♫ Two Feet - I Feel Like I'm Drowning
I feel like I'm drowning You're holding me down and You're killing me slow I feel like I'm drowning
Арсения искренне бесит, когда что-то выходит из-под контроля. Будь то подгоревший сырник, тормозящий интернет, спущенное колесо или заболевший прямо перед соревнованиями фигурист. Арсений - чёртов перфекционист до мозга костей, с головы до пят, на все сто, Арсений любит, когда всё идёт по плану. У Арсения всегда всё по полочкам. И если установленный порядок кто-то нарушает - ему несдобровать. Этот "кто-то" должен молить о пощаде, потому что Арсения хаос напрягает. Волнует. Злит. Раздражает. И, по правде говоря, Шастун раздражает Арсения больше всего: вечно опаздывает, будто нарочно, пялится так, словно только что с Луны свалился, а то и откуда повыше, пьёт энергетики вприкуску с шоколадными батончиками (отнюдь не протеиновыми), без меры отвлекается и постоянно виснет, как допотопный, кряхтящий, едва работающий компьютер, в собственных мыслях и грёзах, Арсению и другим совершенно неведомых. Антон Шастун невыносим. Настолько невыносим, что после каждой его выходки зубы скрипят, дыхание сбивается и нервы шалят, а ведь Арсению всего тридцать три. Ему ещё жить да жить, а этот малый его, похоже, каждый грёбаный раз пытается до инфаркта довести. А потом и до гроба. Не дождётся. Арсению Антон Шастун не нравится. Не нравится так, что аж руки непроизвольно в кулаки сжимаются и едва пар из ушей не валит. Нельзя быть таким... неправильным. Косячным. Проблемным. Его бы выгнать из сборной - и дело с концом. Арсений давно об этом всерьёз задумывается. И голову Антону не откручивает лишь потому, что потенциал видит. Если повезёт, то подопечный станет вторым Плющенко или Ягудиным, в лучшем случае - первым, величайшим и неповторимым Шастуном. Вот только парень, по всей видимости, не особо старается. Так, на троечку с плюсом, иногда - на натянутую четвёрку. Всё знает, всё умеет, одарённый, даже гениальный в какой-то степени, потому что порой на льду такое вытворяет, что самому Стасу, свирепствуя, завидовать приходится, упёртый, как баран, и своего любой ценой добьётся, но... Его будто по ошибке в этот спорт запихнули. А Арсений с его синдромом отличника ошибок не любит. А Антон - сам по себе одна сплошная ошибка. Двухметровая, рассеянная, несобранная. Так ещё и с характером. Неисправимая, чёрт возьми. — Арс, всё хорошо? — Женя его изучает обеспокоенно своими огромными карими глазами, прерывая цепочку мыслей мужчины, и заботливо застёгивает на нём спортивную кофту, чуть не прищемив подбородок. Мужчина щурится, как ребёнок, когда мама неаккуратно обращается с молнией на одежде. — Я тебе бутербродов наделала. Разных: с сыром, с колбасой, с сёмгой... — девушка даже не даёт ответить на поставленный вопрос, и Арсений ухмыляется и, по-свойски нежно целуя её в щёку, тихо шепчет: — Спасибо. Женя обворожительно и кокетливо улыбается в ответ, интимно проводя носом по чужой щетинистой скуле, и смешно морщится. — Давно брился, ёжик? — она продолжает улыбаться, а Попов беззлобно закатывает глаза и забавно показывает язык. Ему это несвойственно. Арсений - человек неумолимый и придирчивый, не терпящий шалостей. Он такой домашний и уютный только с Женей. Она - его личное раскрепощение. Его свобода. Его глоток свежего воздуха и возможность показать себя с другой, не совсем привычной стороны. — Так выгляжу брутальнее, — поясняет он, накидывая на тёмные, чуть вьющиеся и растрёпанные волосы кепку с большой белой буквой "А", и шарит по карманам джинс, проверяя, всё ли взял. Женька цокает. — Смотри там аккуратнее, мачо ты мой, а то всех спортсменов своих с ума сведёшь, — хихикает она и в последний раз на прощание крепко прижимается к возлюбленному. — Не хочу потом с ними за тебя драться. — Не переживай, пока сведением с ума занимаются только они, — Арс сводит брови к переносице и быстро переводит взгляд на мирно тикающие настенные часы, следя за временем. — Особенно Шастун, — Женька неподдельно удивляется, чуть приоткрывая рот. — Хоть стой, хоть падай. — Серьёзно? — девушка не сводит взора с Арсения, попутно пихая ему в ладони контейнеры с бутербродами, которые мужчина помещает в рюкзак. — Я миллион его прокатов смотрела, последнее выступление на показательных - вообще пушка. Мог бы быть лучшим, если бы не Стас... — Если бы не его собственная лень, — поправляет её Арсений, заставляя ещё больше недоумевать. — Способности есть, ресурсов - дофига и больше, а на лёд будто силками тащат. Ещё и на Творского постоянно лезет. Только отвернёшься - уже сцепились! У нас тут не бокс и не каратэ! — Да ладно тебе, Арс, — Женька вынуждает Арсения вздохнуть. — Здоровая конкуренция. Ты же сам однажды говорил, что они вечно друг с другом соревнуются... Разве это плохо? В спорте? — Драк не приемлю, — как-то невпопад отрезает Попов и надевает утеплённую болоньевую жилетку, уже поворачивая ключ в замке. — Но не знаю, что и делать с ними... С ним... Ладно, побегу, а то опоздаю, — он хватает с полки телефон, снимая его с беззвучного режима, коротко, но нежно целует едва не пищащую от удовольствия Женьку в лоб и делает шаг на лестничную площадку. — Буду на месте - наберу. — Люблю тебя, — девушка машет ему рукой, наблюдая за спускающимся на другой этаж парнем, и запирает квартиру, когда слышит то же самое в ответ.***
— Попробуй мах правой ногой сделать резче. Да. Вот так. Во-о-о-о, вообще отлично! — Антон радостно хлопает в ладоши, когда у Ромы наконец получается, и одобрительно кивает головой. — Я ж сразу сказал, что так точно прокатит. Антон любит помогать другим. Роме семнадцать, он парень талантливый, но, как говорится, ещё маленький, совсем "зелёный", поэтому, если нужно что-то объяснить и продемонстрировать, Антон всегда всеми лапами "за". Да и не убудет от него из-за этого. Они сейчас на ледовой арене вдвоём, пришли на полчаса раньше остальных, чтобы отработать основы, и помешать им определённо никто не сможет. — Боже, Шаст, я реально никак не мог понять, — Рома улыбается во все тридцать два и снова и снова с лёгкостью повторяет элемент, который ему давно не давался по-человечески. — Я думал, я совсем пропащий. Уже месяц нарабатываю - и всё коту под хвост. А тут ты! — Пропащий, ага, — Тоха фыркает и опускается на одно колено, чтобы перешнуровать коньки. — Ещё всех тут обгонишь. — С таким наставником, как ты, - сто процентов, — Рома смеётся и почему-то резко замолкает, чуть боязливо косясь Антону, который ничего, кроме злосчастных белых верёвок в своих пальцах, не замечает, за спину. — Может, мне тебе вместо Петра Николаевича проводить тренировки? Или вместо Арсения Сергеевича? Вдруг доходчивей получится? — в шутку интересуется он у друга и тут же позорно затыкается, буквально захлопывая рот, когда слышит негромкое покашливание за своей спиной. — Ну, у нас с Петром Николаевичем опыта и компетенции побольше будет, не находишь? — Антон содрогается и прикрывает глаза, молясь всем существующим богам. Только вот они его либо не слышат, либо слышать не хотят. — Или ты не согласен с этим? "Блять, его же только что здесь не было. Почему я такой невероятно везучий?" — проносится в голове, и Шастун шумно сглатывает, начиная дрожать, и аккуратно, медленно разворачивает корпус, так и оставаясь в полусидячем положении на льду и глядя на мужчину снизу вверх, так смущённо и по-детски наивно. Арсений взирает на него пытливо. В голосе - сталь. В голубых глазах - снова холод. Зверский, колючий и жгучий. Нет, всё-таки Арсений больше ни на кого так не смотрит. Только на Шастуна. И в чём причина этого, Антон, как ни силится, не понимает. А может быть, и понимает. Антон - натуральный идиот... Хотя с натуральным, конечно, можно поспорить, но с идиотом - точно нет. Тут всё ясно, как день. И больно. Как будто осколок в сердце воткнули с размаха. Антон не хочет быть Каем. Он не хочет страдать. Арсений Сергеевич не должен быть Снежной Королевой, а, если точнее, Снежным Королём. Но внутренности предательски пронзает острая боль с каждым подобным взором Арсения Сергеевича. А он, как назло, последнее время смотрит на Антона так всё чаще и чаще, совсем не собираясь останавливать эту жуткую экзекуцию. Антону плохо. Ему физически плохо от того, насколько плохо морально. А Арсений не знает, почему от слов мальчишки кровь в венах забурлила кипятком и понеслась с бешеной скоростью. Ему кажется, что парню ничего не стоит вывести его из себя, что бы он ни сделал. И контролировать свои эмоции брюнет почему-то абсолютно не состоянии. Хотя прекрасно осведомлён, как сдерживать себя в подобных случаях. — Это юмор такой, — безэмоционально, севшим голосом проясняет ситуацию Антон и, отряхиваясь, всё-таки поднимается, чтобы не выглядеть совсем жалко, не сводя глаз с мужчины, склонившим голову набок. Так обычно делают коты, когда заинтересованно наблюдают за чем-то. Но Арсений не кот. Он тигр, пантера, гепард, любой другой представитель отряда хищников, но только не домашний комок пушистого меха. А Антон - его бедная жертва. — Я не хотел никого задеть, оскорбить или унизить. Честно. — Ещё бы ты хотел, — сухо бросает Попов, даже внимания на Рому не обращая. — Держи язык за зубками, если не хочешь неприятностей, — он заламывает руки в локтях и, не видя смысла продолжать дискуссию, обращается больше к Роме, чем к Антону, старательно игнорируя старшего: — Помните, на прошлой неделе предупреждали о плановой диспансеризации? Мне только что позвонили, вы все должны сейчас же подъехать в медцентр и пройти осмотр. Сегодня все заняты, поэтому процесс буду контролировать я. Ребят я уже отправил к автобусу, — он продолжает пожирать взглядом Рому, который не знает, куда себя деть, под прицелом двух строгих сапфиров, — а вы двое - шагом марш в раздевалку, и чтобы через пять минут были на улице. Врачи уже ждут. Рома поспешно кивает и срывается с места раньше, чем Арсений Сергеевич успевает закончить фразу, а Антон, закусывая щёку изнутри, двигается к выходу, сжимая и разжимая руки. В душе такой кавардак, что парня изнутри распирает от чувств. — Устроили тут самодеятельность... — доносится сзади, и у Тохи даже желания нет оборачиваться и истолковывать, чем они занимались, пока не пришёл тренер. — Как в армии, — бурчит парень себе под нос, практически безуспешно стараясь избежать болезненных ощущений где-то в районе солнечного сплетения. Арсений Сергеевич, которого он до колик любит и боготворит, опять на него разозлился. Арсений Сергеевич опять даже взглядом его не удостоил, при этом разговаривая с ними двоими. Антон опять жёстко облажался. И если бы Антон мог, он бы истошно завопил, надрываясь, но... Спорт не терпит истерик.***
В автобусе тепло. Так, что клонит в сон. Ещё и музыка у водителя играет какая-то чересчур успокаивающая и расслабляющая, как на медитативных сеансах. Осенняя Москва сквозь расплывчатое от дождя стекло такая волшебная и такая грустная, тоскливая, эстетически печальная, атмосфера такая убаюкивающая, что все, кроме бодрого Арсения Сергеевича, изнурённо зевают, словно не спали несколько томительных суток подряд. Антон зевает тоже и слегка вздрагивает от неожиданности, когда ловит на себе сосредоточенный и суровый взгляд Попова. — Я даже спрашивать не буду, чем ты занимался всю ночь, — цедит он, почему-то даже не замечая, что и остальные фигуристы выглядят, как сонные мухи. У него есть Антон - козёл отпущения, а больше для счастья совершенно ничего не требуется. А Антона такой расклад более чем устраивает. Он до четырёх утра с пацанами в доту рубился и еле-еле поднял своё тело с кровати к семи, чтобы встретиться с Ромкой. Арсению Сергеевичу это знать необязательно. Как-нибудь проживёт без этой информации, приверженец здорового, восьмичасового сна. И вообще: какого хрена прицепился? Пускай лучше своим ненаглядным Творским полюбуется, тот уже дрыхнет без задних ног, сейчас ка-а-ак захрапит!.. — Давайте поиграем во что-нибудь хотя бы? — робко предложила Алина, и несколько пар глаз обратилось в её сторону. — Нам что, по пять лет? — Творской, явно недовольный тем, что его полудрёму потревожили, хмуро приоткрыл один глаз. — Всё равно скучно, — поддержала подругу Милана, закинув ногу на ногу. Антон и Рома синхронно кивнули, и Стас фыркнул, мол, вот дети, но всё же встрепенулся, без особого желания оторвав спину от кресла и слегка наклонившись вперёд. — Давайте в "я никогда не", в города или в имена, — Алина убрала сотовый в барсетку, приготовившись играть. — Ску-у-ука! — протянул Родион. — Давайте лучше в "есть контакт", — он оглядел присутствующих, которые непонимающе переглянулись. — Не слышали? — он как-то странно усмехнулся. — Ну вы отсталые. Сейчас объясню правила. Вот только было одно "но": объяснять, к сожалению, Родион не умел, и, поиграв несчастные минут пять, в течение которых все тупо пялились друг на друга, компания от затеи отказалась. — Может, всё-таки в имена? — Алина заправила за ухо волнистую прядь, и все нехотя согласились. Делать всё равно было нечего, а до медцентра оставалось чуть меньше получаса, если судить по количеству пробок. — Только чур не типичные а-ля "Иван" или "Екатерина". Иностранные можно. Я начинаю: Рамзан. — Николас, — без особого энтузиазма продолжил Стас и, приподняв бровь, обратился к замешкавшей Милане. — София, — она передала эстафету Грише и тут же отвлеклась на уведомления из инстаграма. Тоха хмыкнул, проследив за ней. Неудивительно, фанаты всегда заваливали её сообщениями и лайками. — Ян, — Грише явно было всё ещё скучно, и он уткнулся в окно, наблюдая за двумя сношающимися собаками и всеми силами пытаясь сфотографировать это. Из-за быстрой езды получалось лишь смутное пятно, и парень бесшумно выругался себе под нос. — Наоми, — быстро сориентировался Антон и, следя за залипшим в телефоне Арсением Сергеевичем, ненадолго выпал из реальности. У Арсения на губах застыла полуулыбка, такая живая, такая бессознательная и немножечко глупая. Домашняя. Снова домашняя, спокойная и родная до трепета. Тоха бы всё на свете отдал, лишь бы видеть её почаще, правда. И, желательно, в свой адрес. Да. В свой адрес было бы вообще неплохо. Арсений закусил губу. Чёрт. Нельзя это делать так божественно и сексуально, если это повторится - Антон за себя не отвечает. Красивый. Красивый. Красивый. Бесконечно красивый. У Антона в глазах салюты взрываются. Арсений невероятный. У Антона в лёгких кислород на исходе. Арсения слишком много и слишком мало одновременно. — Тох, тебе на "а", — Рома, сидящий рядом, легонько пихает друга в бок, а Антону не приходится долго думать, потому что все Аркадии, Альберты и Арнольды перемешиваются и мгновенно уходят на второй план. — Арсений, — непроизвольно вырывается у него, и Антон скрипит зубами, борясь с желанием двинуть себе по лицу за подобные откровения. Попов, расположившийся боком на сидении напротив, отрывается от смартфона, молниеносно переводит какой-то пугающе чёрный взгляд на Антона, будто ослышался, и парень ёжится от странного, сжирающего ощущения. Полуулыбка исчезает. Как и ощущение спокойствия. Всё разбивается вдребезги, падая в пропасть. — Очень оригинально, — закатывает глаза Творской, скрещивая руки на груди, и едва заметно злорадно лыбится, в то время как Шастуну кажется, что сейчас он задохнётся и умрёт. Прямо здесь. — Тебя, кстати, Антон зовут, — напоминает Алина, чуть похихикивая, с намёком на то, что Тоха мог использовать собственное имя в игре, но Антону плевать: он готов сквозь днище автобуса провалиться прямо к ядру Земли. Потому что ниже уже некуда. Тоха проигрывает все свои козырные карты одну за другой и остаётся лишь с бесполезными восьмёрками и девятками. Взгляд Попова такой тяжелый. Убить готов, судя по всему. — Как-то не вспомнилось, знаешь, — Антон пожимает плечами, стараясь сделать это как можно более непринуждённо, и тихо и рвано выдыхает под общий смех ребят. Уже готовится забыть всё, как страшный сон, и углубиться в свои мысли, но снова ощущает на себе глаза-океаны тренера, и душа уходит в пятки. "Он заподозрил что-то?" — проносится в голове, и Шастун едва сдерживает обескураженный вздох, благодаря небеса за то, что они подъезжают к медцентру. Выскакивает из автобуса чуть ли не самый первый, вбирая полную грудь такого мокрого пьянящего воздуха, и почти бегом движется к заветным дверям, только бы быстрее скрыться от Попова и его вопросительного, мучительного, пристального взгляда. Рывками напяливает противно шуршащие бахилы и летит вверх по лестнице, прямо к первому указанному в выданной ему спортивным клубом карточке кабинету, резко распахивая дверь. Пожилой мужчина-офтальмолог глядит на него крайне подозрительно, словно Антона здесь никто не ждал. А потом, кажется, узнаёт фигуриста и будто оттаивает, улыбаясь и ведя седыми усами, как добродушный таракан. — Проходите, молодой человек. — Антон бросает короткое и сдавленное "здравствуйте" и кивает мужчине, который почему-то даже жмёт ему руку. — Вот так, значит, вживую выглядит гордость нашей страны. — Ну, пока ещё не гордость, — Антон стеснительно ведёт плечом, но мысленно признаётся себе, что подобное обращение ему очень льстит. Не то что Арсений Сергеевич... От того ничего положительного не дождёшься. Он только Стаса хвалить умеет. — Ну что вы, Антон, — офтальмолог указывает ему на стул и на таблицу Сивцева. — Я смотрел ваше выступление на прошлом Чемпионате России, это было феерично. — Да я ж только четвёртое место занял тогда, — изумляется Тоха и, дабы отвлечься от неприятных, гнетущих воспоминаний, связанных с триумфом Творского, прикрывает один глаз: — Какую строчку читать? — Вторую снизу. — "Ш", "И", "Н", "К"... — Теперь левым глазом, третью снизу, — офтальмолог что-то черкает в Антоновом листе, и парень меняет ладонь. — "Н", "К", "И", "Б", "М"... — Достаточно. Невероятное у вас зрение, Антон, — мужчина протягивает Тохе карточку с каракулями, которые разобрал бы разве что Позов - у того почерк такой же непонятный и кривой. Видимо, врачей этому где-то подпольно учат. — В фигурном катании без этого никак, а то можно и в бортик вписаться, — отшучивается Шастун, и доктор усмехается, что-то бормоча себе под нос. — Спасибо, хорошего дня, — по привычке произносит Антон, уже собираясь следовать к другому врачу, но офтальмолог останавливает его. — Четвёртое место, второе, первое - неважно, — он по-отечески треплет Антона по кудрявой шевелюре, и парень замирает, увлечённо дожидаясь продолжения. — Главное, чтобы огонь внутри горел, страсть к делу охватывала и любовь была. Во всём. И ко всему. Антон вздрагивает и осторожно приоткрывает дверь, слыша в коридоре голоса остальных подошедших членов сборной. Слова пожилого доктора отпечатываются в памяти клеймом и врезаются чудовищным шрамом, и русоволосый, кусая губы до ранок, почти шёпотом откликается: — Любовь-то есть, — и, чёрт возьми, настолько гигантская, что рёбра изнутри распирает, заставляя биться в Агонии. Антон об этом не понаслышке знает, увы. — А толку от неё? Доктор явно хочет сказать что-то ещё, приоткрывая рот, но лишь озадаченно смотрит ему вслед, а Тоха медленно бредёт вдоль ребят по направлению к другой двери, заходит внутрь и шумно выдыхает через нос. Женщина-аритмолог реагирует на его персону совершенно ровно по сравнению с предыдущим врачом, задаёт банальные, классические вопросы по поводу самочувствия и, прежде чем нацепить датчики для кардиограмм, как бы невзначай интересуется: — Сердце не беспокоит? Ох, Антон мечтает всё высказать. О том, как это идиотское сердце его беспокоит, как болит по ночам, как ноет и обливается кровью, как заходится в сумасшедшем ритме, когда рядом появляется голубоглазый брюнет. В таком сумасшедшем ритме, что людям, страдающим тахикардией, даже и не снился. Вот только аритмологу этого не расскажешь, лечить его больное сознание не её прерогатива, и помочь она вряд ли сможет. Вряд ли кто-нибудь вообще сможет помочь. "Знали бы вы, доктор, что ни одни из прописанных вами таблеток, уколов, пилюль или витаминов не облегчат эту адскую, жесточайшую пытку". Тут сильнейшие врачи мира слабы. Только руками разводят. У парня мыслей в голове неприлично, нестерпимо много, они гудят, как копошащийся пчелиный рой, и даже не планируют затихать. Антону кажется, что кардиограмма покажет простое имя из семи букв. "А.Р.С.Е.Н.И.Й". По-другому и быть не может, тренер под кожей засел настолько прочно, что не думать о нём попросту невозможно... Но кардиограмма отчего-то показывает только ломаные линии, чем-то похожие на горы. Красивые. Не такие красивые, как чужие кристально-чистые глаза. Но красивые. Да уж, ЭКГ явно не обладает даром прорицания. К счастью. Иначе аритмолог взглянула бы на него, как на настоящего дурачка, коим он, собственно, и является. Это надо же было так безнадёжно влюбиться?.. Тоха спускается с кушетки, натягивая свитер, берёт карточку с прикреплённой к ней кардиограммой и ещё одной подписью и понуро покидает комнату, опустив взгляд прямиком в пол. Стоило вспомнить о мужчине, как настроение нещадно испортилось, надо перетерпеть этот этап и пройти ещё миллион врачей. Лишь бы не наткнуться на Арсения Сергеевича, оголяющего свежие раны, иначе будет ещё хуже, ведь... Чья-то грудная клетка. Непозволительно близко. Чей-то очень знакомый, до мурашек пробирающий аромат. И чей-то голос, заставляющий стремительно поднять ошарашенный взгляд: — Эй, алло, Шастун, приём, — Арсений Сергеевич щёлкает пальцами прямо перед лицом Тохи, находится буквально в нескольких сантиметрах, и Антон от испуга не может ни отстраниться, ни в сторону шагнуть, погибая от оглушающих эмоций. — Я, конечно, понимаю, что под ноги нужно смотреть, но ты и глазки иногда поднимай, — Арсений дёргает уголком рта в улыбке, но выглядит всё так же грозно, неумолимо и холодно, как и всегда. Антон не помнит, как дышать. У него все процессы замедлились враз. У него, чёрт возьми, анабиоз. А то и вовсе кома. "Отомри, Антон, отомри, сам же себя закапываешь!" — уже воет внутренний голос, но парень лишь продолжает бездумно хлопать ресницами и пялиться на Арсения Сергеевича, который совсем рядом, только подайся вперёд - и соприкоснёшься с ним губами без особых проблем. Лишь подайся вперёд... — Я не знаю, что ты задумал, но мне пройти надо, — Арсений протягивает ладони, хватая Антона за плечи, и, чуть отталкивая, без особых усилий сдвигает подопечного с мёртвой точки. Антону этого хватает, чтобы вновь забыться. Руки у тренера такие сильные и крепкие, что по спине ток неровными волнами прокатывается, отдаваясь в каждой клетке тела, и Шастун ёжится, не в силах стоять спокойно. Арсений сощуривает блестящие голубые глаза и хмыкает. Он и раньше, конечно, догадывался, что неприязнь у них обоюдная, но чтоб настолько... что даже касания воспринимаются как нечто мерзкое... Удивительное открытие. Он мальчишку, видимо, раздражает не меньше, чем мальчишка раздражает его. — Простите, — упавшим голосом извиняется Антон, зажмуриваясь, наконец оживая и нервно сминая в пальцах медицинскую карточку, и летит, едва перебирая негнущимися от шока конечностями, в сторону коридора. Попов провожает его сосредоточенным взором. Нет, всё-таки, как ни крути, Антон Шастун - ошибка. Арсений убеждается в этом раз за разом. Одна сплошная грандиозная ошибка. Безнадёжная. Неустранимая. И действующая на мозги.