♫ Братья Гримм - Кустурица Sam Smith - Fire On Fire Валентин Стрыкало - Улица Сталеваров ♫
Вы циникам злым не верьте: У вечной любви нет смерти, И нету весны краше, Чем в городе грёз нашем...
Яркие лучи беспощадно слепят глаза, и Антон забавно жмурится, завидуя Арсению Сергеевичу, принадлежащему к той категории людей, которые не видят ничего странного в том, чтобы напялить в конце февраля солнцезащитные очки. Бредёт рядом с мужчиной, лакомясь шоколадным маффином, купленным в "Буше", и сам не понимает, почему он настолько счастлив. То ли от возможности лицезреть залитый янтарным вечерним солнцем обычно мокрый и холодный Питер, то ли от предложения старшего прогуляться по извилистым улочкам после показательных, то ли от тающего на языке сладкого аппетитного теста. Из колонок небольшого торгового центра скрипуче льётся "Кустурица" Братьев Гримм, и певец с такой уверенностью обещает, что всё пренепременно сбудется, что Шастуну хочется не выверенно шагать по дороге, а пританцовывать, растворяясь в прыжках, вращениях и пируэтах. Попов, умиляющийся сияющему Шастуну, делает глоток матчи, и первым после длительного молчания начинает разговор: — Сам-то о своём прокате что думаешь? Антон невольно притормаживает посередине тротуара, внутренне немного злясь на старшего за то, что тот нарушил такой прекрасный момент его единения с музыкой, вытирает губы и, бросая обёртку от кекса в ближайшую урну, лишь неопределённо жмёт плечами. — Если бы в начале выступления не накосячил, получилось бы явно лучше. Больше сказать ничего не могу. Со стороны всё-таки лучше видно. Так что это вы мне скажите, — он неловко улыбается, прослеживая за тем, как Арсений поправляет сползающие на переносицу затемнённые очки. — Да, несколько помарок в первые минуты немножко испортили общую картину, — выносит свой профессиональный вердикт Арсений Сергеевич и, заметив, насколько стремительно грустнеет Антон, добавляет: — Но потом всё идеально было. Чисто, грациозно. Риттбергер - вообще изумительный, — мужчина прикрывает глаза от удовольствия, мысленно припоминая этот элемент во всех красках и подробностях. — А ты ещё пару месяцев назад уйти хотел... — Это было секундным помутнением рассудка, — Тоха дёргает уголками губ, убирая начинающие замерзать ладони в карманы мешковатой куртки-оверсайз, которую Арсений как-то в шутку назвал мусорным мешком. — Теперь - не хочу, — на выдохе произносит парень и сам же осознаёт, что говорит чистую правду. В последние дни, в последние недели всё настолько поменялось, до неузнаваемости, буквально вывернувшись наизнанку, что Антон ощущает, будто скреплён с Арсением Сергеевичем, катком и льдом самыми крепкими, самыми прочными цепями, которые никак не разрубить и не разделить. Потому что столько поддержки и нежности, как сейчас, он ещё никогда в жизни не получал. И чувствует, что если уйдёт, - не получит уже. Арсений - его последний шанс. Его единственная ниточка, которую нельзя оборвать. И только в Арсении - его настоящее спасение и его маленькая и вместе с тем громадная смерть. Антон давно перестал бояться обмануться и ошибиться, позволив событиям идти своим чередом. Будь что будет. Главное - держаться. Не отпускать. И не отдаляться, приложив максимум усилий и делая всё, что в его силах. — Вот и правильно. Нечего такой талант в землю закапывать, — заявляет Попов, а Антон смущается от этих слов так, словно его только что признали олимпийским чемпионом на мировом уровне, повесив на шею блестящую золотую медаль и вручив гигантский букет, - не меньше. Слова Арсения Сергеевича врастают в душу, как маленькое семечко, и расползаются виноградной лозой по всем клеткам тела, стягивая приятной болью. — И плевать на всех конкурентов. По секрету скажу: никто из остальных спортсменов - тебе не чета, — Антон окончательно расплывается, не веря, что и вправду слышит подобное от тренера, который ещё осенью и взглядом его не удостаивал. — Даже те, у кого мастерство на высшем уровне. Потому что у тебя есть то, чего нет у них, - страсть, — Арсений останавливается и бесцеремонно тычет пальцем Антону в грудную клетку, — прямо здесь. В сердце. Тоха судорожно сглатывает, поднимая растерянный взор на мужчину и искренне радуясь тому, что не видит чужих океанических глаз за стёклами очков, а потому и не может прочесть в них эфемерную, призрачную любовь. Отдаётся своим эмоциям на все сто, сгорая без остатка и развеиваясь пеплом по лёгкому ветерку, смешанному с мелкими крошками снега, и отмирает лишь спустя несколько мгновений, впопыхах догоняя ушедшего вперёд Арсения. — Спасибо, — выдавливает парень, мнётся, пытаясь удержать внутри себя рвущиеся наружу признания во всех самых светлых, самых тёплых и чертовски болезненных чувствах, во всём том, что уже несколько лет глубоко спрятано от посторонних взглядов. — Мне приятно об этом узнать. Особенно от вас. — Да чего уж там, — Арсений неопределённо машет рукой, не понимая, в чём волшебство его слов, снова отпивая матчи, и усмехается тому, как Антон замирает в нескольких метрах от Храма Спаса-на-Крови. — Красиво? — Очень, — Антон шумно вздыхает, даже не моргая, и наблюдает за тем, как по округлым куполам скользят закатные блики. Он, впрочем, и раньше представлял Санкт-Петербург как самый чарующий и манящий город на Земле, но сейчас, убедившись в этом на собственном опыте, стоит, ощущая прохладный сквозняк, разгуливающий вдоль узенького канала и оставляющий волнистую рябь на мёрзлой воде, и не может оторвать глаз от величественного сооружения, вобравшего в себя сразу несколько цветов и объединившего несколько образов русских православных соборов. — Вот живу в Москве уже несколько лет и, вроде бы, немало таких конструкций и подобных мест видел, а всё равно завораживает, — шепчет Шастун на одном дыхании и даже не может сдвинуться с мёртвой точки, наслаждаясь каждой секундой пребывания здесь. Питер кажется очень родным. Знакомым до дрожи. И укутывающим таким необходимым, таким долгожданным уютом, в котором Антон нуждается как никто другой. И тот факт, что парень проводит это драгоценное время в северной столице рядом с человеком, которого любит больше всего на свете, с человеком, ежедневно дарящим ему уйму незабываемых воспоминаний и трепетных ощущений, дыша с ним одним мокрым питерским воздухом, разделяя с ним эти важные, до колик волнующие моменты, воспламеняет его душу, как керосин. И Антон внутренне искрит, мерцает, разбрызгивает во все стороны россыпь бенгальских огней и, кажется, даже заражает своими пожарами Арсения Сергеевича. Потому что тренер, спустя столько мучительных лет сбросив наконец эту маску безразличия и строгости, надетую специально для Шастуна, улыбается спортсмену и глядит на розовый зимний закат с таким же безграничным удовольствием, с таким же детским восторгом, с такой же космической любовью к этому городу ливней и разводных мостов. И Антон чувствует, правда, каждым своим атомом чувствует эту совсем тоненькую, но нерушимую связь между ними в этот миг. И едва не роняет короткое, запретное "Я люблю вас", но вовремя спохватывается. — Да, — слегка отрешённо тянет старший и даже убирает очки, дабы сполна упиться этим закатом, по красоте своей ничуть не уступающим тому, что они с Антоном созерцали из панорамных окон бизнес-центра, — если рай существует, он явно здесь. — Согласен, — без запинок и сомнений подтверждает Шастун и сильно задирает голову вверх, когда они огибают храм. — Я бы хотел жить здесь. Москва не для меня, если честно. — Почему? — интересуется брюнет, и в его голубых глазах отражается красное солнце, охваченное пурпурными облаками, из которых вдруг начинает сыпаться крупный, но отчего-то ни капли не холодный снег. И этот снег придаёт атмосфере ещё бо́льшую романтичность, ещё бо́льшую таинственность, ещё бо́льшую интимность, заставляя Антона непроизвольно вздрогнуть. — Даже не знаю, как объяснить, — Тоха натягивает капюшон, чтобы хоть немного защититься от огромных хлопьев, норовящих расползтись по его лицу, и перебирает в карманах озябшими пальцами. — Москва... она такая - вечно в делах, вечно в заботах. Суматошная, я бы сказал, чутка бешеная, — он хмыкает, раз за разом прокручивая в памяти вечно куда-то мчащиеся на полной скорости автомобили, автобусы, мотоциклы и трамваи, многотысячные толпы людей, давку и светофоры. — На меня слишком давит вся эта беготня. Я спокойствие люблю. Арсений лишь многозначительно приподнимает бровь, легонько отпихивая замечтавшегося и забывшегося Антона от людей, на которых он чуть не налетает в порыве своей пылкой тирады, но не прерывает Шастуна, который так отчаянно делится с ним этими сокровенными мыслями. Арсений вообще давно подметил, что Антон с ним поразительно открыт, и его, честно признаться, это здо́рово удивляет. Как парень, который возненавидел его с их первой встречи, может доверять ему настолько? Ответа на этот вопрос Арсений, как ни старается, найти не в состоянии. — В Питере всё совсем иначе. И дышится свободнее, и люди какие-то... совсем другие. И сам на автомате меняешься, когда видишь их. Вы сами взгляните, — фигурист размашисто указывает на скопления народа, который под вечер выполз из своих дворов-колодцев, чтобы полюбоваться на это невероятное закатное чудо, — никуда не спешат. Не гонятся за славой, за деньгами, за успехом. Они как будто просто... живут? — больше спрашивает, чем утверждает Антон и вдыхает побольше сырого кислорода, поднимая взор к багрово-фиолетовым небесам и морщась, когда на щёку опускается одинокая колючая снежинка, мгновенно исчезая на горячей коже. — Они живут и знают, что такое жизнь. Потому что жизнь - это не суета. Жизнь - это умение радоваться застывшим во времени минутам. — Вот ты какой, оказывается, поэтичный, Антон Шастун. Стихи писать не пробовал? — посмеивается над его красноречивым высказыванием Арсений Сергеевич и аккуратным движением руки убирает с Антоновой распушившейся чёлки комок снега, а у Шастуна словно кислород из лёгких выбивает и глаза на лоб лезут то ли от животного страха, то ли от изумления. Арсений так ловко дёргает за первые попавшиеся верёвочки и тут же умело вытягивает наружу всю самую священную, самую оголённую истину. — Чего? — дрожащим голосом спрашивает Антон, резко застывая, пока старший продолжает с величайшей увлечённостью сбрасывать хлопья с его волнистых волос. — Ничего, — Арсений наконец отстраняется, оценивая работу, и прыскает, когда осознаёт, что шевелюра младшего стала ещё сильнее похожа на птичье гнездо. — Просто твои речи звучат настолько... м-м... — он подбирает слова, сворачивает за угол дома и, видя, что Антон не собирается никуда идти, выжидающе оборачивается на спортсмена через плечо, — лирично, вот я и подумал... Ты идёшь? — Угу, — мычит Шастун, в пару шлёпающих шагов достигая мужчину и увязываясь за ним хвостом, потому что арка заметно сузилась. И решает пока больше ничего не говорить, дабы никак не развивать эту щекочущую нервы тему. Лишь бы только Попов не вспомнил об октябрьских стихах, угодивших в его кабинет по жуткому стечению обстоятельств. Они молчат, сделав круг и постепенно приближаясь к отелю, и Антон цепляется восхищённым взглядом за каждое здание, за каждую крышу, каждого атланта на стене, натурально расстроенный тем, что уже завтра вечером им придётся покинуть Питер, который за эти три коротеньких дня инъекцией проник под кожу. Пытается запомнить, запечатлеть в сознании все повороты, все роскошные дворцы, все оживлённые площади, все припорошенные белым снегом живописные деревья, все ароматы булочных, витающие в февральском воздухе, отчего-то пахнущем весной. И любовью, бурлящей где-то у солнечного сплетения. Тишина, которую не способны разбавить даже гудки автомобилей и чужие разговоры, оплетает их обоих, как рыболовная сеть, потихоньку уволакивает их на дно, вынуждая захлёбываться толщей воды и пускать пузыри, но при этом почему-то не хотеть выбраться на поверхность. И если Антон ещё может охарактеризовать это ощущение, то Арсений, не догадываясь, что происходит, и боясь даже идентифицировать сковывающее его странное чувство, немного теряется, а потому упорно продолжает безмолвствовать, немо ведя подопечного вдоль всех этих околдовывающих европейских домов, объятым мало-помалу сгущающимися сумерками. — Ребёнок, у меня есть к тебе один вопрос, — не выдерживает Арсений, нарушая тянущуюся гробовую тишину, повисшую между ними, и стремясь найти какой-нибудь предмет для обсуждения, чтобы хоть как-то разрядить обстановку, которая слегка пугает его, но, кажется, расслабляет Антона. — Да? — голос Шастуна звучит немного сонно, и Попов, окинув тащащегося рядом с ним подопечного быстрым взглядом, убеждается, что тот уже едва стоит на ногах - то ли от реальной усталости после прокатов, которые, как-никак, не мало энергии забирают, то ли от испытанных эмоций, бьющих ключом и высасывающих остатки последних моральных и физических сил. — Только прошу тебя быть предельно честным со мной, ладно? Антон аж дёргается, как от разряда электрошокера. К такому его жизнь точно не готовила. В голове - осиный рой, вьющий улей и жужжащий тысячей вертолётов. "Арсений что-то подозревает?.." — проносится в сознании, и Антон кусает губы с таким ужасом, что прорывает их до крови. И всё же, собрав в кулак всю свою храбрость, выдаёт: — Как получится... — Тебя обижает кто-то из наших ребят? Антон аж безудержно закашливается, ощущая, что у него отлегло, и с облегчением выдыхает лишь тогда, когда от кашля из глаз брызгают слёзы и Арсений Сергеевич заботливо бьёт его по спине. Резко, чтобы старший не заметил, вытирает выступившую влагу рукавом, проводит добрую минуту в попытках отдышаться и размышляет о том, насколько ему повезло, что Арсений спросил именно об этом, а не о чём-то другом. Однако и таких подробностей Шастун раскрывать никогда не планировал - в доносчики он не нанимался. — С чего вы взяли? — Чуйка, — Арсений сдвигает брови к переносице, по-настоящему переживая за состояние подопечного и его реакцию на этот, казалось бы, совсем элементарный вопрос. — Антон, от тебя требуется лишь "да" или "нет". И ты хорошо знаешь, насколько я разозлюсь, если ты мне соврёшь. — Арсений Сергеевич, — Антон машинально стушёвывается, попав под влияние этого грозного взгляда. У Арсения, похоже, намерения самые что ни на есть серьёзные, да и отступать Попов даже не думает. Но Антон не из тех, кто так быстро сдаётся. Не из тех, кто просит о помощи в подобных ситуациях. — Нет. Меня никто не обижает, — голос, вопреки дичайшему волнению, звучит твёрдо и уверенно, и Антон даже сам поражается собственной сверхспособности. — Да даже если бы и обижали, что с того? Я же, в конце концов, не принцесса, которую нужно от кровожадных драконов спасать, — он с наигранной обидой скрещивает руки на груди, пока Арсений, теряя на секунду всё своё самообладание, лучезарно лыбится. — Ох, ещё какая принцесса, — подначивает фигуриста старший, и Антон театрально вспыхивает и топает ногой. — Ах так? Ну, в таком случае, жду не дождусь, когда какой-нибудь мускулистый принц вызволит меня из заточения, вынося из башни на своих руках! — он чуть ли не кричит на весь проспект, и осознаёт, что даже не успел подумать, прежде чем ляпнуть то, что только что сорвалось с его уст. Округляет глаза, боковым зрением поглядывая за Арсением Сергеевичем, который, восприняв всё как шутку, заходится хриплым хохотом. — Шастун, ты просто чёртов взрыв. Я с такими, как ты, ещё... никогда не общался, — Арсений мигом замолкает, будто сказал что-то крайне неправильное, и тут же, не давая Антону опомниться, снова интересуется: — Точно никто не цепляет? Не оскорбляет? Не?.. — Арсений Сергеевич, извините меня, но в этот раз ваша чуйка явно вас подводит, никто меня и пальцем не трогает, — Антон поспешно отворачивается, чтобы мужчина не уловил смятение на его лице, и с печалью подмечает, что они добрались до гостиницы. Ждёт, пока вертящиеся двери пропустят его внутрь, и вздыхает, понимая, что сейчас им с Арсением придётся расстаться. Ненадолго совсем - до следующего утра, что в контексте вечности - чрезвычайно мало. Ни о чём. Но предательская тоска вьётся меж рёбер, и Антон топчется на месте, рассматривая разматывающего шарф Попова, которого ему так не охота отпускать. — Как знаешь. Надеюсь, что это чистая правда. Иначе мне будет очень тяжело разочаровываться в твоей лжи, — Арсений вздыхает, будто намекая на то, что, если Антон предпочитает хранить секреты, он ничем не сможет ему помочь даже при большом желании. Шастун хлюпает носом от перепада температур и лихорадочно отводит взор, на деле желая навсегда увязнуть в глазах-океанах напротив. — О, кстати, Антон, совсем из головы вылетело, — Попов бьёт себя по лбу, параллельно шарясь другой рукой по внутреннему карману пальто в поисках магнитной карты-ключа. — Меня один петербургский канал позвал завтра на утреннее интервью и попросил взять с собой одного из спортсменов. На моё усмотрение. Пойдёшь со мной? — Я? — Антон вздрагивает, указывая на себя пальцем, пока Арсений Сергеевич обходит его, снова останавливается перед Шастуном и заглядывает ему за спину, заставляя изумлённо выпучить глаза. — Тут, вроде, никого кроме тебя нет, — Арсений расплывается в добродушной улыбке, и Антон по-смешному цокает. — Пойдём. Мне будет очень приятно, если ты согласишься. Ну пожалуйста, чемпион России, — тренер складывает руки в умоляющем жесте, а Антон, ухмыляясь во все тридцать два, тщетно старается заглушить свою душу, которая щебечет птицей. — Я далеко не лучший кандидат, Арсений Сергеевич, — Шастун робко трёт чешущийся нос, и старший сначала нахмуривается, а затем и вовсе морщится, не терпя никаких возражений. — Начинается... — Попов закатывает глаза, мечтая отвесить младшему слабый подзатыльник за его вечную закомплексованность, которая каждый раз буквально тянет его вниз. — Тош, зайчик, давай не будем выкобениваться?.. Антон не сдерживается, прыская от такой отчётливой угрозы в форме просьбы, тем временем ощущая, как его сердце трепещет в грудной клетке, усиленно перекачивая кровь. Радуется, как ребёнок, шаловливо прикрывает один глаз, хитро наблюдая за мужчиной, в упор пялящимся на него, и не может даже описать, какая эйфория зарождается внутри. Арсению не всё равно. Арсений выбрал его для интервью несмотря на все его ошибки в крайнем прокате. Арсений позвал не Творского или Ковалёва с их неизмеримой фанбазой, а его - Антона Шастуна, поклонников которого можно запросто по пальцам пересчитать. — Ну не выкобениваться - так не выкобениваться, — соглашается Антон и борется с желанием стиснуть Арсения в объятиях. Или хотя бы просто легонько прикоснуться и поблагодарить за то, что мужчина для него делает. За то, кем за последние несколько недель стал для него Арсений Сергеевич. И Шастун, постоянно убеждающий себя в том, что любить ещё больше - невозможно, сам же отвергает свою теорию. — Тогда до завтра, Арсений Сергеевич, — Тоха уже делает шаг к лифту, как вспоминает одну немаловажную деталь. — А во сколько мне спуститься в холл? — О, вот об этом не переживай, — Попов усмехается, вспоминая магическую способность Шастуна всегда и везде опаздывать. — Приду тебя будить. С фанфарами, барабанами и горном. — Очень весело, — морща лоб, бросает Антон, прожимая поскрипывающую кнопку лифта до предела, и внутренне ликует и задыхается от невыразимого счастья.***
— Бо-о-оже, я сейчас двух слов не свяжу... Я... я-язык за... заплетается, — Антон икает, вдыхая как можно больше воздуха и следя за снующей туда-сюда съёмочной группой, настраивающей камеры и свет и приводящей площадку в адекватный вид, и делает всё возможное, чтобы собраться с духом. Подтягивает к себе трясущиеся ноги, полностью оказываясь сидящим на подоконнике, и порывисто глотает уже вторую бутылку воды. Арсений, до этого копошащийся с пуговицами своей белой рубашки, тут же оказывается возле окна, опираясь коленом о выступ. — Антон, Бога ради, не издевайся надо мной. Ты тысячу раз интервью после прокатов давал. Отставить панику. — Вы не понимаете, это другое... — Антон оценивает совершенно спокойное лицо Попова круглыми трусливыми глазами и отводит взор, окидывая им какую-то высотку, абсолютно не вписывающуюся в инфраструктуру старинного Санкт-Петербурга. — И всё-таки позвать меня с собой было плохой идеей... Сейчас я буду молчать, и все подумают, что среди одарённых фигуристов затесался один умственно отсталый дилетант. Арсений смеётся над ним, искренне и по-доброму, и Тоха в который раз поражается. Если бы полгода назад кто-то сказал ему, что Арсений будет ласково улыбаться, глядя на него, и везде таскать с собой, как собачку-компаньона, Шастун бы точно не поверил и, скорее всего, послал бы этого недопровидца на три весёлых буквы, дабы не потешался. Но всё, что происходит сейчас, - не что иное, как реальность. И её не разрушить пробуждением, как навязчивый обманчивый сон. Она и вправду есть. И Арсений рядом с ним есть тоже. Настоящий. Осязаемый. Хмыкает в кулак, игриво взирая на подопечного, и успокаивающе гладит по плечу, мгновенно прогоняя весь смертельный испуг, едва ощутимо сжимая. — Почему ты боишься? — спрашивает вкрадчиво, проницательно заглядывая прямо в юношеские зелёные глаза, пока Антон неопределённо закусывает губу и неуютно ёжится. — Вы же и так знаете, что я - всего лишь ходячая катастрофа, что с меня взять?.. — Шастун щурится, когда получает от старшего неожиданный щелчок по лбу, хоть и понимает, что заслужил. И как Арсению Сергеевичу ещё не надоело его постоянное нытьё?.. — Боюсь опозориться, боюсь, что будут задавать каверзные вопросы, на которые я не хочу отвечать, боюсь, что подставлю и вас, и интервьюеров, — он легонько покачивается, избавляясь от тревожности, и опирается ладонями в подоконник до побеления костяшек, и Арсений искусно и в то же время с осторожностью перехватывает его руку, крепко стискивая её в своей и переплетая их пальцы, пока Тоха с упоением отслеживает каждое его движение, задержав дыхание, чувствуя, как сердце безудержно грохочет в груди. — Я ж непутёвый. — Что есть, того не отнять, — Арсений беззастенчиво хмыкает, не отпуская Антоновой вспотевшей ладони, и отвлекается на птицу, раскачивающуюся на голой ветке прямо напротив стекла. — Тош, знаешь, что самое важное? Антон отрицательно мотает головой, думая, что ещё одно поглаживание руки от Попова - и он точно свихнётся. Потому что все эти жесты заботы заставляют забыться. И медленно, но верно умирать, на деле совсем не страшась смерти. И про себя Антон заключает, что умереть от этой всепоглощающей нежности со стороны тренера - наверное, лучшая смерть. И в какой-то степени даже желанная. Арсений аккуратно вычерчивает какие-то узоры на его запястьях, и Тоха плавится, как кусочек льда на раскалённых углях. — Самое важное конкретно для тебя - это быть собой. Ты... ты невероятный, ты и представить себе не можешь, сколько взглядов притягиваешь к себе, — Шастун заливается краской настолько, что у него рдеют и горят скулы, и, чрезвычайно сильно нервничая, накидывает на волосы капюшон белой однотонной толстовки. Будто бы желая просто-напросто испариться и не чувствовать всего этого. — Поэтому тебе даже не стоит переживать о том, что ты можешь запятнать себе репутацию и всё в этом духе. Тебе ведь даже усилий не надо прилагать, чтобы очаровывать публику. Чтобы нравиться людям. Антон истерически смеётся, рассуждая о том, что в одном Арсений Сергеевич точно не прав: что-что, а нравиться людям у него получается далеко не всегда. И в особенности это касается тех людей, которые сами нравятся ему. Причём нравятся до такой степени, что при каждом контакте с этими людьми, даже самом неуловимом и незначительном, душа рвётся на ошмётки, которые друг с другом уже никогда не сшить. — Спасибо, — шёпотом благодарит он мужчину, чтобы не казаться совсем глупым и чтобы молчаливая пауза не затянулась. — Я пытаюсь в это поверить, серьёзно, но у меня никогда не получается. — Как и поверить в себя, — со знанием дела бросает Попов, чуть заметно улыбаясь краешками губ, и Антон, уже готовясь вставить свои пять копеек, не успевает сделать этого и лишь тихо, боясь вздохнуть лишний раз, пялится на подкравшуюся к ним журналистку с планшетом подмышкой. — Арсений Сергеевич, Антон, доброе утро, до безумия рада видеть вас обоих, — она расцветает и как-то лукаво заглядывается на Попова, убирая за ухо пшеничную прядь длинных волос, словно флиртуя, и Шастун подавляет в себе полухрип-полурык выскользающей наружу ревности. "Ну уж нет, дорогуша, — думает Антон, сжимая руки в кулаки, — так просто ты его не добьёшься". — Начинаем буквально через десять минут. Я подошла поинтересоваться, есть ли у вас какие-то табуированные вопросы? Мы с гостями заранее это обговариваем. — Личная жизнь! — выпаливает Антон на ходу и осекается, замявшись, и Арсений и девушка устремляют на него полные непонимания взоры. — Э-э-э... просто... скучно будет, — быстро находится парень. — Мне рассказывать не о чем, честно, а Арсений Сергеевич не очень любит эту тему поднимать. — Вообще-то это правда, — Арсений, пораскинув мозгами, неожиданно принимает то, что Антон прав, и кивает головой, скрещивая руки на груди, и Антон устало прикрывает глаза и медленно выдыхает через нос, надеясь, что его объяснение действительно не вызвало никаких подозрений. — И ещё одно условие: никаких вопросов о происшествии в аэропорту. Иначе мы просто уйдём. Девушка на такое категоричное заявление даже недоумённо выгибает бровь, украдкой вычёркивая на распечатанных листах пару строк, и Шастун, с трудом очнувшись от потрясения, заторможенно соглашается с Поповым. Наблюдает за тем, как нахмурившаяся и явно раздосадованная ультиматумами Арсения Сергеевича девушка удаляется, скрываясь в соседнем помещении, и радуется тому, что никто не будет ворошить эту историю с аэропортом. — Решил, что нечего вообще трогать эту проблему, — негромко растолковывая своё решение, чешет затылок Арсений и опускается на подоконник рядом с Антоном, изредка поглядывая на наручные часы, сдвигающие стрелки со скоростью черепахи. — И правильно, — поддерживает его идею младший и, крепко задумавшись, бесстыдно опускает тяжёлую голову прям Арсению Сергеевичу на плечо, придя в себя лишь тогда, когда тренер приобнимает его за талию, сочтя такую инициативу от фигуриста всего лишь издержкой нервозности. Антон шумно сглатывает, искренне недоумевая и порицая себя за беспросветную глупость, и хочет отодвинуться, чтобы не смущать мужчину своими прикосновениями, но Арсений, крепко удерживая парня, не даёт ему этого сделать. — Не рыпайся, — приторно-сладко произносит Попов вибрирующим, мурчащим тембром, и у Антона почти до тотального онемения сводит все конечности. — Вы точно не против?.. — на грани слышимости пищит Шастун, мёртвой хваткой вцепившись в лопатки Попова, и второй ухмыляется, ероша непослушные русые волосы на Антоновой голове. Затуманенное сознание подсказывает Антону, что это всё - ничто иное, как нарушение личных границ, но Арсений, кажется, действительно только "за". Потому что тренер на его вопрос ничего не отвечает, продолжая водить своими шаловливыми пальцами по талии Шастуна, который от каждого касания жмурится, как котёнок на неумолимом знойном солнце. Проходит всего несколько минут, но Антону кажется, будто прошло несколько веков, будто планета успела сделать уже под миллиард вращений вокруг своей оси и вокруг главного небесного светила, будто Земля пережила все самые страшные природные катаклизмы и экологические бедствия, успев погибнуть и возродиться, как феникс из дымящегося пепла. Шастун отключается, погружаясь в спокойный сон, пока Арсений Сергеевич с нескрываемой нежностью накручивает на фаланги его густые шелковистые кудри, с каждым мгновением всё сильнее прислоняя к себе, и, видимо, сам дремлет, продолжая манипуляции с Антоновыми завитушками словно на автомате. — Какая прелесть! — оператор лет пятидесяти пяти сипло хохочет над ними обоими, складывая руки у подбородка в умиляющемся жесте, и Антон и Арсений синхронно вздрагивают, просыпаясь, и внезапно сталкиваются лбами, оказавшись лицами в паре сантиметров друг от друга. — Ну вы, ребята, даёте. Антон отстраняется первым, ощущая всю очевидную щекотливость их положения, и спрыгивает с подоконника так, словно вместо него сел на зажжённую плиту. Убирает красноту с щёк, стараясь даже не глядеть на трущего глаза Арсения Сергеевича, и почти бежит к бежевому диванчику, напротив которого уже установили камеру. Прижимает руки меж колен, рухнув на софу, и забывает, как дышать, когда спустя секунду Арсений Сергеевич опускается рядом. Журналистка о чём-то звонко и бодро щебечет, поясняя, как будет проходить интервью, но её визжащий голос превращается для Антона в фоновые помехи. Потому что в воспалённом мозгу всего одна сцена, от которой волосы дыбом встают: ошарашенные глаза Арсения, его полураскрытые губы и максимальная близость, которую только можно себе позволить. Арсений, кажется, вообще не придаёт этому такого значения. Только внимательно слушает болтливую девушку, периодически поддакивая ей, и даже умудряется командовать съёмочным процессом. Всё, как всегда. Годы идут - Попов не меняется. А вот внутри у Антона что-то стремительно меняется. Ёкает, запуская шестёренки и отдаваясь неслабой пульсацией по всему истощённому организму. И Антон не исключает того, что, если бы ему сейчас сделали кардиограмму, это была бы одна сплошная тонкая линия без единого излома. Интервью проходит странно. Потому что Арсений Сергеевич чувствует себя в своей тарелке, в то время как Антон, окончательно оробев, жмётся к подлокотнику, начиная выдавливать из себя хоть какие-то звуки только к середине полуторачасовой беседы. Журналистка и правда не затрагивает неприятных тем и в целом ведёт себя довольно дружелюбно и открыто, но Тоха всё равно не доверяет ей и иногда косится на неё так, словно эта девушка - последний человек на Земле, которого Антон хотел бы слышать и видеть сейчас. Арсений, видя, как тушуется подопечный, незаметно для съёмочной команды подсаживается ближе к Антону, пока не оказывается совсем рядом, вселяя такую неистовую уверенность, что под конец их полилога Шастун захлёбывается фразами, активно вещая о своих впечатлениях от посещения Питера, раззадоривается, распускается вишнёвым садом, на выдохе описывая свои прогулки по всем бульварам, по всем культовым локациям и спальным районам этого исключительного города и от всей души обещает ещё не раз вернуться сюда. — Правильно говорят: "В Москву едут по работе, в Питер - по любви", — заканчивает парень своё рассуждение и только после этого ощущает, что в лёгких не хватает кислорода: он иссяк ещё минут двадцать назад, когда Антона попросили поведать о своих планах и целях на предстоящий Чемпионат Мира. После этого Шастуна уже не по-детски несло, причём настолько сильно, что порой ни Арсений, ни журналистка с её подвешенным языком не поспевали за сменой его мысли. — Извините, что-то я чутка разошёлся... — Антон неуютно ведёт плечами и выпучивает глаза, когда понимает, что и пшеничноволосая девушка, и тренер беспечно хихикают с его поведения. — Наоборот, Антон, это замечательно! Некоторых людей даже к финалу интервью разговорить не получается, а вы просто клад для журналистики, — девушка шуточно протягивает ему руку, которую Шастун неловко жмёт, зачёсывая набок живущую своей жизнью чёлку и смущаясь под прицелом камеры, которая - что логично - всё это время снимала происходящее. Вся съёмочная команда окидывает его одобрительными, добродушными взорами, а некоторые - и вовсе завидуют возможности Арсения Сергеевича постоянно работать с таким открытым фигуристом, потому как чистосердечные люди - большая редкость. Всем подавай сплетни, сенсации, слухи и скандалы, а здесь - всё наоборот: простой парень без привычного московского пафоса, весёлый и улыбающийся, с душой нараспашку. Журналистка произносит какую-то заключительную речь, прощаясь со своими гостями и зрителями телеканала, и Антон расплывается в счастливой улыбке, когда после фразы "Стоп. Снято" крю расходится по своим делам, а Арсений Сергеевич по-дружески хлопает его по плечу и шепчет на ухо: — Ты огромный молодец, Тош. Только нервы зря потратил, поддаваясь своей панике. — Я знаю, — Антон вздыхает и виновато приподнимает уголки губ, прекрасно понимая, что Арсений не позволит себе ругаться на него. Строит бровки домиком, поблёскивая изумрудными глазами, и говорит, понизив голос: — Спасибо за поддержку. Такое парное катание мне определённо нравится. И Попов оценивает его каламбур по достоинству. Хлопает ресницами, не отрывая от младшего зачарованного взгляда своих голубых океанов, и пытается догадаться, в какой момент его жизнь стала такой. Наполненной моментами, связанными преимущественно с Шастуном. Не с друзьями, обычно скрашивающими его скучные серые тренерские будни. Не с Женькой, с которой у них - любовь-морковь до гроба. И даже - прости, Господи - не с Творским, которому все вокруг пророчат шикарное спортивное будущее. С Шастуном. С Шастуном, обоюдная неприязнь с которым длилась далеко не один год. С Шастуном, который раздражал его своей безалаберностью, своим наплевательским отношением к фигурному катанию, своим равнодушием к каждой вполне себе справедливой придирке Арсения. Попов ощущает, как атмосфера накаляется и воздух колеблется рядом с Шастуном, каждый грёбаный раз. Антон словно обладает магией, неподвластной никому, кроме него одного. Единственного. Неповторимого. Талантливого. И какого-то совсем родного, ставшего ближе всех всего за пару месяцев. Арсений даже не отрицает, что благодаря Антону его жизнь однажды содрогнулась. Разошлась по швам. И теперь не может вернуться в состояние равновесия, сколько бы попыток мужчина не делал. Арсений признаётся себе в этом раз за разом. Осознаёт это лучше, чем что-либо другое. Чувствует это каждой молекулой. И не может себе объяснить, почему.***
— Ма-а-ам, я дома! — вопит Антон, вваливаясь в квартиру, ставит чемодан на пол и прислушивается, улавливая с кухни чужой приглушённый смех. Неторопливо разувается, нахмуриваясь, следует к кухне и тормозит, едва заворачивая за дверной косяк: — Здрасьте. — О, Антон, здорова, — дядя Боря, сосед, живущий тремя этажами выше, откладывает крепёжный винт, оставляя смеситель в покое, привстаёт с корточек и по-братски крепко жмёт Шастуну руку. — Ты не обессудь, я твоей прекрасной матери помогаю кран починить. Протекает, говорит, а позвать некого, — он жмёт плечами, и Антон лишь кивает, не зная, как можно на это возразить, и обнимает мать, которая тут же ставит чайник, время от времени поглядывая на Бориса. — Тошик, ты переодевайся и приходи чай пить, расскажешь нам с Борей о путешествии, — лепечет она, и Антон только сейчас распознаёт запах свежей выпечки, которым пронизан весь квартирный воздух. — С Борей?.. — горячо шепчет ей Антон, воспользовавшись замешательством соседа, и останавливает скачущую по кухне мать одним лёгким движением руки. — Давно он перестал быть Борисом Леонидычем и стал просто Борей?.. — парень выгибает бровь, пока женщина машет на него, как на прокаженного. — Антон, давай без вот этого вот, — беззлобно журит его мама, отходя от сына и вытирая сырые руки полотенцем. — Борь, шарлотку будешь? — Не откажусь, — сосед ловко орудует разводным ключом и окончательно поднимается, потирая руки и явно гордясь проделанной работой. Включает воду и поворачивается к женщине, показывая ей два поднятых вверх больших пальца. — Как новенький. — Батюшки! — мама управляет потоком воды так, словно впервые видит это изобретение человечества, и Антон, закатывая глаза, быстро ретируется в комнату, срывая с себя толстовку и разваливаясь на мягкой кровати. Затыкает уши эйрподсами, подминая под себя одеяло и проверяя все чаты. Всё стабильно, ничего нового: Серёжа, Поз, бывший одноклассник Димка Журавлёв по кличке Журавль, изредка зовущий прогуляться - скорее, даже не из вежливости, а от скуки... И Арсений. Всего одно короткое, но такое значимое сообщение, согревающее душу:Арсений, 19:07 Без происшествий добрался?
Антон переворачивается набок, словно закрываясь от всего назойливого мира, мешающего ему побыть с Арсением Сергеевичем вдвоём. Долго пилит смс расфокусированным, замутнённым взором и всё-таки набирает лаконичный ответ, широко зевая: Антон, 19:10 Да. Всё нормально. Хочу спать лечь. Реакция от Арсения Сергеевича не заставляет себя долго ждать.Арсений, 19:10 Ну тогда спокойной ночи)
"Спокойной ночи, — про себя проговаривает Антон, снова и снова перечитывая незамысловатое сообщение, в котором для него собирается вся та щемящая нежность, свойственная только Попову. — И скобочка". Едва различимо скулит, ложась на спину и прижимая замолкший телефон к грудной клетке, крепко зажмуривается и знает, что выглядит сейчас как типичная девчонка из сопливых мелодрам, которой написал, наконец, её суженый-ряженый. Но ему наплевать на это. Как и на то, что в Москве, в отличие от Питера, идёт мокрый противный снег, перемешанный с кусками льда. На то, что Арсений желает ему спокойной ночи в семь вечера. На то, что в его квартире, кажется, происходит что-то непонятное, совершенно неопознанное между его мамой и дядей Борей с одиннадцатого этажа. На то, что на носу - Чемпионат Мира, в котором Антон так рьяно не хотел участвовать, ведь ещё месяц назад клялся себе навсегда уйти из спорта. На то, что его жизнь неспешно катится в тартарары пока ещё на умеренной скорости. Антону до лампочки. Абсолютно. У него в голове - только колдовские голубые глаза, "спокойной ночи", звучащее в сознании голосом Арсения Сергеевича, и белый шум, обволакивающий все ненужные мысли, как плотный сигаретный дым.***
— Чего домой не идёшь? — Арсений, возникнув из ниоткуда, подсаживается к Антону, расположившемуся на трибунах, и вынимает из своего дипломата чёрный кожаный ежедневник, периферийным зрением следя за катанием парников и делая какие-то пометки, которые Антон, как ни пытается, разобрать не может. — Не хочу, — признаётся Антон, и Арсений заметно напрягается. Он, конечно, и раньше предполагал, что у Шастуна в семье далеко не всё гладко, но чтоб настолько... — Случилось что-то? — интересуется старший заботливо, но крайне аккуратно, боясь вторгаться в чересчур личное, но Шастун отрицательно мотает головой из стороны в сторону, мгновенно ставя крест на этой гипотезе. — Нет. Точнее, да. Знаете... в последние недели всё так странно, — Антон задумчиво и одновременно отрешённо оглядывает ледовую арену. — Родители развелись, хотя ещё полгода назад всё было хорошо. Причём не из-за какого-нибудь абьюза или измены, например, как это обычно бывает. А по каким-то, как по мне, совершенно пустяковым причинам. На горизонте внезапно появился сосед, против которого я, в принципе, ничего не имею. Дядя Боря - неплохой мужик, да и мама ему, видимо, очень симпатизирует, — Антон, не соображая, зачем он вообще Попову душу открывает, говорит тихо, почти неразличимо, но Арсений слушает его с предельной внимательностью, на самом деле мечтая хоть как-то помочь или хотя бы утешить. — Только от этого понятнее и легче не становится, к сожалению, — парень обращает взор куда-то на свои ноги, с интересом разглядывая лезвия коньков. — Я как будто в лабиринте: чем дальше я иду, чем больше блуждаю, тем сильнее запутываюсь и теряю дорогу. — Жизнь - штука сложная, ребёнок, — Арсений ободряюще, но как-то грустно улыбается уголками губ, при этом сохраняя серьёзность. Ту самую серьёзность, которой обладают все взрослые люди, когда разговаривают с детьми. Ту самую серьёзность, от которой Антона по неизвестным ему причинам уже тошнит. Ему правда надоело, что с ним обращаются как с маленьким, сыпля нравоучениями и фразами а-ля "вырастешь - поймёшь". Но Арсений действует на Антоновы раны, как заживляющая мазь. Арсений клеит пластыри и кладёт бинты на все его шрамы, на все ссадины, на все ожоги. И даже не догадывается, что является для Антона самым сильным обезболивающим, не делая для этого ровным счётом ничего. — Если бы всё было просто, жить было бы скучно, потому что жизнь превратилась бы в бессмысленное существование. А что касается тебя... Тебе просто нужно время. Успокоиться, принять, смириться с ходом событий и с переменами, — Арсений терпеливо объясняет, раскладывает всё по полочкам, втолковывает Антону очевидные истины, разжёвывает вещи, о которых Шастун и без того осведомлён, но для Антона это участие со стороны Арсения Сергеевича настолько ценно, что мощная внутренняя боль и страх перед неизвестностью тут же поднимают белые флаги и стремительно уменьшаются в размерах до тех пор, пока окончательно не умирают в пространстве, рассеиваясь. — Я это понимаю только мозгом. Но не сердцем, — честно отвечает Антон и откидывается на спинку стула, запрокидывая голову и непроницаемым взглядом таращась в белый высокий потолок. — Извините, я вообще не должен был делиться этим. У вас, наверное, своих проблем по горло и всё такое, а я... — Тош, — перебивает его Арсений, будто одним своим тоном вынуждая посмотреть на себя, и Антон, поймав этот негласный интуитивный сигнал, переводит на тренера какие-то тревожные разочарованные глаза, в которых струится беспросветная безнадёга. — Во-первых, я же сам спросил тебя, всё ли в порядке. Если бы мне было всё равно, я бы не спрашивал. Логично? — Антон тупо кивает, не в силах отвести взора от Попова, который, в свою очередь, взволнованно пялится на него, чуть поджимая губы и ища слова поддержки. — Во-вторых, я очень хочу тебе помочь. Потому что знаю, каково это - чувствовать, что твой мир рушится. Как-никак, я тоже жил с отцом только до десяти лет. Потом - уже с отчимом, — у Антона во взгляде что-то проясняется, сверкнув слабым огоньком, а в горле пересыхает. — Я не знал, — откровенно заявляет Шастун, поудобнее устраиваясь на трибуне, и рассматривает Арсения Сергеевича, испытывая какие-то смешанные чувства. Ни на одном сайте нет никакой информации, касающейся семьи Попова, потому что на протяжении всей своей карьеры Арсений об этом ни разу и словом не обмолвился. Неужели Антон действительно будет первым - после девушки и друзей Арсения, естественно, - кто увидит его скелеты в шкафу?.. Антона эта мысль будоражит, и он даже начинает дрожать - от излишней нервозности. Потому что каждый день ему кажется, что нельзя быть ещё ближе к Арсению. Похоже, ещё как можно. Если Арсений и вправду доверит ему свои семейные тайны, это будет максимальный уровень близости. — Никто не знает, — невесело посмеивается Арсений и закидывает ногу на ногу. — Да и рассказывать особо нечего, поверь мне, — он сцепляет пальцы в замок, как будто тоже немного нервничает, и Антон закусывает щёку изнутри, не зная, куда себя деть. Он на все сто готов проникнуться каждой тайной Арсения Сергеевича, хоть и осознаёт, что лезет в запретную секцию. И уже отчаивается, думая, что Арсений Сергеевич ни во что его не посвятит, и успевает расстроиться и принять поражение, как слышит: — Когда мне было десять, отец бросил нас. Просто ушёл к другой женщине, — Арсений, уставившись в свои ботинки, прокручивает часы на запястье, и Антон делает бровки домиком, заметно бледнея. — Даже не попрощавшись. Представляешь? Антон ничего не говорит. Только медленно, понимающе кивает и жалостливо глядит на старшего, перенимая всю его печаль, до этого похороненную глубоко в недрах. Арсений грустно улыбается, закусывая губу, что поражает Антона до глубины души: Попова крайне редко удаётся увидеть в подобном состоянии. Потому что мужчина всегда до предела сосредоточен. Потому что он далеко не из тех, кто распространяется о своих личных неприятностях. Потому что Арсений привык казаться твёрдым, как камень, и холодным, как лёд, лишь бы никто не посмел ворошить его собственные травмы. — И это состояние лабиринта... Оно очень мне знакомо. Только я так, как ты, это чувство описать бы не смог, — Попов хмыкает, всё ещё как-то тоскливо, и наконец отстаёт от своих несчастных часов, пересиливая себя и поднимая на подопечного непривычно потухший взор, в котором Антон замечает не айсберги, возвышающиеся до небес, а седые волны штормового океана. — Но если десятилетний Арсений всё ещё искренне обижается на своего отца за такую выходку, то я уже нет. Просто потому что мы взрослеем, и рубцы затягиваются. А ещё выход из лабиринта точно есть, даже если кажется, что вокруг - только бесконечные толстые стены. И когда-нибудь ты тоже его найдёшь. Антон непроизвольно замирает, перестав дышать. Ведь если Арсений верит в положительный исход, значит, так тому и быть? И, может быть, вырваться из этого запутанного лабиринта действительно получится? После успокаивающих фраз Арсения Сергеевича положение уже не кажется таким тупиковым, и у Антона в сердце поселяется совершенно абсурдная, неконтролируемая радость, расплёскивающаяся фонтаном. Потому что Арсений Сергеевич прав и ему хочется верить. Они сидят бок о бок ещё с полчаса. Попов периодически черкает в ежедневнике замечания, не спуская с фигуристов пристального взгляда и тщательно выискивая всё новые и новые ошибки, время от времени делится с Антоном своими наблюдениями, выдвигает гипотезы, которые Антону, как одиночнику, не особо понятны, залипает в телефон, переписываясь с кем-то, о чём-то советуется с Петром Николаевичем, маячащем перед глазами, и Шастун впервые за долгое время ощущает себя по-настоящему дома рядом с ним. Так глупо и наивно, но так тепло, что Антон невольно прикрывает глаза, прислушиваясь к ощущениям, клокочущим прямо в грудной клетке. И освобождается из мира грёз лишь тогда, когда Арсений резко встаёт, оправляя на себе одежду. Прослеживает за покидающими каток спортсменами и шёпотом просит: — Вы не против, если я ещё покатаюсь? — Ладно, только давай без опасных элементов, ребёнок, — разрешает Арсений Сергеевич, уже делая шаг по направлению к дверям. — И не перегружай себя, и так сегодня отлично поработал. — Вас понял! — Антон, забавляясь, приставляет ладонь к виску, словно отдавая честь, и Арсений невольно прыскает, копируя его движение и постепенно удаляясь, пока окончательно не скрывается в коридоре. Антон с остервенением несётся вниз и выкатывается на лёд, ощущая прилив эйфории во всём теле. Мчится вдоль бортов, развивая сумасшедшую скорость, и даже не успевает за ходом времени. Изумляется тому, что хотел бросить это занятие, нехотя признаётся себе, что фигурное катание - это его язык любви, и целиком и полностью отдаётся каждому вращению и каждому прыжку, выполняя их так, словно оказался на льду в последний раз в своей жизни. Поддаваясь экстазу, выдыхается гораздо быстрее, чем обычно, хоть и считает себя самым свободным и счастливым человеком в мире, и устало прислоняется к бортику, восстанавливая дыхание, сбившееся ещё несколько минут назад. Решает, что на сегодня хватит, с недоумением замечает, что катается уже час, и едва начинает скользить в сторону калитки, как слышит яростное перешёптывание в противоположном углу. И быстро отшатывается, ускоряя шаг, потому что на него буквально летит шайка-лейка Творского. Не к добру это, размышляет Антон, и интуитивно закрывается руками, на автомате отступая, потому что Стас и его приспешники перекрывают ему путь к побегу. — Куда собрался, Шастун? — Творской хитро играет бровями, пока Антон продолжает испуганно пятиться, не зная, что ему предпринять, чтобы от него отстали, и судорожно оглядывает всех дружков Стаса, приближающихся к нему, как стая скалящихся гиен. Бросает беспомощный взгляд на двери, надеясь, что их заметит хоть кто-нибудь, но Стервятников, расположившийся на стрёме, лишь разводит руками и лыбится во все тридцать два. — Очень смело - четверо на одного! Ты бы ещё всех своих фанатов пригласил! — Тоха прекрасно осознаёт, что в данной ситуации иронизировать не стоит, но защищается, как может, выпуская острые шипы. В ответ на это Стас лишь без зазрения совести хватает его за шею, и Антон шипит, пытаясь вырваться, что оказывается не так-то просто: голодные стервятники уже окружили его и не оставляют ни малейшего шанса к спасению. — А чего с кулаками лезешь?! Просто плесни мне воды в рожу - и дело с концом. А, Творской?! — Ну уж не-е-ет, водичка - это слишком просто. Вроде бы, для пляжного сезона ещё рановато. Ты лучше поведай нам, как ты из холопов в любимчики выбился? — Стас только крепче сжимает его шею, и Антон, у которого из горла вырывается хрип, понимает, что у него останутся синяки. Ему от них не сбежать. И не вывернуться из их лап. Сейчас они превратят его тело в кровавое месиво - у Антона нет сил, чтобы сопротивляться этому напору. — Лучше ты поведай, почему ты и твои закадычные друзья - такие гниды, — Антон сжимает челюсти до отчётливого скрипа. — Забирай всё своё стадо и валите на все четыре стороны, а до меня не доёбывайтесь, потому что я вам ни черта не сделал! — Попов теперь только с тобой нянчится, а на других реально талантливых фигуристов он плевать хотел с высокой колокольни. И в этом виноват только ты, Шастун, не смей отрицать, — приспешники Творского поддакивают ему, а Антон почти захлёбывается негодованием и, воспользовавшись тем, что Стас слегка ослабил ладонь, ударяет Творского под дых, блокируя движение, мгновенно вырывается и на всех парах несётся к выходу, хоть и понимает, что это бесполезно. Потому что подоспевшие Мирон и Гоша тащат его назад за свитер, и Антон, не совладав с равновесием, валится на лёд, даже не успев схватиться за бортик. Удары сразу от четверых прилетают везде: попадает рёбрам, пяткам, коленям, предплечьям и запястьям, шее и скулам, надетые на ноги коньки только усугубляют положение, и Тоха протяжно вопит в припадке, искренне надеясь просто сдохнуть здесь от потери крови. Потому что голова кружится, режущая боль проникает во все органы, и Антон хочет истошно заорать, зовя на помощь, но только нечленораздельно сипит и глотает алую жидкость, пока пробитые губы саднят и отдают привкусом металла. — Шастун, последний раз предупреждаю: если ты не прекратишь перетягивать на себя одеяло, будешь получать так каждую грёбаную тренировку, это мы тебе гарантируем, — Творской не прикладывает абсолютно никаких усилий, чтобы поднять окончательно ослабевшего Антона надо льдом, и в следующую секунду с нечеловеческим гневом ударяет его головой о бортик, со всей дури впечатывая в твёрдую поверхность. — Последний раз предупреждаю... Звуки голоса Творского тонут в белом шуме с космической скоростью, и Антона отключает - быстро и без препятствий, пока по всему организму волнами прокатывается нестерпимая боль, на которую Шастун уже не обращает никакого внимания.***
— До завтра, Семён Валерьевич, — Арсений жмёт руку тренеру мужской команды по хоккею, параллельно накидывая пальто, и удивлённо застывает, когда коллега не делает того же самого в ответ. — Арсений Сергеевич, — Семён Валерьевич, сощурив глаза, устремлённые прямо на ледовую арену, заставляет Арсения взглянуть в том же направлении. — Это не ваш спортсмен там лежит? На Антона Шастуна, кажется, похож. Арсений переводит сосредоточенный взор вдаль и ахает, скомканно благодаря тренера по хоккею, с громом отворяя вторую боковую дверь и несясь на каток. Антон, с головы до пят покрытый кровью, которая продолжает с неистовой силой хлестать из носа, ничего перед собой не замечая, пытается встать, но тут же падает обратно, когда в голове отдаётся звенящая боль. Сплёвывает кровь с ободранных губ, проводя по ним некогда белоснежным рукавом свитера, еле-еле приподнимается, опираясь спиной о стену, и, не выдержав, садится на лёд, обхватывая колени. — Антон, Боже, ты... ты в порядке? — Арсений округлившимися глазами следит за искажённым лицом подопечного и подаёт руку, пытаясь помочь встать, но Шастун лишь измученно отмахивается и фыркает почти истерически, проглатывая алую жидкость и морщась: — Как видите, не очень. И Арсений, недолго думая, подхватывает его на руки, и Антон от неожиданности чуть слышно скулит, закусывая костяшки пальцев и сильно жмурясь. Слегка отстраняется от Попова, чтобы не забрызгать кровью его костюм, и закрывает глаза, пока Арсений несёт его по совершенно пустому коридору и кладёт его на кушетку в медпункте. Старший возится с какими-то банками-склянками, вставляет фигуристу в нос ватки с перекисью и беззастенчиво сдирает с Шастуна грязный свитер, насквозь пропитавшийся кровью. Антон стонет, чувствуя охвативший его холод, и разлепляет глаза лишь тогда, когда слышит от тренера ошарашенное: — Охренеть. Не без труда приподнимается на локтях, стремясь оценить то, что вызвало у Арсения такую нетипичную для него реакцию, и застывает, считая расползшиеся по всей коже гематомы. — Кто это сделал? — безэмоциональным тоном вопрошает Арсений Сергеевич, и Антон понимает, что ему никак нельзя выдавать тренеру всю правду на блюдечке с голубой каёмочкой. В противном случае, ему влетит гораздо больше. — Неважно. — Шастун, за твоё "неважно" ещё и я тебе сейчас втащу, — змеёй шипит Арсений Сергеевич, на деле не собираясь претворять свою угрозу в реальность, и парень смотрит на него самым что ни на есть слезливым взглядом и обиженно отворачивается. — Чтобы чётко отвечал на поставленные вопросы, а не увиливал. Антон пялится на него и не знает, что сказать. Единственное, чего ему хочется, - это процитировать видео с ключевыми словами: "Отвали со своим этим самым!" Ото рта по подбородку медленно стекает красная струйка, и Арсений, закатывая глаза, выуживает из ящика стола упаковку бумажных платочков и подносит прямо к Антоновым губам, мягко и бережно вытирая кровь. Антон неосознанно уклоняется. — Ш-ш-ш, — Арсений хватает его за плечо, на что Антон выдыхает, потому что Попов попал прямо по синяку, берёт фигуриста пальцами за подбородок и разворачивает к себе его лицо - белое и бледное, как полотно. — Не дёргайся. У Антона весь гигантский и необъятный мир перед глазами плывёт, как чёртова карусель. И отнюдь не из-за предположительного сотрясения мозга. Арсений настолько близко, что стоит лишь податься вперёд - и соприкоснёшься с ним губами. Антону так сильно хочется исполнить эту мечту сейчас, но он держится из последних сил, терпит и даже не моргает, наблюдая за каждым взмахом ресниц старшего. — "Никто меня не обижает, никто меня не цепляет, я не принцесса, чтобы защищать меня от драконов!" — с тщательно скрываемой яростью передразнивает Арсений Антона, на что второй крайне виновато опускает глаза, но вдруг хихикает, закрывая лицо ладонью. — Что тут смешного, Шастун? — Подумал о том, что мускулистый принц всё-таки вынес меня из башни на руках, — Антона пробирает нестройный заливистый хохот где-то на грани истерики, и Арсений, ударяя рукой по лбу, тоже ржёт над ним. И, кажется, больше не сердится и не хочет возмущаться. Шастун умудряется шутить, даже будучи в таком состоянии, и Арсений, вдоволь насмеявшись, вынимает у него из носа вату, ставшую бесполезной. — Не скажешь, кто тебя так покалечил? — вопрошает он, удерживая телефон плечом и набирая врача, которого почему-то не оказалось на посту. Антон мотает головой, утыкаясь взором в колени. — Я ведь всё равно узнаю. И было бы гораздо лучше, если бы ты помог мне в этом расследовании, а не покрывал того, кто так с тобой обошёлся. А то у нас здесь вместо фигурного катания - какой-то бойцовский клуб. — А первое правило бойцовского клуба - никому не рассказывать о бойцовском клубе, — Арсений цокает языком, явно не довольный таким раскладом, а Тоха ухмыляется, уже самостоятельно орудуя бумажным платочком, и, слегка стыдясь своего внешнего вида, прикрывает голую грудь каким-то махровым полотенцем, оказавшимся здесь по счастливой случайности. — Господи, чего я там не видел?! — Попов закатывает глаза, меряя территорию шагами, и, когда Антон окончательно смущается его фразе, закутываясь ещё сильнее, вдруг переключается на доктора: — Алло, Даниил Егорович, у нас тут форс-мажор...***
— Почему не предупредил, что задержишься? Я соскучилась, — Женька переплетает их пальцы, целует в лоб, в щетинистую щёку, в шею, и Арсений ощущает, как вся кожа немедленно покрывается приятными мурашками. — Ой, Арс, у тебя кровь на воротнике, — девушка, до этого помогающая Арсению стянуть пальто, задумчиво хмурится, и Попов, опуская голову, подмечает, что на рубашке цвета крем-брюле действительно отпечаталась парочка алых капель. — А... Это от Антона, — не задумываясь, бросает он, и Женька отшатывается от него, широко распахнув глаза в полнейшем изумлении. — Вы что, подрались?.. — предполагает она, и Арсений, опешив от такого предположения, хохочет в голос, устало зажимая переносицу, вынуждая девушку сделать несколько шагов назад в испуге. — Я думала, между вами давно всё наладилось. — Ну ты сказанула, — отсмеявшись, хрипло отвечает ей Попов, присаживаясь на пуфик и стягивая обувь с гудящих ног, и всё ещё глупо улыбается своей возлюбленной. — Хоть стой, хоть падай. — Ну извините! — Женька цокает языком и всплёскивает руками, вешая верхнюю одежду своего парня на вешалку и задвигая дверцу гардероба. — Расскажешь, что стряслось? — Прикинь, кто-то напал на него, пока он катался, — Женька охает, ошеломлённо мотая головой и прикрывая губы ладонью. — Чёрт, если бы я только знал, кто... — Арсений до хруста сжимает кулаки, и его более-менее спокойный взор сразу меняется до неузнаваемости, уступая место подкатывающей ярости, а на скулах появляются желваки. — Догадки, разумеется, имеются, но нужно выяснить наверняка. А пока никого не могу обвинить. Но ты бы видела его - гематомы и подтёки по всему телу, смотреть жалко... Отвозил его до дома, иначе так бы и свалился где-нибудь посреди метро. — Бедненький, — сердобольно причитает Женька, удаляясь на кухню, и вскоре до Арсения доносится хлопок микроволновки. Девушка, установив таймер, возвращается в прихожую уже через пару секунд и смотрит на Попова, уставившегося в стену нечитаемым взглядом, как-то чересчур грустно. — Завистники появились, видимо. Или мстят за что-то. Какая-то ерунда у вас происходит в клубе, честное слово, — она по пятам следует за мужчиной, терпеливо ожидая, пока тот помоет руки и усядется на кухне, наконец расслабляясь. Арсений подгибает под себя одну ногу, наблюдая за тем, как Женька ставит перед ним тарелку с восхительно пахнущей курицей под соусом терияки, но ему почему-то даже кусок в горло не лезет, потому что в памяти вспышками всплывает слишком несправедливо искалеченный Шастун. — Надо обязательно найти и наказать виновных, чего бы это ни стоило. Не заслуживает Шастун такого, — сквозь зубы цедит Арсений, ковыряясь вилкой в пище, и Женька догадливо кивает и, кажется, хочет сказать что-то ещё, но её отвлекает внезапный телефонный звонок. — Твою дивизию, меня достают даже в собственный выходной! — жалуется она, вскакивая с места, и уносится в другую комнату, плотно прикрывая дверь. Арсений, вылупившись в окно, проводит за этим занятием не меньше пяти минут, так и не притронувшись к еде, над которой девушка кропотливо тряслась, наверное, немалое время. Морщит лоб, легонько отодвигая тарелку, и обращает своё внимание на собственный смартфон, заходя в нужный чат и бесцельно пролистывая одну-единственную переписку от начала до конца. Медлит, убеждая себя в правильности собственных действий, и, собравшись с духом и шумно выдохнув, начинает набирать текст:Арсений, 20:45 Ребёнок, всё точно в порядке? В больницу не надо?
Отодвигает гаджет, нетерпеливо и боязливо поглядывая на экран, который предательски не загорается новым уведомлением несколько до неприличия долгих секунд. Даже кладёт подбородок на сложенные замком руки, ощущая, как сердце заходится в ненормальном ритме проклёвывающейся сквозь привычную холодность паники. И дёргается, когда видит в строке сообщений новое. Антон, 20:46 Арсений Сергеевич, чего вы распереживались? Даниил Егорович же сказал, что сотрясения нет. Даже лёгкого. Чувствую себя вполне приемлемо. Жив) Арсений улыбается смс-ке, всё-таки отправляя в рот кусок манящей курицы, но, увы, не может распробовать вкуса, с головой погружаясь в беседу с Антоном.Арсений, 20:46 Пожалуйста, не приходи завтра на тренировку. Лежи и отдыхай. Явишься - убью. Я серьёзно.
Ответ приходит почти мгновенно, словно собеседник уже заранее написал своё сообщение, и вынуждает Попова негромко хмыкнуть. Антон, 20:46 Не хотите меня видеть, да? :с Арсений закусывает ребро ладони, чтобы не рассмеяться, и, немного поразмыслив, печатает:Арсений, 20:46 Ребёнок.
Арсений, 20:47 Хочу тебя видеть только здоровым, довольным и счастливым. Так что только попробуй ослушаться меня. Ты знаешь, что будет.
Антон, 20:48 Да-да, вы меня убьёте Арсений ненадолго откладывает телефон и изнемождённо хмыкает. Этот маленький человек его однажды сведёт с ума. Попов в сотый раз подмечает, что он таких, как Антон, ещё никогда не встречал. И знает, что не встретит уже. Шастун, чёрт его побери, уникален. Арсений доедает курицу, моет посуду, периодически прислушиваясь к болтовне Женьки, доносящейся из-за стены. Наливает себе крепкого чая, возвращается на место, глотая зеленоватый кипяток, долго мысленно рассуждает обо всём и ни о чём одновременно и вдруг вздрагивает, когда его осеняет. Чуть не сбив с деревянной поверхности свой бокал, рывком берёт с края стола свой мобильный, роясь в списке контактов, и, отыскав то, что ему надо, пишет:Арсений, 20:53 Денис Олегович, добрый вечер. Это Арсений Попов, тренер фигуристов. Прошу прощения, что беспокою так поздно. Сегодня была ваша смена?
Телефон вибрирует, оповещая о новом сообщении, и Арсений внимательно вчитывается в текст, дрожа изнутри. Денис, 20:54 Здравствуйте. Да, и она ещё продолжается. Я могу чем-то вам помочь? Попов медленно выдыхает. Вот он - ключ. Только бы всё получилось...Арсений, 20:54 Да, буду очень признателен. Мне нужны сегодняшние видео с камер наблюдения. С катка. Если вас, не затруднит, конечно.
Просьба Арсения помечается, как прочитанная, но Денис Олегович, как назло, молчит. И брюнет, успев допить свой чай, заварив новый - чёрный листовой для Женьки - и сломав голову над вопросом, помогут ли ему, искренне радуется, как ребёнок, когда вместо простого "да" или "нет", охранник высылает сразу несколько файлов.Арсений, 21:07 Вы не представляете, как я вам благодарен!
Нажимает кнопку отправки, шарится по всем видеофрагментам в поисках того самого, и, на добрую минуту зависнув над определённой записью с раскрытым ртом, рычит сквозь зубы: — Творской... — Что, неужели нашёл предателя? — Женька обнимает его со спины, позволяя мужчине мягко огладить её предплечья, и тоже изучает глазами видео, с каждым мигом ужасаясь всё больше. — Господи, за что они его так?.. — А вот это - уже второстепенный вопрос, — Арсений коварно потирает руки, не отрывая взгляда от экрана гаджета, на котором прекрасно запечатлены все деяния Стаса и его банды, и думает о том, что отстранить Творского от всех ближайших соревнований - как минимум, недостаточно. Нужно изобрести ему расправу поунизительнее. Чтобы впредь к Шастуну даже носа не посмел сунуть. — Поздравляю, Творской, ты впервые в жизни нарвался на настоящие неприятности...