, нарочно устроенное здесь для нее, Адор застыла рядом. Лишь расправив складки одеяния, Киннари взглянула на распростертого пленника.       Полностью обнаженный, он был прикован за руки и ноги к железной, в темно-бурых потеках ржавчины и крови, раме: она стояла у стены, перекрывая ее наполовину, но так, чтобы пытаемый не мог разбить себе голову, нарочно или невольно. Широкая грудь мужчины судорожно вздрагивала — видимо, он дышал с трудом из-за туго натянутых цепей и последствий яда. Он в самом деле был силен, судя по оплетающим его тело мышцам; повсюду виднелись старые шрамы, в левом боку — свежая рана, еще сочащаяся кровью. Росту в нем было не меньше, чем в самой царице, что весьма удивило ее. Лицо его казалось застывшим. Впрочем, Киннари особо не разглядела его, поскольку пленник не поднимал головы и даже не шевельнулся, когда они с Адор вошли.       — Узри мощь Немертвой Чейин, нечестивец, — произнесла Киннари, упиваясь каждым словом. — Она сохранила меня, а тебя предала в мои руки, и твои боги-мужчины тебе не помогли. Твоя гнусная цель ясна всем. Отвечай: кто послал тебя, кто заплатил тебе за мою смерть?       Шепотом Киннари велела Адор спросить сперва по-квиннийски. Серебряный голос чародейки неспешно зажурчал — переводя слова, она не передавала чувств, что окрашивали их. Пленник не ответил, и тогда Адор заговорила на других наречиях — зинворском, мажанийском, пертамейском, даже ларокском. Однако он продолжал молчать, словно не понимал.       — Мне не нравится, что он смотрит в пол, — заметила Киннари и велела палачам: — Подымите ему голову.       Нейх железной рогатиной на деревянной ручке вздернула голову пленника под подбородок. Но стоило убрать орудие, как он вновь опустил ее, на сей раз даже отвернувшись. Шаалу на это усмехнулась и выбрала среди своих орудий короткую, не больше полутора пядей, двухстороннюю рогатину. Один ее конец уперся под заросший подбородок мужчины, другой — чуть ниже яремной впадины. Киннари улыбнулась: теперь ему не опустить голову.       Теперь он посмотрел на нее. Он по-прежнему молчал, хотя в прищуренных глазах плеснулась на миг ненависть. Поневоле Киннари поразилась его дерзости: еще ни один мужчина не смел так смотреть на Солнце Ашрайи. Или он вправду мнит себя человеком, мнит себя равным ей?       — Я поняла, царица, — сказала вдруг Адор. — Я знаю, откуда он. Брови вразлет, прямой нос, глаза глубоко сидят, да еще и высок ростом. Я убеждена, что он родом с севера, который зовется у них Землей Богов…       — Скорее, землей гнусных тварей! — не сдержалась Киннари, хотя тотчас обуздала себя. — Не знаю, есть ли в Дейне земля, где царит большее нечестие. Но будь по-твоему. Спроси его.       Адор заговорила вновь. Слова незнакомого наречия походили на удары долота чеканщицы по серебру или бронзе. Киннари же не спускала глаз с пленника и заметила в его лице нечто неуловимое: несомненно, Адор оказалась права, он понял! Впрочем, это продлилось лишь миг. Зеленые, как мутные воды Зуровари, глаза погасли, а худое лицо вновь застыло.       — Я знаю, ты понимаешь нас, — произнесла Киннари. — Говори правду. Назови имена тех, кто послал тебя. Если ты что-то знаешь об их замыслах против Ашрайи, говори.       Он молчал. Тщетно Киннари пыталась угадать мысли этого мужчины. Одно ясно: вряд ли он будет ждать пощады или просить о ней. Быть может, он собирает свои жалкие силы, понимая, что его ждет сейчас. «Если так», — сказала себе Киннари и скрежетнула зубами, — «незачем откладывать то, ради чего я пришла сюда». Она кивнула Шаалу и прочим.       Нейх выдернула из подбородка мужчины рогатину и повернулась к жаровне. Раскаленное трехгранное копье вонзилось в бедро, почти возле паха. Опаленная плоть затрещала, в воздух взвился чад, завоняло горелым мясом. Киннари же с наслаждением вдохнула, словно принюхивалась к запаху лакомого кушанья или благовоний. Вновь не сводила она взора с лица пленника — и ожидала вопля.       Не дождалась. Она видела лишь потемневшие глаза, встопорщенные усы, оскаленные зубы, стиснутые так, что впору сломать. Видела, как сжались кулаки пленника, а мышцы напряглись так, что превратились в тугие канаты, впившиеся в тело. И все-таки он молчал.       Граненый наконечник, рассыпая алые искры, медленно прошелся по животу, по груди, по раненому боку мужчины и наконец вонзился в левую щеку. Пленник запрокинул голову, на шее дернулся кадык, сквозь стиснутые зубы вырвался на сей раз шумный выдох. И вновь мужчина сжал кулаки, так, словно надеялся в своем безумии разорвать оковы. По лицу его и телу струился дождем пот, грудь тяжело поднималась, а кожа на ней едва не лопалась. Нейх, перевернув копье, ударила пленника древком под вздох, затем в пах. Согнуться от боли он не мог, лишь задыхался и хватал ртом воздух, пропитанный вонью его собственного паленого мяса. Но так и не издал ни крика, ни стона.       — Выбейте из него крик, — велела Киннари, прищурившись. — Не желает отвечать, так пусть потешит меня.       Шаалу развернула витой кожаный хлыст и несколько раз с оттяжкой хлестнула крест-накрест по груди пленника. Туго натянутая кожа лопнула, по животу и ногам побежала кровь, мешаясь с потом. Шаалу приказала помощницам подтянуть цепи, хотя казалось, что сильнее уже некуда. Девушки налегли на рычаги по бокам рамы, и Киннари ясно услышала, как трещат суставы пленника. «Признай свою слабость, мужчина!» — шептала она одними губами, глядя на него. — «Не такие ломались здесь и ползали в собственной блевотине, моля пощадить их ничтожные жизни. То же будет с тобой, продажная шкура… Давай же, кричи!»       Киннари сама не заметила, что произнесла последние слова вслух. И тогда мужчина вновь посмотрел прямо на нее с той же ненавистью, что и недавно. Руки его сжались так, что от запястий к локтям струилась кровь, а побелевшие губы скривились, будто он решился наконец заговорить. Вместо этого он прищурился и сплюнул — а потом голова его упала на грудь. С промокших насквозь волос, стоящих дыбом, капал пот.       — Божественная царица велит продолжать? — спросила Шаалу.       Киннари ответила не сразу. Она задыхалась, словно ее саму тоже ударили под вздох, сердце мчалось, как у загнанного зверя. Безумно хотелось впиться пальцами в горло проклятого, вонзить глубже ногти, пустить кровь и вырвать ответ — или вырвать жизнь. Смотреть же вглубь и понять природу внезапного своего бешенства ей не хотелось.       — Приведи его в чувство и прижги раны, — выговорила наконец Киннари.       Младшая помощница плеснула в лицо пленнику водой из ведра. Шаалу же взяла очередное свое орудие, сделанное из плотно сложенного, простеганного и вымоченного в соленой воде шелка, вроде хлопушек, какими бьют зловредных насекомых, только больше. Умелый удар таким орудием выбивал зубы и ломал челюсти, Киннари сама это видела. Сейчас же Шаалу ударила вполсилы — по одной щеке, затем по другой.       Мужчина медленно поднял голову, слизнул воду с губ. Вода стекала по его волосам и телу, смывая кровь, которая, впрочем, тотчас заструилась снова. Там, где багровели сейчас свежие ожоги, тело покраснело и распухло, особенно щека, отчего лицо, и без того не особо приятное, уродливо исказилось, словно в глумливой усмешке. Он долго, тяжко выдохнул и откинул голову назад.       — Отвечай! — потребовала Киннари, хотя почти не ждала уже ответа.       Помощницы облили все раны пленника уксусом, растерли их железными щетками. Шаалу же коснулась раскаленным копьем каждой из десяти ран на груди — и всякий раз ответом был скрежет зубов и долгий, шумный выдох, больше похожий на рык, чем на стон.       — Быть может, Божественная царица велит еще что-нибудь прижечь? — сказала белокурая Дешна, младшая помощница, и протянула Шаалу раскаленные добела клещи. — Одна Немертвая ведает, скольких несчастных женщин он опозорил за всю свою нечестивую жизнь, как водится у них, мужчин. Пусть ему воздастся за это!       Киннари улыбнулась на слова девчонки: та знала, что говорит. Именно эта пытка более всего услаждала взор и слух Лучезарной Владычицы, а палачи и их помощницы имели право сами выбирать орудия, как и отпускать подобные замечания.       — Переведи ему, Адор, — произнесла Киннари и улыбнулась еще шире.       Пока Адор переводила, царица глядела на пленника и едва сумела сдержаться, чтобы не провести по губам языком: воистину для мужчины нет истязания страшнее, чем лишиться детородной плоти. Киннари видела, как он вновь вздохнул, хрипло, тяжко, и прикрыл глаза, словно готовился терпеть нечеловеческую боль, которая вот-вот пронзит его — и с которой не сравнятся все предыдущие мучения. И Киннари готова была приказать, если бы не две причины.       Она знала по опыту, что не все мужчины выдерживают такую пытку. Порой умирают даже сильные и выносливые с виду, как умер квиннийский посол. Но он умер на площади, после других мук, а этот может умереть прямо здесь, и тогда сама она и ее подданные останутся завтра без зрелища. Кроме того, нельзя упускать из виду древний обычай: Киннари не любила его — и все же соблюдала.       — Нет, погоди, — сказала она, и юная Дешна опустила клещи, уже опалившие кожу на здоровом бедре пленника. — Успеется. Завтра, на площади, при всем народе. А пока оставь его, Шаалу, и вели отойти своим. Адор, — обернулась царица к чародейке, — ты сможешь своей силой заставить его отвечать?       Адор коротко поклонилась и сделала три шага к пленнику. Она перехватила его взгляд, как он ни противился, и долго смотрела; Киннари даже почудилось, что из темных глаз Адор протянулись длинные нити-щупальца, норовящие пробраться в разум чужестранца. Сам же он смотрел в ответ, не отводя больше взора, лишь гордо откинул голову. В его глазах Киннари прочла откровенный вызов — последний вызов существа, которому нечего терять.       — Нет, царица, — сказала наконец Адор, плечи ее слегка поникли. — Я могу совладать со слабой волей, но этот разум мне не подчинить. Он скорее умрет в муках, чем скажет хоть слово, как бы его ни терзали. Поэтому прикажи убить его прямо сейчас, ибо сильных врагов должно убивать сразу, кем бы они ни были.       Киннари стиснула губы.       — Он умрет завтра, — отрезала она и поднялась с сидения. — На площади, как я сказала. — Она обернулась к палачам: — Оставь его здесь, Шаалу, пусть висит до утра. И следи, чтобы он не умер. Можете пока подумать, чем вы порадуете нас завтра.       Стражницы распахнули дверь, и царица вышла вместе с Адор, которая казалась слегка разочарованной. Но Киннари не было дела до чужих забот: когда она поднималась с сидения, ожила боль в груди и в щеке — там, где ударил нечестивец, там, где прятались под белилами шрамы. Шелк одеяния заскрипел в стиснутых пальцах, подошвы громко стучали по камню, а потом по мрамору лестниц. Вновь кипела в жилах кровь, пока не застыла вдруг, схваченная неведомым леденящим страхом.       — Адор, — сказала Киннари, — скажи мне: как он мог пробраться в Ашрайю?       — В Ашрайе довольно чужестранцев, царица, — был ответ. — Например, купцов. А у купцов есть при себе охрана и слуги. Хотя такой отчаянный и дерзкий мужчина мог бы пробраться один, тайно…       — Неважно, — прервала царица. — Ты верно сказала про купцов. Отныне въезд в Ашрайю всем чужеземным торговцам будет воспрещен — пусть торгуют на границах, в крепостях, предназначенных для этого. Тех же, кто сейчас оскверняет землю Богини и ее дочерей, завтра же поутру изгнать из города, а если кто станет противиться — схватить. Проводи меня и позови Нурен, я передам ей приказ.       Пока Адор ходила за военачальницей, Киннари не могла отвести взора от своего отражения в зеркале. «О Немертвая, ведь завтра мне придется показаться при всем народе, при свете солнца! Что, если кто-то заметит мои раны? Что будет тогда?» И еще пуще вскипала в жилах злость, и терзало душу лютое сожаление, что нельзя будет растянуть на несколько дней мучения нечестивца-северянина.       «Ты думаешь, что победил, проклятый?» — говорила Киннари, словно он мог слышать и понимать ее. — «Нет, ты проиграл. Ты умрешь, а я жива. Пусть даже ты не назвал мне имени своего нанимателя — вещие жрицы узрят опасность, откуда бы она ни исходила. Ты будешь наказан завтра. Те, кто послали тебя, тоже будут наказаны — в свой срок».