Позолотить ручку

      Тишина начинает давить.       Сама комната полна посторонних звуков, но всё это словно не относится к ним и остаётся фоновым шумом, на который никто не обращает внимание — ни на кипящую жизнь никогда не засыпающего Ли Юэ за окном, ни на тихий стук кружки с тёплым чаем, которую Чун Юнь ставит перед Лаки.       Лаки — до ужасного тихая без своих извечных таинственных разговоров про духов и устрашающие предсказания, — лишь благодарно кивает, отчего-то впервые не пересекаясь взглядом с Чун Юнем.       Экзорцисту начинает казаться, словно он успел её чем-то обидеть. Или, судя по её поведению… Лаки считает, что она задела его? Это всё из-за тех несчастных пяти тысяч? Чун Юнь даже успел забыть про них — настолько незначительной казалась та маленькая шалость во время их знакомства.       — Лаки, — окликает её Чун Юнь, намереваясь наконец-то нарушить затянувшуюся тишину, но, стоит девушке наконец-то обратить на него внимание, как важность всех заготовленных слов теряется.       Чун Юнь никогда не был настолько же красноречив, как Син Цю, потому и сейчас не знает, как правильно спросить о том, что начинает понемногу тревожить его.       Почему она так внезапно решила вернуть деньги? Почему до этого не появлялась несколько дней? Почему решила уехать? Всё ведь было… хорошо? Лаки ведь сама обещала задержаться подольше. Сама захотела остаться.       — Почему? — просто вздыхает Чун Юнь, так и не решив добавить что-то ещё. А Лаки это словно и не требуется — читать людей и их настроение она всегда умела. Он хочет объяснений.       — Всё это время я тебя обманывала, — честно признается Лаки, сложив руки на столе, мысленно журя себя за то, что она даже сейчас лжёт, но это ощущается необходимым, — во всём, пожалуй. А решение вернуть деньги перед отъездом можно расценивать как небольшую компенсацию. Мне жаль, что я потратила твоё время.       — Подожди, — Чун Юнь мотнул головой, скрещивая руки на груди и откидываясь на один из шкафчиков плечом, чувствуя, как энергия Ян неприятно зудит словно под самой кожей из-за переживаний, — если ты про то, что ты не гадалка, то это не страшно. Син Цю часто… разыгрывает меня. Но это безобидные шутки, я не обижаюсь на такое.       — Изначально я проводила с тобой время лишь для того, чтобы насолить Син Цю, — резко выдаёт Лаки, крепко сжимая руки, — если бы не он, я бы просто собрала достаточно моры, обманывая людей, и уехала. Я не комик и не гадалка, а просто шарлатанка.       Чун Юнь, отпрянув от шкафа, чтобы дотянуться до амулета, который ещё днём вырезал для Лаки, останавливается и замирает.       Вся её доброжелательность с ним и забота тоже была ложью? Та прогулка по Ли Юэ, на которую она согласилась, хотя хотела уехать, ничего не значила для неё? Посиделки на этой же кухне, препирания с Син Цю, походы в горы и разговоры про Глаз Бога тоже обман?       — Я… просто сирота, выступавшая в цирке, — вздыхает Лаки решив продолжить, но понижая голос, словно не желая, чтобы её услышали, — и я никогда не знала своих родителей, даже матушку. Это, как и многое другое, было ложью ради образа, — чем он полнее, тем охотнее люди верят мне. Ты и сам это ощутил на себе, верно?       Неприятно. Чун Юнь плохо понимает свою же эмоции, но то, что сейчас он чувствует то же разочарование, что и в моменты, когда не удавалось в очередной раз пересечься с призраком, он осознаёт.       Почему?       Лаки внезапно щёлкает пальцами — Чун Юнь рефлекторно оборачивается. Взгляд сам цепляется за то, как «гадалка» ещё раз щёлкает, прежде чем сжать руку в кулак, а после — разжать и подбросить из ниоткуда взявшийся стеклянный шарик.       — Я не хочу оправдываться, потому что знаю, что в любом случае останусь собой — лгуньей, шарлатанкой и той ещё занозой, — тихо продолжает Лаки, упорно тупя взгляд в стол, — и ты не обязан меня прощать, конечно же. Но я была бы рада хоть раз показать тебе напоследок хоть что-то… настоящее во мне.       Кругляшку вновь ловко подбрасывают, прежде чем её перекатывают между ловких пальцев, и, слишком незаметно для неискушенного взгляда, вместо одного шарика — оказывается уже три.       Непривычно говорить настолько откровенно. Лаки предпочитает, чтобы о себе говорили собеседники — так намного проще узнать их характер и понять, как лучше обмануть. Но сейчас Чун Юнь молчит, а она слишком хочет сделать хоть что-то. Веры в то, что она сможет исправить ситуацию, не осталось, но попробовать никто не запрещает.       — Я была фокусницей в цирке Фонтейна, — хрипло признаётся Лаки, — и фокусы — единственное, что я умею и люблю.       Лаки накрывает ладонью шарики во второй руке на пару секунд, прежде чем вновь раскрыть их и позволить трём анемо бабочкам вспорхнуть, оставляя после себя тонкий, словно рассыпанная кристальная пыль, шлейф из элементальных частиц.       Фокусница чувствует, как глаза неприятно мокнут, потому она вредно шмыгает носом и рукавом мантии стирает непрошенные слёзы. Неприятно ощущать себя такой… размякшей. Лаки привыкла считать себя бессовестной и наглой шарлатанкой, что ни в ком не нуждается — кроме моры, — совершенно забыв о том, что она, в сущности, просто обиженный на мир ребёнок с острой нехваткой любви. И сейчас, когда ей наконец-то готовы дать ту любовь, которую она так желала всю жизнь — и которую не могла получить даже за мору, коей стремилась заменить её, — ей впервые за долгое время стыдно. Не хочется принимать это как должное, когда она не заслужила всего добра к ней.       В цирке её любили зрители. Потому что Лаки, так отчаянно перетягивающая всё внимание на себя, лезла из кожи вон, чтобы всегда удивлять. Но всю свою ловкость рук и фокусы она возненавидела, когда оказалась на улице из-за собственной навязчивости и наглости — Лаки была уверена, что даже если снова попытается вернуться к этому, не сможет. Но сейчас приходит осознание, что она попросту побоялась вновь почувствовать то разочарование в себе — и выбрала наиболее простой вариант для существования.       Проведя столько времени с Чун Юнем и Син Цю, Лаки вновь ощутила то же, что и стоя на сцене — внимание, прикованное к ней. Но не пренебрежительное, что она ощущала во время своих «гаданий», или озлобленное, как когда её ложь раскрывают, а приятное. Почти дружеское. Такое тёплое. Желанное.       Син Цю быстро раскусил её уловки, но позволил остаться настолько близко и почувствовать себя чем-то большим, чем смешным цирковым карликом — достойным и интересным собеседником. То, что настолько начитанный человек, получивший достойное образование, оценил её скромные знания, полученные из долгих путешествий, было… приятным чувством. До этого к ней не относились подобным образом.       Как и не относились с такой теплотой, как Чун Юнь, что действительно хотел узнать её получше, даже несмотря на её привычку увиливать. И, если бы ей дали второй шанс, Лаки обязательно всё исправила — и была бы сговорчивее с ним, и сама бы потянулась к тому, чтобы узнать его. Они могли бы обсудить столько всего — Чун Юнь ведь экзорцист, у которого за плечами явно множество интересных историй из его странствий, но Лаки даже ничего не смыслит в экзорцизме, потому что слишком увлеклась своим обманом. И ей до обидного жаль, что всё закончится… так.       Но Чун Юнь не заслуживает того, чтобы Лаки просто сделала вид, словно этого обмана не существовало. И, каким бы засранцем не был Син Цю, Лаки ни за что не скажет, что в этом львиная доля его вины — она не в праве рушить их отношения, которые, возможно, наконец-то сдвинутся с мёртвой точки, как только она уедет.       Лаки осмеливается поднять взгляд на Чун Юня, понимая, что молчание слишком затянулось. Экзорцист вздыхает и, ероша свои волосы, смотрит перед собой, не оборачиваясь на девушку.       Он не чувствует себя разозлённым. Разочарованным — да, обиженным — да, но злиться не получается. Если она призналась во всём, значит ли это, что что-то между ними всё же было правдой?       — Как ты относишься ко мне по-настоящему? — прямо спрашивает Чун Юнь, всё же оглянувшись на Лаки. Хочется думать, что ответ он уже знает, и что её покрасневшие глаза и стыдливый взгляд украдкой не ложь, но куда важнее — услышать всё это от неё.       — Ты… — замечательный человек, мне очень хотелось бы стать тебе ближе, потому что ты, вероятно, первый человек, к которому я испытываю такую симпатию и желание быть искренней, — очень хороший друг, Чун Юнь. Я была рада провести с тобой время.       Чунь Юнь мешкается, не зная, как лучше поступить — но всё же решается и, опустившись перед Лаки на корточки, нерешительно обнимает её. Должно быть тяжело раскрываться перед кем-то, когда ты привык ко лжи, и Чун Юнь ценит это. Пусть сам он привык всегда говорить правду, но знает, что тому же Син Цю из-за долга семьи тяжело быть всегда искренним и прямолинейным. Вероятно, и у Лаки есть причины для подобного.       Лаки вновь шмыгает носом, но уже скорее растерянно — она не думала, что после всей правды Чун Юнь будет относиться к ней всё с той же теплотой. Хотя физически тепло совершенно не ощущается — экзорцист оказывается холодным, да настолько, что создаётся ощущение, словно она обнимается со льдом. Но даже это кажется приятным после долгого одиночества.       — Родители говорили мне, что слепая ненависть губит, — тихо произносит Чун Юнь, чувствуя, как энергия Ян понемногу начинает зашкаливать из-за тепла чужого человека, но он старательно её подавляет, — и потому я всегда был уверен, что даже самый злой человек, если он искренне раскаивается о случившемся и готов искупить вину, заслуживает прощения. А ты не сделала ничего непоправимого, потому мы могли бы попробовать начать всё сначала, если ты больше не будешь никого обманывать.       Хочется разрыдаться. Позорно, горько и наобещав столько всего, что и за три жизни не выйдет выполнить. Но Лаки только кивает, тихо всхлипывает и чувствует себя самой счастливой. И даже моры не нужно.       — Ты… теперь не уедешь? — уточняет Чун Юнь.       — Нет, — отвечает Лаки, — я думала, что ты меня возненавидишь, если узнаешь правду. Но раз всё складывается так, то у меня нет причин уезжать.       — Это хорошо, — кивает Чун Юнь, отстраняясь, начиная чувствовать себя уже неуютно из-за энергии Ян, — думаю, Син Цю был бы тоже расстроен, если бы ты уехала. Кстати, не думаешь, что стоит поговорить и с ним?       — Син Цю? — Лаки моргает, и все слёзы словно моментально высыхают, уступая место недоумению и раздражению, что нападает на неё всякий раз, стоит ей услышать про него. Практически рефлекс уже. — А он тут причем?       Нужно было сразу сказать заодно и то, что у них взаимно-крепкая неприязнь. Насколько уместно будет заявить об этом прямо сейчас? Впрочем… это будет очередной ложью. Неприязнь может и есть, но с её стороны — наигранная и скорее защитная, чем настоящая. Потому Лаки терпеливо ждёт, пока Чун Юнь, явно задумавшийся о своём ответе, продолжит говорить.       — Он влюблён в тебя, — уверенно заявляет Чун Юнь, решивший, видимо, что сейчас самое лучшее время для этого, — но ему, видимо, что-то мешает признаться.       Все мысли разом выветриваются из головы Лаки, оставляя там лишь огромную, выложенную из сотни горящих фонариков надпись «что».       Как он к этому, блин, пришёл вообще?       — Знаешь, что ему мешает признаться? — язвительно начинает Лаки, растратив всю свою внезапную сопливость. — Влюблённость в тебя. И отсутствие чувств ко мне.       Чун Юнь сначала хмурится из-за тона Лаки, привыкнув к её дружелюбию, но это быстро проходит вместе с осознанием, что к подобному она склонна куда больше, чем к доброжелательности. А после осознаёт и её слова.       — С чего ты взяла? — искренне удивляется Чун Юнь, задумчиво накловнив голову. — Мы с ним друзья. Он не давал ни единого намёка на это.       Экзорцист пытается вспомнить все их встречи. Не давал же?       Нет-нет, что за глупости, конечно же не давал. Зачем ему поступать подобным образом, если у него уже есть любовный интерес?       — Он мне сам об этом сказал, причем почти прямо, — заявляет Лаки, скрещивая руки на груди, выглядя при этом настолько сурово, словно не она недавно готова была рыдать на его плече и раскаиваться во всех грехах.       Чун Юнь хмурится. Всё, что он понимает из этой ситуации, так это то, что им нужен третий виновник происходящего. Попытка разобраться во всём самому уже начинает понемногу сводить с ума.       — Пошли, — уверенно произносит экзорцист, взяв удивившуюся Лаки за запястье, сразу отвечая на её немой вопрос, — к Син Цю. Пусть объясняет.

🔮🔮🔮

      Лаки знала, действительно знала, что Син Цю богатый засранец, у которого достаточно денег. По нему буквально видно, что он из очень обеспеченного рода, а если он начинает говорить, то сомнений совершенно не остаётся. Но сейчас, когда Чун Юнь приводит её к поместью его семьи, она впервые осознаёт, насколько он всё-таки богат.       Святые Архонты, в ней снова просыпается жажда моры. В конце концов, она пообещала хорошо относиться к Чун Юню, а про Син Цю и слова не было…        — Ты уверен, что сейчас подходящее время для этого? — всё же нервно переспрашивает Лаки, усмиряя свои шарлатанские порывы, заметив, что Чун Юнь своевольно решает перелезть через забор, закрывающий внушительное здание. — Я имею в виду… сейчас же ночь… это не может подождать до утра?       — Вы оба дороги мне, — прямо произносит Чун Юнь, вздыхая и устало прикрывая ладонью лицо, — но вы порой невыносимы. И я хочу сейчас же уладить все вопросы, которые вы сами же создаете.       Лаки тушуется и молча соглашается. Она бы тоже была раздражена, если бы дружила с собой и Син Цю одновременно. Одну себя сложно переносить — а у Чун Юня в подарок идёт ещё и этот раздражающий книжный червь.       Оказавшись во дворе — очень красивом и хорошо ухоженном дворе, где каждый кустик и цветочек выглядит лучше, чем во всём остальном Ли Юэ, — Чун Юнь спокойно идёт куда-то. Лаки остаётся только догадываться, куда он собрался её завести, попутно думая о том, что экзорцист явно не впервые тайком прокрадывается к другу.       Остановившись, Чун Юнь смотрит себе под ноги и, быстро найдя небольшой камушек, без колебаний кидает в одно из окон, что выходит на часть двора, где они находятся. Лаки чуть вздрагивает от стука, что, в тишине ночи, показался оглушительно-громким.       Святые Архонты, надеюсь, он в нужное окно вообще попал.       Пару мгновений ничего не происходит — Чун Юнь уже собирается искать другой камушек, возможно побольше, но окно всё же открывается и оттуда выглядывает удивлённый Син Цю. Он приветливо улыбается другу, а после, заметив и Лаки, явно недоумевает. Лаки, не думая делать ситуацию проще, проводит ногтём большого пальца вдоль шеи, намекая, что ему конец.       — Выходи, — громко шепчет ему Чун Юнь, — разговор есть.       Кажется, даже Син Цю возможно выбить из колеи. Лаки начинает нравиться эта ситуация — как минимум его сконфуженное лицо того стоило.       Син Цю выходит к ним уже спокойным, со своей привычной улыбкой. И, стоит Лаки понадеяться, что они хотя бы выйдут из этого рассадника роскоши по-человечески, как её тянут обратно к забору. Она чувствует себя почти оскорблённой.       — Итак, — важно произносит Син Цю, стоит им только оказаться на улице, — о чём вы хотели поговорить, раз решили почтить меня своим вниманиём в столь позднее время?       Ночью в Ли Юэ всё ещё много прохожих — обычных работяг, идущих с затянувшейся работы, или моряков, разгружающих судна. Но никому нет дела до них, потому искать более уединённое место для разговоров никто не предлагает.       — Вернёмся к разговору о том, в кого ты влюблён, — сразу же начинает Чун Юнь, заставляя Син Цю вздрогнуть и понять, что теперь тут точно замешана Лаки, украдкой показывающая ему язык из-за плеча экзорциста, — будет замечательно, если ты будешь честен. Я немного устал от ваших загадок.       Син Цю останавливается и глубоко вдыхает-выдыхает, успокаиваясь. Хорошо. Будь что будет. В присутствии Лаки это ощущается… проще. И правильнее. К тому же будет действительно верным решением пожалеть Чун Юня, который, по видимому, в самом деле устал, раз решил самостоятельно распутать этот клубок шарлатанства и лжи, который они плетут уже достаточно долго. Да и им самим это не помешало бы.       — Как ты и говорил, я испытываю светлые и приятные чувства к госпоже Лаки, но, боюсь, что её не менее светлые чувства к тебе, разделённые со мной, не позволяли мне сказать об этом прямо, — со своей хитрющей улыбкой произносит Син Цю, доблестно приложив руку к сердцу. Лаки давится своим самодовольством.       — Ты всё испортил! — раздражённо восклицает Лаки, забыв уже о наигранной вежливости, которую оказывала Син Цю. Руки сами хватаются за голову, которая скоро начнёт болеть от этого абсурда, который она сама начала с этим сущим дьяволом. Не стоило с ним связываться! — Абсолютно всё! Ты мог просто сказать прямо, что любишь его, как конченный придурок, и жить счастливо! Это был такой подходящий момент! Сам говорил, что мои чувства ничего не значат!       — Моё мнение успело поменяться, — рассмеялся Син Цю, искренне наслаждаясь и злостью Лаки, и полнейшим недоумением Чун Юня, — тихая и счастливая жизнь меня больше не привлекает так же сильно, как наше общее времяпровождение. Втроём. К тому же ты, судя по всему, успела всё рассказать Чун Юню, верно? Похвально, что такая шарлатанка как ты решилась на откровения. И говорит о многом, между прочим. Как и означает, что я не могу быть менее честен с вами.       — Тебе просто нравится всех бесить! — почти хнычет Лаки, не зная, как ещё показать весь спектр эмоций из-за этого противного засранца. — Я ни в жизнь не поверю, что ты говоришь правду!       — Вы… просто невыносимы, — вздыхает Чун Юнь, пораженно качая головой и устало прикрывая глаза. Кажется, всё стало только хуже, и он начинает жалеть о том, что полез в это. Но, судя по всему, он впервые увидел настоящие отношения Син Цю с Лаки. И они кажутся не такими странными и наигранными, как раньше, с их литературными заигрываниями и ехидной любезностью.       Вот только что с этой правдой теперь делать-то?       — Кажется, мне, благороднейшему и умнейшему Син Цю, нужно взять ответственность за устроенный переполох? — хитро произносит мечник, приобнимая за плечи сначала вздохнувшего Чун Юню, а после и огрызнувшуюся Лаки. — В таком случае у меня уже всё продумано. Что бы вы без меня делали?       — Жили бы спокойно, — обречённо вздыхает Лаки. Син Цю игнорирует и её, и согласный кивок друга.