***
— Король Эрден Зинворский прислал целое посольство, государь, — докладывал Альгаму неутомимый Фиват. — Хотя это неудивительно. Прибыли посланцы из Пертамеи и Мажани. По словам возвратившихся гонцов, Ларок предпочел остаться в стороне. Что до Леирра с Эввелем, то живущие там наши шпионы получили указания, но выйдет у них что-то или нет, трудно сказать. — Вот именно. — Альгам слегка нахмурился, расправил складки мантии. — Эввель и Леирр торгуют с Ашрайей, как и Ларок. Их даже можно назвать союзниками Ашрайи, если у этих безумных женщин вообще могут быть союзники-мужчины. Так ли надежны эти шпионы? А если тамошние короли пронюхают о наших планах, кто помешает им известить Киннари о готовящейся войне? Тогда нам не помогут никакие чародейские ухищрения — если они вообще помогли. — Что сделано, то сделано, государь. — Фиват поклонился, в глазах его мелькнуло участие. — Итак, послы спрашивают, когда вам угодно будет принять их и обсудить возможные планы. Осмелюсь посоветовать, что лучше ковать железо, пока оно горячо. — Ты прав, — кивнул Альгам. — Передай всем послам, что я приглашаю их разделить со мной трапезу, а потом начнем военный совет. Королевская трапеза прошла на славу: обильные угощения были слабостью короля Квинны, как и охота. Шесть перемен, по десять блюд в каждой, заставили чужеземных послов изумиться тем богатствам, которыми щедро дарят Квинну ее реки, леса и земля. Особым лакомством стали маринованные в вине окорока медведя — король Альгам добыл его на последней охоте. Сам же король был весел и всячески старался развлечь гостей, которые тоже не остались в долгу. Зинворское посольство возглавлял Диррах, родич жены Эрдена, — Альгам знал его лично. Был он молод и красив — красив по-зинворски: смуглое удлиненное лицо с тонкими черными усами и бородкой клинышком. Коротко стриженые волосы скрывал юруз — убор, похожий на несколько цветных парчовых отрезов, намотанных на голову. Длинное широкое одеяние из такой же парчи и обилие украшений на шее, руках и поясе затмевали наряды прочих посланцев. Канид из Пертамеи был, напротив, человеком в годах, с обильной проседью в густой бороде, и выглядел прожженным интриганом. Равула из Мажани, ровесник ему, казался намного моложе; его бритое лицо с мелкими чертами казалось совершенно непроницаемым. Впрочем, оба посла, как и Диррах, оказались веселыми сотрапезниками и знай себе услаждали слух Альгама охотничьими байками и придворными сплетнями. За трапезой Альгам предпочел не касаться военных вопросов: его заранее убедил в этом присутствующий здесь же Фиват. Когда же гости насытились, слегка отдохнули за кубками легкого вина и восхитились, искренне или нет, королевской трофейной, Альгам пригласил их в тронный зал для совещания. Там уже дожидались Миасин и Эльемер с Сегандом. — Мой король и ваш родич, государь, — заговорил первым Диррах после приветствий и представлений, — возмущен и опечален не меньше, чем вы. Тогда как поводов опасаться у него намного больше, поскольку наши границы немало страдают из-за ашрайских набегов. Дошло до того, что люди спешно покидают приграничные поселения. Поэтому король Эрден готов поддержать Квинну и принять в грядущей войне самое деятельное участие. — Мы не сомневались в преданности Эрдена, — ответил Альгам, поглаживая золоченые подлокотники трона. — Потому мы желаем не только покарать обидчиков, но и защитить родичей. Однако, — он покосился на двух других послов, — не один лишь Зинвор терпит неприятное соседство с Ашрайей. Что скажете вы, господа? Канид и Равула переглянулись, как будто договаривались, кому говорить первым. После недолгого молчания слово взял мажанийский посол. — Скажу благородному и щедрому государю Квинны, что Ашрайя — враг всех свободных земель, ибо тамошние нравы не терпят чужой свободы. Не в силах одолеть нас военной мощью, они бьют хитростью, которая недавно стоила и нам, и Пертамее немало золота. В глазах наших королей это оскорбление не меньшее, чем то, что получил достойный государь Квинны от царицы Киннари. Посему мне велено передать от имени моего короля, что Мажани готова поддержать союз против Ашрайи — если союз этот будет создан. Равула умолк и уселся на место. Канид же прибавил, чуть помедлив: — То же самое, государь, говорит мой король. Что же до союза, то мы напрасно медлили с его созданием. Царица Киннари хитра и коварна, как все женщины: она делает все, чтобы рассорить своих врагов. Так не будем играть ей на руку. А все наши личные вопросы могут подождать. Обсудим их после победы. Альгам слушал эти речи, отчаянно выискивая в них скрытый смысл, — разумеется, он есть, как бы гладко и учтиво ни лились слова посланцев. Уловить невысказанное король не смог, разве что Фиват заметит. Ему же самому надлежало отвечать — и он ответил с любезным кивком: — Мы рады, господа, тому единодушию и единомыслию, которое царит в землях наших добрых соседей и друзей. Рады и тому, что друзьями они именуются не только лишь на словах, но готовы доказать дружбу делом. Всею душой мы благодарим королей Зинвора, Мажани и Пертамеи за мудрое решение. Теперь же, когда главное решено, дело за малыми, хотя и не менее важными вопросами. — Альгам повернулся к своему военачальнику, сделал изящный знак рукой. — Говорите, Миасин. Тот поднялся и коротко поклонился — сперва королю, затем прочим. Подойдя к застеленному золотой парчой столу, он указал на карту, плод долгих трудов лучших ученых и лучших рисовальщиков Квинны. — Я постараюсь быть кратким, государь, — сказал Миасин. — Любому, кто знаком с расположением наших земель, должно быть ясно, что лучше всего нападать на Ашрайю со стороны Зинвора. Угрозой станут две их приграничные крепости: Хид на берегу Зуровари и Мафари, что в двадцати регах или, по-вашему, в шестнадцати поприщах от зинворского города Рурада. — Он показал на карте, Альгам с советниками и послами внимательно следили за ним. — Я бы предпочел двигаться вдоль реки, чтобы обеспечить войско пресной водой и заодно разорять селения и посевы по берегам, нанося урон врагу. Впрочем, зинворские военачальники лучше знакомы с местностью и могут рассудить иначе. — В крепости Хид, — взял слово Диррах, — всегда полно ларокских и леиррских купцов. В Мафари их намного меньше, да и сама она уступает Хиду мощью и числом воинов… вернее, воительниц. К тому же путь к столице напрямик, — он тоже подошел к карте и указал, — много короче, чем вдоль извилистого русла Зуровари. Источников воды там достанет, как и источников пропитания — почти в каждом оазисе стоит поселение. Что до войска, то у нас два пути: выставить самим или набрать наемников. Зинвор способен выставить три тысячи, не считая расходов на лошадей, снаряжение и пропитание. Пока Диррах говорил, Альгам разглядывал лица других посланцев. Как только речь зашла о войске, Канид и Равула словно спрятались оба под масками: не иначе, их государи готовы поддержать войну лишь золотом, но не людьми. Этот вопрос тревожил и самого Альгама, и он озвучил его: — Что легче, господа: перебросить войско за множество регов или нанять его на месте? Насколько я помню, в Зинворе много чужестранцев, и отнюдь не все промышляют торговлей. А в мирное время наемники мало чем отличаются от разбойников. Если посулить им хорошую награду и направить их силы и умения по нужному нам пути, это будет проще, чем долгие утомительные переходы, после которых уже становится не до войны. — Если позволите, государь, — прибавил Миасин и усмехнулся, словно у походного костра в окружении товарищей. — Стоит лишь кинуть клич, с кем мы намерены воевать, и от наемников не будет отбою. Помимо грабежа, это ж сколько пленниц можно набрать. Диррах звонко расхохотался, чуть ли не хлопая себя по бедрам. Альгам не сдержал усмешки, как и Равула с Канидом. Даже Фиват позволил себе злобно улыбнуться, и лишь советники-казначеи остались невозмутимы. — Превосходная мысль, — заметил пертамейский посол. — В нашей земле, как и в Зинворе, рабство в ходу, так что пленницы пригодятся нам всем. Зачем же упускать выгоду? Ведь война обойдется недешево. При этих словах поднялись с мест Эльемер и Сеганд, прервав очередную шутку Дирраха о том, что «этим безумным бабам давно пора понять, для чего они на самом деле нужны». Обсуждения денежных вопросов Альгам слушал не слишком внимательно, поскольку не любил подобных речей. Пока советники шуршали бумагами, а послы торговались, точно купцы, он позволил себе предаться мечтам о грядущей победе. Правда, чтобы заслужить славу этой победы, придется самому потрудиться. Альгам же, хоть и наслаждался искренне опасностями охоты, не особо желал углубляться в военные дела — благо, у него есть для этого знающие и опытные люди. И он успокоил голос своего тщеславия: неважно, кто и как одержит победу, — важно, что она будет одержана. И что царица Киннари будет наказана сполна.***
— Главное — не вздумай спорить или возмущаться, — говорил вполголоса Эддемоз, сидя на передке своей роскошной повозки. — Их хлебом не корми — дай поунижать чужаков на въезде, но ты терпи молча и делай все, как велят. Вон, даже мои петушки уж на что горазды побуянить — и то смиряются. А ты же не хочешь погубить себя и свое дело? — Значит, буду терпеть, — ответил Вьяртан и поправил чуть съехавший наголовник плаща. — Не привыкать. После долгого плавания и столь же долгого путешествия по суше они наконец увидели вблизи стены столицы. До них оставалось около рега, и тянулись они, сколько хватало глазу. Поневоле Вьяртан восхитился: одно дело — чужие слова, и совсем другое — видеть самому. Правда, восхищение вскоре померкло. За время путешествия Вьяртан вдоволь нагляделся на жизнь в Ашрайе и сомневался, что в столице нравы будут мягче. Украшенная резьбой повозка Эддемоза была крыта сукном цвета темного вина: такой ткани, пропитанной особым чародейским составом, не страшны ни дождь, ни песчаные бури, которые случаются в Ашрайе и южнее, в Зинворе и Лароке. Другие четыре повозки, попроще, везли товар и заодно служили ночлегом для слуг и охранников. За повозками брели под лязг цепей рабы; когда ветер налетал сзади, он приносил тяжелую вонь от них. Эддемоз тогда наигранно морщился, а потом улыбался чему-то. Должно быть, вспоминал растийскую поговорку: как ни добудь золото, оно никогда не смердит. Вьяртан шел, надвинув наголовник плаща на лицо, — солнце палило нещадно, будто грозило изжарить заживо. Недаром, подумал он, все местные кутаются в покрывала. Не считая рабов, разумеется: едва одетые, они целыми днями трудятся на солнцепеке и не смеют прикрыть даже голову. Неудивительно, что они мрут здесь десятками, а покупка рабов и захват пленников — основа торговой жизни Ашрайи. Стены столицы были сложены из серого камня с легким золотисто-алым отливом. На некоторых булыжниках виднелись тонкие прожилки, которые образовывали причудливый узор, и поэтому издали казалось, что город окутан некоей чародейской сетью. Река Зуровари пронзала город с севера на юг и тянулась дальше, к Зинвору, до самых границ Ларока, где впадала в Южное море. Над стенами возвышались вдали верхушки белых колонн и узорная крыша — храм богини Чейин, куда мужчинам нет хода. Намного левее и ближе сверкала крыша другого здания, тоже беломраморного — дворца царицы. Вьяртан прищурился, глядя на него. После долгих размышлений он понял, что путь ему один — туда, во дворец. На улицах царицу не подстеречь: кто знает, появится она в эти три дня на людях или нет, да и живым он тогда вряд ли уйдет. Все сомнения и невольный страх он давно отбросил, зато на смену им пришло неописуемое волнение. «Где ты, маленькая? Правда ли здесь? И если здесь, узнаю ли я тебя при встрече — и есть ли что узнавать?» Его вырвал из раздумий резкий женский голос — хотя они все звучали здесь резко. Ворота были совсем рядом: вышиной в два человеческих роста, украшенные искусной работы барельефами, что изображали богиню Чейин, ее преемниц-цариц, их победы — и побежденных мужчин, выпотрошенных, освежеванных, оскопленных, посаженных на колья, распластанных на шипастых железных решетках, под которыми пламенели горячие угли. Изображения пыток и казней были сделаны особенно подробно; казалось, вот-вот брызнет кровь и потянет паленым мясом и нечистотами. «Любезные же вы хозяюшки», — подумал Вьяртан и всей кожей ощутил, как напряглись его товарищи по путешествию. Даже сам Эддемоз и те, кто уже не раз сопровождал его сюда. Когда ворота остались позади, караван остановился, Эддемоз слез с повозки. Перед нею, чуть ли не тыкая копьями лошадям в морды, стояли стражницы — две постарше и четыре молодых, в железных доспехах поверх коротких, до колен, туник и в легких шлемах. Вьяртан мысленно усмехнулся: на такой жаре — и в броне; разве что в тени спасаться. Зато среди них точно не могло быть Олуры — все они были темноволосые, а одна даже темнокожая. Старшая из стражниц, крепкая баба с низким лбом и выступающей челюстью, заговорила с Эддемозом. Тот отвечал ей учтиво, все время кланялся, а потом извлек из поясной сумки свиток из местного тростника тинш, снабженный буро-красной восковой печатью, на вид не новой. Женщина развернула свиток, кивнула, хотя губы ее кривились. Она сделала знак одной из подчиненных. — Живо все сюда! — замахал руками Эддемоз и особо глянул на Вьяртана. — Помни, что я сказал, — шепнул ему купец. — Не погуби всех нас! Слуги и охранники тотчас подошли. Держались они молча, кто-то даже глядел в землю. Вьяртан надвинул наголовник пониже, хотя это не мешало ему видеть все. Стражницы тем временем оглядывали их так, как глядел бы уставший золотарь на переполненный нужник. Одна, тыкая пальцем, пересчитала людей и повозки, а потом записала на куске тинш. Тут вернулась отосланная стражница и с нею трое рабов. С презрительной ухмылкой она кивнула им на вновь прибывших. Вьяртан вновь усмехнулся: «Так презираете, что даже обыскивать сами брезгуете». Рабы же справились со своим делом быстро, хотя старались сделать вид, что усердно ищут неведомо что. За себя Вьяртан не беспокоился: нужно было обладать на редкость чуткими пальцами, чтобы нащупать в кожаных наручах дротики. Из прочего оружия он нес открыто один лишь кинжал; все остальное он по примеру охранников припрятал под днищем повозки — по словам Эддемоза, там ашрайки не смотрят. Так и оказалось: когда с обыском покончили и отослали рабов, стражницы осмотрели только содержимое тюков в повозках. На каждую прикрепили бляху из сырой глины величиной с человеческую голову, и старшая из женщин сама оттиснула на них печать — осененный сиянием череп и вокруг него ашрайские письмена, похожие на снующих туда-сюда червяков. Затем начальница состроила довольную ухмылку и указала Эддемозу на лежащий здесь же плоский камень. Без промедления купец опустился на него коленями, даже не потрудившись подобрать полы шелкового одеяния. Стражница надела ему на шею такую же глиняную бляху, только поменьше, в кулак величиной, и оттиснула печать. Эддемоз поклонился и поднялся, сделав знак следующему. Один за другим его спутники так же молча вставали на колени и получали бляху-пропуск — а заодно презрительные, если не откровенно злобные взгляды. Вышло так, что некоторым, даже стоящим на коленях, все равно приходилось нагибаться, чтобы получить бляху: сама стражница, будто нарочно, была невысока ростом. Вьяртан смирил себя и подчинился, хотя сам не знал, гневаться или смеяться. «На что только ни идут эти ашрайки, лишь бы подчеркнуть во всем свое превосходство. Это как сорвать с человека шапку и встать перед ним, пока он будет поднимать ее с земли, — чем не поклон?» Но даже гордые, задиристые Коддр и его приятель Голлан покорно склонили могучие шеи, хотя угрюмые выражения их лиц говорили яснее слов. По счастью, к лицам чужестранцев ашрайки не особо приглядывались. — Пропуск силен три дня, — сказала напоследок старшая стражница, когда Эддемоз приготовился продолжить путь. — На рассвете четвертого все вы должны покинуть город богини. Если ослушаетесь, вас ждет смерть. С очередным поклоном Эддемоз уверил, что они не доставят «дочерям богини» хлопот. Стражницы расступились, и повозки, тихо поскрипывая, покатили дальше по мощеным улицам. Стучали колеса, звенели цепи на рабах, от беленых глинобитных домов валил жар, точно от раскаленных булыжников в каменке. Слуги и охранники тихо переговаривались, и Эддемозу, видно, тоже захотелось поговорить. — Три дня, как я и сказал, — шепнул он Вьяртану, который по-прежнему шел рядом с его повозкой. — Не так уж много — но и не так уж мало. Конечно, пропуск дозволяет ходить не везде: не вздумай даже соваться к училищам, мастерским, ну, и к жилищам воительниц. И к храму, хотя он на другом берегу реки. Сейчас тебе лучше пойти с нами, наше жилище прямо там, на рынке. А уж потом смотри. Может быть, не стоит тебе шастать здесь в одиночку? — А что, хочешь сам пойти со мной? — прищурился Вьяртан. — Нет. Лучше твоим парням не знать, что у меня за дело. — Ну гляди, только не попадись на пустяке, а то мало ли. Даже не знаю, что местным понравится больше — ты или твоя серьга. — Тебе будто свет на ней клином сошелся, — буркнул Вьяртан и умолк, как ни пытался купец вновь разговорить его. «Три дня. Немного, но и немало, Эддемоз верно сказал. Сегодня ночью лучше отдохнуть, завтра днем — разведать, а как стемнеет, можно будет отправляться». Так рассуждал Вьяртан — и заодно отметил, что понял каждое слово из беседы купца со стражницами. Толпа на улицах гудела всеми оттенками женских голосов — сердитых, довольных, хвастливых, злобных, ехидных, радостных, — и он вновь понимал каждое слово, которое удавалось расслышать, и даже пытался думать не на родном наречии, а по-ашрайски. Это ему тоже удалось легче, чем он ожидал. Прямые улицы Ашрайи шли частью вдоль, частью поперек реки. Среди глинобитных домов попадались порой каменные, где окна располагались в два, три, а то и в четыре ряда. Тени таких высоких домов служили отрадой для изжарившихся на солнце путников: Вьяртан слышал, как вздыхают с облегчением охранники, слуги и даже рабы Эддемоза. Сам он порой утирал обильный пот со лба, слегка сожалея, что путь их ведет не в сторону дворца. Оставалось надеяться, что завтрашний день поможет ему разузнать побольше.