Лисьи сны

Кошмары нагоняют Сережу ночью не однажды — лес, сбитое дыхание и хрип преследующих его волков с каждым разом ощущаются все отчетливее. Один раз, ближе к утру, Разумовский дергается так сильно, что почти падает с дивана — они с Олегом так и уснули поперек широкой постели. От падения Сережу спасает сильная рука Волкова, которой он обхватывает его и притягивает ближе к себе. Олег носом в его волосы зарывается, дышит горячо в самое ухо, и Сережа успокаивается понемногу, но снова заснуть не рискует. Ему очень важно смотреть на Олега, видеть его — касаться — и знать, что он жив, что он рядом. Луна пробирается в комнату и красным отблеском падает на пол. Серёжа понимает, что это оптическая иллюзия — такое бывает, редко, но ничего сверхъестественного. Однако отделаться от странного испуга он не может — такой кровавый блик он уже видел однажды, и ничем хорошим это тогда не закончилось. Сухими воспаленными глазами Серёжа смотрит на потолок. Под боком бесшумно спит Олег, и тепло, идущее от его тела, да вес его руки — единственное, что ещё держит Серёжу на тонкой грани между реальностью и кошмаром. Разумовский чувствует, как сердце внутри гремит, пытается дышать ровно и глубоко, но зрачки ненормально расширены и адреналин зашкаливает. В памяти выжжена та ночь. Олег не хотел, чтобы он это вспоминал. Олег не хотел, а он вспомнил. Ночь и лес сменяются другим воспоминанием — серая приютская палата с запечатанным окном и решеткой — полуподвальное помещение, даже не в больничном крыле. Обход персонала дважды в день, тоска и страх, вопросы без ответов и — разговоры, разговоры, разговоры… Разные люди приходили, все что-то спрашивали, светили ему в глаза фонариком, измеряли пульс и давление, в конце концов придумали диагноз и с усердием лечили седативными препаратами и специально созданной для него терапией. А Серёжа спрашивал про Олега, но ему не отвечали. И навестить его в больничном крыле не позволили. А к моменту, когда раны Волкова зажили и его все-таки забрали в специальный интернат, Серёжа уже не помнил, из-за чего было столько шума месяц назад. Минуты тянутся, как резина — медленно проходит ночь, но Разумовский упрямо противится сну. На утро он выглядит совсем измученным и больным. Олег это, конечно же, замечает, но, очевидно, уже привычно списывает на свой счёт. Что он там себе надумал, Разумовский спрашивать даже не хочет — по взглядам, которые Волков то и дело бросает на него, он понимает: мысли у Олега явно не слишком веселые. Конечно, они могли бы сесть и спокойно обо всем поговорить, но Сережа избегает этого разговора всеми силами — он и сам не понимает, что с ним происходит, и ему снова тревожно. От реальной жизни он сбежать мечтает. В равновесии его удерживает только мысль о переезде. После завтрака — кофе на пустой желудок — он отменяет все запланированные встречи и, наконец закончив собирать все документы в один файл, отправляет его Юле. Он надеется, что та согласится помочь ему с соцсетью. Ему хочется поскорее избавиться от всего, что связывало его с прошлым, от всего, что заполняло его жизнь без Олега — те одинокие и невыносимо долгие десять лет. Он торопится, суетится, бегает по офису, собирает вещи. Два дня. Два дня — и они уедут из России. Сережа ходит из угла в угол, бессмысленно переставляя какие-то предметы. Олег наблюдает за ним молча, но с тревогой. На лбу между бровей вертикальная складочка, взгляд тяжелый и настороженный. — Ты сегодня не включал Марго, — замечает словно между прочим, не спуская с Разумовского глаз. Сережа кивает на ходу — он очень занят, он ищет свои карты и визитки. Брать вещи с собой они, конечно же, не будут — зачем, если все можно купить в Италии? А вот с жильем вопрос надо решить сразу. Покупать дом лучше уже на месте, посмотрев и выбрав подходящий вариант, с этим торопиться не обязательно. Но подобрать хороший отель необходимо. — И совсем не беспокоишься об инвесторах? — снова спрашивает Олег, на что Сережа только отмахивается раздраженно: — К черту инвесторов. Складочка на лбу Волкова становится глубже. Он серьезен и задумчив, хочет сказать что-то — по обыкновению прямо и без прикрас, как только он и умеет. Решается минуты полторы, потом все-таки выдает тоскливое: — Ты заболел? От абсурда этого утверждения Сереже смеяться хочется. Он здоров и чувствует себя так прекрасно, как никогда раньше не чувствовал. Ему хочется рассказать Олегу о своих планах и идеях, но он не рискует заводить такую долгую тему — просто качает головой и демонстрирует Волкову вымученную улыбку: — Со мной все хорошо, Олег. Верь мне. Олег кивает для вида и подавляет тяжелый вздох. Серёжа возвращается к своему занятию, слышит уже из-за спины: — Обещай мне, что сразу скажешь, если почувствуешь, что что-то не так. — Обещаю, — бросает Серёжа через плечо, даже не оборачиваясь. Пальцы дрожат и не слушаются, когда он проверяет почту в мобильном. Конечно, Юля не могла прочитать его письмо так рано — да и куда он, к слову, спешит?.. О странности олеговой просьбы Серёжа задумывается мимоходом, вскользь. На мгновение замирает, пытаясь вникнуть, что его так насторожило, но оказывается не в силах удержать мысль. Да, просьба звучит немного странно, да, Олег параноик, но он вынужден был слишком долго остерегаться всего вокруг и за себя, и за Серёжу, тут уже не приходится удивляться желанию контролировать абсолютно все. Он и сам хотел бы держать под контролем хотя бы кое-что — например, мысли, которые со вчерашнего дня из головы не выходят. Серёжа признается себе, что так торопится уехать отчасти из-за них — чтобы не было возможности остаться и натворить глупостей. В том, что ему хотелось бы завершить начатое, он уже не обманывается. Только опасные образы поглубже прячет и старается не вспоминать то, что было похоронено внутри памяти, но сейчас рвется наружу. Но он уже вспомнил. Кое-что все-таки забылось, но то, как он хотел увидеться с Олегом, помнится отчётливо. До дрожи в руках и ломоты в теле. Его лисью натуру подавляли тогда так старательно, что сдержать её теперь почти невозможно. Разумовский никогда не ощущал это настолько сильно, но сейчас чувствует — его внутренний лис рвется на свободу. Серёжа понимает, что стоит, уперевшись руками в стол, уже долгое время, когда Олег подходит к нему со спины и слегка мнет напряжённые плечи. Волков ничего не спрашивает, и Разумовский ему за это благодарен. Благодарен, потому что он вряд ли смог бы описать все то, что творится сейчас внутри — инстинкты зверя всегда сильнее и необъяснимее, понять их не всегда удаётся самому. Серёжа отходит от Олега как можно дальше, чтобы он не смог считать его эмоции. Руками зябко обнимает себя за плечи, мерзнет и злится из-за этого. Обводит взглядом когда-то казавшийся уютным офис и судорожно выдыхает. Осточертели ему эти стены, он хочет на свободу, уехать, вырваться отсюда. — Поехали домой? — спрашивает он у Олега, робко оборачиваясь на него через плечо. — Поехали, — соглашается Волков. Даже не пытается спорить — как всегда.

***

Домой они попадают только к обеду. По дороге заезжают в магазин — Олег не понимает смысла в доставке продуктов, когда в шаговой доступности от квартиры Разумовского сразу несколько хороших сетей. Для Сережи это в новинку — делать покупки, выбирая товар с полок и собирая нужные продукты в разных концах магазина. Когда-то, в далеком студенчестве, ему приходилось обходить много магазинов в поисках молока и яиц подешевле, и эти времена остались осадком где-то в недрах памяти. Пусть и неосознанно, но именно с тех пор Серёжа избегал заходить в магазины и торговые центры — воспоминания наваливались грузом, срабатывали ассоциации. Но на этот раз он обнаруживает, что ему даже нравится ходить за Олегом по пятам, пока тот собирает нужное в тележку. Это удивляет и теплом внутри разливается — ему кажется, что все у них с Олегом, как у людей. Стоять на кассе и смотреть на ползущую ленту кассы оказывается очень даже приятно. Нести с Олегом тяжёлые пакеты до машины, а после укладывать продукты в багажник — приятно тоже. Приятно смотреть на то, как Олег садится за руль и внимательно смотрит в зеркало заднего вида, чтобы не задеть стоящую рядом машину. И совсем уж здорово смотреть на его пальцы, которые уверенно держат руль. А ещё — просто сидеть, откинувшись в кресле и ни о чем не беспокоясь. Весь путь Серёжа попеременно смотрит то в окно, то на Олега — запоминает каждую деталь, это почему-то кажется ему очень важным. На фоне играет «Агата Кристи» — она появилась здесь совсем недавно, одновременно с Олегом из прошлого. И «Агата Кристи» — тоже прекрасно. Она напоминает лето между девятым и десятым, жару приютского балкона и сигаретный дым, который пускал Олег тайком, пока не видят старшие. Они ни о чем не говорят вплоть до самой квартиры, но молчание не напрягает. Олег несет тяжёлые пакеты легко, одной рукой, в другой у него ключи от квартиры, а Серёжа совсем налегке, не знает даже, куда деть пустые руки. У входной двери Волков ставит пакеты на пол, сосредоточенно ищет нужный ключ и вставляет его в замочную скважину. Серёжа улыбается, наблюдая за тем, как Олег пытается протолкнуть ключ внутрь — неловко и даже смешно. Замок отчаянно не хочет поддаваться пальцам Волкова, который вдруг стал каким-то неуклюжим. — Олег, подожди, — не выдерживает Серёжа, выдирая у него ключ. — Что ты делаешь? Не так… Он сам вдевает ключ в замочную скважину и привычным движением поворачивает вправо. Замок поддается, но щелкает странно — Сереже это не нравится. Он задумчиво трогает дверную ручку, нажимает на неё и отпускает снова — замок щелкает опять. — Ломается, — констатирует Олег, молча наблюдающий за сережиными махинациями. — Если тебя это беспокоит, могу посмотреть чуть позже. Сережа слова Волкова мимо ушей проносит — снова нажимает на ручку и снова её отпускает. Она проворачивается с едва слышным клацаньем. Разумовский губы поджимает, смотрит на ключ в своей руке и на замок — внимательнее. — Дверь открыть пытались, — говорит едва слышно, почти что одними губами, но Олег его понимает и молча отстраняет Сережу с дороги. В квартиру он входит первым, на ходу доставая пистолет из нагрудной кобуры. При виде холодного металлического блеска Разумовский вздрагивает — он и забыл, что Волков с собой оружие носит. Сглатывает, переступает через порог. Олег останавливает его, легонько толкая ладонью в грудь, палец к губам прикладывает. Это лишнее, потому что Серёжа и так очень тихий. Олег обходит всю квартиру, возвращается к Сереже, пистолет обратно прячет. Молча головой качает — никого. Разумовский облизывает пересохшие губы, он и не заметил, что почти не дышал все то время, пока Олег проверял комнаты. Серёжа тяжело приваливается к косяку двери и стоит так, пока Волков затаскивает пакеты и закрывает входную дверь. Вся приятность последнего часа испаряется в одно мгновение. Осадок остается внутри, на языке — горечь. А где-то в области желудка уже почти привычная злость разжигается. — Они здесь были, — выдыхает Сережа обреченно, прикрывая глаза, чтобы потереть пальцами тяжёлые веки. Олег возвращается из кухни, молча расстегивает кофту Разумовского, стаскивает с рук. Сережа не сопротивляется, но и не помогает — стоит мешком, глаза в пол, чтобы не смотреть на Олегову реакцию. — Ты же говорил, что о квартире никто не знает, — нарушает тишину Волков. Не упрек — констатация факта. — О ней никто и не знает, — кивает Сережа, сухие губы облизывая. Запинается на мгновение, хмурится. — Только Юля. Но она не могла никому сказать. Желаемой уверенности в голосе он не слышит сам, Олег не верит и подавно. Стоит напротив, руки на груди сложив — кофту он уже аккуратно привесил на вешалку. Кулон на груди притягивает сережин взгляд магнетически. Разумовский и не хочет смотреть на волчью голову, но она будто сама смотрит прямо внутрь него — всю душу наизнанку вытягивает. Серебром отливает клык, как настоящий. Сережа сглатывает и задерживает дыхание, чтобы успокоиться. — Сигнализация должна была сработать, — наконец говорит Олег, присаживаясь на корточки, чтобы развязать сережины шнурки. — Может, замок просто заклинило? — Нет, — Разумовский головой качает, глядя только в одну точку перед собой. — Сигнализация сработала бы. Только она связана с Марго в офисе, а я ее вчера… Ну… Отключил… Олег удивленно голову вскидывает, смотрит на Сережу снизу вверх: — Всю систему? — Да, — Сережа думает о том, что выключил систему, чтобы их не побеспокоили, и краснеет пятнами. — Всю. Так вышло. Олег вздыхает. Выпрямляется, свои тяжёлые ботинки скидывает тоже, аккуратно сдвигает ногой в сторону. Сережа следит за его действиями отстраненно, но все-таки удивляется. Педант, отмечает Разумовский, глядя на аккуратного Олега, а в приюте вещи где попало кидал… Армия, ëкает где-то внутри, это там его приучили к порядку. Вымуштровали. Выдрессировали, как собаку. Пальцы сами собой сжимаются в кулак, Сережа упрямо губы смыкает. Длинные волосы падают на лоб, удачно закрывая лицо. Разумовский их не убирает, не мешают. Мешает другое. Он думает: ему ещё долго искать отличия между тем Олегом, которого он знал раньше, и тем, которого он знает сейчас. Он думает: теперь, когда существует эта грань между «до» и «после», они никогда не будут в полной мере счастливы. Он думает: очень жаль, что волки не дождались их появления. Застань он их здесь, и тогда… Олег смотрит на Сережу обеспокоенно. Потом берёт его лицо в ладони, поднимает голову так, чтобы взгляд бегающий поймать. Гладит по щеке, обещает: — Они тебе ничего не сделают. Я обещаю. А Разумовский вдруг понимает, что тот страх, который тошнотой подкатывал к горлу, куда-то делся. Его вытеснили нападение Шепченко, слежка и воспоминания. Его шрамы олеговы вытеснили — осталась только злость и бессильное отчаяние. Он ничего не может сделать. Только позорно сбежать куда подальше.

***

Весь остаток вечера проходит незаметным пятном. Приготовленный Олегом ужин все такой же вкусный, и вечер все такой же серый и по-питерски уютный, но Сережа не замечает ни того, ни другого и только жмется как можно ближе к Олегу, и ложатся спать они в конце концов снова вместе. Впервые по-настоящему — не случайно уснув рядом, а забравшись под одно на двоих одеяло. Сережа мечтал в детстве об этом: о широкой настоящей кровати взамен шаткой полуторки, об Олеге рядом, об отдельной квартире. Только все получилось совсем по-другому: их квартира вовсе не похожа на безопасное место, кровать кажется даже слишком большой, а они с Олегом теперь другие. Теперь — такое ужасное слово, думает Разумовский. Такое же резкое, как и та грань после точки невозврата — ночи, после которой они не виделись с Олегом больше десяти лет. Слушая дыхание Волкова, Сережа дожидается, когда тот уснет. Олег засыпает почти мгновенно, но Разумовский прекрасно знает, что сон у него тревожный, чуткий. Прежде чем вылезти из-под одеяла, он успокаивающе касается олеговой руки, и только после этого медленно спускает ноги на пол. Ещё несколько минут смотрит на спокойное лицо, потом бесшумно выскальзывает из спальни. Ему не спится. Ему тревожно. На кухне он наводит себе крепкий кофе — спать боится, во сне либо кошмары придут, либо лис вырвется. И кто знает, сможет ли Олег сдержать его обращение и на этот раз или же зверь внутри Разумовского одержит верх и этой ночью станет на одну жертву больше. От этой мысли Сережа холодеет. Где-то на периферии сознания возникает новый страх — что он случайно навредит Олегу. Снова. Нет, этого допустить никак нельзя, Серёжа не позволит этому случиться, даже если придется не спать вовсе. Кофе крепкий, и от него на языке горечь, а в голове отвратительная ясность и какой-то гул. Сережа подпирает голову рукой и считает в уме двоичный код. Ему нельзя спать. Спать нельзя. Чуть больше суток, успокаивает себя Сережа, еще неполных два дня — и все это останется позади. Он уже забронировал самолёт на субботу, осталось подождать совсем немного, а в Италии будет легче, он уверен. Они с Олегом все начнут заново и наконец будут счастливы. Можно будет начать работу над новым проектом, сделать вид, как будто ничего этого не было. Только подождать каких-то сорок часов. Разумовский делает ещё один глоток кофе, и вместе с оседающей по горлу горечью к нему приходит осознание: волки тоже его боятся. Все, что было — нападение со спины, бездейственная слежка — наблюдение, проникновения в офис и к нему домой — не более, чем игра на опережение. Они в открытую не нападают, потому что боятся. Думают, что не смогут совладать с диким лисом, считают его действительно опасным. Сережа хмурится. Кто знает, как быстро он сумел бы понять с пулей во лбу, что происходит, если бы в оба предыдущих раза волкам удалось застать его врасплох посреди ночи. В том, что к нему оба этих раза приходили волки, Сережа не сомневается. В том, что они приходили ночью, чтобы убить его спящего — тоже. Сомневается он только в одном — в том, что подобное не повторится снова. Оно повторится. И, может быть, они с Олегом уже не будут так удачливы. Сережа сжимает кружку крепче, не замечая, как горячие стенки обжигают ему пальцы. Смотрит на колышащуюся темную гладь — у него руки дрожат. Вдыхает — медленно, и так же медленно выдыхает. Надо успокоиться. Сорок часов, напоминает он себе, ничего не случится за какие-то сорок часов… Успокоиться не получается. Не выдержав, Сережа отодвигает кружку и, заламывая руки, принимается ходить по комнате. Бесшумно он перемещается от стены к стене, прислушивается к тишине, кусает губы в кровь. Не сразу замечает, что все вокруг и без света слишком четкое — он рыскает во тьме лисьим взглядом. Дыхание тяжелое, ему душно. Тесно в просторной кухне, хочется на свободу, прочь из клетки… Разумовский не понимает, когда успевает дойти до входной двери и приходит в себя, только отомкнув замок и собираясь вот-вот шагнуть через порог — как был, в сиреневой пижаме и босиком. От осознания, что он потерял контроль над собой — пусть и на несколько секунд — Сережа рвано выдыхает. Пальцы вцепляются в ручку сильнее, он тянет дверь на себя, хлопает ею громче, чем хотелось бы. Ужас под рубашку лезет, спину холодит. Сережа уже почти задыхается — он на грани, уже готов словить паническую атаку. Разворачивается спиной к двери, прижимается к ней спиной. Напротив него — темный силуэт, голубые глаза сверкают пронзительно, рассекают мрак двумя маленькими блуждающими огоньками. — Олег, — всхлипывает Сережа, продолжая испуганно вжиматься в дверь. — Я никуда не выходил! Я клянусь тебе, я… — Тише, — успокаивает его Волков, шагая навстречу и заключая его в объятия. — Я знаю, все хорошо. Сережа без сил опускает голову ему на плечо. Конечно, Олег не спал все это время — у него слишком чуткий сон, он наверняка проснулся, когда Сережа вылез из постели, проснулся, просто дал ему возможность побыть одному. Он мешает, проносится в голове чужая, странная мысль, оттолкни его, сделай, что хотел, пойди и порви их… Сережа замирает, цепенеет и почти не дышит. Олег отстраняется, закрывает дверь на второй замок и только после этого отходит на пару шагов назад. Смотрит внимательно. Закончи начатое, мурлыкает внутри чужой-сережин голос, порви их… Сережа стонет глухо, лицо ладонями закрывает. На щеках мокро, на языке соль — он все-таки прокусил губу. Не глядя, Разумовский шагает вперёд — к Олегу — ноги подгибаются, ватные, не держат. Сережа падает вперёд, но даже не пытается выставить перед собой руки. Он знает, Волков поймает. Волков и ловит, к себе крепче прижимает. Гладит по голове. Сережа осторожно опускает руки. — Ты же знал, что так будет, — говорит глухо, глядя в пол. — Знал, что у меня психика искалечена и ничего хорошего из этого не выйдет. И все равно нашел меня, вернулся. Ты такой же больной, как и я. — Наверно, — соглашается Олег неожиданно легко. — Я хотел убить их, — признается Сережа. — Найти и разорвать. Как и всех предыдущих. Олег молчит. Осуждает? Насторожен? Сережа поднимает голову и смотрит на него — глаза в глаза. — Наверно, они все были правы. Я чудовище. — Нет, — Олег убирает волосы с его лица, он такой грустный и все понимающий. — Ты просто устал и хочешь быть счастливым. А еще ты напуган, что может повториться все, что было в прошлом. Но я не позволю этому случиться снова. Обещаю. Сережа медленно вздыхает, успокаиваясь. Ему нельзя сейчас ломаться, ради Олега — нельзя. Нужно потерпеть всего каких-то тридцать девять часов…

***

Утром у него болит голова — почти двое суток без сна, тревоги и томительное ожидание берут своё. Сережа сидит на кухне, поджав под себя ноги, и смотрит на Олега у плиты. Телевизор на фоне транслирует новости, но Разумовский не вслушивается в слова диктора. Он сжимает в руках телефон и гадает, почему Юля до сих пор ничего не ответила ему на его письмо. Волков ставит перед ним тарелку с едой и чашки, разливает кофе — и ему, и себе, несмотря на то, что он его не любит. Они оба уставшие и разбитые, а впереди трудный день. Трудный и долгий, потому что последний их день в Питере. Завтра вечером они уже будут высоко в небе, завтра вечером можно будет вздохнуть спокойно. Завтра вечером волки уже их не достанут и лис, Сережа уверен в этом, наконец успокоится. Олег садится напротив и смотрит на Сережу из-под насупленных бровей. Взъерошенный и сонный, как вороненок. За его спиной голубым прямоугольником светится дисплей. Девушка в красном пиджаке рассказывает о произошедшем за неделю. Сережа на еду не смотрит — его тошнит. Он снова включает телефон и заходит в почту. Пусто. — Мне нужно позвонить, — не выдерживает наконец, вставая из-за стола и выходя из кухни. — Две минуты. Юля обещала ответить сразу же после получения письма, она знала, что это что-то важное. И вот она не отвечает уже сутки — Сережа чувствует, как неприятное ощущение поднимается и застревает в горле. Сердце лупит как бешеное, пульс зашкаливает. Убойная доза кофе, выпитая им за ночь, напоминает о себе. Гудки долгие и медленные, Юля не отвечает. Сережа сбрасывает и набирает снова. Тридцать часов. Все нерешенные вопросы с сетью нужно решить за тридцать часов, но без Юли это сделать совершенно невозможно. Сережа уже согласен бросить все, как есть — уехать, никому ничего не сказав, он бы и сделал так, если бы не предчувствие чего-то нехорошего. Его волнует, что Пчëлкина не отвечает. Она обещала ответить. Она всегда выполняет свои обещания. Сережа набирает номер снова, и снова ему отвечают тишиной. Руки дрожат сильнее, телефон почти выпадает из вспотевших ладоней. Разумовский кладет его на коридорную тумбу и упирается в неё руками, опустив голову. Тошнота усиливается, дрожат уже не только руки, но и колени. Он вдруг понимает, что в квартире тихо — Олег почему-то выключил телевизор. От тишины становится еще хуже, Разумовский отрывает ладони от гладкой поверхности, идет в кухню разбираться. Уже готовится попросить включить телевизор, радио, музыку — хоть что-нибудь, лишь бы заполнить пустоту — когда натыкается взглядом на Олега. Слова застревают в горле. Олег отводит взгляд, изображая неподдельный интерес к ополовиненной чашке кофе. Весь мир Волкова будто сужается до размеров этой самой чашки, потому что он не замечает Сережу, который осторожно присаживается на краешек стула рядом с ним, не замечает его вопрошающего взгляда и сам ничего объяснять не хочет. Сережа спрашивать боится тоже. Несколько минут назад, когда он выходил звонить, Олег выглядел по-другому. Не так, как сейчас — а сейчас он похож на человека, который должен сказать ужасную, но необходимую вещь. Сережа оборачивается назад, смотрит в коридор, где на расческе рядом с зеркалом лежит его бесполезный телефон. Гудки не отвеченного звонка отдаются эхом внутри, Разумовский сжимается на стуле, голову в плечи втягивает. Он не хочет об этом думать. Он не хочет. Он тянется рукой к пульту, чтобы включить телевизор, но Олег перехватывает его ладонь на полпути. Молча смотрит и предупреждающе, Сережа и так уже считал все по его глазам, ему все ясно и без лишних слов, но ему надо, ему надо… …лечь бы и лежать, уныло думает Сережа, перебивая этой мыслью и туго свернувшийся в животе страх, и застрявшее в горле отчаяние, лечь и лежать, а лучше умереть… Он выворачивает руку из хватки Волкова и дрожащими пальцами берется за пульт. Роняет его на столешницу, прежде чем крепко вцепляется в гладкие бока. Попадает по кнопке не с первого раза. В ту милисекунду, пока включается дисплей, Сережа успевает решить, что он все придумал — ведь Олег не сказал вслух, а Юля и раньше не отвечала ему на звонки… Эта мысль тут же разбивается о фотографию Пчëлкиной, выведенную на экран позади ведущей в красном пиджаке. Последние тридцать часов — так мало! — стираются в прах, теряют свою магическую силу. Юля смотрит на Разумовского с упреком. Он машинально выключает телевизор, откидывается на спинку стула. Смотрит на Олега — объясни. Но понимает сам — с трудом, со скрипом — одну-единственную вещь: он уже никогда не сможет дозвониться до Юли, потому что Юля не сможет ему больше ответить.