♫ Mary Gu - Кислород
Доктор, ты вряд ли сможешь помочь мне - Он в меня выстрелил слишком точно
Если бы у каждого человека в мире было бы собственное место силы, у Антона этим местом определённо являлось бы метро. Что-то в этом виде транспорта было особенное и убаюкивающее, несмотря на оглушающее гудение поездов и дикий шум, создаваемый толпой. Это был чистый кайф - ехать с утра на тренировки именно на метро, и парень всегда облокачивался о спинку сидения, крепко прижимая к себе рюкзак, и втыкал в уши наушники. Времени подумать о чём-то личном и сокровенном в течение дня катастрофически не хватало, и Тоха ценил эти драгоценные минуты наедине с собой... Ну и ещё огромным количеством москвичей и приезжих. В этот день здесь было особенно тихо, и в вагоне помимо Шастуна сидело два отчаянных туриста с огромными дорожными сумками на плечах. Антон зевнул, откупорив энергетик, и по привычке потянулся к своим ненаглядным эйрподсам, с которыми, дай парню волю, он не расставался бы даже во время соревнований. Тут же раздались оглушительные песни Maroon 5, и Антон прикрыл глаза, по инерции вновь схватив энергетик, сжав банку до тихого, едва уловимого скрежета. На Лубянке, по ощущениям, зашло ещё человек десять, но они абсолютно не мешали Антону своим присутствием, даже невзирая на то, что какой-то мужчина устроился рядом, как ни странно, не найдя больше свободных мест. Спать хотелось неимоверно. Хоть спички в веки вставляй и ходи так целый день. Антон сделал ещё глоток, недовольно и резко распахнул глаза, чуть щурясь и перелистывая наскучившую (хотя и одну из любимых) песню, и уже приготовился погружаться в царство Морфея, как кто-то выдернул из его правого уха наушник. — Эй! Куда?! — возмутился парень, готовясь схватить несчастного воришку за запястье, но осёкся, немо взирая на человека напротив и абсолютно не зная и даже не понимая, как продолжить. — И тебе доброе утро, — нахмурился Арсений Сергеевич и взглядом вынудил Антона вытащить второй эйрподс. Антон, как зачарованный, заблокировал экран телефона, убирая наушники в футляр и кладя его на соседнее сиденье. — Лучше бы кофе пил вместо этой бурды, — тренер оценивающе посмотрел на блестящую банку. — Хотя какая разница, от чего именно сердце откажет, правильно, Шастун? Антон почувствовал, как внутри яро загрохотало это самое упомянутое тренером сердце, и его накрыл такой нелепый стыд, что захотелось выбежать из вагона метро прямо в эту же секунду, сверкая пятками. Он вылупился на Попова, стараясь унять дрожь в коленках, и инстинктивно отодвинул руку с энергетиком. — У меня оно сильное, вообще-то, — только и ответил Антон, отворачиваясь и прекрасно осознавая, что так он расположения Арсения Сергеевича точно не получит. Мужчина рядом только хмыкнул, поправляя рукава чёрного пальто, которое было ему очень к лицу. Антон и сам не понял, в какой момент опять начал пялиться на старшего, изучая его родинки, спадающие на лоб тёмные волосы, скулы и пронзительные голубые глаза. Ледяные, как северные моря, покрытые айсбергами. Одёрнул себя лишь тогда, когда Арсений в упор посмотрел на него, как на последнего идиота, выгибая бровь в недоумении с немым вопросом: "И чего ты пялишься?" — Простите, — не зная, за что, извинился Антон, всё-таки оставив в покое энергетик. Пить его рядом с Арсением Сергеевичем не представлялось возможным из-за чужого осуждающего взора. — Куда едете? — осторожно нарушил молчание парень, покручивая собственные пальцы от волнения. — В клуб, конечно, куда ж ещё? — кажется, Попов удивился даже искренне, и Антон опешил. — Но... у вас ведь сегодня выходной по плану, разве нет? — поинтересовался он и тут же прочно сжал зубы: из всей их спортивной команды лишь один Шастун знал расписание Арсения Сергеевича, казалось, на полгода вперёд, для остальных приходы главного тренера на тренировку были чуть ли не сюрпризами. — Выходной, — кратко кивнул Арсений, чуть качнув ногой, будто в невероятном напряжении. — Планы поменялись. Вот бывает так, Шастун, представляешь? Тоха поджал губы и промолчал. Арсений Сергеевич порой позволял себе отпускать колкости в его сторону. И, наверное, Антону давно следовало привыкнуть к этому, но он не мог: обида каждый раз плотно оседала в груди, потому что одно дело, когда это делает безразличный тебе человек, а другое - когда любимый. Не пойми за что любимый. — А почему не на машине? — всё же не удержался от очередного вопроса Антон, прекрасно осведомлённый о наличии у Арсения Сергеевича автомобиля, на котором добраться до катка было бы в разы удобнее, и неуютно повёл плечами, когда в голубой радужке мелькнуло что-то нехорошее. — Шастун, что за допрос с пристрастием? Я перед тобой отчитываться должен? — мужчина странно сощурился с плохо скрываемым недовольством и в эту же секунду потянулся в карман за вибрирующим телефоном. — В сервис отогнал... Алло, да, дорогая, — Арсений, тут же потеряв какой-либо интерес к персоне Шастуна, приложил телефон к уху и едва заметно улыбнулся краешками губ. Что-то внутри Антона ёкнуло и болезненно заныло. — Да, еду на тренировку. Ключи? — он нахмурился и поднял глаза к потолку, будто пытаясь найти там ответы. — Э-э-э, не знаю. Посмотри у вешалок? — спустя пару секунд мужчина облегчённо выдохнул. — Хорошо. Антон, попытавшись отодвинуть собственную смертельную тоску куда подальше, еле нашёл в себе хотя бы крупицу сил, чтобы снова взглянуть на тренера. Такой красивый был, домашний, немножко обескураженный, но такой тёплый, что прижаться хотелось. Судя по всему, думалось Антону, таким Арсений бывает только со своей девушкой. И иногда Шастун завидовал ей настолько сильно, что конечности сводило. Сильнее заставлял страдать только тот факт, что Антон никогда этой нежности не познает. — Дома? Около пяти, думаю, — Арсений потёр переносицу, переводя взор на в который раз залипшего на него Шастуна, чем застал подопечного врасплох, и ухмыльнулся каким-то своим мыслям. — А чего ты хотела?.. Дальше Антон дослушивать не мог. Схватил в охапку свой рюкзак, уже подходя к двери. — Шастун, нам через две остановки выходить, — окликнул его Арсений Сергеевич, зажав рукой динамик, но Антон даже не сумел обернуться. — Мне надо с другом пересечься. Я обещаю, что буду вовремя, — лишь бросил он через плечо и, резко выскочив из вагона, через секунду уже оказался на платформе станции "Красные ворота", желая упасть на колени и бить кулаками пол от безнадёги. Никакого друга, естественно, не было. Просто находиться с Поповым в одном вагоне было физически и морально невозможно, потому что боль с огромной мощностью ударяла по рёбрам. Поэтому, пропустив несколько поездов, ходивших, к счастью, каждые пару минут, Антон благополучно сел в ещё один, стараясь об Арсении не думать. Пошарил по карманам в поисках наушников и с ужасом отметил, что, видимо, оставил их на сидении или выронил по дороге. А, может, и стащил кто... — Класс, просто великолепно! — выругался парень себе под нос, напугав женщину с ребёнком, и, скрестив руки на груди, устало откинулся к поручню. День начинался абсолютно не так, как хотелось бы.***
Антон со всех ног летит вверх по лестнице и бурчит под нос что-то нечленораздельное. На выходе из метро его окружила сумасшедшая толпа, не давая пропихнуться вперёд, и он потерял на этом добрых минут пятнадцать. Ещё и у Дворца Спорта какие-то люди с листовками прикопались... До начала тренировки остаётся несколько десятков секунд, а Антон мало того, что коньки не зашнуровал, так ещё даже и не переоделся. Уборщица тётя Лида провожает несущегося по только что намытому полу Шастуна подозрительным взглядом, негромко, но красноречиво выругавшись, и если бы Антон мог, он бы наверняка закатил глаза. Но времени на это у парня нет. У него, честно признаться, вообще ни на что времени нет. В раздевалке, как и всегда, тепло, тихо и предательски пусто, а периодически моргающая лампочка и чей-то сломанный шкаф только нагнетают атмосферу. Странно, вроде бы Министерство Спорта обещало очередных спонсоров направить. Но все мы знаем, как обычно бывает в этой стране... Все ребята давно на льду разминаются, и Антон буквально вслух воет, осознавая, что наобещал Арсению Сергеевичу всяких сказок. Нарассказывал таких небылиц, что теперь явно ощутит на себе весь гнев голубоглазого мужчины. Красивого, до дрожащих колен любимого голубоглазого мужчины. Чёрт бы его побрал. С библейской скоростью расправляется с коньками, небрежно накинув поверх чёрной свободной футболки не менее свободную синюю клетчатую рубашку, чтобы хоть как-то согреть тело на льду (водолазку с длинными рукавами он, как оказалось, благополучно оставил дома, прямо на пуфике у входа в комнату) и мчится прочь из помещения, обречённо понимая, что каждый из фигуристов уже начал отрабатывать собственные коронные элементы. Ото льда веет ощутимым, неприятным холодом. Таким же, как от глаз Попова - пронзительных, глубоких и стеклянных одновременно. Даже невзирая на то, что сейчас тренер на него не смотрит, внимательно наблюдая за остальными подопечными и изредка что-то черкая себе в ежедневник. Антон холод с детства терпеть не может. И не подозревает даже, как всё это время на коньках катался. Парень, воспользовавшись лёгким замешательством Арсения Сергеевича, решает, что неплохо было бы проскользнуть мимо мужчины как-нибудь незаметно, и начинает аккуратно, еле слышно спускаться по боковой лестнице прямиком к воротам, но попытка успехом, увы, не увенчивается. Что и требовалось доказать. Попался. Прямо в капкан попался. — Стоять! — раздаётся за спиной, и Антон сглатывает, зажмуриваясь, и, словно роботизированный, медленно разворачивается к Арсению Сергеевичу. Что ж? План с грохотом провалился. Осталось лишь познать кару Божью. Арсений Сергеевич грациозно спускается прямиком к нему, сверкая глазами-океанами, и Тоха с ужасом осознаёт, что бежать ему некуда. Да и стоит ли бежать? Рано или поздно эти айсберги всё равно сломили бы напополам его чёртов Титаник. Прямо как в далёком роковом 1912-ом. Но забрала бы эта трагедия не полторы тысячи жизней, а всего одну. Маленькую такую, незначительную, ничтожную. Парень лишь смотрит в эти глаза напротив. И тонет. Тонет, тонет, тонет, уже захлёбываясь и безуспешно барахтаясь в ледяной гуще, так, что лёгкие ноют и болят от такого количества воды, а Антон всё продолжает тонуть. — Кто-то мне обещал, что будет вовремя? — передразнивает его тренер, чуть играя бровями, кажется, даже без тени злости, и Тоха обиженно поджимает губы и стыдливо опускает взор, не в силах сказать что-то в своё оправдание. — И вещи свои теряешь везде. Наушники свои любимые вот оставил на сидении, — мужчина извлекает его пропажу неизвестно откуда, но отдавать не спешит. — Несобранный ты, Шастун. А Антон не может поднять взгляд. Он бы, наверное, и не смутился даже, если бы его отчитывал кто-то другой. Не Арсений. Нет, всё-таки однажды он не выдержит этого нервного напряжения и трусливо сбежит, хлопнув дверью. И, пересилив себя, расстанется с Арсением Сергеевичем - невозможно на людей так смотреть! — А с любимыми ведь не расстаются... — Арсений чуть щурит глаза, не улыбается, но и не находится в состоянии разъярённости, и мягко опускает коробку эйрподсов в передний карман Антоновой рубашки, легонько хлопая. А у Антона сердце заходится так, что дышать невозможно. Он астмой не страдает, но ему бы сейчас ингалятор - кислород на исходе. Он, видимо, во всём мире разом закончился. — С любимыми не расстава-а-айтесь, — чуть фальшиво начинает брюнет напевать себе под нос, и Антон, немного сведущий в музыке, чуть морщится, внутренне ликуя, что никто тренера не слышит. Морщится, и за своим нахмуренным лбом всеми силами пытается скрыть свои истинные бушующие ураганом эмоции. Боже правый, Арсений такой красивый и расслабленный сейчас. Он всегда красивый. Это бесспорно. Но сейчас... — Шастун, спрячь свою кислую мину и никогда больше никому не показывай, — Антон растерянно расслабляет лицо, как собака Павлова по сигналу, и глядит на мужчину снизу вверх, подмечая что у Арсения на скулах желваки от недовольства заходили. — Мог бы и спасибо сказать, — Арсений без причины отряхивает руки и слабо кивает в сторону помещённых в карман рубашки наушников, и только Антон открывает рот, смущаясь, затыкает его: — Только уже не надо. — Спасибо, — всё-таки выдавливает из себя Тоха, ещё больше тушуясь, и медленно, боязливо начинает отступать. — Правда, спасибо. Арсений машет на него, мол, пошёл вон, и возвращается на своё место, закидывая ногу на ногу. Граф, блин. Вы только посмотрите на него. Антон чувствует вину. Ему кажется, что из-за Попова его собственный, выстроенный по кирпичикам мир день ото дня переворачивается и что скоро его крутанёт так, что Антон просто не сдержится. Полетит в бездну. И виной тому - голубоглазый тренер. Которому Шастун искренне противен. Антона эта мысль удручает. И удручает так сильно, что настроение кататься отпадает сразу же. Даже несмотря на то, что, в принципе, его и не было особо. Но надо. Если он не хочет ещё больше упасть в глаза Арсения Сергеевича, окончательно провалившись под лёд, надо. Поэтому шнурки от коньков в зубы - и вперёд и с песн... — Эй, Шастунишка, по сторонам хотя бы иногда смотри, — Творской сверкает очами, как будто специально сбивая Антона с ног, и парень поскальзывается, но чудом удерживается, размахивая длинными руками из стороны в сторону. — Достал ты уже! Вечно в облаках летаешь, с небес на землю опустись, — Антон сжимает кулаки, но решает ничего не говорить - Стас - мастер выводить из себя. Он же только этого и добивается. "Терпи, Антон, терпи, сглатывай и терпи". И Шастун уже отталкивается лезвием конька ото льда, собираясь ехать прочь и всё-таки начинать тренироваться, как слышит насмешливое высказывание, которое пронзает его насквозь, точно ножом, и выходит навылет: — И так кататься нихрена не умеешь, так ещё и из реальности выпадаешь без конца. Не зря Попов даже взглядом тебя за всю тренировку не удостоил. Знает просто, за кем следить. Антон ощущает, как внутренности скручиваются в тугой узел. Нет, всё-таки Антон верит в гороскопы. Потому что натура овна так сильно просится наружу, что сдерживать её парень смысла не видит. Резко разворачивается, так, что из-под конька летят прозрачные острые брызги, и одним движением достигает Творского, чуть прихватывая его за грудки, и сам не понимает, откуда только такая храбрость берётся. — Я тебе сейчас твоё ёбаное самомнение знаешь куда засуну? — Антон вскипает. У него едва пар из ушей не валит, Творской напыщенно лыбится так, что ещё больше хочется ему по морде зарядить, а фоновых звуков Антон не слышит. А что тут услышишь? У парня кровь в ушах бурлит, а весь остальной мир сначала замедляется, как в слоу-мо, а затем и вовсе замирает, заглушаясь. Стас - объективно гад. И субъективно тоже гад. Знает, куда, на что и как именно давить. И пользуется этим настолько умело, что тошно становится. Нет, фингал под глазом Стасу определённо пойдёт. Надо будет постараться и раскрасить его физиономию. Стас даже не вырывается. Делает вид, что он полностью во власти Антона, но все присутствующие прекрасно понимают: всё наоборот. Творской в их коллективе как вожак стаи. Так запугал всех, что если потребуется, перед ним на колени встанут. Антону хочется думать, что он не из таких. Что его не так легко подчинить. И не так легко сделать больно. Однако Творской делает. Свежие раны расковыривает грязными пальцами, вносит инфекцию и ещё соль поверху сыплет. — Да-да, не нужен ты ему, бедненький, — Стас сводит брови домиком, и Антон только сильнее сжимает его водолазку в своём кулаке, игнорируя рваные вздохи девочек, которые подобрались ближе к полю битвы. — А ты, наверное, с мыслью о нём засыпаешь и просыпаешься. Но Арс в отношении тебя совершенно слепой. — Блять, заткнись, иначе я тебе врежу, — Антон не ослабляет хватку, безумные эмоции накрывают с головой настолько, что тошнота к горлу подступает, а в глазах почти кровь плещется, как у быка на родео при виде красной тряпки. Тоха думает, что надо бы лекарств попринимать - для успокоения и равновесия. В спорте без этого никуда, а он уже проиграл по всем фронтам. — Ты не в себе, Творской. Ты несёшь какую-то ахинею, поэтому заткнись, пока я твою башку тупую в лёд не воткнул! — Ой, боюсь-боюсь! — Стас откидывает голову назад и смеётся, оглушительно, противно, мерзко, шуточно выставляя ладони в защитном жесте. — Ты себя видел, Шастун? — он старается перехватить чужие руки, но Антон держит крепко и сдаваться не намерен. Ещё чуть-чуть - и Стас допросится. — Если ты это сделаешь, моя месть будет страшна, — Стас серьёзнеет, и в его зрачках отражается столько неприкрытой ненависти, что Антон невольно сглатывает. — Хотя ты уже нарвался... — Что происходит?! — доносится строго и гулко откуда-то слева, и Антон решительно, но с трудом отстраняется от Стаса, отъезжая на приличное расстояние. Руки чешутся. И отнюдь не от того, что на катке страшный мороз стоит. — Творской, Шастун? — Арсений Сергеевич подходит вплотную и встаёт между ними, хмуро сверкая голубыми глазами. У Шастуна сразу слова заканчиваются. Да и что говорить? То, что Творской, мразь, тыча пальцем в небо, попал прямиком в цель со своим предположением? Нет, этого Антон не скажет. — Что не поделили? — Арсений скрещивает руки на груди, Антон отводит взор, не от стыда, а от невозможности смотреть на Арсения Сергеевича, а Стас пыхтит и губы закусывает - ему непривычно. Он с гневом тренера крайне редко сталкивается, в любимчиках всё-таки существует. — Мне вас пытать? — Арсений явно в бешенстве. Но скрывает хорошо, мастерски, профессионально. Арсений во всём профессионал - тут сомневаться не приходится. — Всё в порядке, Арсений Сергеевич, — Творской начинает первым, не давая Антону высказаться. — Просто кое-кто вокруг себя ничего не замечает, когда ездит. — Он косится на Шастуна с неподдельным ликованием. — А потом ещё наезжает, когда замечания ему делают. — Это правда? — мужчина резко переводит взгляд на мнущегося в стороне Антона, который с грехом пополам выходит из транса, осознавая, что Стас не только мразь, но ещё и предатель. Грёбаный предатель. Чтоб ему пусто было. — Я задал вопрос. Голос Арсения Сергеевича такой уверенный. Требовательный. Могущественный. Даже в какой-то мере деспотический, но чёрт, как Антону он нравится. Он его так притягивает, как магнитом, словно первого на Земле дурачка. Ну разве можно так поступать со своей душой?.. Ещё немного - и Тоха лужицей прямо здесь растечётся, но нельзя. "Держи себя в руках, Шаст, ну что ты? Им всем лишь бы полюбоваться". Парень плотно сжимает зубы, практически до скрипа, и молчит. — Шастун, иди-ка посиди, — Арсений мотает головой по направлению к трибунам, и Антон пялится на него так, словно ослышался. — Да вы серьёзно, что ли? Да я же... — он осекается на половине предложения. Не в голубых - в иссиня-чёрных глазах напротив волны до неба вздымаются. Он крупно влип. Облажался. Потерпел такую громадную неудачу, что сам теперь не знает, как из ситуации выпутаться. Творской победно хмыкает. — Да не-е-ет, — недоверчиво тянет Тоха, всё ещё надеясь, что Арсений изменит своё решение, но у второго вид самый что ни на есть непоколебимый. Алина и Милана смотрят на Антона сочувствующе, а Рома - единственный нормальный пацан, который никогда не являлся приспешником Стаса, - участливо пожимает плечами. — Изолируйте меня от этого, — Антон злобно зыркает на Стаса, — и я покатаюсь один. Потренируюсь. Нормально. — Я сказал: иди посиди. Похоже на то, что я шучу? — ещё более настойчиво - хотя, казалось бы, куда ещё настойчивее? - требует Попов, и Творской уже даже не скрывает своей радости. Поочерёдно отбивает пять Феде, Грише и Родиону, которые давно именовались его "шестёрками" и даже не отрицали этого, и начинает отъезжать назад, постепенно теряясь из поля зрения за спиной тренера. Девочки, словно опомнившись, тоже возвращаются к отработке элементов, и Антон всё стоит и глупо пялится в лицо Арсения Сергеевича, стараясь разглядеть там хоть намёк на какие-то положительные эмоции. Тщетно. Бесполезно. Безрезультатно. И ещё десяток синонимов. Для полноты картины, так сказать. — Арсений Сергеевич, я... — Антон должен оправдаться. Стас - мерзавец. Да, любимчик Попова. Да, объективно лучший фигурист здесь. Да, двукратный чемпион России. Но мерзавец. Его поведение и отношение к людям перекрывает все его бесчисленные достижения. Арсений смотрит на него так, будто Тоха его внимания и времени даже не достоин. Не заслуживает. И у Антона от такой гаммы чувств что-то внутри с непередаваемым грохотом сначала трещит, а потом безбожно рушится. Взрывается, как граната, и сносит всё на своём пути. — Я не хочу тебя слушать. Честно, — Арсений явно напряжён, даже больше, чем обычно при разговорах с Антоном. У него на оголённых запястьях вены проступают, как реки на карте, ступня непроизвольно отбивает нервный ритм, и острый угол кадыка дёргается. Сейчас заживо проглотит. Как удав мартышку. — Я тебе наушники отдал - и никакой благодарности. Сейчас это. Если бы я вас не остановил, ты бы ему череп раскрошил? — Антон молчит, потому что честный ответ - "да". Раскрошил бы, не поскупился. — Полечись, Шастун, пропей курс таблеточек, посиди, последи за тренировкой со стороны и подумай над резонами своих действий. Ты не хоккеист, чтобы на людей бросаться. И вспомни, пожалуйста, — Арсений намеренно презрительно выделяет просьбу интонацией, — что спорт не терпит истерик. — Помню я, — Антон разворачивается на пятках, сжимая пальцы в кулаки до хруста. Когда-нибудь он точно сорвётся. И на Стаса, будь он неладен, и на Арсения Сергеевича, гори он синим пламенем. Таким же синим, как его глаза... Так, всё! У Антона в голове - мешанина, ему блевать охота от всего, что происходит, и, в первую очередь, от себя самого. Допрыгался? Умничка! Доигрался? Молодец. До конца тренировки Антон бездумно пялится на белоснежный лёд, чужие прыжки, скольжение, растяжку и пируэты и протирает пятой точкой лавку, благо удобную, но недостаточно комфортабельную для того, чтобы сидеть на ней три с лишним часа. Специально садится как можно дальше от Арсения Сергеевича, даже не желая пилить его возмущённым и обиженным взглядом. Сам виноват. И Арсений Сергеевич ни при чём. Вот только факт того, что тот, к чьим ногам ты весь мир беспрекословно готов положить, в тебе разочарован на тысячу процентов, убивает быстрее любого оружия. Убивает быстрее бомб, быстрее пуль, быстрее тщательно наточенных мечей и револьверов, и почему-то даже ядерная война не страшна. Когда внутри кровопролитные бои с немерянным количеством потерь идут, жестокость реального мира уже не пугает. Не вызывает паники, тревоги и липкого ужаса - это всё где-то между рёбер бешеной кошкой скребётся, царапает по внутренностям. Просто потому, что близкий душе человек, человек, к которому каждый твой атом, как наэлектризованный, тянется, человек неприступный и недостижимый, человек, за которого ты готов сражаться... вдруг не сражается за тебя. Антон всё же пересиливает себя и бросает короткий, почти незаметный взгляд на мужчину. Тот улыбается. Творской опять оказался Богом, прыгнув четверной риттбергер без особых усилий. А Антон... всё тот же Антон. Отнюдь не Бог и не особо выдающийся фигурист, по правде говоря. Вечно опаздывающий и агрессивный источник проблем. Парень шумно выдыхает через нос. Нет, всё-таки сам виноват. Сам такое отношение заслужил - теперь расхлёбывает. По капельке. И, кажется, вскоре он погибнет в собственной внутренней беспощадной и свирепой войне. Да и чему удивляться? В конце... мы все утонем.***
— Пиздец, — Серёга докуривает сигарету и тушит окурок, притаптывая его к асфальту. — Пиздец, — едва слышно соглашается с ним Антон, последний раз обхватывая фильтр губами, и следует примеру друга. Над Москвой давно Луна круглым фонарём повисла, на улице - дикий дубак для середины октября, а они вчетвером сидят на качелях, плавно и мерно раскачиваясь туда-сюда. Спешить-то, как ни крути, некуда. Антон своих друзей детства до одури любит. Они с Димкой, Серёжей и Лёхой выросли в одном дворе, "Доширак" сухой всегда на всех делили, запивая его разбавленным тархуном за двадцать рублей, все радости и горести вместе прошли и даже в одних и тех же девчонок влюблялись. Кроме Антона, разумеется. Димон, кстати, до сих пор с этого ржёт. Все из них в люди выбились. Димка на хирурга учится и, вроде как, вполне успешно, Серёга сражает наповал - в хорошем смысле - всех студентов и преподавателей архитектурного своим талантом, Лёха младше их на год, но тоже не парень, а сказка - на золотую медаль идёт! Один Антон... — Спортсмен ебаный, — смеётся Позов, кивая на пачку сигарет, и дарит Тохе слабый, чисто символический подзатыльник. А Антон думает, что по-другому его и не назовёшь. Позов прав так, что противно. Если бы Арсений заметил - Антон одним подзатыльником бы явно не отделался. — Скоро совсем развалишься, рухлядь. — Ради тебя, солнышко, постараюсь не разваливаться, — парирует Антон, посылает Димке воздушный поцелуй и хихикает, когда тот деланно морщится. — Да ну, заебало всё. Невыносимо уже. Со всех сторон пилят. Мама с батей - насчёт катка и медалей. Арсений - из-за... из-за всего, — он замирает и извлекает из пачки ещё одну сигарету, чиркая зажигалкой. — Тебе хватит уже, — Лёха смотрит на него подозрительно и тянется ладонью к орудию убийства, но Антон цыкает на него. — Шаст, заканчивай. Раньше ты столько не курил. — Раньше поводов не было. — У тебя уже был передоз однажды, забыл? — Дима и Серёжа понимающе переглядываются. Сурков настроен слишком серьёзно. Он, в отличие от Антона, слишком хорошо помнит, как они Шастуна, мертвенно-бледного, откачивали, пока его родители в командировке были. Да, мешать табак с... кое-чем покрепче было ужасной ошибкой - это даже Шастун не отрицает. — И это, между прочим, тоже из-за твоего Сергеевича было! — Похуй. — Не похуй! — возмущается Лёха, значительно повышая голос и всё-таки под протяжное нытьё Антона отбирая у него сигарету. — У тебя траблов по горло, я в курсе, но это не даёт тебе права так обращаться со своим организмом, понял? — Пай-мальчик, иди погуляй, — Антон чуть улыбается, но пачку сигарет всё же послушно убирает в карман, звеня ключами. Лёша фырчит забавно, как ёжик, подбирая слова. Не может никак смириться с тем, что Тоха его не слушает и не слышит. А Шастуну это такое удовольствие почему-то приносит, что хочется в ладоши хлопать. — Так, пацаны, я ценю вашу заботу, помощь и всё в этом духе, но... Но я запутался. Это убивает меня. Арсений убивает меня. И это никак не изменить. Он мой наркотик, а я его триггер, и, видимо, нам даже хорошими знакомыми никогда не стать, — он поджимает губы и шумно вздыхает, раздосадованный тем, что вселенная не по его правилам работает. Нет у неё этих долбанных настроек - и всё тут! Даже винтики нигде не подкрутишь, чтобы механизмы двигались так, как надо... — Если тебя это так грызёт... Не знаю! Встал - и ушёл по-английски! — наконец после монолога Антона и длительного молчания предлагает Лёха, и Тоха таращится на него, как на идиота. — Ты серьёзно? — А похоже, что я шучу? — Сурков разводит руками в недоумении, а у Антона в мозгах набатом отдаётся та же реплика, но сказанная Поповым несколькими часами ранее. Даже в компании друзей он не может расслабиться и перестать думать о нём. Чёрт... Чёрт! Парень крепко зажмуривается. Ему почему-то так нестерпимо больно. — Реально, Шаст, что ты тупишь? — подключается к дискуссии Димка, и Лёша признательно кивает ему, негласно благодаря за помощь. — Забей ты на мудака этого, ты ж ЕГЭ хорошо сдал. С руками и ногами заберут на какую-нибудь спортивную журналистику... — Прославишься и потом сведёшь счёты со своим Поповым, — поддакивает Серёга, и Дима с Лёшей несдержанно смеются. — В красках в какой-нибудь статейке опишешь его подходы к тренировкам и ученикам. — Нет, — отрезает Антон, и друзья замолкают, хлопая ресницами. — Я против него никогда в жизни не пойду. — Не хочешь идти против него, хотя бы уйди от него! Делов-то, — Серёга закатывает глаза. — Заявление накатал и свалил в закат. — Да, вот только с любимыми не расстаются, — тут же сориентировавшись, отвечает ему Антон. Увольте, он так легко не отступает, пощады не просит и белый флаг не поднимает. Серёга и Дима цокают: знают, что упёртый, как баран, а Лёха косится на Шастуна, как на полоумного, но Антон этого не видит. Он в Арсения влюблён настолько, что пальцы немеют, что конечности подгибаются. Нет. Сдаться означало проиграть в этом внутреннем бою. А Антон этот момент хочет как можно сильнее отодвинуть. Если погибать, то только как герой. И никак иначе.