Льды и пожары

Антон Шастун проклинает себя буквально за всё: угораздило же проспать, мать твою! — Давай-давай, Шастун, отрабатывай опоздание, — усмехается невысокий тренер Пётр Николаевич, уперев руки в боки. — Восемьдесят семь. Восемьдесят восемь... — Я больше не могу... — буквально на последнем издыхании шипит Антон, продолжая отжиматься, что, знаете ли, на коньках делать не так уж и удобно. — Пощадите! — ему хочется захныкать, но парень упёртый, как баран: сдохнет, но дело до конца доведёт, не сдастся, а потому он лишь продолжает послушно сгибать и разгибать руки, едва не трясясь от боли. Как там Арсений Сергеевич говорит? "Спорт не терпит истерик"? Антон отжимается уже в девяноста четвёртый раз и огорчённо хмыкает, переводя взгляд на трибуны: вспомнишь лучик - вот и солнце. Разочарованный и, кажется, даже немного презрительный взгляд голубых глаз направлен прямо на него, отчего внезапно становится неловко и слишком жарко, а руки и ноги и вовсе отказываются подчиняться. После девяноста шестого Антон не выдерживает и бессильно падает на лёд, чуть заметно ударяя кулаком по замёрзшей воде, под общий гул и улюлюканье товарищей. — Чего до сотки не дотянул? — надменно улыбается Стас Творской (говорящая фамилия, правда? Антон иногда уверен, что это не от слова "творец", а от слова - Господи, прости - "тварь"). — Слабак ты, Шастун, — улыбается так, словно, как минимум, выиграл золото на Олимпийских Играх, и отъезжает, намеренно чиркая лезвием конька прямо возле лица Шастуна, заставляя поморщиться от ледяных брызг. Антон ничего не отвечает и лишь медленно поднимается, отряхиваясь. Мышцы, наверное, будут болеть ещё долгое время: Пётр Николаевич за опоздания никогда не щадил. Проклятый будильник! Идиотский автобус, на котором Антон - без причин - решил поехать вместо излюбленного метро! Парень бросает ещё один взор на трибуны, вновь замечая холодность Арсения Сергеевича, и внутренности сжимаются в тугой узел. Антон не знает, кого он сейчас ненавидит больше: самого себя - непунктуального недотёпу, Петра Николаевича, руководящего тренировкой, или Арсения Сергеевича, пристально наблюдающего за катанием его подопечных. Катится вдоль бортов и решает, что Арсения Сергеевича он априори ненавидеть ну никак не может. Потому что, чёрт возьми, тащится по нему, как шланг по огороду, с первой секунды их встречи. И как люди умудряются влюбляться в абсолютную отрешённость и безразличие? Антон знать не знает. Да и Попов этот - загадка, чуть ли не входящая в топ-10 тайн человечества. Весёлый и подозрительно радушный с другими и суровый по отношению к Антону. Будто с самого начала не понравился. Будто Антон ему жить мешает. Парень и сам не замечает, как, погрузившись в собственные мысли, уже три раза проехал по кругу и даже успел закатить глаза, выказывая искреннее неудовольствие. — Всё окей? — слегка испуганно интересуется худощавая Алина с большими карими глазами и хрупким телосложением (оно у неё было таким, что при любом прыжке или вращении создавалось ощущение, что она сейчас разобьётся к чертям; но фигуристкой она, стоит признать, была отменной и, по скромному и, естественно, никому не сдавшемуся мнению Антона, наиталантливейшей). — Угу, просто невероятно, — бурчит Антон и, заметив, как смутилась девушка, торопится исправиться: — Не-не, не переживай. Свои загоны. Как всегда. Алина выдыхает, пожав плечами, и наклоняется, переключая всё своё внимание на развязавшиеся шнурки. — Шастун, ты на показательных тоже будешь вдоль стенки разъезжать? — второй тренер уже начинает злиться, едва пар из ушей не валит. — Не нравится - садись на скамейку и сиди там. Можешь вообще вымётываться! Ездит он тут по борту, ишь... Антон снова бросает быстрый взгляд на Арсения Сергеевича и сжимает кулаки до хруста, потому как старший на него даже не глядит. Мужчина лишь кивает Петру Николаевичу, мысленно согласившись с ним, и скрещивает руки на груди, с неподдельным интересом следя за спиралями Стаса и периодически черкая что-то себе в толстый чёрный ежедневник. — Бог ты мой, какая увлечённость, — ругается себе под нос парень и всё же двигается ближе к середине катка, начиная разминаться. — Я, может, только ради вас сюда и езжу, а вы на этого придурка смотрите... Отрицать то, что Творской - одарённый фигурист, Антон не мог. Ну элементарно язык не поворачивался. Станислав был во многом лучше и техничнее Шастуна, но характер у него действительно был просто отвратительный, вот идиот идиотом, лучше и не скажешь. И на каток Антон действительно приезжал исключительно ради Арсения. Ради Арсения проходил через эти круги Ада бесконечных тренировок, показательных выступлений и соревнований, трудился, не покладая рук (хотя, наверное, точнее сказать "не покладая ног", которые болели после каждой прокатки, словно с непривычки) и вставал в 5 утра, чтобы приехать в спортивный клуб. Ну, за исключением тех дней, когда будильник просто-напросто подводил его. Когда Антон был ещё совсем маленьким и до его собственных желаний никому не было никакого дела, родители отдали его на каток. Увидев всю эту "машину по воспитанию будущих чемпионов", как выражалась бабушка, изнутри, вместо красивой картинки по телевизору, Шастун попытался уговорить родителей наконец дать ему пожить спокойно, погонять мяч во дворе и поиграть в видеоигры вместо костюмов со стразами и несгибающихся конечностей, но, увы, Шастуны-старшие были непреклонны. До тринадцати лет Антон всеми силами терпел занятия у кряхтяще-покашливающей старушки-тренерши и даже занимал призовые места. Но родителям стало мало: Москва предлагала как огромный карьерный рост для отца, так и блестящие перспективы для Антона, и семья переехала из Воронежа, почти сразу же устроив Шастуна-младшего в одну из выдающихся школ олимпийского резерва СНГ. И даже на первую встречу с главным тренером Антон опоздал. Пускай и нёсся, как сумасшедший. В память врезался кадр: стоящие на льду подтянутые Стас, Гриша и Федя, фигуристые девочки с идеально отработанной техникой катания, несуразный Тоха с глазами навыкате от волнения и тот же холодный взгляд голубых глаз. Холодный, но вместе с тем испепеляющий и прожигающий насквозь. И каждый раз от этих глаз хотелось скрыться и убежать, потому что в них плескалась такая невозмутимость, что кожа покрывалась мурашками, как на морозе. И Антон и сам не мог себе объяснить, почему образ главного тренера так впечатался в сознание с самого первого момента. Почему душа трепетала, почему руки дрожали в лихорадке, стоило Арсению Сергеевичу появиться поблизости. Ведь самой обидной и в то же время ироничной вещью в этом всём было то, что за все эти чёртовы года Шастун с Поповым перекинулись всего лишь парой фраз. И то, когда Антон приболел и пришлось звонить тренеру, чтобы предупредить об отсутствии на тренировке. Парень правда старался. Из последних сил, опираясь на какие-то совершенно глупые и недостижимые мечты и надежды, терпел издевательства Стаса, разваливающееся тело (пару раз даже ногу ломал во время подготовки к чемпионатам), тупые шутки Серёжи, Димки и Лёши, которые были в курсе сложившейся ситуации (и, кстати, Шастуна даже не думали осуждать), подтрунивания тренеров и хореографов. За исключением Арсения, конечно, который предпочитал измученного подростка хладнокровно игнорировать. "Лучше бы выгнал давно", — каждый день, возвращаясь домой с сумкой с совершенно не нужными ему коньками и оголёнными, как провода, нервами, думал Антон и скрывал за улыбкой родителям какую-то необъяснимую боль. Арсений ломал его. Своим поведением и своей отрешённостью по отношению к Антону. И Шастун в любой момент был готов собрать пожитки и уйти, лишь бы не страдать. Всё равно он здесь лишь существовал, как пустое место. Но, во-первых, Арсений Сергеевич каким-то чудом каждый раз добавлял его в списки на соревнования и был в целом доволен его катанием (без особых комплиментов, естественно). А во-вторых... Как там упоминается в философии буддизма? "Вся жизнь - страдание?" "Человек рождён, чтобы мучиться"? Отлично - значит, будем мучиться. Тем более, что у Антона, как бы парадоксально это ни звучало, от Арсения Сергеевича выработалась зависимость и он без него не мог уже и шага ступить.