Лисьи сны

Олег в спальню войти не пытается, а если бы и попытался, то вышло бы у него не сразу. Сережа заперся на замок и сидит на полу перед дверью, наблюдает за полоской света внизу и тенью Волкова. У него очень сильно болит голова, и он держится за неё обеими руками. Его уже стошнило дважды, но легче почему-то не стало — виски и затылок как в тиски сдавило, в пустом желудке плохо и тяжело, в горле ком. И в груди жжется. Разумовский молчит, на просьбы Олега выйти никак не реагирует. Отклоняется назад и упирается затылком в край кровати. В глазах сухо, как песком засыпано, но он знает, что не уснет, даже если сдастся и ляжет в постель. У него перед глазами юлина фотография стоит, её взгляд в душу смотрит, он голос её до сих пор слышит — и по спине ознобом наваливается снова и снова одна и та же мысль: все, больше нет, ни того, ни другого, больше нет, никогда не будет, никогда… А во всем — он виноват. Если бы не разозлил волков снова — мало ему было в прошлом бед! Если бы не сближался с ней — близкие ему люди только страдают!.. Если бы рассказал ей обо всем — тогда был бы шанс. Маленький, но все же… Она могла бы спастись. Защититься. Юля Пчëлкина погибла в своей квартире в четверг около полудня. Посреди дня, когда люди собираются с рабочих мест и идут на обед, когда на улицах много людей, а в квартирах наоборот — пусто. Вошедший был ей очевидно, знаком, а может, представился кем-то из знакомых её друзей — это не так уж и важно. Важно то, что она впустила его к себе, то, что провела в гостиную, где, очевидно, и работала до его прихода. Важно то, что баллончик не помог — а в то, что Юля не сопротивлялась, Разумовский не поверит ни за что. Неизвестный и не пойманный свернул ей шею, и умерла она, наверно, даже не успев понять, что произошло. Сломанное юлино тело лежало на пушистом ковре, а рядом на журнальном столике стоял ноутбук и безнадежно остывал кофе. Сережа уверен — с корицей. Сережа уверен — где-то рядом с кофе должен был быть еще сливовый чизкейк. Юля сопротивлялась. Может быть, она догадалась всего за несколько секунд до неизбежного, что перед ней вовсе не друг, но она как-то это поняла и пыталась сопротивляться — в другой стороне от журнального столика осколками по паркету разбился цветочный горшок. Юлино тело нашли ближе к вечеру. Его обнаружил Игорь Гром — Сережа смутно припоминал того майора, с которым видел Юлю только однажды на открытии «Золотого Дракона», судя по всему, это и был он. Если у них все-таки что-то было, Разумовский и представить боялся, что чувствовал Игорь Гром, когда увидел девушку. Боялся и все равно думал об этом. Видел почти наяву, как высокий и сильный мужчина мнется в дверях, глядя на хрупкое тело на полу, боится подойти. А потом ходит по комнате раненым зверем, руки заламывая, или бежит по неизвестному следу в поисках виновного в его горе, или наоборот — тихо баюкает маленькую Юлю на руках, пока за окном воют сирены и спешат уже не нужные службы спасения. Юлю не спасли. И в этом виноват вовсе не майор Игорь Гром. Сережа сглатывает тяжело, заваливается набок. Лежит, почти свернувшись в клубок, на полу, и нос щекочет от пыли. Все-таки квартиру давно никто не убирал, и вся её уютность и обжитость — всего лишь иллюзия. Ему хорошо в ней было только из-за Олега, потому что они вместе с ним здесь были, вместе готовили ужин и грели одну постель на двоих, заигрались настолько, что Сережа себя дома почувствовал. Но он не дома. И квартира вовсе не его уютное гнездо, где тепло и сухо. В его квартире течь — из неё утекают понемногу надежды и ожидания, не нужно было себя обманывать, все это пустое. Сережа закрывает глаза крепче — зажмуривается до слез, чтобы не видеть ни разбитый цветочный горшок, ни застывший кофе рядом с погасшим экраном ноутбука. Он видит это так четко, потому что не удержался и всё-таки посмотрел новостной сюжет. Юля Пчëлкина была известной журналисткой, её любили. О ней говорили много, сокрушались и боялись — убийца не пойман, о нём не известно ничего. А Сережа его знает лично, и от этого совсем плохо. Он лежит, глядя на полоску света из-под двери, и понимает: это не случайность, это демонстрация. Юлю убили уже после того, как проникли в его квартиру, значит, им не сведения были нужны. Но что тогда?.. Месть, понимает Сережа, так выглядит месть. Волки не его убить пытались, после случая с Шепченко они изменили тактику. Выведывали, затаились, думали. Решали, когда и как именно нанести ответный удар. Это не «нападение — лучший способ защиты», как думал Сережа вначале. Это — «блюдо, которое подают холодным». И Разумовский знает, кто именно за этим стоит. Конечно же, не волки. Воронов — конечно же, он. Но как он узнал, что Юля была ему дороже остальных? Издалека невозможно было бы этого понять — на людях он общался с Юлей точно так же, как и со всеми остальными представителями прессы и партнерами, виделись они только на официальных встречах, да и то не более пятнадцати минут. Да, встречались пару раз в неформальной обстановке — будь то кофейня или случайная встреча на улице, но, опять же, все это можно было бы списать на вежливое общение двух старых знакомых, не более того. Но Воронов как-то понял. Как? Следил? Действовал наугад?.. …кто-то был в офисе, вспоминает Сережа, подтягивая колени ближе к груди и обнимая их руками, кто-то был и не стал нападать, но для чего же… От догадки Разумовский садится резко. Волосы на лицо падают, голова кружится. Его ведёт, но он упрямо поднимается на ноги и, слегка пошатываясь, упирается руками в стену. Его снова тошнит, и он боится, что его опять вырвет, сгибается в три погибели, пережидает спазм. Ему плохо очень, а от внезапного ответа — такого простого и логичного — и вовсе херово. Прослушка. Конечно же, Воронов установил ему в офис «жучка» — именно так он и узнал адрес его квартиры на «Чайковского», зная улицу, совсем не сложно просчитать точный номер дома. Именно так он понял, что Юля ему ближе, чем Сережа показывает — он просто-напросто слышал весь их разговор, они говорили по громкой связи… О том, что они уезжают из Питера меньше, чем через сутки, он, конечно же, тоже знает. Последний замок, позволяющий удерживать рассудок в относительной трезвости, рушится внутри Разумовского. Что-то неуловимо меняется — и он сам чувствует эту перемену, но не может понять. А еще он не может понять, откуда внутри вдруг появляется странное чувство — ему хочется убежать, подальше, одному, просто бежать… Он медленно выпрямляется, у него все тело мелко дрожит, на лбу испарина. Он трясет головой и вытирает холодный пот рукавом халата, облизывает сухие горячие губы. Олег под дверью, он его чувствует. Олег будет следующим, он это знает. Допустить этого никак нельзя. Разумовский мечется по спальне, как раненый зверь. Он уверен — «жучок» есть и в этой квартире, где-то здесь. Недаром же заедал замок, они были здесь, были… Прослушка установлена, а значит, Сережа ничего не сможет рассказать Олегу, и как быть дальше, он тоже теперь не знает. Надо действовать быстрее, проносится в голове резкая, ясная мысль, не дать ему успеть. Если надо, убить. Сережа морщится от этой мысли, но привычного испуга или отвращения уже нет. Он ее принимает и рассматривает, как вариант. Это единственный выход. Или он убьет Воронова, или Воронов убьет Олега. Сам Сережа ему и не нужен — зачем, ведь так не интересно? Ему нужно его сломать, убить — но по-другому. Сережа ходит от стены к стене, отчаянно цепляясь за волосы. Длинные пряди тянет почти болезненно, пытается придумать что-то лучшее — но все без толку. Он чувствует: у него мало времени. Надо что-то делать. Сейчас. Почти на автомате он находит свой ноутбук и включает его. Теперь в спальне, помимо желтой полоски под дверью, есть еще и голубой прямоугольник дисплея — и Разумовскому становится немного легче, а может, легче ему от мысли, что где-то в залежах рабочих папок и файлов он найдет то, что ему так нужно. А именно — адрес Воронова. Сережа ищет его по наитию, он не знает наверняка, но чувствует, что у него уже давным-давно собрана информация на всех причастных к прошлым делам врагов. Разумовский знает — он начал её собирать после той встречи с Олегом. Встрече, о которой и говорил ему Волков, встрече задолго до презентации «Вместе», встрече, на которую Олег пришел спустя десять лет, а Сережа его даже не узнал. Не узнал, но почувствовал что-то, и Лис — тот, кто сохранил память о прошлом, начал действовать. Собирал по крупинкам информацию, следил, чтобы потом найти и наказать. Сережа закрывает глаза и пытается успокоиться. Кладёт дрожащие пальцы на клавиатуру, дышит глубоко и медленно, разрешает Лису — себе — вырваться, помочь. В том, что нужный файл действительно существует, Разумовский убеждается минутой позже, когда находит его среди квитанций и счетов. Он не удивлен и больше не боится. Он читает адрес несколько раз подряд, беззвучно шевеля губами, запоминая. Второпях надевает первую попавшуюся одежду — среди неё попадается водолазка Олега, и Сережа натягивает её на себя, едва ли заметив. Когда он открывает дверь спальни, Олег сидит на полу, прислонившись к стене напротив. При виде бледного как смерть Разумовского медленно поднимается. Взгляда настороженного не сводит. — Сереж… Я уж думал… Олег шагает ему навстречу, но Разумовский шарахается назад, отступает обратно в спальню. Он не знает, как себя вести — что можно говорить, а что нельзя. Он боится до ужаса, что Воронов убьет Олега. А он убьет, и Сережа ничего, ничего не сможет сделать… В какой-то момент Разумовскому кажется, что Воронов уже здесь — спрятался где-то в квартире. Он ловит себя на этой мысли и холодеет — ему кажется, он начинает сходить с ума. Олег останавливается, замирает и каменеет. Лицо напрягается, брови настороженно хмурятся. — Серый? — тихо зовет он. — Что с тобой? Сережа не отвечает, только плотнее сжимает губы. Взглядом мечется по стенам и потолку, разбросанным в прихожей вещам. Где же он может быть? Конечно, не на виду… Разумовский головой трясет, пытаясь убедить себя, что с ним все в порядке и голос в голове, который он так старательно подавляет, ему только мерещится. — Не подходи ко мне, — шипит, когда Олег все-таки пытается приблизиться. И — через зубы, отчаянно выставляя перед собой руки: — Стой где стоишь. Олег послушно останавливается. Он меняется в лице мгновенно — как будто кровь отливает. Волков бледнеет, смотрит затравленным зверем. Не понимает, что происходит — а Сережа не может сказать. Разумовский шагает вперёд, пытаясь обойти Олега, который преграждает ему выход. Волков не двигается, только следит за ним. Руки опущены, висят вдоль тела обреченно и до боли виновато. У Сережи сердце в груди заходится бешено. Взглядом — вокруг себя, вверх, вниз, маскируясь, пряча мысли. Два шага назад. Входная дверь уже почти у него за спиной, Олег остался в глубине квартиры, между ним и спальней. Беги, советует голос, оставь прошлое в прошлом, забудь все и беги. Сережа делает ещё один шаг назад, и Волков не выдерживает — шагает следом, быстро, в одно неуловимое мгновение рядом оказывается — шаг у него широкий. — Серый, пожалуйста, поговори со мной, — шепчет Олег, глядя твердо и прямо в глаза. — Я прошу тебя, скажи хотя бы что-нибудь… Сережа сглатывает и хочет отступить назад, но позади него стена, а до выхода ещё несколько шагов, пройти которые просто невозможно — Олег его не выпустит, да и сам он не хочет уходить. Не просто не хочет — ему страшно. Страшно от собственных мыслей, страшно просто смотреть на Волкова, стоящего напротив, и вспоминать, что они уже стояли вот так однажды — двенадцать лет назад, и тогда тоже была ночь, и красная луна, и смерть дышала им в затылок. Страшно брать Олега с собой, страшно оставлять здесь. Сережа под колпаком себя чувствует, не знает наверняка, но ощущает до дрожи в коленях, что Воронов следит за ними, может, не он лично, может, кто-то из его людей, но — все-таки… Боже, господи, что же делать?.. Пересохшие губы он облизывает в который раз, не выдерживает — взгляд отводит. Олег смотрит преданно и выглядит таким несчастным, что Разумовский себя последним подонком чувствует. А ведь это правда, думает он, мечась взглядом по прихожей, это я его во все это втянул… если бы не я… если бы тогда, десять лет назад… и потом, совсем недавно… если бы… Сережа украдкой скашивает на Волкова взгляд. Олег ждет — терпеливо, покорно, он принимает его любым, готов простить за все… Воронов убьет его, с ужасом думает Разумовский снова, просто не может отвязаться от этой мысли, обязательно убьет, разорвет на части… …А может, будет пытать и шантажировать им самого Разумовского. — Сереж… — глухо зовет Олег, уже не надеясь даже на ответ. Сережа зажмуривается, сдерживая истерику, голову вверх запрокидывает. Дышит так тяжело и часто, до боли сжимает кулаки. Открывает глаза широко, пытается успокоиться — и видит: над входной дверью, сбоку, маленькая чёрная камера. Он такую не устанавливал. Не то, чтобы Сережа удивлен, но он бы предпочёл заблуждаться. Внутри ещё теплилась надежда, что он всего лишь накрутил себя, и все произошедшее — страшное, ужасное совпадение… Но камера смотрит черным глазом прямо на них, и Олег в двух шагах стоит, такой родной, а Сережа не может даже объяснить ему своё поведение. Обмануть, мелькает на периферии сознания подсказка, Воронова можно обмануть. Запутать. Заставить забыть про Олега. Как?.. Воронов не сможет убить Олега, если только Олег будет мертв — или казаться мертвым… Будет ли он проверять? Или поверит камере? Все зависит от того, насколько убедительно Разумовский сможет себя вести. Господи, с ужасом глядя на Олега, думает Сережа, неужели я это всерьез?.. Да, подсказывает ему знакомый голос в голове, лучше пусть это будешь ты, а не он. И — гулко, пронзительно остро — новая мысль: Сделай так, чтобы он оставил тебя. Он не будет в безопасности, пока ты рядом. …в прихожей темно, светильник горит за поворотом коридора, возле спальни, у выхода — полумрак. Сережа моргает — сдаваясь, меняя зрение и по-новому глядя на все вокруг. Олег прямо напротив, дверь слева, камера — тоже. Между ним и выходом на вешалке — олегова портупея, холодный матовый край оружия виден Сереже даже слишком хорошо. Олег не выдерживает — нарушает свою каменную неподвижность, оживает. Широкой ладонью трет лицо, как будто пытаясь стереть с него отпечаток усталости и бессилия. Его тревога и скрываемая паника ощущаются Разумовским, как накрывающая волна. Он слышит Олега каждой клеточкой тела — его запах, его недоумение и ужас. Чувствуя себя мразью, он только ниже голову опускает так, что волосы на лицо падают. Чего ты ждешь? Не дай ему остановить тебя. Смотрит исподлобья тяжелым взглядом, янтарь радужки отливает ржавью. Говорит — глухо и сипло от сдерживаемой паники: — Это ты во всем виноват. Видит — Олег вздрагивает, как от удара. И — убить себя хочет за эти слова, но хода назад уже нет. У него только один шанс спасти Олега. Олег не простит его за это, никогда не простит. Олег ведь не знает, что Сережа на самом деле так не думает. Олег не видит камеры, даже не догадывается о ней, а Сережа так боится, что Воронов раскусит его план, что даже не пытается подать Волкову знак. Он скован по рукам и ногам, ему кажется, он не сможет сдвинуться с места. — Что? — переспрашивает Олег, доверчиво глядя на Сережу. Тёмные глаза неподвижно смотрят только на него, брови сложены домиком, всегда ровная спина теперь чуть горбится, как от тяжести. — Это ты во всем виноват, — громче повторяет Сережа, ненавидя себя за каждое слово. — Это из-за тебя Юлю убили. Молодец. Голос дрожит правдоподобно, Сережу уже заметно трясет. Теперь уже Олег отступает от него на шаг. Не верит тому, что слышит. — Серый, давай присядем и, если хочешь, обо всем поговорим, — предлагает он, тщетно пытаясь сохранить спокойствие. — Только успокойся, я прошу тебя. — Нет, — бешено трясет головой Разумовский, словно Олег предлагает ему что-то страшное. — Я никуда с тобой не пойду и говорить нам не о чем. Ты зря меня нашел, не надо было тебе возвращаться… Каждое слово отдается внутри тупой болью. Сережа старается не смотреть на Олега и поэтому сверлит взглядом его кадык, концентрируется на нём, как на единственном маячке, и пытается убедить себя, что поступает верно. Голос в голове утешает, мурлыкает тихонько что-то — едва ли Разумовский вслушивается. Камера сверху и чуть слева почти обжигает, Сережа чувствует её линзу, как самый настоящий взгляд притаившегося хищника. Разумовского накрывает снова — так сильно, что на несколько секунд он выпадает из реальности и перед глазами становится темно. Он сглатывает и безжалостно продолжает убеждать самого себя: — Уже столько лет прошло, нам не нужно было снова пробовать… Ничего хорошего все равно не вышло бы, не стоило и начинать… — Но ты же… — пробует возразить Олег, но Сережа, в страхе, что он скажет что-то лишнее, останавливает его резким: — Молчи! Я не хочу ничего слышать. И видеть тебя тоже больше не хочу. Он отворачивается, пряча слезы. Едва ли Воронов поверит в этот спектакль — потому что в него не верит даже Волков. Стоит только Сереже шагнуть к выходу, как тот хватает его за плечо, разворачивает к себе. — Серый, ты не в себе. Я сейчас схожу за таблетками, хочешь? Тебе надо успокоиться, ты просто… …сейчас, подсказывает Сереже внутренний голос. Камера жадно целится прямо на них, выхватывает каждое движение. Разумовский цепенеет на мгновение, чувствуя на плече горячую ладонь, а потом одним движением выхватывает пистолет из портупеи и наводит его на Олега. — Просто дай мне уйти, — со слезами на глазах умоляет он, глядя на Волкова. Он не хочет держать его на мушке, но руки не слушаются, будто и не он только что выхватил оружие. Олег не сводит глаз с его лица, ему, кажется, вовсе плевать на пистолет в руках Разумовского. Качает головой. — Я никуда тебя не пущу в таком состоянии. Я хочу помочь. — Ты уже и так сделал все, что мог, — всхлипывает Сережа, не опуская пистолет. Пальцы дрожат — как же сильно они дрожат — и Сережа знает, что Олег легко выбьет оружие из его рук в любую секунду. Потными скользкими ладонями он крепче обхватывает рукоять и машинально взводит курок. Тихий щелчок наконец обращает на себя внимание Олега. Он смотрит на пистолет в сережиных руках так, словно увидел его только сейчас. Недоверчиво хмурится. — Ты не сможешь выстрелить, — говорит без особой уверенности, но продолжает все так же стоять напротив, не делая ни малейших попыток обезоружить Разумовского или уклониться. — Не отпустишь меня — выстрелю, — обещает Сережа. Олег перед ним становится мутным и расплывается. Разумовский смаргивает слезы и дышит медленно, глубоко, пытаясь успокоиться. Он знает, что Олег его не отпустит. Знает, что ему придется выстрелить — лис науськивает его, хода назад уже нет. Ему так хочется прижать Олега к себе, попросить за все прощения и остаться рядом, но он кладёт палец на курок и задерживает дыхание. Голос в голове угодливо напоминает: Если выстрелишь ты, у Олега будет возможность выжить. Если будет стрелять Воронов, он не оставит ему ни малейшего шанса. Сережа слышит два сердца — своё и Олега, и не понимает, где чей пульс. Все смешалось и отошло на второй план, и четкими остались только дуло пистолета и пронзительно голубые глаза Волкова. Сережа закрывает глаза и выдыхает воздух из груди, отдает контроль Лису, выпускает своего внутреннего зверя. Разумовский уверен — у него не дрогнут руки. Разумовский уверен — он знает, куда стрелять так, чтобы пуля не оказалась смертельной. Он угадывает движение Олега раньше, чем его корпус наклоняется вперёд, чтобы перехватить оружие. Просчитывает наперед и стреляет — и руки впервые не дрожат. Ему очень хочется крикнуть Олегу, что он не хочет этого делать, но Разумовский вовремя прикусывает язык и молча стреляет снова. В голове пусто, тихо, и от этой внезапной тишины Сережа теряется. Ощущение такое, словно выключили звук — и тело как будто чужое. Полнолуние было совсем недавно, ловит Разумовский свою мысль, далекую и отстраненную. Луна ещё почти полная, регенерация должна сработать. Пожалуйста, пусть она сработает. Вытянутая вперёд рука Олега и прижатая к полу щека кажутся Сереже чем-то очень неправильным. Кровь, скапиливающаяся лужицей под его израненной грудью — тоже. Выпуклый чёрный глаз камеры смотрит на Сережу свысока, издеваясь и глумясь. Разумовский крепче сжимает пистолет и, не глядя на растянувшегося на полу Олега, выходит из квартиры уже совсем другим.

***

Первого волка Разумовский убивает сходу — едва только успев войти. Взглядом по нему мажет вскользь, отмечает: Сычев. Откуда он может знать наверняка каждого из обидчиков пофамильно, он не догадывается и сам. Наверно, узнавал. Наверно, следил. Какой-то частью своей другой стороны, своего другого, не замутненного ужасом, «я». И теперь Сережа себе за это благодарен. Прав он был. Жаль, не успел закончить начатое раньше. В груди уже почти не болит — изболелось, выгорело до тла, только глаза сухие и трудно дышать, но это пустяк. Он «скорую» вызвал уже из высотки, зная наверняка, что Воронов здесь и добраться до Олега раньше не успеет. Он теперь вряд ли вообще что-то успеет. Поднимаясь по лестничному пролету в пентхаус, Сережа вспоминает: остался один волк. Только один волк и ещё Косарев, но тот всегда был трусом, да к тому же человек. Сережа даже не уверен, что он будет здесь, рядом с Вороновым. Волка Демина, однако, он видит сразу. Хочет выстрелить и в него — прямо в спину, теперь уже не до благородства — но камеры его уже засекли, Демин знает, что он здесь, Демин слышал выстрел. А Воронов наверняка успел спрятаться где-то в глубине своей огромной квартиры, оставив охрану. Разумовский скалится кроваво. Что ему один-единственный волк. После того, как ему пришлось выстрелить в Олега — Сережа уверен в этом — напугать его уже не может ничто. Разумовский вскидывает пистолет на опережение и спускает курок. Выстрел не гремит и Демин замертво не падает — Сережа опускает оружие разочарованно и с удивлением смотрит на блестящее дуло. В олеговом пистолете изначально пуль было шесть, а в Сычева он выстрелил только один раз, должно было остаться целых три пули… Задуматься над этим сложным вопросом Сереже не дают — стреляют в ответ, и на этот раз выстрел гремит, оглушительно, болью по ушам бьет и почему-то отдается в плече. Разумовского отклоняет назад, от удара он почти падает, но равновесие удерживает. Он больше не растяпа, он не запутается в собственных ногах и не пропустит новый удар — за каких-то несколько последних часов он стал совсем другим. Он теперь просто не может быть слабым — только не после того, как ему пришлось выстрелить в Олега. Проиграть сейчас — значит подвести его. Если Сережа даст слабину в последний момент — значит, все было зря. Пистолет выпадает из онемевшей руки. Плечо холодит, от ключицы до кончиков пальцев наливается тяжесть, но Разумовский не обращает на боль внимания. Он уворачивается от нового выстрела легко, подскальзывает под рукой волка, оказывается у него за спиной. Он догадывается, почему Демин не принял его всерьез и даже не применил метаморфозы — он думал, что обезвредить его будет просто. Исхудавший, затравленный и загнанный в угол лисёнок — таким, наверно, казался ему Сережа внешне. Может, он действительно так выглядит, но внутри у него лава беснуется — отчаяние иногда принимает неожиданные формы, никогда нельзя знать наверняка, на что способен доведённый до предела человек. Демин не успевает ничего понять, когда Сережа сворачивает ему шею почти что одной рукой — вторая не слушается. Отвратительный хруст смещенных шейных позвонков Разумовский слышит ещё несколько секунд, пока переступает через тело и идёт в глубь квартиры. Он бы с готовностью свернул шею Воронову — точно так же, как тот свернул шею Юле, но сломанная шея волка — тоже неплохо. Демин, припоминает Сережа, это же именно он тогда шантажировал Олега его медицинской картой. Он или Сычев?.. Да уже все равно не важно. Оба мертвы. Сережа входит в просторную гостиную и останавливается посреди комнаты. В помещении полумрак, квартиру-студию освещает только свет луны от панорамных окон. Но Разумовский в темноте видит прекрасно — глаза желтые, с безжалостным прищуром, высасывают тьму, поглощают её. Воронова нигде не видно. — Я знаю, что ты здесь! — почти кричит Разумовский, вглядываясь в каждый угол. — Тебе некуда бежать. Лучше выйди сразу, я же все равно тебя найду. — Тебе тоже некуда бежать, — доносится откуда-то из-за спины. Сережа резко оборачивается и натыкается на такой же рыжий взгляд сквозь черноту ночи. Конечно, Воронов тоже видит в темноте, а он и забыл. Перевоплощаться полностью только не может, но все метаморфозы при нём. Они стоят друг напротив друга, и Сережа с суеверным трепетом отмечает их схожесть. Воронов стал старше и грубее — возмужал. Это не удивительно, ведь в последний раз они виделись, когда были ещё мальчишками. — Я знал, что рано или поздно ты придешь, — равнодушно сообщает Воронов. — Как видишь, готовился. Ну? Чего хочешь? Разумовский смотрит на него широко распахнутыми глазами и теряется. На дне медовой радужки — ни капли страха или раскаяния. Вообще ни одной человеческой эмоции нет, словно и не человек перед ним, а бездушный зверь. Сережа выдыхает сквозь плотно сжатые челюсти. Нервная дрожь возвращается невовремя. В какую-то секунду ему кажется, что он в своём офисе, в башне «Вместе», стоит перед зеркалом и смотрит на своё отражение. Эта иллюзия кажется такой реальной, что ему приходится тряхнуть головой, чтобы прогнать жуткий образ. Воронов напротив него усмехается погано. Руки на груди скрещены, темные длинные волосы по плечам разметались — они еще длиннее, чем раньше. И — поперёк лица — страшные борозды. Шрамы. — Ты не понимаешь? — вопросом на вопрос отвечает Сережа, напрягаясь, вытягиваясь струной. — Правда не понимаешь? Воронов смотрит на него внимательнее — жадно охватывает взглядом — и широко улыбается: — Нет. У Разумовского внутри что-то неисправимо рушится, от абсурдности происходящего хочется завыть. Плечо простреливает новой вспышкой боли, но Сережа сдерживает стон — он напоминает себе: Олегу было больнее. Воспоминание о Волкове заставляет его взять себя в руки. Разумовский кивком головы откидывает со лба длинные волосы и судорожно выдыхает. — Ты убил Юлю, — говорит он глухо, глядя на Воронова. — Она вообще была ни при чем… — Она была с тобой, — едко отвечает Воронов. — Так что она никак не могла быть в стороне и от твоего прошлого. К тому же, ты убил моих людей. Одна жизнь против пяти — как думаешь, кто из нас больший зверь? — Не я это начал… — качая головой, замечает Разумовский, и Воронов вдруг вспыхивает яростью: — Не ты? А это тоже не ты оставил?! Он приближается к Сереже стремительно, хватает за руки, длинными цепкими пальцами впивается в раненое плечо. Разумовский смотрит на его шрамы равнодушно — у Олега тоже шрамы… …Олег. — Хочешь знать, почему все это случилось? — спрашивает Воронов — его глаза совсем близко, полыхают жёлтым пламенем. Разумовский не отвечает. Он бьет его лбом в лицо и выворачивается из хватки. Ему не интересно вести с Вороновым разговор, ему до тошноты противно от клише ситуации, в которой злодей выкладывает все свои карты перед смертью. Он пришёл убить Воронова — и он убьет его без лишних слов, не тратя времени на пустые разговоры. Какая теперь разница, из-за чего все началось, если все равно уже ничего нельзя исправить? Воронов оправляется от удара быстрее, чем Разумовский надеялся, и на этот раз сам целится ударить. Сережа видит каждое его движение как будто заранее — просчитывает, угадывает наперед, но уклониться не успевает все равно. Напряжение последних дней, усталость и боль сказываются на скорости реакции. Разумовский падает, откатывается в сторону и ногой подбивает Воронова, опрокидывая его на пол вслед за собой — так учил Олег. Олег. — Ты не убьешь меня! — смеется Воронов, падая рядом и поворачивая к нему разбитое лицо. — Всех псов убил, а меня не сможешь, и ты сам это знаешь. Ты даже своего волка убил, а меня не сможешь! Кстати, о волке… Сережа бьет снова — не вставая даже, просто дотянувшись локтем. Воронов взвизгивает на высокой ноте, отшатывается. Зажимает нос пальцами, но не сдается и продолжает говорить — упрямый: — …ты меня удивил, правда, удивил. Голос гнусавый — наверно, сломан нос. Сережа морщится, он не хочет, не хочет слушать, что говорит ему Воронов, но тому на это глубоко плевать. Он продолжает почти речетативом: — Это насколько надо слететь с катушек, чтобы выстрелить в единственного близкого человека… А меня ты не убьешь, даже если захочешь. Ты меня в шестнадцать лет мог убить, я у тебя в пасти был, только сожми челюсти покрепче… Но ты этого не сделал, под аффектом — и не сделал. Обратил только. Спасибо, кстати, за сломанную жизнь, от души, блять! Разумовский почти поднимается на ноги, но валится обратно на пол. Из-за возни с Вороновым он потерял много крови, адреналин спал, осталась тяжесть в теле и жуткая, накатывающая волнами слабость. Разумовский дышит тяжело и боится упасть снова, но все-таки встает и пытается найти в себе силы на трансформацию. Сил больше нет. — Мы с тобой одинаковые, вот вся причина, — Воронов подходит ближе, но все же держится на безопасном расстоянии нескольких шагов. — Ты еще в детстве это понял, я это понял, нас это раздражало. Я все думал: как бы избавиться от тебя аккуратнее?.. Нам, двум таким одинаковым, было просто не ужиться вместе. Сережу ведёт в сторону, и приходится ухватиться за что-нибудь, лишь бы удержать равновесие. Этим «чем-то» оказывается спинка дивана. Оказалось, что Воронов теснил его все это время к стене. Сережа отвлекается на мгновение от его лица, зажмуривается. Перед глазами желтые точки пляшут, ему жарко и плохо. Проскальзывает мысль, что пуля была чем-то обработана. Потом — вспышкой в сознании — образ Олега, его тело, лежащее на полу, осознание, что он действительно мог убить его. …сколько же раз он в него выстрелил?.. Разумовский не может вспомнить. — Кажется, пора заканчивать, — говорит вдруг Воронов. — Кто-то устал. Это он обо мне, отмечает Сережа. От удара он уходит вовремя. От когтей, размашисто полоснувших по груди крест-накрест, уйти не успевает. От боли он сгибается пополам, но вскоре и вовсе падает на колени. Воронов над ним возвышается, нависает, заслоняет собой. Сережа дышит ртом, ему мало воздуха. Потихоньку сочится кровь сквозь олегову водолазку — он ладонью грудь зажимает, и она уже вся мокрая. Воронов примеривается для нового удара, но Сережа не ждет его — рывком поднимается с пола, словно второе дыхание родилось, и, хватая первое попавшееся под руку, швыряет в лиса напротив. Голова от бюста Венеры отлетает в сторону, разбивается вдребезги от удара об стену, Воронов за плечо держится. Попал. Скульптуры в квартире Сережа замечает только теперь и брезгливо морщится. Совпадение или Воронов действительно прав? Неужели они действительно настолько похожи? Словно издевка, в тишине звучит едва уловимый сигнал системы безопасности — точно такой же, что стоит в офисе Разумовского. Наверно, поэтому он так легко её тогда обошел, невольно думает Сережа и — отстраненно отмечает: кто-то вошёл в квартиру. Кто-то — конечно же, охрана. А значит, у него осталось мало времени. Злость и раздражение придают Разумовскому сил. Он обходит разделяющий их с Вороновым стол и выставляет руки перед собой, защищаясь. У Воронова глаза блестят нехорошо и опасно, он, в отличии от Сережи, почти цел и не ранен серьезно. Взглядом Разумовский окидывает помещение, пытается придумать, что может его выручить. Голыми руками Воронова ему не одолеть — это ясно. Пистолета у него больше нет. Окно, вспышкой проносится в голове, если разбежаться, его вполне можно разбить плечом. Разумовский видит — одно из ряда панорамных стекол не зафиксировано, приоткрыто — совсем немного, но ему достаточно. Он примеривается — до него шагов пятнадцать, дотащить Воронова будет непросто. Он уже все решил и теперь проблема только в том, чтобы удобнее закинуть Воронова на здоровое плечо. Он не успевает — Воронов разгадывает его мысли, бьет первым. Падая, Сережа вцепляется руками ему в горло, увлекает снова на пол — за собой. Падение весь воздух из груди выбивает, Воронов наваливается сверху, вжимает локоть прямо в рану на плече, и у Разумовского перед глазами все темнеет. Воронова он не отпускает. Держится так крепко, отчаянно — впиваются в горло длинные пальцы. Нет, до окна не добраться, не упасть, у него последний шанс — задушить его. Главное — не отпускать. Пальцы немеют, сознание плывет — и Сережа уже не понимает, кого он держит за горло. Душить Воронова — все равно что душить себя, его глаза напротив — желтые, безумные, точно такие же, Разумовский в них своё отражение видит. А потом чувствует крепкую ладонь у себя на горле. Доступ к кислороду ему перекрывают резко, он к этому оказывается не готов, и пальцы размыкаются сами собой. Воронов седлает его бедра, он прав был — Сережа не может его убить, просто не получается. Уже теряя сознание, Разумовский по-детски наивно верит: Воронов тоже умрет, когда задушит его. Может быть, он прав, может быть, у них одна жизнь на двоих и одна смерть, не может все быть так взаимосвязано, не может все оказаться простым совпадением… Гром выстрела Сережа слышит уже отдаленно, но дышать сразу становится легче. Почти как во сне, Сережа наблюдает за Вороновым, который заваливается на бок, как подкошенный. Сережа ловит ртом воздух, отчаянно не понимая, почему он его отпустил. Медленно поднимает голову и смотрит. Над ним, всего в нескольких шагах, чернеет мужской силуэт. Олег?.. Всего на мгновение Сереже кажется, что это он — нашел его, каким-то чудом встал и пришел — но тут же он понимает: не Олег это, а юлин майор. Весь как из камня, и между бровей глубокая морщинка, а губы так плотно сжаты, и в глазах полыхает огонь. Он подходит ближе и выпускает в тело Воронова целую обойму — выстрел за выстрелом, и Сережа видит, как летят в разные стороны щепки паркета, видит брызги крови на брюках майора — подмечает все эти детали с удивительно холодной головой, а в ушах — звон, и руки снова привычно дрожат. Игорь Гром опускает пистолет и, кажется, замечает Разумовского только теперь. Смотрит молча несколько секунд, потом кивает на тело Воронова между ними, поясняет: — Юля жучок ему закинула. Голос хриплый. — Юля умница, — отвечает Сережа. Его голос не лучше. Игорь кивает, взгляд его снова к Воронову возвращается. Костяшки пальцев побелели от напряжения — так сильно он сжимает рукоять пистолета. Сережа его понимает. Чувствует его боль, и это сближает. Игорь, наверно, испытывает что-то похожее, потому что вдруг отмирает и переводит взгляд на Разумовского. — Цел? — Нет, — честно отвечает Сережа. Он уже не будет целым, никогда не будет. Олег его не простит за случившееся, а объяснить ему Сережа не сможет. Он даже пытаться не будет — им, наверно, лучше быть поврозь. У Олега от него одни беды — что в детстве, что теперь, Сережа и не заметил, как все повторилось, в точности, как и двенадцать лет назад, с одной лишь разницей — на этот раз выстрелы не были случайностью. Сережа закрывает глаза ладонью и роняет голову на пол, ударяясь затылком. Игорь присаживается возле него на корточки, аккуратно касается кончиками пальцев раны на груди. Сережа несдержанно шипит от боли. В глазах слезы стоят, Гром тревожится: — Я сейчас вызову «скорую». — Не надо, — останавливает его Сережа. — Лучше такси. Пожалуйста. У тебя ещё есть время, звучит в голове холодный голос, ты можешь успеть в аэропорт. Улететь. Навсегда. Забыть. — В тебе дырка на дырке, — перебивает его Игорь, суетится рядом. Сережа чувствует его торопливые движения, но не смотрит на него — все так же закрывает глаза ладонью, пытается перебороть вернувшийся страх за Олега, горечь и боль. Ему до судорог хочется просто взять и уснуть, а ещё он жалеет, что Игорь успел раньше, чем Воронов задушил его. Сережа хотел бы умереть, чтобы больше не чувствовать ничего и ни о чем не думать. Он не замечает, что на щеках уже мокро и ранки на лице начинают болеть от соли, он не замечает ничего — перед глазами Олег, его собственная рука и дрожащий пистолет. Осознание накатывает только теперь — конечно, Игорь бы все равно нашел Воронова, он бы успел раньше, чем тот добрался бы до Олега, выстрелы были совсем не нужны, но он… Он… Задыхаясь, Сережа вздрагивает, пережидая судорогу. Зажмуривается так крепко, как только может, дышит тяжело. Господи, что он натворил?.. А что, если Олег умер? Не выжил? Сережа не хочет об этом думать, ему так страшно позвонить в больницу и узнать. С трудом он отрывает лопатки от пола и садится. Голова кружится, на языке кровь. Сережа смотрит на тело Воронова, и ему кажется — вот-вот он встанет и пойдет искать Олега. Но Игорь выстрелил в него раз семь, не меньше… …а сколько же Сережа выстрелил в Олега? Он не помнит. Чувствуя, как его начинает накрывать безумие, Сережа торопится уйти в себя, глубоко в мысли, чтобы пришёл он, забрал их, вытеснил своей дикой рыжей натурой, чтобы не помнить, чтобы не думать… …он не выдержит. Он не сможет теперь смотреть Олегу в глаза — после всего, что было. Он не сможет, он… ...он убил его. Игорь возвращается с водой и протягивает ему. Разумовский только отталкивает стакан, упрямо поднимается на ноги. Оторвать взгляда от Воронова не может — неужели все должно было закончиться так страшно? Юля, Олег… Я даже не смог его убить, думает Сережа, не сводя глаз с тела. Пульсирует плечо, и появляется странная надежда, что он умрет где-нибудь на улице от потери крови — и тогда все закончится. Он не смог отомстить. Если бы не Игорь, оказалось бы, что он рисковал Олегом зря. …рисковал Олегом! Он снова повторил свою же ошибку в прошлом, ничего не изменилось, все случилось точно так же — замкнулся круг. Бесполезно и очень страшно. Сережу трясет. Он отталкивает от себя теперь уже руки Игоря и, шатаясь, идет к выходу. Гром останавливает его уже у двери. — На. Он снимает с себя куртку и накидывает ему на плечи. На недоуменный взгляд поясняет: — Я не держу тебя, иди, куда хочешь, раз совсем псих. Но так хотя бы выглядеть будешь по-человечески. Сережа растерянно гладит потертую кожу рукава. Куртка заношенная, она явно Игорю дорога — и он так просто с ней расстался? Разумовский смотрит на майора внимательнее, понимает: он тоже все, что можно, уже потерял, больше не страшно. Он тоже, как и сам Сережа, не хочет больше цепляться за прошлое и так же бежит от него, как умеет. Краем сознания, совсем не концентрируясь на этой мысли, Сережа думает, что майор, наверно, должен бы его арестовать — за все те смерти, за покушение на Воронова. Даже если ему не удастся доказать, что предыдущие три убийства на нём, камеры отлично засняли то, как он убивает Демина и Сычева… Но Гром отпускает его, просто позволяет уйти. Сережа думает: Грома задержат. Обязательно задержат, и тогда возникнут вопросы. Сережа понимает: Грому все равно. Ему это уже не так важно. Где-то на улице воют сирены — полиция как всегда прибывает на место, когда уже не нужна помощь. Сквозь туман в голове Сережа вспоминает последнее важное, что еще остаётся в замутненном от ужаса сознании. Облизывает пересохшие потрескавшиеся губы и тихо кашляет. — Игорь, — зовет, едва касаясь руки. — Можно попросить тебя? Тот кивает — сдержанно, почти совсем незаметно. Он мыслями в себя погружен, переживает внутреннюю борьбу. Сережа глазами ищет что-нибудь, на чем можно написать. Удачно находит карандаш и наполовину исписанный листок для заметок. Отрывает чистую часть, пишет на ней номер. — Узнай, пожалуйста, про Олега Волкова. Его сегодня должны были доставить в центральную больницу. Скажи, что от меня, тебя сразу с врачом свяжут. Это счёт. Все, что нужно будет, сделай, Игорь. О деньгах не думай. Это важно. Игорь слушает внимательно, сворачивает листок пополам и убирает в карман. Машинально поправляет кепку, хмурится. — А ты? — Я не могу, — быстро и тихо отвечает Сережа. Где-то внутри он уже знает, что Олег мертв — ему просто страшно услышать этому подтверждение. — Как тебе позвонить, когда узнаю все? — снова спрашивает Гром, прислушиваясь к сиренам под окнам, но не двигаясь с места. — Мне не надо звонить, — глухо отвечает Сережа. В голове удивительно пусто и гулко, он слышит собственный бьющийся внутри пульс и чувствует разливающееся по телу тепло. Янтарь затапливает голубую радужку, вытесняя из мечущегося взгляда панику. Сережа смотрит в глубь гостиной, прощаясь с прошлым. Потом поворачивается к Игорю спиной и покидает квартиру, больше не обернувшись. Он уйдет через крышу, его не смогут найти и больше никогда не увидят. Он пытается дышать ровно, изо всех сил удерживая контроль над сознанием и понимая, что, на самом деле, он уже сдался. Их с Олегом история, начавшаяся двенадцать лет назад, заканчивается вовсе не здесь — в квартире Воронова. Она закончилась, когда отгремел последний пятый сережин выстрел. Пять, вспоминает Разумовский, пуль было пять. И эта мысль — последнее, о чем думает Сережа, перед тем как позволяет лису забрать боль.