Лисьи сны

Утро приносит только боль в костях и желание наглотаться таблеток — сразу десять, а то и всю сотню. У Сережи все тело ломит, как будто по нему прошлись палкой. Подавляя в себе безотчетное желание свалить вину на Волкова, Разумовский с трудом на постели садится. Он знает, что Волков ни при чем. Он продолжает верить ему — иррационально и совершенно опрометчиво. К тому же, сам наемник выглядит не лучше. Оборотни к перемене погоды более чувствительны, да ко всему прочему сказался пережитый стресс. Сережа ноги свешивает с дивана и осоловело смотрит на Волкова. Тот сидит на кресле, облокотившись о колени и согнувшись чуть ли ни в три погибели. Вид у него такой, словно он всю ночь не спал — измятый и потрепанный, на щеке свежая царапина. Значит, Сережа его все-таки цапанул ночью, когда думал, что за ним волки идут… По факту, волк за ним и шёл. Сережа морщится, вспоминая свое вчерашнее открытие. Ему до сих пор поверить трудно, что Волков — волк. Слишком это очевидно было, Волков буквально всем своим видом — начиная с кулона и заканчивая фамилией — намекал ему о своей сущности. Вот Сережа и не заметил. Обманулся, повелся на правило: хочешь что-то спрятать — положи на самое видное место. Разумовский чувствует, что его начинает тошнить от этих мыслей, и спешит поскорее от них избавиться. Чтобы переключиться, он встает с дивана и босыми ногами в ванную шлепает. Волков в кресле вздрагивает и поднимает голову. Сережа его таким разбитым в первый раз видит. Неужели и правда не спал всю ночь?.. — Сделать тебе кофе? — спрашивает он вместо приветствия. Сережа на полпути к ванной замирает. Он чувствует себя плохо, он как будто ещё больше устал, пока спал — кофе не помешает. — Да, — кивает, решая разборки на потом отложить. — Я буду капучино. В автомате седьмая кнопка. Когда он возвращается из ванной с мокрыми волосами и в чистом халате, Волков все так же сидит в кресле, даже позу не сменил. Сережа в удивлении брови вскидывает, но потом замечает на журнальном столике стакан кофе, воду и таблетки — обезболивающее. За последнее и обидно, и приятно. Обидно, потому что Волков считает его слабым, приятно — по той причине, что он заметил его состояние. Отложив размышления на эту тему на потом, Разумовский таблетки со стола берёт, рассматривает со всех сторон, проверяя — скорее демонстративно, чем на самом деле — и выпивает одну-единственную. На весь этот цирк Волков реагирует никак: даже бровью не ведёт. — Может, тоже выпьешь? — спрашивает Сережа, отмечая про себя нездоровую бледность наемника. Волков медленно головой качает. — Не поможет. — Почему? — Организм невосприимчив, — пожимает плечами Волков, и Сережа непроизвольно дергает ногой, задевая стакан и проливая немного кофе. Конечно, Волков выглядит как тот, кого серьезно готовили к профессии — конечно, дело не обошлось бы без таких вот фокусов. — И какие ещё у тебя карты в рукавах? — язвит Сережа, усаживаясь на диван напротив Волкова. — Резюме читал, но эта книжка явно по памяти написана. Столько подробностей упущено. Волков смотреть ему в глаза избегает. У него тени под глазами залегли, внешний вид не спасает даже обычное непроницаемое выражение лица, которое он спешно нацепил после слов Разумовского. Сережа делает глоток, и ему становится стыдно. Капучино сладкий и, судя по вкусу, в него добавлен ванильный сироп. Между ними молчание повисает — тяжелое, вязкое. Сережа ещё никогда таких эмоциональных качелей не испытывал — если минутой ранее он Волкова испепелить был готов, то сейчас он уже не уверен, что хочет этого. Он даже вопросы не задает, а они на языке вертятся, их много. Вместо этого он кивает на автомат в углу: — Кофе тебя тоже не берёт? — Кофе я не люблю, — отвечает Волков, впервые чуть ли ни за все утро с Сережей глазами встречаясь. Они сидят друг напротив друга, между ними — журнальный столик и ещё полметра. Сережа прикидывает расстояние и толкает свой стакан по столу к Волкову. — Ты меня, конечно, прости, но вид у тебя так себе. Хотя бы попробуй. Не дожидаясь, пока Волков возьмет кофе, Сережа встает, ищет аптечку. Она осталась неподалёку ещё с прошлого раза, когда Шепченко Сереже лицо подправил в туалете ресторана. Разумовский находит её быстро. Достаёт перекись и ватный диск. Поворачивается к Волкову, который наконец попробовал сережин капучино и теперь сидит с задумчивым видом, пытается вкусовыми рецепторами его на молекулы разложить и исследовать. — Мне точно не нужно ждать от тебя чего-то плохого? — на всякий случай уточняет Сережа. Ответ он знает и без Волкова, но то ли лисья вредность в нём играет, то ли хочется наемнику за обман отомстить — язык за зубами не держится. — У меня было десять шансов за ночь тебя убить и как минимум пять способов, как это сделать, — обиженно откликается Волков. Сережа вздыхает. Сережа к нему подходит и присаживается на колени возле кресла. — Ты не подумай, что я так держусь за тебя, потому что у меня больше никого нет, — говорит он тихо, смачивая диск перекисью. — Я просто даю тебе ещё один шанс. По доброте душевной. Он обрабатывает глубокую царапину бережно, возвращает Волкову его же заботу. Закрывать гештальты для Сережи — уже привычка. Волков молчит, он удивлен и растерян. Сережа думает о том, что за все время работы с ним не видел на его лице столько эмоций, как за минувшую ночь. Вспоминая о времени, Сережа взгляд на экран бросает. Уже далеко перевалило за полдень, а он из-за пасмурной погоды думал, что ещё утро. — Нам, наверно, лучше съехать из офиса, — вспоминает Сережа то, о чем ему сам Волков говорил ещё ночью. — У меня квартира в центре. О ней почти никто не знает. Можно там побыть. В принципе, дедлайны не горят… Он встает с колен, принимается ходить по офису, то и дело разные вещи переставляя. Ему спокойнее, когда он чем-то занят. Ему нужно ходить кругами, чтобы Волков не заметил, как его трясет. Волков, конечно же, все замечает. Он всегда все видит и понимает правильно, в отличие от самого Сережи. Волков встает с кресла и расправляет плечи. Если не считать общей помятости, выглядеть он стал немного лучше, чем прежде. Видимо, кофе все-таки дал эффект. — Возьми самое необходимое, — распоряжается Волков. Он проходит мимо Сережи к окну, останавливается там, руки на груди складывает. Смотрит прямо на Разумовского, и тому даже спокойнее от этого взгляда становится — он чувствует, что у наемника все под контролем, и немного успокаивается. Даже если чувство обманчиво, Сереже сейчас нужен обман. К правде он оказался не готов. — Поставь переадресацию, — продолжает командовать Волков, наблюдая за хаотичными движениями Разумовского. — И камеры на запись тоже можно установить. Что это? Ноутбук? Если нужен, бери. Очки не забудь. И голову высуши. Сережа слушается — собирает вещи в сумку, достает фен и сушит волосы — все, как говорит Волков. То, что было между ними ночью, он успешно игнорирует. Они доберутся до квартиры, сядут спокойно — и уж тогда Сережа все у него расспросит. — Готов? — спрашивает Волков, когда фен с щелчком прекращает гудеть. — Тогда одевайся и выходим.

***

Чтобы открыть дверь квартиры, Сереже приходится повозиться — он забыл, на какие замки закрывал её в последний раз, и теперь пробует каждый ключ. Волков стоит позади него с сумкой в руках, терпеливо ждет. Наконец дверь открывается, пропуская их внутрь, и Сережа судорожно выдыхает. Руки дрожат так, словно он не ключи подбирал, а на турнике подтягивался. Он замирает на пороге, вслушиваясь в тишину. Ему всегда не нравилось жить здесь, в офисе было намного уютнее. Не так одиноко и не так пусто. А еще в офисе была Марго. Конечно, можно было установить её и здесь, но Сережа почему-то этого не сделал раньше, а сейчас уже не было времени возиться с установкой. К тому же, с ним Волков — будет хоть с кем поговорить. Тем более, тем для разговора — масса. Волков оставляет сумку в прихожей и, не дожидаясь приглашения, проходит в кухню. Все его движения уверенные и спокойные, это Сережу утешает, это его радует. Сам он уже на грани истерики, в напряжении со вчерашнего вечера — ему нужен кто-то рядом, кто смог бы своей непоколебимостью перевесить подступающую панику. Волков уже на кухне — деловито гремит посудой. Тщетно пытаясь вспомнить, когда он разрешал ему хозяйничать, Сережа идет к нему и застает стоящим у открытого холодильника. Последний ожидаемо пуст. — Ты что делаешь? — спрашивает Сережа почти безучастно. — Еды нет, — констатирует Волков. — Если хочешь есть, можем заказать, — пожимает плечами Сережа, но Волкова это не устраивает. — Я лучше в магазин схожу. Никуда не выходи. Сережа не успевает возразить — Волков проходит мимо него, а через секунду дверь квартиры захлопывается за ним. Ещё минуту Разумовский стоит посреди кухни, тупо глядя в точку перед собой, потом отмирает и идёт закрывать дверь. Ему не хочется думать о том, что Волков таким образом просто смылся. Ещё больше ему не хочется думать о том, что он вернется не один. Волков прав. Он мог убить его сегодняшней ночью, но не сделал этого. Значит, и впредь не убьет. У двери Сережа медлит. Смотрит на замок, но так и не трогает его, просто садится на пуф у входа и ждет. А мысли его уже снова возвращаются к волкам и его вчерашней догадке. Конечно, они следили не за ним. Они всегда следили за тем, другим — лисом, который пропал много лет назад. Сережа не знает, что с ним стало, но почти уверен: ничего хорошего. Может быть, это именно он виновен в гибели волков — Юля же говорила, что их убил оборотень. Не обязательно даже, что это был волк. Лисы, конечно, уступают им в силе. Но не тот, другой. Тот был не похожим на остальных, совсем диким. Сережа вздрагивает, когда ручка двери поворачивается. Невольно напрягается, но видит в дверном проеме Волкова и сразу успокаивается. Он один, вернулся, в руках большие шуршащие пакеты — из одного торчит лист салата, из другого — длинный батон. Волков тоже видит Сережу, но ничего не говорит. Закрывает дверь и несет пакеты на кухню. Сережа идет за ним хвостом, ему больше некуда идти. На большой кухне он занимает место рядом с плитой, с другой стороны от стойки — забирается на высокий стул, спиной к стене прислоняется, за Волковым наблюдает. Отсюда ему хорошо видно, как он выкладывает продукты на стойку, моет руки, достает нож и разделочную доску. Сережа удивленно брови приподнимает — Волков умеет готовить? — Суп ты, значит, покупал? — упрекает его, замечая среди продуктов шампиньоны. Волков уже масло на сковороду льет, оно шипит и трещит уютно. Вообще все таким уютным стало, как только на кухне появилась еда и Волков. Сережа ноги под себя подбирает, садится поудобнее и следит за руками, которые ловко разбивают яйца в миску. Волков собирается готовить омлет, и Сережа только теперь понимает, что очень хочет есть. Волков режет ветчину, его пальцы ловко расправляются с бечевкой и одновременно с этим уменьшают температуру на плите. Он успевает везде — движения ловкие, отточенные. Сереже кажется, он делает хорошо все, за что ни возьмется. Он в лицо его всматривается внимательно, замечает круги под глазами и осунувшиеся, похудевшие щеки. Раньше он и не думал, во что Волкову обходится его защита, но теперь видит: ему тоже тяжело. Он измотан ничуть не меньше, чем сам Разумовский. Сереже хочется спросить его о волках, но ему его жалко — тема тяжелая, а ресурсов на ее обсуждение сейчас нет. Времени на оттягивание момента тоже, но это уже другой вопрос. Чтобы хоть как-то нарушить молчание, Сережа говорит, словно бы ни к кому и не обращаясь: — Я когда-то пытался научиться готовить. — И, насколько я помню, ты тогда чуть всю столовую не спалил, — откликается Волков, не отрывая взгляда от омлета. Пышный, румяный — он уже осторожно поддевает его лопаточкой, перекладывает со сковороды на тарелку. Сережа улыбается против воли. — Я хотел попробовать. Думал, если получится, сбегу и в случае чего смогу себя прокормить. — …сухари сушил, — кивает Волков. — Сухари все сушили, — пожимает плечами Сережа. — Но только ты один мечтал жить в лесу и жарить на костре грибы, — возражает Волков и — улыбается. По-настоящему. Дрожит едва заметно уголок губ, у глаз морщинки появляются и тут же исчезают. Волков взгляд от плиты поднимает, его глаза останавливаются на сережином лице всего на секунду, но Разумовскому этого хватает, чтобы увидеть на дне зрачков что-то, похожее на тоску. — Почему ты сразу не сказал, что знал меня раньше? — задает Сережа самый безобидный из опасных вопросов. Плечи Волкова заметно напрягаются. Он отводит их назад, словно у него вдруг занемела спина. Выкладывает на две тарелки ломтики ветчины, сверху зеленью посыпает. Сережа терпеливо ждет. — Ты бы не поверил, — отвечает наконец, ставя на плиту чайник. — И ещё пугать не хотел. Сережа губы поджимает, в глубине души он согласен с ним. — А когда собирался сказать? — Когда ты был бы готов. — А если бы я так и не оказался к этому готов? — резонно спрашивает Сережа. — Я же все забыл. Как можно быть готовым к тому, чего не помнишь? И — с возмущением, плохо скрываемым в голосе: — И это, кстати, ещё один большой вопрос. У тебя есть ответ? — На то, почему ты все забыл? — уточняет Волков, оборачиваясь на него через плечо. — Нет. Когда мы… общались в последний раз, все было в порядке. Я был удивлен не меньше твоего, когда узнал, что у тебя полжизни из головы стерто. — И когда же ты это узнал? — снова напрягается Сережа, непроизвольно ноги на пол опуская — чтобы больше точек опоры, чтобы быть готовым ко всему, случись что непредвиденное. Волков берёт тарелки и ставит их на стойку. Одну подвигает к Сереже, другую оставляет рядом со свободным местом. Тяжело опускается на высокий стул, всем телом наваливается на край столешницы. — Мы уже встречались раньше, пару месяцев назад. На какой-то встрече перед подготовкой к презентации. Я уже не помню точно. Помню только то, что ты меня не узнал. У тебя взгляд такой был… Словно я посторонний человек, как те инвесторы или журналисты. Сережа опускает взгляд в тарелку, рассматривает аккуратную корочку на омлете, зеленую россыпь сверху, лужицу масла. Все, что угодно, лишь бы не смотреть на Волкова, у которого лицо теперь — открытая книга. Вся боль и сожаление на ней, но ни капли упрека. — А мы разве не чужие? — спрашивает, неловко за вилку берясь и отламывая ею кусочек омлета. — У меня кроме тебя никого нет, — просто отвечает Волков. — Поэтому ты так обо мне заботился, — понимает Сережа. Омлет на вилке вертит, рассматривает его так внимательно, словно впервые в жизни видит. Ему и неловко, и страшно, и горько. — И ты с самого начала знал, что я… — Лис? — договаривает за него Волков. — Знал, конечно. Ещё в детстве знал. — И я знал, что ты… — Волк? Да, Сереж. Ты тоже об этом знал. Сережа зябко ведёт плечами. Ему в принципе все равно, волк он или нет, его никогда это не трогало. Просто так уж повелось — вражда межклановая под кожу въелась настолько, что оборотни всегда друг от друга подвоха ждут. Среди них — каждый сам за себя. Это волки между собой стая. Волки с лисами — канонные враги. Слишком разные. — Ешь, — мягко говорит Волков. А сам встает, чтобы чайник выключить. Чай по кружкам разливает — пахнет корицей, пар клубами поднимается. За окном серо и мутно, на кухне свет приглушенный, только над гарнитуром горит, и Волков чай несет, рядом с Сережей ставит, и сам Сережа руки о кружку греет, ему спокойно. Сережа ест быстро, омлет вкусный и почти тает во рту. От удовольствия Разумовский чуть ли ни жмурится довольно, остатки масла кусочком ветчины собирает и борется с желанием облизать кончики пальцев. На фаст-фуде и шоколадных батончиках он почти заработал себе гастрит. Настоящая домашняя еда — действительно вкусная — бальзамом на самую душу ложится. Сережа понимает, что Волков на него смотрит, когда обжигается чаем и непроизвольно дергает головой. Их взгляды встречаются. Волков сразу спешит отвернуться, сделать вид, что занят рассматриванием узора на кружке. Чешский фарфор сизо-голубого оттенка с простой каемкой по краю — Сережа уже и не помнит, где и когда его купил. — Спасибо, — благодарит Сережа, отодвигая тарелку. Волков отстраненно кивает. — Вкусно? — Угу. — Ну наконец-то. А то все одно — пицца да чипсы. — А ты почему не ешь? — замечает Сережа почти полную тарелку Волкова. Тот плечом ведет небрежно: — Не голоден. А Сережа видит — переживает. Ладони обхватывают горячую кружку крепко, сильно, Волков будто и не чувствует идущего от неё обжигающего жара. Он смотрит в одну точку перед собой, его обнаруженный Сережей обман ещё сильнее подкосил, чем самого Разумовского. Или — случилось что-то ещё. — Олег, — зовет Сережа, контролируя собственные руки, чтобы не коснуться ладони наемника. — Я чего-то ещё не знаю? Встревоженный взгляд на Сереже не задерживается — скользит мимо. Волков большой глоток чая делает, морщится, головой трясет. — С чего ты взял? — Ты странный. — Сочту за комплимент. Он вздыхает глубоко — решается. — Надо с чего-то начать, — говорит, на этот раз глядя прямо Сереже в глаза. — Давай в игру сыграем? Сначала я вопрос задаю, потом ты. Отвечаем честно. Обязательное условие. — Интересная игра, — скалится Сережа, в котором обида спичкой зажигается и снова начинает тлеть. — Впору мне правила объяснять. Кажется, у тебя там другое условие про вопросы было. Они молчат, светлые глаза с темными пересекаются, два взгляда друг в друга. Волков замечание сережино мимо ушей проносит, сразу задает свой вопрос: — Ты когда-нибудь перевоплощался полностью? — Нет, — отвечает Сережа быстро от растерянности. Он ожидал от Волкова любого вопроса, кроме этого, и теперь озадаченно трет пальцами переносицу. — Ты же знаешь правила. Нельзя. Да и неприятно это. Ну, больно… Опасно. Нам опасно. Волкам не объяснить, что рыжую шкуру сохранить сложнее, чем серую. Рыжая шкура заметнее. Быстрее, да. Но вот если догонят… — Ты уверен? — уточняет Волков, и недоверие в его голосе неожиданно задевает Разумовского. — Конечно, уверен! Уж если я и захочу сломать себе пару костей, то выберу другой способ. Моя очередь задавать вопрос. Волков снова делает глоток — гоняет пустой чай, от своего омлета и половины не съел, и Сережу волнует этот факт. Ему кажется, что Волков чего-то не договаривает. Он выбирает вопрос тщательно, но в голове все путается, мешается. Разумовский залипает в стену перед собой добрую минуту, прежде чем выдает невнятное: — В детдоме мы были… Ммм… Друзьями? В смысле, у нас были хорошие отношения? Волков кивает и голову опускает низко. Разумовского такой лаконичный ответ не устраивает, и он ждет, что будет дальше. — Я не могу за тебя отвечать, — наконец выдает Волков. — Ты ведь не помнишь сам. Но я точно знаю, что всегда считал тебя семьёй. — Ага, — Сережа подбирается весь, локти на стойку водружает, считает в уме. — И поэтому ты… Э-э… Десять лет не появлялся, да? Ну ладно, армия там… Ну, служба… Лет пять… Семь… Но почему только сейчас решил меня найти? Такое долгое время спустя после выпуска? Взгляд Волкова тяжелый, как грозовое небо за окном. Он хмурится и молчит, и Сережа уже думает — не ответит. — И как ты все-таки узнал, что мне что-то угрожает? — Как думаешь, почему волки тебя пасут? — вместо ответа спрашивает Волков, но Сереже это не нравится: — Я первый вопрос задал. Ты не ответил. — Боялся, что выследят, — отвечает Волков отстраненно. — Я из стаи ушёл. Всякое могло случиться. Опасно было, в общем. — А почему из стаи ушёл? — Из-за тебя. Сережа растерянно замолкает, он вконец запутался. Волков из стаи ушёл из-за него, но не давал о себе знать, потому что было опасно. Разумовский губы изнутри кусает, пальцы уже давно ковыряют край кружки. — Не нравится мне это, — головой качает, избегая смотреть на Волкова, который — Сережа знает это, чувствует — смотрит на него пристально, каждую эмоцию считывает. — Все это слова, а я тебе верить должен. И то, что в детдоме было… Да мало ли что было… Откуда мне знать, что ты опять чего-то не умолчал? Может, тебя там вообще не было. Я же не мог вот так вот просто взять и забыть! Эта трезвая мысль только теперь появляется, Сережа раньше не допускал возможности, что Волков ему врет. Не допускал — потому что не хотел. Он и сейчас не хочет об этом думать, но в голове такой сумбур, ему так нужно знать наверняка хотя бы что-то!.. — У тебя остались какие-нибудь фотографии? — словно угадывая, о чем думает Сережа, спрашивает Волков. — Да вроде были, — откликается Сережа, и сердце у него против воли стучит сильнее, колотится, как бешеное. — Подожди пять минут. Сережа в спальню спешит, на колени перед шкафом падает и выуживает с нижней полки большую обувную коробку. Там — все его приютские вещи. Он и сам не знает, зачем хранит их до сих пор — фотографии так и не смотрел после выпуска, разве что несколько конспектов пригодилось в своё время. Зато сейчас он ищет групповые снимки, их совсем мало, Сережа никогда не любил фотографироваться. Достаёт выпускную фотографию и всматривается в нее с надеждой и страхом. Он толком и не знает, чего боится и на что надеется — просто пробегает по ней взглядом. Никого похожего на Волкова нет, из знакомых лиц только его собственное. Разумовский рывком на ноги вскакивает, спешит на кухню, к Волкову. — Вот! — с упреком возвещает, демонстрируя фотографию. — Смотри! Ну? Волков на фотографию только краем глаза заглядывает, вздыхает очень устало. — Ещё есть снимки? Это одиннадцатый класс же? — Да! — срывается Разумовский, отвечая на оба вопроса сразу. — Меня забрали в десятом, — объясняет Волков, и Серёжа, опять же, почему-то ему верит. Слишком уставший взгляд и слишком тихий голос. — И кто тебя забрал? Кому ты в шестнадцать лет нужен оказался? — вырывается у Разумовского против воли. — Волкам, — сухо отвечает ему наемник, и Сережа жалеет о случайной грубости. — Меня в специальную школу перевели. — Какую? — недоверчиво спрашивает Сережа, и Волков губы кривит насмешливо, сарказм так и сквозит ядом: — Спортивную. Сережа взгляд его выдерживает стойко, но по спине у него мурашки бегут и холод прошибает. О специальной подготовке волков давно слухи ходили — мол, совсем ещё юных собирают в отдельные организации, держат на воде и хлебе, учат воевать и защищать. Волки — отличные исполнители. Волки нашли себя в охране или военном деле. Волки готовятся к этому, натаскивают своих бойцов, как псов цепных. Сережа вспоминает юлины рассказы о том, что, по слухам, не все даже доживают до конца обучения, и ему совсем дурно становится. Волков ведь в Сирии служил, в горячих точках. И кто знает, где ещё ему пришлось пуд соли съесть — и явно не по доброй воле. Хотел ли он сам жизнь с войной и болью связывать? А разве он виноват, что волком родился? Ведь не ему это выбирать. Сережа вот тоже не выбирал лисом быть. И — если бы была сама возможность выбора — никогда бы не стал им. Он почти мнет фотографию в руках, но все-таки идет опять в спальню, выуживает со дна коробки другую. Восьмой класс. Сережа стоит позади всех, а слева от него — Олег Волков. Гораздо моложе и счастливее, чем теперь, в открытой одежде, которая не скрывает ни шею, ни руки, но все с таким же непослушным вихром на голове. И — Сережа внимательнее присматривается, да, так и есть — с тем же кулоном, что и сейчас. Сережа возвращается в кухню уже без фотографий. Он растерян и сбит с толку. Ему снова холодно. Он находит единственный вариант согреться — подойти к Волкову и прижаться к нему, как сегодня ночью. Что бы там ни произошло, он правду сказал. Все остальные претензии уже к самому Сереже и его памяти. Сильные руки смыкаются на сережиных лопатках, Разумовский вдыхает запах Волкова — домашней еды и корицы — и закрывает глаза. Руки сами собой обнимают его талию — это удобно и уже не стыдно. Сережа думает о том, что надо бы расспросить Волкова обо всем, что было между ними в приюте, но ему так хорошо просто стоять, что он продолжает молчать и только покачивается на месте едва заметно — от усталости и напряжения. — Пойдём полежим? — предлагает Сережа, вконец осмелев. Не слыша возражений, Волкова за руку берёт и в гостиную на диван тащит. Он, пусть и не такой большой, как в офисе, но достаточно просторный для того, чтобы они могли поместиться вдвоём. Пледа на диване нет, Сережа слишком давно не был в квартире. Искать его сейчас тоже не хочется, поэтому Разумовский падает на диванные подушки как есть. Дожидается, пока Волков скромно сядет рядом, и обвивает его руками со спины. Практически валит на лопатки, сам голову ему на плечо устраивает и крепко стискивает пальцами водолазку на груди. Сережу трясет. Ему почти физически плохо и до сих пор холодно. Он спиной к диванной подушке прижимается, грудью и животом к Волкову льнет. После всего, что уже было, Сережа не стесняется. Тем более, Волков не возражает. Наоборот — поворачивается к Сереже, обнимает его свободной рукой — носом к носу, дыхание в дыхание. Так гораздо теплее. И спокойнее. Сережа глаза закрывает и дышит глубоко и спокойно. Ему кажется — он в детство снова вернулся. Туда, где едва теплые батареи громко гоняли остывшую воду, где в коридорах постоянно стычки, а ночью из комнаты выходить страшно. Туда, где тебя ненавидят, потому что ты рыжий, и потому что умнее, чем остальные, и потому что спишь, подложив под щеку ладони. Но теперь — память ли снова искажает действительность или на этот раз Сережа вспоминает все так, как и должно быть — с ним рядом всегда кто-то, с кем не страшно. Кто-то, за спину которого всегда можно спрятаться. И кто-то, за кого хочется вступиться самому. За себя — нет, за того, другого — и без когтей в драку. — Ты прости за недоверие, — говорит вдруг то, что и говорить не собирался. — Я ничего не понимаю, Олег. И мне все-таки кажется, что ты чего-то не договариваешь. Волков напрягается под его руками — Сережа чувствует, как каменеют мышцы под плотной водолазкой, но он уже закрыл глаза, он уже не видит его. Только чувствует — запах, каждый шорох, каждое нечаянное прикосновение. Теперь он почти успокоился и думает, что это даже хорошо — вот так вот внезапно обрести близкого человека. Потому что он уже окончательно убежден и почти помнит, как наяву: Волков ему семьей был и, возможно, будет снова. Детдомовские связи просто так не обрываются. Сереже бы только вспомнить, с чего все начиналось — дальше проще, он уверен. Волков мягко сережину руку берёт и с своей груди снимает. Сжимает её ненароком, сам на локте поднимается. Разумовский голову на диван роняет, без подушки неудобно. Не понимая, почему от него отстраняются, глаза открывает и смотрит Волкову в лицо. — Сережа, — тихо и вкрадчиво говорит тот. — Ты знаешь, почему тебя выслеживают? Кажется, он уже задавал этот вопрос. Сережа недовольно губу закусывает, хочет придвинуться ближе и вернуть тепло, но Волков не дает. Он смотрит на него очень внимательно, не смотрит даже — следит. За каждой эмоцией, каждой мыслью, которые нет-нет да и отразятся на сережином лице. Волков очень уставший, измученный и совсем немного напуган. — Я только предположить могу, — нехотя отвечает Сережа. Он ещё час назад решил, что сложные вопросы на потом оставит, когда они с Волковым отоспятся и согреются. — Скажи мне, — не просит — требует Волков, и Сережа не понимает, почему он так настойчив. — Помнишь, я про друга своего говорил? — спустя какое-то время Разумовский все-таки решается заговорить. — Я думаю, они его ищут на самом деле. Мы… Были единственными лисами в детском доме, и если эта история еще оттуда тянется… Просто… Воронов… я, кажется, помню, что он там был. Да и тот, другой… Я же не знаю, что с ним потом стало. Может, тех волков он и убил, а его теперь ищут. Может быть, даже на меня думают. Но я же не убийца. Я же их даже не знаю. По тому, как меняется лицо Волкова, Сережа понимает — он сказал что-то не то. Он замирает, чувствуя, что и сам где-то ошибся. Теперь, когда он наконец сказал это вслух, возникает какое-то несоответствие. Что-то не так. Он что-то упустил. — Олег? — настороженно спрашивает Сережа, сам приподнимаясь на локте. Два темных уголька-глаза смотрят на него из пасмурного полумрака комнаты. — Есть еще что-то, что мне нужно знать? И — прищурившись, вдруг поняв: — Ты знаешь, почему они следят! Знал с самого начала? Волков молчит, Сережа судорожный вдох подавляет в горле. Он садится рывком, спиной в диванную подушку вжимается, смотрит затравленно. Волков тоже садится — с трудом. Приближается и как будто случайно своей ладонью его ладонь накрывает. Разумовский внимательнее присматривается к царапине на его щеке — да нет, не успел он его по возвращении в офис задеть, да и целился тогда в спину. Холодок бежит по позвонкам и прячется где-то на загривке. Ночью что-то произошло, пока он спал. Отсюда — царапина на щеке Волкова. Отсюда — его измученный, бессонный вид. — У тебя же часто спина болит? — глухо и хрипло спрашивает Волков, машинально поглаживая подушечкой пальца сережино запястье. Этот жест успокаивающий и напрягающий одновременно. Успокаивающий, потому что Сережа верит Волкову и знает, что он ничего плохого ему не сделает, напрягающий — потому что этим жестом он готовит его к чему-то неприятному. — Бывает, — настороженно признается Сережа. Он еще не понимает, к чему тот клонит. — Все тело ломит, на коже синяки? Кошмары снятся? — продолжает тот. Сережа кивает и сглатывает. В горле сухо. Горло больно дерет. — Я не понимаю, что ты хочешь сказать, — моляще шепчет Разумовский, и сам вцепляясь в запястье Волкова. Взгляд у последнего темнеет, становится тяжелым таким, мрачным, не предвещающим ничего хорошего. — Я думал не говорить тебе, — Волков головой качает, но не спускает с Разумовского пристального взгляда. — Думал, оно как-то само… Что ты и сам знаешь… Но я не хочу тебе врать, Серый. Никогда не хотел тебе врать. Это ни к чему хорошему не приводит. — Олег… — прерывает его Сережа. У него в горле клокочет что-то, тошнота к горлу подступает. Непривычное обращение по слуху режет, Сережа вдруг ясно понимает: нацарапанное рядом с олеговым именем имя — там, на заброшенном складе — не его тезка писал, а он сам. И волков не тот его друг детства убил… — В детском доме только один лис был, Сереж, — говорит Волков, который выглядит так, словно готов в любую секунду сорваться с места и встать в защитную позицию — на случай, если вдруг Сережа перевоплотится и нападет. Но Сережа на это просто не способен. Он на грани обморока, и Волков знает об этом, потому что большая теплая ладонь вдруг исчезает, а потом исчезает он сам. Сережа тянется вперёд, туда, где он только что сидел, но его пальцы хватают лишь воздух. Он рот открывает, пытается вздохнуть, но грудь словно сдавило. А потом его зубы о граненый край стакана ударяются — Волков снова рядом, пытается напоить его водой. Сережа делает два судорожных глотка, и ему правда легче становится. Жёлтыми глазами он смотрит в темноту перед собой, пока Олег его к себе прижимает и гладит по спутанным волосам и по спине — по всему, куда дотянется. Сердце у него стучит так знакомо и так страшно, так громко, так оглушительно громко… Сережа скулит и уши зажимает ладонями. Олег что-то шепчет ему на ухо — он не слышит. Он вспоминает все те детали, которые раньше не замечал — то, как Волков камеры проверял каждое утро, как появлялись в нужном месте таблетки — каждый раз, когда они были необходимы. Как однажды ночью он ходил от стены к стене, сочиняя Волкову текст сообщения, а он написал сам — наблюдал по тем же камерам из своего дома, волновался, боялся, что Сережа без него трансформируется. Приехал тогда же, посреди ночи, лишь бы рядом быть и держать ситуацию под контролем. Как защищал его — лиса — от собственной стаи… Сережа уже не скулит, он тихонько подвывает, и на щеках мокро. Олег наклоняется еще ниже, ласково слезы с лица стирает, гладит по скуле и подбородку. Обхватывает свободной рукой, замыкая в кольцо, и Сережа сидит между его разведенных ног, со всех сторон огороженный, защищенный. Колено в бок упирается, и Разумовский обмякает в его руках, откидывает голову назад, на плечо Олега. Дышит тяжело и загнанно, зажмуривается, понемногу различает слова. — …все хорошо будет, Серый. Ты только ничего не бойся. Они не тронут тебя. Я не позволю.