Лисьи сны

2009 год

Сережа за Олега готов драться — и, если будет нужно, заживо глотку перегрызет любому. Впервые Разумовский осознает это в шестнадцать лет, когда отсвет почему-то красной луны бросает на пустынную дорогу кривые блики. Они рисуют этими линиями шрамы, кровь и ссадины, пугают Сережу — пугают до бешено бьющего пульса. Он не думает о том, что собирается теперь делать — просто бежит трусцой по следу, прячась в тени деревьев и покореженных заборов, от луны прячась. Волки хотели открыть на него охоту? Он начнет охоту на них — и намного раньше. След путается и петляет по гаражам и подворотням, Сережа думает, что Олег делал это нарочно — опасался, что Разумовский сбежит. Но лиса не провести. Проплутав какое-то время, Сережа понимает: след ведёт в школу. Сначала сомневается, но потом выходит к запасному выходу спортивного зала — и все сомнения рассеиваются. Дверь приоткрыта, тусклый свет говорит о том, что внутри кто-то есть. Учитывая тот факт, что Олег вернулся совсем недавно, Сережа рискует надеяться: волки ещё там. Уже в дверях предбанника он обращает метаморфозу и, тщетно пытаясь игнорировать тупую боль по всему телу, медленно крадется по коридору. Из спортивного зала голоса доносятся — двое или трое, не различить. Сережа знает только, что волков много, не меньше пяти. По фамилиям он угадает только двоих, о которых упоминал Олег, но в лицо знает каждого. Знает и ненавидит всей душой, искренне и без остатка — как только и можно ненавидеть кого-то в шестнадцать лет. Сережа почти не дышит, пока приближается к своей цели. Сейчас он — комок нервов, олицетворение сосредоточенности и чуткости. Прорезая полумрак желтым взглядом, он намеренно замедляет пульс. Собственную бегущую по венам кровь слышит гулко и редко, в ушах словно заложило и все внешние звуки как в тумане. Запахи смешаны, от них Сережу ведёт и хочется сблевать, но среди волчьей вони он различает более мягкий и спокойный запах Олега, вспоминает, зачем пришёл, и бесшумно толкает дверь. Воронова он находит взглядом сразу. Тот развалился на мате посреди зала — руки за головой, нога на ногу, на лице — отвратительнейшая улыбка человека, который после больших усилий наконец получил желаемое. Кроме Воронова в зале только Косарев — обычный человек, да к тому же не из самых лучших представителей этого вида. Трусливый, жалкий и ушлый — он сидит ко входу передом и замечает Сережу раньше Воронова. Меняется в лице мгновенно — кровь отливает от щек, губы изгибаются в жуткой эмоции, а рука вверх взлетает. Он то ли загородиться хочет, то ли глаза ладонью прикрыть — но вместо этого немо хлопает этой самой рукой Воронова по колену. Тот недовольно морщится: — Ну чего… На Разумовского он натыкается взглядом случайно — разминая затекшую шею, поворачивает голову вправо. Видит его в дверях — и этого оказывается достаточно, чтобы подскочить на месте. Сережа скалится, забыв про осторожность — что толку заботиться о клыках, когда он уже стоит перед врагом наполовину обращенный и наверняка очень страшный. Глаза — два желтых фонарика, пальцы с невероятно длинными когтями-лезвиями и по телу клоки не отпавшей рыжей шерсти. Воронова этот образ впечатляет настолько, что он замирает на полусогнутых ногах и в себя приходит не сразу. — Где остальные?! — приглушенно рычит Разумовский, не двигаясь с места. Идти одному против своры волков — самоубийство, но в захватившем сознание пылу он об этом не думает. Он в таком состоянии, что готов костьми лечь, но хоть до чьей-нибудь глотки доберется. Воронов, кажется, тоже проникается этим ощущением, потому что медленно выпрямляется и делает два робких шага назад. — Они уже ушли, — отвечает на удивление спокойно — может быть, уже видел обращение своих волков, может быть, считает, что Разумовский блефует и его устрашающий вид — не более, чем способ запугать. Косарева уже и след простыл — Сережа отмечает краем глаза захлопнувшуюся дверь в другом конце зала, но не придает этому значения. Он носом воздух тянет, смотрит только на Воронова, весь зал вокруг уходит в расфокус. Воронов с места не двигается — ни убежать, ни спрятаться не пытается. С мата сошел на устойчивый твёрдый пол, и только напряженная поза выдает тревогу. Тёмные волосы на лицо падают — длинные, как у Сережи. И худощавый он такой же, кости выпирают, запястья по-птичьи хрупкие и тонкие. Глаза — два чёрных угля. Для полного сходства с самой настоящей вороной не хватает только крючковатого носа, но как раз нос у Воронова самый обычный, прямой и длинный. Разумовский сам не знает, чего хочет этим добиться, но рассматривает Воронова жадно, отмечает любую деталь. Пытается понять. За три года он так и не понял, наверстать упущенное за один вечер — невозможно, но ему очень хочется узнать, за что Воронов его так невзлюбил. Разумовский сглатывает машинально. Отбрасывая внезапное желание предаться рефлексии, трясет плечами, скидывая с себя шерсть. Босиком по голому полу — холодно, но с каждым шагом он возвращается в норму, и вот уже глаза не так сильно режет яркий для лиса свет, а собственная кровь уже неуловима для слуха. Воронов терпеливо ждет, пока Сережа приблизится к нему на достаточное расстояние, и только когда тот останавливается прямо перед ним, неуютно пожимает плечами. Он честно старается держаться и не показывать вида, что напуган, но Разумовский прекрасно видит и слышит его страх. — Я забираю заявление Волкова, и ты уходишь отсюда целым, — не предлагает — сообщает он Воронову, на что тот только плечом ведёт. — У вас игра такая, да? Условия ставить? — Это не условие, — разуверяет его Разумовский с такой ледяной бесстрастностью, что и сам Волков позавидовал бы. — Это снисхождение. Воронов поднимает одну руку вверх, зажимает пальцами подбородок. Смотрит на Сережу даже с интересом, наконец выдает: — Я не могу. Понимаешь, Олег приходил сюда сегодня же с похожим предложением. Ребята пообещали не трогать тебя, если он войдет в стаю. — Зачем им это? — недоверчиво щурится Разумовский. — А что он позорит клан? — едко спрашивает Воронов, не выдерживая и отступая ещё на шаг. — Каждому известно, что путаться с лисами для волков позор. — Это чушь! — шипит задетый за живое Разумовский. — Пережитки прошлого! Да всем плевать уже, кто есть кто, мы в двадцать первом веке живем! — Однако, — сухо замечает Воронов, и его глаза хищно блестят. — Все настолько серьезно? Прям чувства, да? Разумовский его слова мимо ушей проносит, требовательно руку вытягивает. Напоминает: — Документ. Расписка, договор или что там?.. — У меня его нет, — поджимает губы Воронов, руки на груди скрещивает. — Ну чего смотришь так? Правда нет. Поздно уже. Все. У Разумовского дрожь по спине бежит — не может быть все так плохо, должен быть шанс все исправить!.. До первого ноября ещё почти две недели, есть время для того, чтобы отозвать соглашение… Олега не могут забрать. Он не выживет на волчьих тренировках, его не готовил никто, он не знает, не умеет… За него никто не вступится, его свои же порвут в первый же месяц!.. — Но ты же можешь что-то сделать, — продолжает гнуть свою линию Разумовский, но его голос уже даёт сбой — дрожит едва заметно на последнем слове, и Воронов это схватывает на лету, сразу расслабляется. Разумовский дал трещину. Сдался. Показал слабину. Теперь Воронову уже не страшно. Он опускает руки и открыто рассматривает все тело сережино — с ног до головы. — Возможно, — соглашается уклончиво. Его тонкие губы улыбка трогает — нехорошая, она Сереже не нравится совсем. — Если ты хорошо попросишь. Тошнота, которую Разумовский ощущал, ещё только подходя к спортивному залу, подкатывает к горлу удушливым комом. Ему холодно, но в голову ударяет жаром, щеки пылают, пульсируют виски. Сережа с ноги на ногу переминается. Облизывает сухие губы. Сердце колотится. Воронов издевается. — Ты мне ничего не сделаешь, — говорит он, читая Сережу, как открытую книгу. — А если и навредишь мне, то это станет последним твоим действием за всю твою жалкую жизнь. Тебя же упекут за это, ты понимаешь? А Волкова все равно заберут. Ничего ты этим не добьешься, только хуже сделаешь себе и ему. Разумовский дышит тяжело, непроизвольно сжимает и разжимает кулаки. Воронов теперь сам ближе подходит и руку тянет. От длинных птичьих пальцев-когтей Сережа пытается увернуться, морщится и голову отклоняет — он не любит, когда его трогают. Но Воронов его попытки уйти от касания игнорирует. Он кончиком пальца проводит по оголенному плечу Разумовского и неожиданно дует — белый подшерсток слетает с кожи, лёгкой пушинкой взлетает в воздух. — Проси, лисенок, — улыбается Воронов, заглядывая Разумовскому в глаза. — И я подумаю, чем смогу тебе помочь. Сережа челюсти сжимает так плотно, что зубам становится больно от давления. Он смотрит на Воронова исподлобья, хочет — и не может — отвязаться от чувства, что его только что растоптали и унизили. Почему-то мысль о том, что он обнажен перед ним, приходит только сейчас. Уже осень, по пустому залу ветер гуляет — Разумовский дрожит от холода и напряжения, весь свой запал он потерял вместе с трансформацией, но спина уже болит сильно и Сережа не уверен, что сможет обратиться снова. Разумовский поднимает голову выше, смотрит Воронову в глаза. На дне бесконечно чёрных зрачков он видит собственное отражение. У Воронова в лице уже ни толики страха. Только какая-то нездоровая радость и предвкушение. Нет, никакой загадки здесь нет. И никакого особенного повода для ненависти — просто Воронову не нравится Сережа сам по себе, такое бывает. Наверняка до его прихода в школу Воронов был лучшим из учеников, но вот уже три года высшие баллы получает Разумовский. Да мало ли ещё причин — ни одна не перевесит того, что Воронову просто нравится дразнить его, изводить — как изводит раненую лису ворон, кружа над самой головой в ожидании добычи. Сереже безумно хочется развернуться и уйти. Но он думает об Олеге, и эта мысль удерживает его на месте. — Пожалуйста, — через силу говорит он. — Оставь Олега в покое. Он же ни при чем? — Очень даже при чем, — не соглашается с ним Воронов. И — жестко: — Проси. — Чего ты хочешь? — Я… — Воронов думает, глядя на Разумовского и накручивая на палец темную прядь. — Я хочу, чтобы ты встал передо мной на колени. Сережа опускается на колени сразу же — молча и без возражений, он ожидал чего-то подобного. Это не страшно. Он это переживет. Разлуку с Олегом — нет, а какой-то пустяк — легко. Воронов сверкает глазами, он чем-то недоволен. Он наклоняется ниже, совсем унизительно заправляет рыжие волосы Сереже за ухо — грубо, неаккуратно — и шепчет: — А теперь отсоси. — Что? — пораженно выдыхает Разумовский, ему кажется, что он ослышался. Рука перемещается на затылок, хватка на волосах становится крепче. — Отсоси мне — и завтра я рву заявление Волкова у тебя на глазах. И только попробуй показать клыки. Сережа моргает потерянно, пытаясь убрать странное ощущение в глазах. Он не может поверить, что все происходит на самом деле — Воронов не может ему предлагать что-то подобное, не может… Разумовский обнаруживает прямо под носом чужую ширинку и почти перестает дышать от потрясения. Он не хочет. Он не сможет. Он даже Олегу этого не делал. Он… Внутри него что-то холодеет — Сережа чувствует, как поднимается в груди ледяная волна. До боли, до судорог — новое разрывающее чувство одновременной ярости и отчаяния. Воронов снова наклоняется к нему, тонкие губы в усмешке кривятся. — Что, твой Волк тебя не объездил ещё? Ниже — совсем низко, чтобы сказать очередную мерзость. Одной рукой все так же за волосы тянет, другую к лицу подносит. Воронов трогает его щеку на пробу, все-таки опасается — и правильно делает. Глаза снова вспыхивают желтым. Раньше, чем Разумовский понимает, что собирается совершить самую большую ошибку в своей жизни, он подается вперед и клацает челюстью. Клыки смыкаются на запястье — там, где пульсирует голубая венка — прокусывают кожу до крови. Кровь смешивается со слюной, стекает по подбородку, Воронов кричит, Разумовский держит. Не глядя, перехватывает другую руку Воронова и дергает её в сторону вместе с клоком собственных волос. Запястье хрустит — Сережа слышит этот звук и с упоением смотрит на неестественно выгнутую кисть. Воронов пытается оттолкнуть его с криком, но только бестолково бьется в его хватке. Разумовский приходит в себя, когда его начинает тошнить от запаха крови, и с трудом размыкает онемевшие челюсти. Воронов в ловушке, ему не вырваться и не убежать, в его глазах страх мечется, боль застилает взгляд. Сережа смотрит в его напуганное лицо как в зеркало, ещё не до конца понимая, что натворил. Осознание приходит одновременно с мощным ударом в бок. Разумовский отлетает к стене, больно ударяется спиной о лавку и почти воет от удара. Несколько секунд он ничего не видит, в сторону перекатывается по наитию — волки здесь, конечно, Косарев побежал за подмогой, конечно, никто не собирался отпускать его целым и невредимым, конечно, Воронов только тянул время. Сережа трансформируется через боль, понимая с опозданием, что попался очень глупо — даже слух не менял, думая, что они с Вороновым один на один, не ждал подвоха. Когда он, уже полностью обращённый, с трудом поднимается на ноги, вокруг него трое волков — как и он сам, в полной метаморфозе. Двое чёрных и один светло-серый, почти совсем белый. Воронов позади них на коленях стоит, баюкает сломанную руку, а с другой онемевшей руки кровь все льется на пол. Воронов голову поднимает — чёрные волосы падают на лицо, под ними — ужас и безумие. Ломается вдруг и как подкошенный падает навзничь, на спину. С воем вскидывает руки, царапает себе лицо и горло — волосы мешают, дышать тяжело, больно, больно!.. Слюна в кровь попала — полнолуние… …Разумовский о сделанном не жалеет. Он припадает к полу, скалит зубы. Ему не победить и даже покалечить ни одного из волков не удастся — теперь ему остаётся только уворачиваться, сыграть на скорости. Пока он примеривается к расстоянию до ближайшего окна, в голове проносится неуместная мысль: будет скандал. Четверо полностью обращённых оборотней в школьном спортивном зале — последствия будут ужасающие. Хотя, может быть, этих собак упекут тоже вместе с ним самим, а Олега оставят в покое, утешает Сережа сам себя, мягко отступая в угол. Сбежать он уже не сможет — его окружили с трёх сторон. Волки травят Разумовского, загоняют в угол. Все, что остаётся Сереже — это скалить клыки, дыбиться и дрожать. С каждой секундой, с каждым волчьим рыком ему становится все страшнее. Этот ужас животный, первородный. Разумовский никогда ничего подобного рядом с Олегом не испытывал, хотя он тоже волк. Теперь же, глядя в отливающие сталью глаза ближайшего к нему волка, Сережа видит в них своё напуганное отражение — и свою смерть. Первым прыгает самый крупный из волков, Разумовский готов. Он отскакивает в сторону, как мячик, пытается проскочить мимо белого зверя, но тот удивительно метко сшибает его лапой — не так сильно, чтобы переломить хребет, но все-таки ощутимо. Сережа на бок заваливается, скребет когтями по полу. Находит в себе силы увернуться от нового удара. Волки его не убьют. Волки переломают его и разорвут зубами шкуру, потому что за убийство они поплатятся, а за «урок» им скорее всего ничего не будет. Сережа — лис. Сережа — детдомовский. Он вскакивает на ноги, бежит по кругу, мечется из угла в угол — от стены к стене. Волки не спешат напасть, они выжидают, когда Разумовский попытается уйти, чтобы кинуть его обратно. Утробный рык, скулеж Воронова, удары лап о пол — все звуки наваливаются на Сережу разом, он дуреет от шума, от страха, от боли. В очередном прыжке пытается перескочить через одного из волков, но мощным ударом лапы его отбрасывает в сторону. Кувырком лис летит по полу, отчаянно скребя когтями по паркету, ничком падает на спину. Воронов оказывается вдруг очень близко. И Сережа видит — все лицо в крови, он царапает его сам, раздирает рвущимися из кончиков пальцев когтями. Это безумие. Безумие чистой воды — обращение. Увиденного оказывается достаточно, чтобы Разумовский вскочил на лапы и метнулся прочь — к внезапно свободному выходу. Волки, кажется, тоже парализованы ужасом, потому что замирают на мгновение, мешкают, теряют Сережу из вида. Тот уже надеется, что ему удалось оторваться — выскакивает наружу, спасен!.. И только потом слышит удары лап позади себя — широкие злобные скачки. Двое из волков погнались за ним следом, они не отпустят его, теперь точно нет. Серёжа мчится что есть духу, он сам не знает, куда. По наитию несется через заброшенный сквер, ныряя между низкими ветками и путая след, изо всех сил стараясь сбить волков с толку. Вылетает на неожиданно пустынное пространство, теряет несколько секунд, беспокойно решая, куда бежать дальше. Дыхания уже не хватает — в груди печет, сердце вот-вот разорвется. Серёжа теряет драгоценное время, момент упущен. Волки уже нашли его, снова, нашли, бегут за ним, скоро… Скоро нагонят… Разумовский галопом несется к старому складу, где они бывали раньше с Олегом. Он на отшибе, но не так далеко, там есть, где спрятаться. Главное — добежать. Но Серёжа уже устал сильно, он не сможет, у него не получится… Лапы заплетаются на ровном месте. Лис падает, проезжая животом по земле, но тут же рваными прыжками возобновляет свою гонку. Поздно. Он уже слышит — волки дышат ему в затылок. До склада всего ничего, Разумовский уже видит впереди бетонную коробку, а силы кончаются так внезапно, что он не успевает ничего понять. В глазах темнеет. Серёжа падает вперёд, ему больно, но уже не страшно — нехватка воздуха и ощущение, что он сейчас умрет, вытесняют все остальные чувства. Серёжа честно пытается подняться, но падает обратно. Дышит очень тяжело, ему кажется — его уже насквозь проткнули и поэтому так больно. Его проткнули, а он не заметил. На победный волчий вой он только голову слабо поворачивает — плевать, пусть убьют, только бы побыстрее. Волки — двое — заходят к нему медленно, они уже видят, что никуда он от них не денется. …Третий волк выпрыгивает из темноты и становится неожиданностью для всех. Крупнее среднего, с голубыми глазами-льдинками и обсидианово-черной шерстью, он врывается между ними черным вихрем. Разумовский вяло следит за нависшим над ним волчьем телом, не предпринимая никаких попыток спастись. Мысленно отмечает: его смерть красивая. Но волк убивать его не хочет. Волк загораживает его собой, и в одном коротком взгляде, пойманном почти случайно в горячечном бреду, Разумовский понимает: не волк это, а волче. Его Волче. Олег рычит. Разумовский не видит, но знает наверняка: выглядит тот жутко. Глаза сверкают, с пасти капает слюна — и волки пятятся теперь уже сами. Сереже и самому не по себе становится от одного рыка — шерсть на загривке дыбом встает, по телу мурашки бегут. Никогда еще он не видел Волкова таким злым и теперь невольно пугается. Вблизи Олега он и вовсе кажется совсем маленьким и почти теряется на его фоне, выделяясь лишь рыжим акцентом. Рык смолкает не сразу — Олег затихает, только когда видит: звери отошли достаточно далеко. Лишь после этого он прячет клыки — но только для того, чтобы спустя секунду прыгнуть вперёд — на волков. В темноте ночи под уплывшей за облако луной Сереже не видно того, что происходит рядом с ним. У него попеременно темнеет в глазах, встать он все еще не может — лапы дрожат, не слушаются. У него получается подняться, только когда дыхание более-менее приходит в норму. С тревогой и опаской он смотрит туда, где сцепились волки. Он слышит — вой и скулеж, глухие удары, видит — взметаются в прыжке сильные тела, вокруг шерсть осыпается, словно чёрный снег. Оклемавшись, Разумовский мечется вокруг волков, он даже уследить за стремительными движениями дерущихся не может. Знает только, что Олег одного из двоих задел сильно, но также знает, что второй крепче и сильнее, он Олега теснит к стене склада, опасно клыки скалит. Волков устал, а может, ранен — Сережа видит, как тяжело он дышит. Понять не успевают оба, когда оставшийся целым волк прыгает на Олега и впивается зубами в его плечо. Скулеж звучит пронзительно, на одной ноте. Сережа холодеет, у него в одно мгновение силы появляются, он неосознанно вперёд подаётся — к Олегу, помочь, спасти. Бежит наперерез напавшему волку, прыгает ему на спину, впивается клыками в загривок, пытается оттащить. Мертвой хваткой держится, соленую горячую кровь чувствует, а потом — как отбивают ему спину и бока в попытке скинуть. Олег уже не скулит — воет. Надрывно, обезумев от боли. Сережа уже и сам обезумел, он не понимает, что вой издает не Олег вовсе, а он сам. Больше всего он боится, что Олега убьют. В то, что его оставят в покое, он не верит теперь совсем. Когда его наконец скидывают на землю, с трудом поднимается на ноги и прицеливается. У него проблемы с координацией движений — от боли и усталости его заносит влево, а значит, попытка только одна. Разумовский находит взглядом цель — беззащитная шея волка, с которым дерется Олег. Главное — не промазать. Главное — не вцепиться случайно в Волкова. Он отталкивается от пола и одним прыжком настигает зверя. В какой-то момент перед глазами все начинает скакать бешено и исчезать, он почти теряет сознание, но в последней отчаянной попытке наносит удар, не глядя. В следующую секунду тяжело оседает на спину, сверху на него падает волк — молча, не проронив ни звука. Разумовский лежит, запрокинув голову и глядя в темное облачное небо. Лунный диск — белая головка сыра — торчит краешек из-за серой тучи… Трансформация проходит непроизвольно — у Сережи не остаётся сил. Вес придавившего его тела он чувствует теперь отчетливее, но выбраться не может. Олег сейчас поможет, думает Разумовский, глотая воздух ртом, пытаясь отдышаться. Только вот Олега рядом с ним нет — он понимает это спустя минуту, обведя взглядом пустырь вокруг себя. Он и второй волк ушли, оставили его с другим, раненым, но только почему… …от догадки Сережа холодеет. Он делает невероятное усилие, выбираясь из-под волчьего тела, и ему тут же невыносимо сильно хочется умереть прямо здесь и сейчас. Он ошибся. Ошибся-таки. Зацепил. Олега. — Олег! Сережа кидается к нему, влажную от крови шерсть гладит, ловит замутненный взгляд голубых глаз. Олег смотрит на него — молча, дышит тяжело, встать не может. Разумовский возле него на коленях стоит, руки в воздухе держит. Касаться его уже боится — боится сделать больно. Олег выгибается, скулит жалобно. Сережа слышит, как хрустят его кости, вставая на место. Слышит, плачет от бессилия и ужаса — рот руками зажимает крепко, его трясет. Олег обессиленно обмякает на земле, у него ноги и руки раскиданы широко от тела, шея выгнута неестественно. На груди — кровь, так много, что не видно белой кожи. На земле рядом с Олегом — тоже кровь, Сережа чувствует её, когда опирается руками, чтобы сохранить равновесие. Мысль о том, что Олег может умереть, заставляет Разумовского взять себя в руки. Он пытается собраться и помочь ему — сначала хаотично, потом более осмысленно. Аккуратно голову приподнимает, хлопает по щекам легонько — только не теряй сознание… Наклоняется ниже, сбитое дыхание губами ловит. Невесомо поцелуем касается подбородка — успокаивает, несмотря на то, что сам на грани истерики. О том, что это из-за него Олег сейчас лежит, истекая кровью на его руках, Сережа старается не думать. Ему нужно утащить Олега отсюда, добраться с ним до приюта, найти помощь. Вся загвоздка заключается в том, что он боится лишний раз его коснуться — четыре глубокие раны на груди выглядят очень страшно. Сережа плачет и только гладит взмокшие темные волосы. Голова Олега на его коленях, сухая горячая ладонь — в его ладони. Волков смотрит на него широко распахнутыми глазами, дышит ртом. Сережа видит, как ему больно, но ничего — ничего — не может сделать. — Волче, только не закрывай глаза… Я что-нибудь придумаю… Я сейчас что-нибудь придумаю… Сережа лихорадочно озирается вокруг, но в радиусе десятков метров от них никого нет. Разумовский облизывает пересохшие губы и пробует приподнять Олега. Тот стонет, зажмуривается и бледнеет так сильно, что Сережа спешит положить его обратно и больше не предпринимает попыток сдвинуть с места. При тусклом свете лицо Волкова почти серое и такое худое, что Разумовского дрожь пробивает. На периферии сознания мысль бьется — если Олег умрет, Сережа тоже жить не будет. — Сейчас помощь придет, — шепчет Сережа исступленно, гладя щеки Олега, стирая с его лица грязь, кровь и слезы. — Уже очень скоро, Волче, ты потерпи. Немножко потерпи, хороший мой. Они… Скоро… Скоро придут, помогут нам. Все хорошо будет, да? Сережа ему зубы заговаривает, а Олег слушает так внимательно. Голос Разумовского дрожит и срывается — он знает, что за ними не придет никто, и ему страшно, так страшно… Олег успокаивающе сжимает его руку — это Сережу радует, значит, он не так слаб. Разумовский ниже наклоняется, говорит все, что в голову приходит — о всякой ерунде. — Мы с тобой школу через два года закончим, нам квартиру дадут. Представляешь, как хорошо будет? Без соседей, свет можно хоть всю ночь не выключать. И прятаться больше не придется, правда, Олеж? Только два года осталось. Ты потерпи, Олеж, это совсем недолго… Олег кивает и хочет глаза закрыть, но Сережа не позволяет — будит, тормошит, пытается согреть дыханием и руками. Слышит далекие шаги — ещё не близко, где-то на дороге, за деревьями. Поднимает голову и смотрит в ту сторону, откуда раздаётся звук. Ему не показалось. Шаги действительно приближаются, он слышит их все отчетливее. Поверить в то, что волки все-таки позвали кого-то на помощь, трудно, но Сережа хватается за эту мысль, как за спасительную соломинку. Крепче сжимает плечо Олега, горячо шепчет ему на ухо: — …немного потерпи, мой хороший, совсем чуть-чуть. Они пришли, ты слышишь? За нами пришли, нам помогут… Глаза не закрывай. Волче?.. Он оборачивается, когда люди выходят на пустырь из-за деревьев. Трое незнакомых мужчин и женщина-воспитатель из приюта. От сердца отлегает сразу же. Сережа позволяет себе выдохнуть и, срываясь на всхлипы, вытирает ладонями щеки. Вместе со слезами он по лицу грязь и кровь размазывает, но не замечает этого. Он смотрит на людей с надеждой и благодарностью, но не понимает, почему они до сих пор стоят в десятке шагов от них. — Помогите, — шепчет Сережа, кивая на Олега в своих руках. Один из мужчин отделяется от остальных, медленно идет к ним. Сережа расслабляется, глядя в спокойное и уверенное лицо взрослого. Пропускает тот момент, когда он исчезает за его спиной, и не понимает, почему тот вдруг решил помочь сначала ему, а не Олегу. — Олегу нужно… — начинает говорить Сережа, но закончить не успевает — мужчина крепко берёт его за волосы и наклоняет голову вбок. Игла впивается в шею. — Его в больницу, — слышит Сережа голос женщины, очень медленно заваливаясь на бок. — а этого в изолятор. Усталость накатывает внезапно, сковывает тело, затормаживает мысли и реакции. Сережа утыкается виском в землю и понимает, что пошевелиться уже не сможет.