Лисьи сны

Сережа терпит. Когда прохладные осторожные пальцы едва касаются разбитой губы, когда обрабатывают бадягой левую скулу. На ней кровоподтек огромный — от покрасневшего уха и до самой линии челюсти, почти что отпечатавшийся край от раковины. Волков прохладную мазь наносит легкими движениями и даже дует на разбитую кожу — Сережа терпит. Молчит и почти не дышит, глядя на наемника перед собой. Волков на коленях стоит перед диваном, на котором Сережа разместился на самом краешке. Стоит, ничуть не смущаясь, только наклоняется ближе, когда рассматривает рассеченную кожу у самого виска. Перекись на ссадине шипит злорадно, Сережа изо всех сил старается быть тихим и губы изнутри кусает. Ему не верится, что все происходит на самом деле. Сережа терпит, когда Волков расстегивает его рубашку и ощупывает ключицы. На них — он уверен — остались следы от пальцев. На ключицах и на шее — пять темных отпечатков. Волков осматривает его целиком, Сережа перед ним открыт и беззащитен — что хочешь с ним делай, он не сможет воспротивиться. Сережа не стерпел бы такого количества касаний ни от одного живого существа, но перед ним Волков — и Сережа терпит. — Голова болит? — глухо спрашивает Волков. Голос у него низкий, утробный какой-то. Он словно боится нарушить тишину офиса. Они и свет не включали толком — горит один-единственный светильник, да светится голубым экран в спящем режиме. Сережа сухие губы облизывает и врет: — Нет. Голова на самом деле болит сильно, но Сереже нужно создать впечатление, что все его травмы незначительны. На восстановление уйдет несколько дней — но все равно это очень быстро для обычного человека. Волков задумается, если заметит, что ссадина затянулась сама. Задумается — и тогда их отношения изменятся. Возможно, Волков даже откажется и дальше охранять Сережу, уйдет. Оставит его одного. Сережа выдыхает судорожно, неосознанно пальцами в плед впивается. Волков принимает это как призыв остановиться, руку от пострадавшего горла отдергивает. Смотрит прямо в глаза — в зрачках его в неверном полумраке огни пляшут. — Ты мне жизнь спас, — говорит Сережа то, что должен был сказать намного раньше. Уже глубокая ночь, за окном тьма непроглядная. Волков с ним возится уже не первый час, а он сидит истуканом и трясется, как невротик. Волков невозмутимо берет чистый ватный диск и прикладывает к скуле, чтобы потом заклеить его пластырем. — Это моя работа, — говорит, как что-то само собой разумеющееся. Сережа дергается под его рукой — и это не от того, что вся левая часть лица жжет неприятно. Ему больно от фразы Волкова стало — слово «работа» по слуху резануло. Несколько часов кряду он искренне верил, что Волков за него тревожится, ощущал себя нужным кому-то. — Ты мог этого не делать, — возражает Сережа, отчаянно цепляясь за остатки счастливого заблуждения. Как он ни старается, обиду в голосе скрыть не удаётся. Волков заклеивает пластырь, разглаживает его, задевая подушечками пальцев щеку. — Не мог, — отвечает ровно, но Сережа не сдается: — …тебя бы никто не заподозрил. И даже не винил бы никто. Сколько таких случаев было? Убийство в туалете — ужасная, мерзотная игра случая. Ненормальный псих, которого никто бы не заметил и не заподозрил. Ситуация, которую не предугадать. Я так и вижу заголовки… Волков смотрит скептически и, как кажется Сереже, весьма насмешливо. Разумовский осекается под его взглядом, замирает. Ему жаль, что все его повреждения уже обработаны, ему хочется, чтобы Волков ещё раз его коснулся. У Сережи, как и у всех детдомовских, тактильный голод. Тактильный голод в совокупности с вечной опаской и недоверием к людям — смесь ядовитая и мучительная. Сережа никому и никогда не позволял себя трогать. Волкову сегодня — позволил. И теперь ему хочется ещё. Потому что касания, как наркотик — стоит только один раз попробовать. — Я бы себе никогда не простил, если бы опоздал, — отвечает Волков, когда Сережа уже не ждет от него ответа. Он по-прежнему на коленях стоит, смотрит снизу вверх, а ладони упираются в диван по обе стороны сережиных ног. Сережа голову опускает, чтобы Волков его мысли по лицу не прочитал. Некогда белая рубашка в крови — Разумовский это только сейчас замечает по-настоящему. Ему противно, он спешит избавиться от неё и расстегивает до конца, почти срывая пуговицы. Волков молча встает, находит где-то растянутую сережину футболку, протягивает ему. Разумовский на диване сидит и покачивается. Упрямо поджимает губы. — Я хочу в душ. — Ну так иди, — легко соглашается Волков, прекрасно зная, что до душа Сережа просто не дойдет. Разумовский сидит ещё несколько секунд, с мыслями собираясь. Потом — упрямец — все-таки делает попытку встать. Он уже забыл о том, что Волков его до офиса почти на себе дотащил. Он вспоминает об этом, когда спотыкается о диван и почти падает, вытянув вперёд руки. Волков его за эти самые руки берёт, обратно на диван усаживает. Сам натягивает на него футболку, просовывая в воротник сначала лохматую голову, потом обе руки. Следом за этим на корточки опускается, разувает Сережу. Брюки не трогает, но глазами ищет спальные штаны. — В ванной, на комоде, — подсказывает Сережа. Он уже сдался, капитулировал. Голова грязная, волосы наверняка слиплись от запекшейся крови — ну и пусть. Волков прав. Помыться можно и утром, он это как-нибудь переживет. Сережа переодевается, закутывается в плед и подтягивает к груди колени. Сидит так, как в коконе. Остатки сил ушли на это нехитрое действие. Разумовский глаза закрывает, и тело ватным становится. Волков заходит ему за спину — Сережа слышит, как он перемещается — и трогает его волосы. Разумовский вздрагивает, напрягается всем телом. Но длинные волковы пальцы ведут линию вдоль прядей до самых кончиков, вплетаются в спутанные патлы, мягко, приятно. Сережа расслабляется через силу — воспоминания о том, как его за эти самые волосы держали и головой били, еще слишком ясные. Удерживает его от побега одна мысль: за его спиной не враг, а друг. Слово это ложится на язык как-то легко, правильно. Сереже нравится это. Сережа сквозь мутную дымку смакует его, радуясь тихо, что Волков не знает, о чем он сейчас думает. — Олег, — зовет Сережа едва слышно. — М? — Спасибо. Пальцы распутывают каждую прядочку, аккуратно массируют голову. Этого Волков уж точно делать не обязан. Но Сережа его не останавливает. Только глаза плотнее смеживает и почти мурчит, как кот. На какую-то секунду он даже забывается и подается назад, ближе подставляясь под теплые ладони. Волков почти гладит его, и это так не похоже на него, что Сережа теряется. Не знает, как реагировать. Голова даже болеть перестает. Сережа почти засыпает, когда пальцы с волос смещаются на горло и стискивают его крепко, намертво. Разумовский подпрыгивает интуитивно, пытается закрыться. Возле него уже не Волков и даже не Шепченко. Вокруг него — дети из детдома. Те самые, что дергали его за волосы и запирали в туалете, те самые, которые смеялись над его вечной мерзлявостью и широченными, не по плечу, свитерами. Сережа точно помнит, что свитера были не его даже — чьи-то чужие, он у кого-то их таскал, когда становилось совсем невмоготу холод терпеть. И Сережа точно помнит, что когда этот кто-то был рядом, над ним не смеялись и не шпыняли его. О том, что стало с этим кем-то, Сережа старается не думать. Он глушит воспоминания, вытесняет их из головы, потому что знает: следом за ними придут те, другие образы. Лес и кончик рыжего хвоста, и взгляд янтарных глаз, и последний озлобленный рык. Сережа глаза распахивает широко, пытается повернуться назад, к Волкову, убедиться, что в помещении он не один. Волков на месте. Стоит сзади, тревожно смотрит на него. Руки он убрал сразу же, как только Сережа дернулся сквозь сон. За горло он его, конечно же, не держал. Ему просто показалось. Ему часто что-то кажется, кошмары стали уже привычными. Да и разные синяки Сережа находит на собственном теле по утрам довольно часто — не удивительно, что он мечется во сне и ударяется о подлокотник и острый край диванного модуля. Волков на месте, Сережа облегченно выдыхает. Подтягивает плед к шее, устраивается поудобнее. На всякий случай уточняет: — Ты же останешься на всю ночь? — Конечно. Сережа успокоенно кивает. Но его тут же подбрасывает новая мысль. Сережа холодеет, замирает, глаза в одну точку упирает, осознает: — Они найдут тело, и что потом будет? — За это не беспокойся, — мягко перебивает его Волков. — Я все улажу. — Как? — Жестко и радикально. Волков говорит серьезно, но Сережа видит в уголках его губ что-то, похожее на усмешку. Его это не устраивает. Ему хочется потребовать с Волкова объяснений, но спорить наоборот — не хочется. Сережа подчиняется силе и уверенности наемника, делает вид, что поверил и не волнуется. А потом и на самом деле волноваться перестает. Приятно, когда есть кто-то, кто решает твои проблемы жестко и радикально. И приятно, когда тебе не нужно контролировать абсолютно все. Только ещё одна, последняя мысль свербит в мозгу. Сережа набирается решимости и спрашивает: — Ты раньше убивал людей? Он знает ответ заранее. Волков наверняка убивал, не просто же так он в эту профессию попал. Да и убийство Шепченко о многом говорит. Волков не оглушил его и не ранил, он убил его — выстрелил в затылок, не дав ни малейшего шанса выжить. Так, словно это было неизбежной необходимостью или привычкой. Не привычка, поправляет сам себя Сережа. Он все-таки видел, как Волков был напуган — реакция явная, не наигранная, пульс частый, дыхание громкое. Люди, убивающие по привычке, так дышать не будут. Значит, у Волкова просто не было другого выхода. Может быть, он думал, что, останься Шепченко жив — покушение обязательно повторится? Может быть, Сережа снова чего-то не знает? Может быть, Волков намного больше в курсе происходящего, чем показывает?.. — Приходилось, — отвечает Волков мрачно. Его лицо меняется мгновенно, взгляд стекленеет словно. Сережа глотает ком. Новая, нехорошая мысль настойчиво лезет в голову. — А тех… Других волков… Тоже ты? Он замирает, ждет ответа. Он сам не понимает, почему ему так важно, чтобы Волков опроверг его догадки. — Нет, — отвечает тот, и Сережа чувствует, как по телу тепло расползается. Волков вдруг покачивается на месте, Сережа даже не думал о том, что он тоже в этот вечер сильнейшее напряжение пережил. Он выворачивается из своего кокона, спохватившись, хватает Волкова за локоть и тянет на диван. Волков садится рядом, бледное лицо на фоне черной водолазки совсем неживым кажется. Сережа с опозданием кается в своей невнимательности, ему стыдно, что он не позаботился о Волкове. Он со страхом вглядывается в его всегда бесстрастное лицо. Бесстрастность этой ночью наконец дает сбой. — В Сирии приходилось, — повторяет Волков, поддевая пальцем удушливый воротник, поправляя его. Ему, кажется, плохо. Или он вспомнил что-то настолько нехорошее, о чем Сереже и знать не нужно. Разумовский и опомниться не успевает, как его рука с локтя Волкова ему на плечо перемещается. — Все в прошлом, — слышит Сережа свой тихий голос. Волков вздрагивает, глаза на Разумовского поднимает. Внутри — что-то, очень похожее на сожаление и страх. Сережа будто в зеркало смотрит, сам себя убедить пытается: — Не думай об этом. Представь, что ничего этого не было. — Ты всегда так делаешь? — хмурится Волков. — Стараюсь. — Получается? — Время от времени. Волков вздыхает. — Ты правда думаешь, что это выход? Просто забыть? Сережа губы поджимает, они дрожат. Ему хочется объяснить все Волкову, но тот его, конечно, не поймет. Сережа сам себя не всегда понимает. Он руку роняет на плед. Волков сидит меньше чем в метре от Сережи, между ними только скомканный сережин халат — и ничего. Ещё никто и никогда не был к нему так близок, понимает Разумовский. Во всех смыслах. Никто раньше не тащил его на себе до офиса, никто не дул на саднящую ранку — даже в детстве, когда он разбивал себе колени и локти, запнувшись о чью-то выставленную ногу. О Сереже раньше не заботились, а теперь это запрещенный приём. Молчаливое волковское участие подкупает, парализует, лишает ясности рассудка. Заставляет снова чувствовать себя слабым — а он так это не любит… Сережа смотрит на Волкова со смешанным чувством горечи и признательности. Он доверился ему безоговорочно, и чем ему теперь это аукнется — только гадать остаётся… — Меня в детстве били по ночам, — говорит Сережа, и ему противно от того, как его голос дрожит. — Я мечтал, что однажды смогу за себя постоять. Смогу однажды стать сильным и самостоятельным, многого добиться… — Ты действительно многого добился, — тихо соглашается Волков. Его темные глаза блестят как-то странно, но Сережа этому значения не придает. Сережа хмурится, губы изнутри кусает. Его снова начинает потряхивать — он не хочет вспоминать детдом, он не понимает, почему его мысли в который раз за последнее время возвращаются к детству, которое он так отчаянно прочь гонит и забыть пытается. — Я не хочу об этом говорить, — обрывает Сережа сам себя. Волков головой качает, хмурится. — Неужели у тебя из детдома ни одного хорошего воспоминания не осталось? — спрашивает, и Сережа нехотя отвечает: — Совсем немного. Но о них я тоже говорить не хочу. — Почему? — Потому что в итоге все равно было плохо. Было плохо — потому что он сначала был счастлив, а потом все потерял. — Олег… Ты же тоже в том детдоме воспитывался? — уточняет Сережа медленно, он ещё сам не уверен в том, что действительно скажет то, что собирается. Волков кивает, глаз с Разумовского не спускает. Сережа сглатывает нервно, у него словно опять чьи-то пальцы на горле — душат, сжимают, не дают словам вырваться. — Тогда ты наверняка помнить должен… Сережа замолкает, глядя на Волкова в упор. Несколько секунд они смотрят друг на друга неподвижно, как будто в игру играют, кто первый моргнет. Сережа и сам не знает, чего он ждет — немого подтверждения или вопроса. Но Волков голову чуть вперёд наклоняет, Сережа это за сигнал принимает и выдыхает, не позволяя себе передумать: — …та история с лисом. Мальчик. Нам лет по восемь было. Помнишь? Волков молчит, и воздух вокруг них двоих словно наэлектризован. Сережа кончиком языка по губам мажет, в горле першит, пальцы дрожат. — Он тогда сказал всем, что оборотень… Хотя я просил его не говорить. А потом он… На спор… И рассудок потерял, помнишь? Его же потом так и не нашли. Он не вернулся. Ты не знаешь, что с ним тогда стало? Вдруг он… Сережа запинается, голос совсем на хрип сходит. — Я не помню, — глухо откликается Волков. — Этого не помню. — А вообще помнишь оборотней среди маленьких? — с последней надеждой и потаенным страхом решается спросить Сережа. — Их мало было… Насколько я знаю… Лис так и вообще почти не было, пара волчат, да и все. Волков молчит, его темные глаза ещё гуще темнеют, Сережа дрожит, Сереже страшно. Он уже пожалел, что завел эту тему. Он хочет пойти на попятную, но уже не может. Волков молчит, от этого молчания совсем дурно становится, Сережа хочет его разбить очередным глупым вопросом и делает это, кидаясь в бездну с головой: — Ты Шепченко так легко убил, потому что он волком был? А если бы я был… Как он… Ты бы меня тоже?.. — Глупости, — резко обрывает Волков, и Сережа клянётся: если тот сейчас скажет, что его работа защищать Разумовского, а не убивать… …судорожный вздох через нос, нервная дрожь по телу прокатывается. Волков почти не делает паузы, но Сереже кажется, что прошло уже слишком много времени. — Я убил его, потому что он напал на тебя, а не потому, что он время от времени серой шкурой обрастает. И — нет. Если бы ты сказал мне, что ты оборотень, между нами ничего бы не изменилось. Сережа уже не сидит, привалившись к диванной подушке. Он уже давно сполз по ней вниз и теперь лежит поперек дивана, осоловело глядя на Волкова из-под пледа. После последних слов наемника он и вовсе почти прячется за ним, чтобы скрыть предательски заалевшие щеки, которых, конечно же, в темноте не видно, но вдруг… — Почему мне кажется, что я знаю тебя очень давно? — задается полупьяным вопросом Сережа — он и на самом деле почти пьян. От усталости и стресса, от мыслей в голове, от бесконечного волнения. Волков изможденно спину выпрямляет, опускается на свободную половину дивана. Раскладывает своё сильное тело неподалеку от Сережи — он тоже человек, он устал. Они ложатся «валетом», и это лучшее решение, какое Сережа только мог бы предложить. Он уверен — Волков готов был бы лечь даже на пол, но он искренне рад, что усадил его возле себя. Сережа рад, что Волков догадливый. Сережа рад, что диван большой. Сережа хочет поговорить с Волковым ещё, но засыпает, уткнувшись носом в теплый край пушистого пледа.

***

Во вторник утром Волков приходит в офис Разумовского раньше обычного. Марго ещё объявляет его приход, а он уже над Сережей стоит в ожидании. Сам Сережа до сих пор проснуться не может. Сидит на краю дивана, раскачивается, встать пытается. Вечером накануне был тяжелый день, встреча с инвесторами. Сережа перенервничал, и Волков долго уговаривал его выпить успокоительное. В итоге сошлись на чае с ромашкой. Волков допоздна в его офисе засиделся, уехал, только убедившись, что у Сережи мигрень прошла. Было уже поздно — глубокая ночь — и Разумовский уснул сразу же, а Волков ещё до дома добирался. И сейчас — стоит перед ним, бодрый и свежий, и сна ни в одном глазу. А Сережа кашей по постели расползается, в кучу себя собрать не может. Волков головой качает, кидает ему подобранные со стула брюки: — Одевайся. — Мы куда-то едем? — вяло интересуется Сережа, ловя на себе быстрый задумчивый взгляд. — Да. Ответ как всегда подробный и многое разъясняющий. — Марго, что у меня в расписании сегодня? — зовет Сережа, но брюки все-таки натягивает. — Сергей, у тебя сегодня встреча с пресс-службой, — отзывается Марго, но Волков тут же перебивает её голос своим: — У тебя сегодня нет встречи с пресс-службой. Я попросил отменить. Сережа удивление своё скрыть не может. Смотрит на Волкова, безуспешно пытаясь понять, шутит он или говорит всерьез. Как реагировать на подобное заявление, он тоже не знает. Возмутиться, или в шутку свести, или проигнорировать? Вместо этого он головой трясет, волосы со лба откидывая, и спрашивает: — Зачем? — Тебе вчера плохо было. Второй день подряд перегрузишь себя, потом заболеешь. С ними ничего не случится, найдут себе другую жертву. Сережа рот открывает, но слов для внятного ответа нет. Он закрывает его, так ничего и не сказав. Дела. Искал телохранителя, нашел няньку. — Так куда мы тогда едем? — совсем уже недоумевает Сережа, поднимаясь на ноги и разминая затекшую шею. Волков ограничивается многозначительным: — Увидишь. Собирается Сережа уже молча. Они явно куда-то спешат, и Волков точно знает, куда и к какому времени им нужно прибыть. Сережа волнуется немного. Он четыре дня никуда не выходил из своего офиса — все время, минувшее с момента нападения. Но сидеть под замком — не выход, Разумовский это понимает. И с Волковым не страшно. Водителя он не предупреждал заранее, что куда-то нужно будет поехать, поэтому за руль снова садится Волков. С управлением он разобрался ещё в прошлый раз, автомобиль водит умело — Сереже кажется, что Волков умеет все, за что ни возьмется, и всерьез подумывает над названием к его должности, потому что его явно ещё не придумали. Как назвать телохранителя, водителя, секретаря, советника и консультанта по всевозможным вопросам одним словом — Сережа не знает. — Далеко ехать хоть? — спрашивает Сережа немного нервно. Ремень безопасности впивается остро и неудобно, он сегодня сел на переднее сидение, захотелось. — Не очень. По ощущениям «не очень» — полчаса. Волков привозит Сережу на край города, в какую-то промзону, где Разумовский ни разу не бывал. Оставляет машину прямо возле дороги, выходит сам и Сережу из салона достает. Кивает на одноэтажное здание поблизости — коробка коробкой. На дне карих глаз бесенята чечетку отстукивают. — Что это? — хмурится Сережа. Он из машины вышел, но к сомнительного вида строению подойти не решается. Не то чтобы он Волкову не доверял — кому, если не ему — но просто… — Спортзал. Стрельбище. Пыточная, — спокойно перечисляет Волков. — Называй, как хочешь, а я скажу тебе, что это лучшее место. — Для чего же? — Для того, чтобы тебя учить защищаться. Я сам здесь готовился перед армией. Волков осторожно Сережу за локоть трогает, побуждая сдвинуться с мертвой точки и хотя бы посмотреть на «лучшее место» поближе. Сережа скептически бровь изгибает, но идет вслед за наемником. Его идея кажется ему не самой удачной. — Это ни к чему, Олег. На случай опасности у меня есть электрошокер. Поражает в радиусе полутора метров. — Сильно он тебе помог на прошлой неделе, — говорит Волков, не оборачиваясь, но даже одна его спина выражает такой едкий сарказм, что Сережа язык прикусывает и больше не спорит. — Я не умею стрелять, — предупреждает Сережа, нагибаясь при входе, чтобы не стукнуться головой о низкий дверной пролет. Волков уже внутри, довольный и полный твёрдой решимости. — Стрелять тебе и не нужно, — отмахивается тот. — Начнем с самообороны. Это самое важное. Все, что есть в бетонной коробке — это несколько старых матов на полу, в которых столько пыли, что Сережа заранее нос трет, чтобы не чихнуть. Узкие окна под самым потолком, пара квадратных колонн и несколько подвешенных мешков для битья — вся обстановка. — Почему мы именно сюда приехали? — спрашивает Сережа, даже не скрывая недовольства. Волков тем временем уже пиджак снял, оставшись в одной водолазке, и ждет, стоя посреди матов. — А куда ещё, Сереж? Сережа плечом дергает, отказываясь признавать правоту Волкова. В любом спортзале он сразу же привлечет к себе массу внимания, нанимать индивидуального тренера не хочется — тем более, у него есть Волков. Значит, остаётся только этот недо-ангар. — Ну ладно, — через силу соглашается Сережа, скидывая с плеч повязанную за рукава толстовку. — Что надо де… Он видит летящий в него кулак Волкова и уклоняется интуитивно — лисьи реакции позволяют ему уйти от удара. Сережа выпрямляется, шарахается в сторону, смотрит на наемника круглыми от удивления глазами: — Ты чего? — Реакцию твою проверял, — как ни в чем не бывало отвечает тот. Добавляет, словно сам для себя: — Значит, все-таки алкоголь повлиял и тот факт, что со спины напали… Он идет вокруг Сережи, но Сережа уже наученный — он отзеркаливает движения Волкова, не дает ему себе за спину зайти. Ему не очень нравится такой метод обучения. Наконец Волков останавливается, руки на груди складывает. Что-то решает. — Ударь меня, — говорит, и Сережа недоверчиво голову наклоняет. — Что? — Ударь меня. Разумовский чует подвох. Он бьет, не особо на что-то надеясь, а в следующую секунду оказывается уже на спине и сам не понимает, почему пол и потолок вдруг поменялись местами. Лопатки жжет от удара о мат, пыль вокруг — клубами. Волков искажен в перспективе — прямо над ним стоит, далеко вверху. Он подтягивает Сережу за локоть, помогает встать. — Это нормально, — успокаивает, но Сереже плохо верится. — Нормально? Меня на пол кидать? — А ты как хотел? — Может, я ещё от прошлого раза не отошел? — Все с тобой нормально, — отмахивается Волков, и Разумовский губы обиженно поджимает. У него действительно почти все прошло, сошел даже синяк со скулы, но пластырь он клеит до сих пор и лицо старательно волосами прикрывает — скрывается. Инвесторы, конечно, были удивлены, но о сережиной неуклюжести разве что ленивый не слышал, так что всерьез никто не задумался о причинах травмы. — Давай ещё раз, — предлагает Волков. Сережа готов. Он уже пылью подышал — больше не хочется. Он бьет снова, отклоняясь сначала в одну сторону — обманывая — а потом резко уходя в бок. Волков его кулак на лету перехватывает, руку за спину заламывает. Колени впечатываются в мат, Сережа снова где-то внизу, у ног наемника. Окажись он в реальной ситуации в таком положении, в ход бы сразу пошли зубы и когти — он бы вырвался, смог защититься. Но Волков об этом знать не должен, да и кусать его как-то… странно. — Уже лучше, но ты слишком медленный, — резюмирует Волков, отпуская Сережу. Тот на ноги встает, трет запястье. В носу противно щекочет — аллергии на пыль ему только не хватало для полного счастья. — Давай ещё ра… Что бы Волков ни говорил, но у Сережи есть отличное качество: он умеет учиться на своих ошибках. Сережа бьет раньше, чем Волков договаривает фразу — быстро и точно. Сережа не понимает, куда делся Волков, и только потом осознает, что тот согнулся от его удара — прямо в лицо. Сережа пугается. — Олег! Он кидается к нему, он не рассчитал силы. Волков уже выпрямляется потихоньку, он как будто удивлен. Пальцы к разбитой губе прикладывает, смотрит на Сережу так, словно впервые увидел. А тот уже чистый платок из кармана тянет и сам к лицу Волкова тянется. Из нижней губы, разрезанной аккурат посередине, кровь хлещет. Волков её пальцами зажать пытается, но выходит плохо. — Дай сюда, — нервничает Сережа, откидывая руку Волкова, которая только мешает. Он сам к его лицу платок прикладывает, виновато, очень виновато просит: — Прости, я не специально. Не ожидал, что ты не увернешься. Волков платок забирает, прячет им усмешку. — Ничего. Хотя бы попал — уже хорошо. — Тебе стоило бы быть быстрее, — едко парирует Сережа, на всякий случай отходя от Волкова подальше — если вдруг он решит вернуть удар. Волков сворачивает платок вчетверо и прижимает к губе снова. Ждет, пока кровь остановится. Сережа пинает кусок штукатурки. — Послезавтра открытие «Золотого Дракона», — вспоминает. — Угу. — Не хочу там быть. Сережа чувствует на себе внимательный взгляд, но не оборачивается. Чтобы не смущать Волкова, он по кругу вдоль стен идет, рассматривая трещины и оставленные кем-то надписи. Он вдруг натыкается на одну, очень интересную, и останавливается напротив: — Олег — это не ты, случаем? Волков подходит к стене — Сережа чувствует его рядом. Перед ними — кривоватая, сделанная не карандашом и не чернилами, а процарапанная прямо по штукатурке надпись. — Я. Сережа кивает, рассматривая каракули рядом с именем Олега. Неровные, разного размера буквы корябал его тезка — и ему явно было тяжело давить ножом на стену. — Я сюда часто сбегал из детского дома, — вспоминает Волков. — У меня по пятницам тренировки рано заканчивались, а до самого ужина мы там были не нужны… — …мы там в принципе были никому не нужны, — глухо добавляет Сережа, понимающе глядя на нацарапанные имена. У Волкова, оказывается, тоже был друг в детстве, а может, кто-то приписал своё имя рядом уже после него — не узнать. Спрашивать не хочется. — И что ты тут делал? Тренировался? — Чаще всего да. Но иногда просто так приходил. — Понимаю, — кивает Сережа, ему даже завидно немножко. У него самого такого места не было — ни убежать, ни спрятаться от других и от себя. — Ну ладно, — хмурится Разумовский, отворачиваясь от стены. Он чуть ли ни носом утыкается в плечо Волкова — так близко тот стоит. — Будем продолжать? Или на сегодня хватит? — Нет. Я покажу тебе хотя бы несколько приемов. На всякий случай. И тогда уже поедем. Сережа взвешивает в своей голове все «за» и «против» и все-таки приходит к выводу, что пара приемчиков не помешает. Один раз он уже был застан врасплох, второго раза он может и не пережить. И пусть Волков эти четыре дня от него ни на шаг не отходит, он прав — случиться может все, что угодно. Нужно быть готовым. — Ну тогда пошли на маты, — скорбно вздыхает Сережа.