Лисьи сны

Венеция Год спустя

Солнце печет спину, но Сережа даже не пытается уйти от света и пересесть за другой столик. Здесь, прямо напротив панорамного окна, самое удобное место, чтобы наблюдать. Разумовский ловит губами трубочку и пьет лимонад мелкими глотками, честно стараясь смотреть только в экран ноутбука, но его взгляд нет-нет, да и соскальзывает на третий столик от входа. Там, спрятавшись за книгой, сидит очень странный тип. Он приходит в это кафе вот уже неделю подряд примерно в одно время с ним, садится за один и тот же столик и читает — Сережа это заметил на четвёртый день. И нет ничего странного в том, что незнакомец так долго читает одну и ту же книгу — просто в один из дней он читал её вверх ногами, а так не умеет даже сам Сережа. Разумовский понимает, что его изучающий взгляд замечен, когда незнакомец закрывает книгу и кладет её на стол перед собой. Смутившись страшно, Сережа ниже наклоняется к ноутбуку, почти прячась за ним, и шумно тянет из трубочки сладкую воду. Он чувствует, как краска заливает лицо и даже уши, тихо радуется, что сидит к мужчине против солнца, а значит, тому виден лишь его силуэт. Проходит минут десять, прежде чем Сережа решается взглянуть на третий столик снова. Код отчаянно не хочет писаться, все глючит — и его собственная голова, и явно перегревшийся от жары ноутбук. К солнцу Венеции Разумовский ещё не привык, но ему оно очень нравится — нравится гораздо больше, чем питерские дожди. От Питера у него странное отвращение, от одних воспоминаний серых улиц дрожь берёт. Сережа каждый раз удивляется, когда понимает это. Он точно знает, что любил родной город, но он словно стал чужим, как только Венеция приняла Разумовского в свои желто-теплые объятия. Быстрый взгляд, которым Сережа едва задевает незнакомца — и становится понятно, что на него тоже смотрят, пронзительно и в упор. Странный человек больше не скрывается, как будто понял, что шифроваться уже бесполезно. Посмотрим, что ты будешь делать дальше, мстительно и ехидно думает Разумовский. Лисью усмешку краешком губ скрыть не получается — как он ни старается. Незнакомец продолжает сидеть. Руки сложены на коленях, на столе — нетронутая чашка чая. Сережа вздыхает. Терпеливый. Работать в это утро не получается, и Разумовский отчаивается совсем скоро, опускает крышку ноутбука и тянется к уже давно остывшему грибному супу. Грибной суп на завтрак — сильно, но Сережа ничего не может с собой поделать. На это кафе в куче времени ходьбы от дома он набрел случайно, и именно суп заставлял его приходить сюда каждый день. Вкусный, напоминающий о чем-то очень приятном — о чем-то из тех немногих хороших вещей, что он оставил в Петербурге. Сережа и теперь берется за ложку, задумчиво переливает бульон, старается не думать о том, что за ним наблюдают. Руки слегка дрожат — совсем немного, только кончики пальцев, но Разумовский все равно лезет в карман за шуршащей пластинкой. Таблетку он запивает тем же лимонадом, хотя мог бы просто-напросто разгрызть её зубами. Он так уже делал. Ночами, просыпаясь в одиночестве — один на один с ужасающе правдоподобными кошмарами, слыша выстрелы как будто наяву и видя чье-то тело у своих ног. Сейчас ярко светит солнце, и никаких кошмаров, конечно же, нет, но в груди как-то неприятно тянет, и Сережа глотает таблетку, подавляя непрошенные ассоциации. Он почти расправляется с супом, когда замечает рядом с собой какое-то движение. Человек с третьего столика наконец не выдерживает — подходит ближе и, молча отодвигая стул, садится напротив. Складывает руки в замок перед собой и смотрит. И молчит. Сережа растерян и сбит с толку. Общаться с людьми — явно не его, но в незнакомце напротив есть что-то, что позволяет Разумовскому безболезненно поинтересоваться: — Мы знакомы? Глаза напротив — светло-карие, от солнца почти медовые — неотрывно смотрят куда-то ему в переносицу. Мужчина высок и красив, одет не по погоде и явно странно для Венеции — на нём чёрная рубашка и чёрные брюки. На груди сверкает серебром причудливый кулон. Сережа невольно им любуется и с удивлением понимает, что он совсем не против такого наглого вмешательства в его личное пространство. Незнакомец молчит долго, смотрит внимательно. Когда Сережа уже начинает подозревать, что он не понимает по-итальянски, тот отвечает — на чистейшем русском: — Если только в прошлой жизни. Но я хотел бы начать все сначала. Сережа удивляется странной формулировке, но вида не подает. Мужчина говорит серьезно, без намека на иронию или грубую насмешку. Есть что-то в его глазах такое, от чего Сережа теряется и верит ему. Внутри что-то болезненно сжимается, но тут же отпускает. Ломается какая-то пружина, дышать становится легче — чуть ли не впервые за последний год. Разумовский вдыхает запах незнакомца — и ему кажется, что он снова в Петербурге, где-то дома — в очень абстрактном месте, которое и не место даже, а ощущение. Сережа наклоняет голову вбок. Выпавшие из хвостика пряди падают на лицо, и он небрежно откидывает их кивком головы. Смотрит внимательно, гадая, о чем думает его неожиданный собеседник. Ему нравится его спокойная уверенность, тихий голос с хрипотцой и даже странная тоска во взгляде. Нравится, как он на него смотрит — так, будто они давно не виделись. Ему нравится думать, что это на самом деле так, и человек перед ним — давно потерянный и вновь обретенный друг. Сережа невольно подаётся вперёд, ближе к нему. Смотрит с прищуром, вспоминая, что видел его в своих снах. Протягивает руку через стол, вкладывая тонкие пальцы в широкую ладонь, и говорит: — Меня зовут Сергей. Сергей Разумовский.