Молчи

Я не хочу и не буду рассказывать всё, потому что многое просто не помню. Мне было тринадцать, когда это случилось в первый раз. Скажу только, что он был не сильно старым, лет тридцать пять, наверное, и работал с папой. Он отвечал за охрану в нашем доме и папином офисе, поэтому был у нас часто. Я в том возрасте не была такой замкнутой и дружила со всеми работниками дома. Все, включая его, относились ко мне очень хорошо. Однажды, когда я вернулась из школы, папа почему-то был дома. Так как он возвращался вечером, я удивилась и пошла к нему. Он сильно ругался с мамой, поэтому не заметил меня. Были ужасные крики, но я не помню, чтобы папа её бил. Поэтому я тихо сидела в углу и подслушивала. Потом мама сказала, что будет разводиться, папа согласился. Это стало последней каплей, и я убежала. Во дворе нашего дома столкнулась с ним, и он начал меня успокаивать. Предложил отвезти меня в парк, накормить сладкой ватой, и я сразу согласилась. Мне было ужасно плохо, я просто не думала ни о чём, просто доверилась, потому что знала его давно. Мы приехали не в парк, а в какой-то район. Он сказал, что ему нужно кое-что взять из квартиры, и попросил подняться с ним. Я поднялась, ничего не заподозрила даже тогда, когда он запер дверь. Я просто ждала на кухне, пока он уладит все свои дела. Он вернулся неожиданно быстро. Именно с того момента я начала подозревать что-то странное. Он находился слишком близко, гладил волосы, целовал в лоб. Мне было некомфортно, и я попросила его поскорее поехать в парк. Он сказал, что в парке слишком много людей, а в его квартире мы одни. Я сильно испугалась, когда он поднял меня и понёс куда-то. Он кинул меня на кровать, навалился на меня. Что было потом, наверное, нетрудно догадаться. Я потеряла сознание, а когда очнулась, была уже у врача. Это было что-то вроде подпольной лаборатории, где работал его знакомый. Было противно и больно, и вскоре ему сказали не трогать меня пару дней. Я обрадовалась, ведь у меня было время всё рассказать отцу. Или хотя бы запереться у себя в комнате, чтобы больше его не видеть. Но сразу после осмотра он впихнул меня в машину и снова куда-то увёз. Я едва ли была в сознании, поэтому не помню куда. Помню только его угрозы. Он утверждал, что у него были документы, которые могли отправить моего отца за решётку. Мне было тринадцать, я ужасно испугалась, ведь тогда папа относился ко мне нормально. Я любила его и ужасно боялась за его жизнь. Чтобы я точно никому не рассказала, он пообещал прикончить моих маму и сестру, пока папа будет в тюрьме. Это окончательно завязало мне рот, я ужасно боялась. Когда капля упала на конец последнего слова, Флора ненадолго отвлеклась. Она вытерла слёзы, которые даже не заметила, и медленно подняла глаза. Огрон неотрывно наблюдал за каждым её действием. Минуту назад смотрел на сгорбленную спину и волосы, которые закрыли Флору полностью с одной стороны. Он сидел с другой, поэтому видел, как напряжено было её лицо. Как спустя минуту после написания глаза налились слезами, и те вскоре безостановочно текли по щекам. Огрон сел на кровать рядом с ней, не чувствуя от Флоры сопротивления. Помедлил, боясь напугать её, но всё-таки прикоснулся к щеке и вытер влажную дорожку большим пальцем. — Всё хорошо, Флора, — прошептал он, смотря, как на покрасневшем личике появляется едва заметная улыбка. Эта крохотная поддержка стимулировала писать дальше, и Флора невольно поймала себя на мысли, что делать это не так тяжело, как ей думалось. Сначала я сопротивлялась, а потом привыкла. Не знаю, знакомо ли тебе это чувство, но всё вокруг стало каким-то неважным. Мои родители ругались каждый день, потом спорили из-за раздела имущества и суда. Сестрёнка была в своём детском мирке, совсем не обращая на меня внимания. Ей нужны были только соседские девочки. Я даже больше не вздрагивала, когда видела этого ублюдка. Мне стало так равнодушно. Он всегда говорил мне молчать. У него был какой-то фетиш, не знаю. Он затыкал мне рот кляпом, заклеивал скотчем, держал рукой, почти проламывая мне челюсть. Меня было не слышно во время этого, и я никогда не заикалась об этом. В конце концов, я просто перестала говорить. Вот так в один день проснулась и больше не разговаривала. Это случилось спустя полгода, как он меня изнасиловал. И когда я перестала разговаривать, он испугался. Это была сильнейшая психологическая травма, он испугался, что врачи, которым меня постоянно показывали, всё-таки обнаружат причину такого моего состояния. Поэтому он исчез. Больше я его не видела, но заговорить так и не смогла. Можешь считать меня сумасшедшей, ты и так считаешь меня такой, я знаю. Но я не могу преодолеть этот барьер. Мне кажется, что если я произнесу слово или издам хотя бы писк, то он снова придёт и изнасилует меня. Я понимаю, что такое просто невозможно, но всё равно не могу. Не получается. Его слова засели в голове так глубоко, что снятся даже во снах. Он напоминает мне об этом каждую ночь. Так что заставлять меня заговорить бесполезно. Флора, наконец, дописав всё, потрясла ноющую от писанины руку и протянула дневник мужчине. Он продолжал сидеть рядом. — Ты так и не заговорила? — спросил Огрон спустя несколько минут, когда закончил читать. Флора качнула головой. Всё это время она видела, что иногда он прерывался и смотрел в сторону. Рассказ действительно был тяжёлым. — Флора, это… Огрон впервые не мог подобрать слов. Он не знал, как реагировать даже в своих мыслях, ведь то, что пережила девочка, было просто непредставляемо. Произошедшее с ней было бы тяжёлым ударом даже для взрослой женщины, а Флора была ребёнком. Училась в шестом или седьмом классе, не знала толком, что это такое. — Не нужно, Огрон. В такой ситуации я бы тоже не знала, что сказать. Да и мне это не нужно, я и так справилась. — Это ты «справилась» называешь? — девушка уверенно кивнула и снова забрала у него дневник, чтобы написать. — Я не шарахаюсь от мужчин, я не боюсь знакомиться с людьми. Я просто не говорю, — она вдруг посмотрела на него расстроенным взглядом и снова вернулась к дневнику. — Разве это не победа над собой? — Это, безусловно, просто оху… ужасно огромный прогресс, — Флора усмехнулась, видя, как он подбирал слова. — Но меня волнует другое. Что стало с этим ублюдком? — Не знаю. — Как это? — Я ведь так и не рассказала никому: ни родителям, ни сестре, ни бесконечным врачам. Что с ним теперь я не знаю, и знать не хочу. Я стёрла его из жизни и едва встала на ноги. Слышать о нём или же знать, где он, будет только огромным напоминанием о прошлом. — То есть эта мразь ходит сейчас безнаказанным? — девушка пожала плечами. — Флора, ты что, с ума сошла? — Вероятно. — Флора, такие люди должны гнить за решёткой! — от избытка эмоций Огрон вскочил на ноги. — Он надругался над ребёнком! Флора, он тебя калечил, издевался. Он тебя насиловал! Ты прочти, что он говорил тебе! Он же сломал тебя и твою психику! Он лишил тебя возможности расти нормальным человеком! Посмотрев на девушку, Огрон ругнулся сквозь зубы. Выносить женские слёзы было в новинку, и он пока не научился этого делать. Сейчас они стояли в глазах буквально убитой словами Флоры. Дрожащими руками она потянулась за дневником и быстро черканула: — Нормальным человеком? — Нет, я не это хотел сказать, — Огрон вздохнул и снова присел рядом. Флора не двинулась, продолжая прожигать обиженным слезливым взглядом. — Он лишил тебя возможности на нормальную жизнь. Ты такой же человек, как я или как любой другой. — Я дала понять, что любое упоминание о нём возвращает в те ужасные месяцы. Мне плевать, что с ним стало. Меня интересует моя жизнь, Огрон. — Это несправедливо в первую очередь для тебя. — Я его боюсь. Короткий ответ, который напрочь убил все его аргументы. Он снова взглянул на девушку, в её красные глаза и молча кивнул. Привычные устои мужчины никак не отпускали, ведь, как Огрон привык добиваться своего, так продолжал и по сей день. Так яро, что порой забывал о других. Сейчас был точно такой же случай, но другие в лице одной единственной Флоры, его почему-то волновали. И он больше не думал о том, что хотелось ему. — Прости, если это было грубо. — Грубо? Флора, — Огрон усмехнулся, скорее истерически. — Со мной по-другому нельзя, хотя ты и не грубила. — Давай больше не возвращаться к этой теме? Она для меня огромное табу, я не знаю, как ты убедил меня её открыть. — Своим обаянием? — своим наигранно игривым тоном он вызвал у Флоры смешок. — Своей дотошностью! — Я дотошный? — А как же «Флора, это не шутки», «Флора, я хочу помочь». Ты не оставил мне выбора! — Я ей, значит, карандаши приношу, дневники её, одежду, а она ещё и недовольной остаётся! — мужчина возмутился. Разумеется, в шутку. — Одежду? — А, я её в комнате оставил, — Огрон застенчиво почесал затылок. — Ну, для прогулок. Девушка сразу просияла. Она окончательно утёрла слёзы, которые больше не текли, и искренне ему улыбнулась. Одна только мысль о такой заботе заставила девушку прильнуть к Огрону и несмело его обнять. Голова легла на грудь, руки сомкнулись вокруг его пояса. Этот жест с её стороны стал неожиданностью для обоих. Но уже в следующую секунду неожиданно обернулась приятным теплом. Огрон также несмело обнял в ответ. Флора прикрыла глаза. Их размеренное дыхание слилось в одно общее, переполняющие эмоции объединились в обоюдное спокойствие. — А невербальное «спасибо» оказывается лучше написанного.