*
Ночь мягко стелется над оазисом, жёлтой луной горя на тёмном небе. До побережья ещё день, но уже сейчас чувствуется его близость: солёным бризом, тихим шелестом волн и сиянием горизонта. Да только вся эта красота горьким осадком лежит в сердце влюблённого юноши: уже завтра море унесёт далеко того, по ком оно бьётся. Впервые Геле жаль того, чего и не было вовсе. Жаль, что не успел коснуться, шепнуть, признаться… Так может сейчас, может этой ночью решиться на неслыханную дерзость — предстать перед изумлённым мужчиной, неслышной тенью пробравшись в его шатёр? Хосок медленно приподнимается с подушек, неверяще смотря перед собой, и сердце его срывается в бездну, видя, как падает к стройным ногам шёлковое одеяние и гибкое юное тело мелькает в темноте шатра. Судорожный вздох срывается с губ ирландца, когда Гела стремительно припадает к ним поцелуем, а тонкие руки обхватывают лицо мужчины. Пальцы подрагивают, а крепкое тело дрожит, едва Хосок касается обнажённой кожи юноши, сходя с ума от её гладкости и нежности. Длинные шелковистые волосы рассыпаются по плечам рыцаря, когда Гела накрывает его своим телом, а пальчики зарываются в рыжие вихры мужчины. — Уён… Мой дивный!.. — Хосок отрывается от губ, подминая под себя стройное тело. Но когда тот тянется к краям суконной рубахи мужчины, Хосок останавливает его. Синие глаза горят нетерпением и непониманием: он здесь, пришёл сам и поцелуем показал, что готов раскрыться для него. Сердце замирает, когда юноша слышит горестный выдох мужчины. — Моё сердце сейчас выпрыгнет из груди, а разум разрывается на части от сумасшествия счастья. Ты пришёл ко мне, Уён! И значит ли это, что и в твоём сердце есть… ответное чувство? Юноша замирает и прячет взгляд, но секунды спустя вновь тянется к мужчине: — Не будем об этом сейчас. Да, я пришёл и — Всевышний мне в свидетели! — жалею, что не пришёл раньше. Завтра ты покинешь эти края, покинешь меня… Хосок обессиленно свешивает голову на грудь любимому, услышав эти горестные слова, которые, к сожалению, являются правдой. — Уён… — Прошу, не говори более ничего. Не терзай мою душу, просто люби сейчас, словно завтра действительно будет «завтра», а не «конец». Люби!.. Губы снова тянутся к губам, и руки мужчины крепко обхватывают тонкую талию, прижимая к себе. Оба падают на шерстяное покрывало, что не отличается особой мягкостью, но влюблённые чувствуют себя на нём, словно в невесомости облаков. Слова всё равно срываются с губ, но то — шёпот признаний и восхищения, льющийся мелодией любви и страсти. Когда ещё под этой луной рыцарь знал такую любовь? Никогда! Когда в бескрайних полях знойной пустыни юноша видел такое восхищение в чужих глазах? Никогда! И прямо сейчас сливаются воедино два пламени огня, даря друг другу жар и пыл из самого сердца. Поцелуи обжигают смуглую кожу юноши, а руки дарят наслаждение горячему возбуждению между ног. Гела порывисто толкается бёдрами, выдавая своё нетерпение, требуя большего трения. Взгляд, затуманенный страстью, манит синими омутами, распахнутые губы зовут к поцелуям, тонкие руки тянут ближе, и сам он смел в ласках с мужчиной. — Я готов для тебя, мой огненный рыцарь, я хочу этого безмерно, хочу чувствовать тебя. Гела легко отстраняет от себя пылающего жаром мужчину и грациозным перекатом ложится на живот. Его тут же накрывает горячее тело, а острые колени Хосока раздвигают крепкие бёдра юноши. Гела легко вздрагивает, чувствуя крепкий как камень член, упирающийся ему в умасленную промежность. И всё-таки пальцы мужчины скользят в нутро первыми, легко массируя, надавливая, раздвигая. Хосок затаив дыхание ловит каждую эмоцию, каждый судорожный вздох юноши. Как бы не был нетерпелив Гела, как бы он не храбрился, проникновение болезненно, и Хосок знает об этом. Только в высшей точке расслабленности он может сделать это мягко. И потому изнывающий член скользит не внутрь, а между упругих ягодиц, плавным трением и толчками заставляя восхищённо охать юношу под собой. Чувствительная головка каждый раз упирается в поджатые яички, даря новые ощущения, неведомые Геле доселе. Он стонет тихо, выгибая спину, потягиваясь гибко, как кошка, выпячивая таз, раздвигая бёдра шире. — Тише, мой прекрасный, не торопи эту ночь… Хочу тебя всего, без остатка, до самого рассвета! До конца моих дней!.. Хосок опаляет возлюбленного жаром дыхания, огнём поцелуев на плечах и тонкой шее. Гела сам тянется к его губам, поворачивая голову, и в тот же миг, обманутый таким манёвром мужчина, чувствует, как длинные пальцы обхватили его член, направляя в трепещущее нутро. Хосок толкается по инерции, загоняя плоть наполовину, и оба громко стонут: Хосок — от неожиданной, но восхитительной узости, Гела — от жара и боли. Мужчина медленно выходит из тесноты ануса, чувствуя дрожь любимого, видя упавшую слезинку. — Уён, — он тихо зовёт юношу, целуя в скулу, в висок, касаясь нежной кожи за ухом. — Меньше всего на свете я хочу твоей боли, твоих страданий. — Мне не больно, — шепчет тот, но ещё одна скатившаяся слезинка говорит об обратном. — Не останавливайся, прошу тебя. Мужчина всё же отстраняется, чтобы в тот же миг прижать к своей груди любимого, гладя широкими ладонями влажное от испарины тело. Безмолвно плачущий юноша тянется за поцелуем, получая его незамедлительно, и плавится от нежности. Медленные и чувственные поцелуи вперемешку с шёпотом хриплого голоса дарят негу и расслабляют дрожащее тело. Мужчина обещает ему вечную любовь, полную ласки и трепета, и юноша верит… Каждому его слову, каждому взгляду и прикосновению. Гела чувствует спиной тонкое покрывало под собой, а над собой — горячее тело. Но теперь оно не сжигает нетерпеливой страстью, а дарит тепло. Стройные ноги легко обвивают поясницу мужчины притягивая ближе. Хосок и сам тянется, нависая над ним на вытянутых руках. Снова проникновение — плавное, мягкое, лёгкими толчками. Боль не может исчезнуть сразу, но чувственная ласка притупляет её. Каждое движение бёдер волнами неги расплывается по телу, что вскоре и вовсе заглушила её. Но что боль, если желание безмерно, а руки и губы мужчины дарят упоение, сравнимое с счастьем? Гела действительно счастлив: Хосок его первый любовник, с ним юноша открывает для себя мир чувственных ласк и безумно хочет, чтобы тот оставался для него единственным. Глубокая ночь накрывает оазис, когда изнурённые страстью тела падают на тонкое покрывало. Синие глаза слипаются, тонкие руки безвольно раскинуты, путаясь во влажных длинных прядях. Хосок покрывает лёгкими поцелуями лицо Гелы, и юноша на грани сна слышит любовный шёпот. Только крепкие объятия Морфея не позволили ему услышать признание сердца. — Я люблю тебя, Уён… О, как опрометчиво давать волю таким словам, дозволить им пронестись по воздуху, в котором ароматы их тел смешались терпкой сладостью. Зачем рыцарь позволил себе слабость перед собственным чувством, если уже завтра оставит его на скалистом берегу моря? Но лучше сказать сейчас, чем всю жизнь мучиться от недосказанности.***
В порту Хайфы шумно и многолюдно, стоящие у пристани корабли легко покачиваются на синих волнах. Три галеры под бордовыми парусами уже давно привлекают внимание всех в округе. С них редко сходят люди, а ещё реже — пускают кого-либо на палубу. Но уже более трёх недель на палубе одной из галер прохожие купцы и торговцы видят юношу и статного мужчину за его спиной, что долгие часы не отрывают взгляды от главной дороги к порту. Бэкхён все глаза проглядел и совсем измаялся в неведении. Порой отчаяние накатывало на него, хотелось оставить всё и бежать сломя голову до самого Дамаска, а не сидеть сиднем на корабле. Думы разрывали его: как там Юнги? нашёл ли его друга? встретились ли? сбежали или выкупил? а вдруг он снова в плену?.. И так по кругу день за днём. Если бы не Чанёль, не его прекрасный и терпеливый муж, герцог давно бы отчаялся и утонул в собственных слезах. Каждый день и — особенно — каждую ночь мужчина утешал и вселял надежду, что всё будет хорошо и Чимин непременно вернётся. И, кажется, Бэкхён дождался. С самого утра невероятный гул проносится над городом — сам падишах Дамаска пожаловал! Бэкхён не знает, что Чимин с ним, что и Юнги, и Хосок сопровождают его, но стоит лишь услышать «Дамаск», как сердце юноши теряет всякий покой. Он безмолвно плачет, смотря на пёструю толпу, на суетящихся стражей и слуг, раскатывающих алые ткани для правителя. Чанёль с интересом наблюдает за всем этим, стоя рядом с ним, и именно он первым замечает Юнги в свите падишаха, а следом и Хосока. От присутствия последнего Чанёль на мгновение теряет дар речи, но, опомнившись, кричит что есть силы, зовя друзей. Их замечают в ответ сразу же, радостно улыбаясь и кивая. — Они здесь, любовь моя! Смотри, Юнги в свите дамасского царя! Но юноша не видит ни графа Райли, ни его рыжего друга-ирландца, он ищет… Ищет глазами и сердцем только одного. — Где Чимин? Почему нет Чимина? Юнги не нашёл его? Чимин!.. Чанёль тянет его на пристань, сам кидается в широкие объятия друзей, хохоча радостно, а Бэкхён озирается потеряно и снова плачет. Его тихий голос теряется в общем гуле, он всё зовёт и зовёт друга. — Бэки… Нежный голос совсем близко, а заплаканный и растерянный юноша видит перед собой… сказочного принца, небесного ангела, райскую птицу, но точно не Чимина, ибо тот, кого видит Бэкхён перед собой, так далёк от того образа, что он хранил в сердце и памяти. Граф Блуа стоит перед ним в шелках и золоте с ног до головы, длинные волосы струятся по спине, глаза подкрашены сурьмой, и он благоухает, как дивный цветок! Неудивительно, что Бэкхён не узнал его в этой пёстрой толпе. — Бэки, это я. — Чимин! Мой Чимин!.. Рыдания сотрясают обоих, когда они кидаются в объятия, сжимая друг друга до побеления пальцев. Быстрые, короткие поцелуи покрывают лицо Чимина, что так же плачет и пытается разглядеть своего друга. — Я думал, что потерял тебя навсегда, — всхлипывает Бэкхён. — Никогда себе этого не прощу! Поплывёшь со мной на корабле! Если ещё раз потонем, то только вместе! Чимини, мой Чимини! Мой родной! — Бэк, ты меня задушишь! Постой, мой хороший, дай взглянуть на тебя. Я так скучал, так скучал! Оба признаются друг другу в нежной любви и совсем не замечают чуть ревнивого взгляда зелёных глаз, направленных на них, и радостных синих. Чимин подводит своего вновь обретённого друга к падишаху и стоящему за его спиной телохранителю. — Мой господин, это Бэк, герцог Анжуйский Бён Бэкхён, мой самый лучший и любимый друг! Бэки, а это Тэхён, повелитель Дамаска, падишах Айюбидского царства. Тэхён — человек, который спас меня, заботился и оберегал всё это время, а после — вернул мне Юнги. После услышанных слов сердце правителя сжимается и разрывается от нежности: его птенчик — добрейшее существо с огромным, любящим сердцем. Тэхён чуть не плачет, когда к нему одновременно прижимаются и Чимин, и Бэкхён. Он плохо слышит слова благодарности от герцога, кивая и что-то отвечая в ответ, а в ушах всё стоят слова «человек, который спас меня, заботился и оберегал…» Ведь это всё неправда! Он лишил Чимина свободы, отнял надежду, отобрал имя, а он любит его и благодарит! — Чимин… Юноша затихает, когда Тэхён зовёт его этим именем, и смотрит на него непонимающе. — Прости меня, Чимин. Я виноват перед тобой. Сейчас ты покинешь меня, и я умру с тяжким грузом на душе, прости. — За что, Тэхён? — Чимин давно позабыл боль и страдания, что пережило его сердце, позабыл унижения и горечь, обман и предательство, ибо сейчас он счастлив. — И почему ты собрался умереть? Улыбка ломается на бледном лице падишаха: сказал лишнее, но пугать своего милого птенчика перед самой разлукой он не хочет. — Ничего такого, мой дорогой. Я это сказал образно, — отшучивается Тэхён, — вот уедешь — и «умру» от горя! Смех выходит каким-то неловким, нервным, и глаза тревожно блестят. Но время не ждёт — корабли готовы к отплытию и им самим пора покидать скалистые берега Хайфы.*
Краем глаза Юнги видит замершего Хосока, рядом с Гелой, и не замечать их еле сдерживаемого порыва друг к другу невозможно. Усмешка проскальзывает на губах рыцаря, но сердце ёкает тревожно за друга. Видимо, чувства между ними приобрели иную глубину и силу. И от этого тревога сжимает нутро: его другу будет больно от разлуки, а Юнги чувствует себя виноватым в этом. Но разве можно винить кого-то? Только, быть может, случай, что столкнул их, или судьбу, что извилистыми, долгими путями всё же привела их друг к другу? Хосок до скрежета зубов хочет взять за руку любимого, медленно притянуть к себе и успокоить своё бешено стучащее сердце, вдохнув тонкий аромат смуглой кожи. О, если бы сейчас претворилась в жизнь шальная мысль — забрать его с собой и любить до конца жизни, увезти с собой через синее море к зелёному острову! И сердце вопреки здравому смыслу велит сказать: — Поедем со мной… сейчас. Я увезу тебя на свой остров, и ты увидишь, сколь изумрудной может быть земля, а море — синим, как твои дивные глаза. Клянусь, ты не почувствуешь себя там чужим. Рядом со мной ты будешь самым нужным и важным. Рыцарь действительно произнёс эти слова вслух и сам пугается своей смелости, но заискрившиеся глаза юноши дают толику надежды. Вот только… Гела поспешно прячет взгляд, как и задрожавшие руки в длинных рукавах. Губы поджаты упрямо, словно изо всех сил сдерживают слова, рвущиеся из сердца. Вздох… Дрожание чёрных ресниц, и юноша выдыхает ответ: — Верю, что остров твой прекрасен, как и твоя душа, и столь же огромен, как и твоё сердце. Только… Боюсь, пустыня не отпустит меня. Как бы я ни был нужен тебе, здесь я нужнее. Я не оставлю своего господина в столь тяжёлый час. Прости, Хосок. Рыцарь смотрит взволнованно и спрашивает неверяще: — Так если бы… Если бы не было нужды остаться с падишахом, ты бы уплыл вместе со мной? Лукавый взгляд из-под ресниц и лёгкая улыбка на губах юноши заставляют сердце мужчины трепетать счастливо. — Я бы сделал всё, чтобы ты захотел вернуться и остаться со мной.*
Десятки сундучков, бочонков, свёртков грузят на корабли, а Тэхён нетерпеливо объясняет, что отказа не примет: — Это мои подарки, Чимин. Все твои драгоценные кафтаны и украшения, масла и благовония. Ты ведь не забудешь того, чему тебя учили в моём дворце? Твой рыцарь очарован тобой! Продолжай делать то, чему обучен, и дальше, в память о днях, проведённых здесь. — Я буду скучать по тебе, Тэхён, и по Куки тоже. Обними за меня ещё раз пушистого котёночка. И ты тоже помни обо мне. Может, и свидимся ещё когда-либо. — Непременно, мой птенчик. — Тэхён всё не отпускает его, хоть и видит, что Юнги стоит и ждёт за спиной юноши. — Твой рыцарь, что хищник, сторожащий добычу. Кажется, граф до сих пор не доверяет мне, будто я могу тебя украсть, — раздражение сквозит в голосе падишаха: Юнги своим вечным надзором выводит Тэхёна из себя. — Я даже не могу с тобой спокойно попрощаться! Звонкий смех пролетает над портом, и этот звук — самый радостный и желанный для падишаха. — Ну что ты такое говоришь, Тэхён, — Чимин обнимает его мягко. — Хотя ты прав, он у меня хищник — мой Чёрный рыцарь, чёрный волк! — А я что говорю… Что?! Почему «чёрный волк»? Как?! Чимин слегка замирает от слишком возбуждённых расспросов и отвечает с настороженной улыбкой: — На родовом гербе Юнги изображён чёрный волк. Род Норфолк восходит к языческому племени, чьим тотемным животным был именно этот хищник. Чимин видит, как стремительно бледнеет его друг, а зелёные глаза впиваются в облик рыцаря с безумным огнём непонимания и досады. — Тэхён? Но тот ничего не слышит, ибо мир его сейчас покачнулся и разбился о глыбы разочарования и обиды. «Он приведёт за собой чёрного волка и рыжего лиса… Юноша с глазами, что замёрзшее небо». О, Всевышний, что за наказание ты шлёшь израненной душе? Зачем обрушиваешь на голову несчастного влюблённого откровение, разрывающее его сердце? Всё это время… Все эти дни он был так близок к исполнению пророчества! Сам в руках держал спасение для своего возлюбленного. И всего лишь надо было спрятать Чимина за крепостными стенами, а его рыцаря заставить выполнять его волю — пойти вместо Чонгука на смерть, на проклятого хана. А «рыжий лис», что сейчас трепещет перед его телохранителем, сам бы пошёл следом, только поманил бы его Гела пальцем. И прямо сейчас он сам отпускает его, сам дарует свободу, обрекая любимого на погибель. — Тэхён? — нежный голос зовёт его, вырывая из западни горьких мыслей. — Тэхён, что с тобой? Прошу, не огорчайся так. Мне так горестно, что оставляю тебя, ты бы знал как. Но у тебя есть твой возлюбленный халиф, у тебя есть Гела, а я всегда буду о тебе помнить, всегда! — Да, мой птенчик, ты прав, — а слёзы всё равно льются из глаз. И Тэхён порывисто обнимает юношу, горько плача, но всё же понимая: на всё воля Всевышнего, и ей придётся покориться. — Прощай, Чимин…*
У самого трапа Гела расцеловывает Чимина в щёки, желая ему сберечь своё счастье. — Я всё равно буду ждать вас, Гела, — шепчет юноша, растирая высохшие дорожки слёз. — Вам обязательно понравится Норфолк, и море там совсем другое — глубокое и бескрайнее, живое… Ты никогда не видел, как деревья заслоняют солнце, не чувствовал аромата хвои, не слышал пения буревестника… — И вряд ли услышу, мой дорогой друг, — невесело усмехается Гела, сжимая руки юноши. — Может, в другой жизни, где нам суждено встретиться вновь, я послушаю песню северной птицы. Если чем обидел тебя, прости… — Твои слова звучат так, словно завтра предстанешь перед Всевышним… — дрожит испуганный голос Чимина, а глаза подёрнуты серой дымкой от волнения. — Помолись за меня, Чимин, ежели душа моя покинет бренное тело, а сам я останусь на поле за холмами Тадмора. — Что?.. — Чимин переводит взгляд, полный страха, с лица Гелы на фигуру падишаха. — Почему вы все прощаетесь со мной, будто идёте на смерть? — Но так и есть. Ты разве не знал? Едва ты отчалишь от берега, мы отправляемся на запад. Падишах призвал свои войска на битву с ханом, — Гела говорит уверенно, но видя, как бледнеет Чимин, жалеет о сказанном. — Чимин? Ты правда не знал? Тот лишь мотает головой, поджимая губы и разбрызгивая тонкие капли слёз. — Тэхён? — наконец выдыхает он. — Как же Тэхён? И халиф? Что же будет? — На всё воля Всевышнего. Будем надеяться на лучшее — чтобы встретить смерть достойно, как воину, а не трусу. Аминь. Чимин не может поверить в услышанное, не хочет думать, что видит их в последний раз, что всё так и закончится… Стоя на палубе отплывающего корабля, он всё ещё плачет, глаз не отрывая от берега, и страх разрывает его сердце. Он ещё не уплыл, но хочет вернуться, хочет забрать их, спрятать от опасности, от смерти. Зачем судьба послала им встречу, наделила их дружеской, почти братской любовью? Чтобы потом разлучить их так жестоко? И теперь Чимин уплывает с мыслью, что видит их последний раз! — Сердце моё, — голос любимого окутывает нежностью, как и сильные руки, что оплели плечи, закрывая от всех невзгод. Чимин плачет сильнее, закрывая лицо ладонями, падая в объятия любимого. — Ну что ты, мой маленький? Разве не рад, что мы едем домой, к своим родным и близким? Не рад, что рядом со мной сейчас? — Рад, невероятно рад, Юнги. Но горестно оттого, что людей, ставших мне здесь близкими и родными, ждёт верная смерть! Я не хочу так, Юнги, не хочу терять их! — восклицает он, смотря в глаза рыцаря, что полны неподдельного волнения. Юнги молчит, хоть и хочется солгать любимому, что всё будет хорошо и не стоит лить горькие слёзы, но он молчит. Молчит и Бэкхён, с тревогой смотря на своего бесценного друга, на своего кузена. Лишь своему дорогому мужу шепчет тихо, что ему жаль. Жаль, что всё так сложилось, что едва узнав, приходится прощаться, едва впустив в сердце, приходится вырывать с корнем, и сердце каждого бьётся отчаянно от несправедливости… Жаль, что ничего нельзя изменить.*
Тэхён долго смотрит вслед уплывающим кораблям. Его сердце разрывается от двоякого чувства: радости за своего птенчика, что обрёл своё счастье, и обиды, что не удержал его. Он чувствует себя самым беспомощным человеком на земле, и это сжимает его сердце, вытапливая горькие слёзы из прекрасных глаз. Он смотрит долго… Но, как оказалось, недостаточно. Падишах приказывает разворачивать коней, опуская голову. Он не увидит, как сначала один парус поменял направление, а следом за ним — и остальные. Видимо, это судьба.***
Долина Тадмора. Месяц спустя Колючий куст пустырника катится по земле, гонимый прохладным ночным ветром, цепляя тёмные песчинки и рассыпая сухие семена. Он останавливается у самых ног в пыльных сандалиях одного из сотен воинов застывших в ожидании битвы. Битвы, что начнётся, едва солнце встанет над горизонтом. За шеренгой стоит ещё одна, и ещё одна, и в предрассветных сумерках — ещё тысячи. Понадобилось чуть больше времени, чуть больше сил и выдержки и десятки отправленных союзникам посланий, чтобы сейчас, перед колоннами, стояли семь тысяч воинов, хмуро вглядывающихся в золотящиеся скалы перед собой. Войско кочевников в три раза превышает их по численности, а конница — в пять раз, но стоять нужно насмерть, ибо за спиной — их земля, их дома и семьи, их свобода. Они знают: им не победить, но постараются ослабить монголов так, чтобы тем ещё долго пришлось зализывать раны и собираться заново. Всё решит наступающий день. В эти самые минуты Тэхён горячо возносит молитву, чтобы этот день не наступал как можно дольше. Нет у него сил покинуть крепкие объятия, оставить трепетные ласки, прервать пылкие поцелуи. В ночь перед битвой двое влюблённых скрылись в тишине и сумраке шатра, предавшись отчаянному порыву — любить друг друга. И им всё равно, что за плотными покровами войлока их ждёт мир полный потерь и страха. Сейчас они в своём мире — нежности и страсти. Впервые халиф «повержен» своим повелителем, но то не было расценено им как что-то унижающее его достоинство. Он отдался своему возлюбленному достойно мужчине, что любит безмерно, утопая в его желании, горя в пылу вожделения, впервые слыша свои собственные стоны. Но после… После, разнеженный падишах, растроганный до глубины души податливостью своего возлюбленного, раскрылся для него, подобно трепещущей лилии. Он глаз своих изумрудных не отрывает от мужественного лица халифа, принимая в себя каждое плавное движение стальных бёдер. С губ срывается горячее дыхание, хрипы, и стоны тонут в поцелуе. Тэхён упивается любовью, что дарят ему. И лишь на мгновение мелькает мысль, что всё это меж них в последний раз. — Не плачь, мой возлюбленный падишах. Не плачь, мой прекрасный, — Чонгук покрывает дивное лицо поцелуями, и лишь после его слов Тэхён понимает, что по вискам текут слёзы. — Забудь обо всём сейчас. Я люблю тебя, Тэхён, и это будет вечно, ибо ты — повелитель моего сердца! — Чонгук, дай мне слово сейчас… что не оставишь меня. Длинные пальцы зарываются в чёрные кудри, стройные ноги обвивают бёдра мужчины, и они сплетаются друг с другом. — Не оставлю… — И позволишь мне уйти одновременно с тобой, если Всевышний призовёт тебя! Мужчина замирает, задыхаясь от жара страсти, сжимая влажное тело под собой ещё крепче. Тэхён пользуется замешательством своего возлюбленного, стремительно разворачивая его, и валит на лопатки. Он седлает его бёдра, вновь насаживаясь на острый и влажный член мужчины, выбивая из них обоих судорожный стон, и задрожавший от подступающей эйфории Чонгук не может и слова поперёк сказать. — Запомни, мой возлюбленный халиф: куда ты, туда и я! Я поклялся именем Всевышнего, что не оставлю тебя, куда бы ты ни пошёл. Так и будет, Чонгук! Именно так и будет! Протяжный, тягучий стон срывается с губ халифа, когда он чувствует, как горячее семя юноши брызжет на судорожно стянутую кожу живота. Тэхён, рухнувший на его грудь от бессилия, улыбается мягко, прикрывая глаза. — Тэхён! — тихий шёпот проносится в сумраке шатра. — Ты мой, помни об этом, где бы не находился. Мой!*
Первый луч солнца проскальзывает через приоткрытый полог шатра, обласкав в одно мгновение ещё тёплое ложе любви, когда падишах твёрдым шагом выходит к войску. Чонгук уже в седле, горящим взглядом и глубоким кивком встречает своего повелителя. Он готовится отвести отряды по левому флангу, тогда как другие командующие будут размещены по центру и правой стороне. Тэхён снова весь в белом, и его великолепный конь с дымчатой гривой, в богатой сбруе выделяется среди всей общей массы красно-чёрной гаммы войска. Он занимает центральный помост, чтобы видеть всю картину предстоящей битвы. Всё затихает, когда в предрассветной дымке волнующим эхом проносится голос муэдзина с высоким и чистым пением азана, и тысячи воинов в тот же миг возводят руки в молитве в едином порыве, становясь не смертниками перед битвой, а рабами перед Всевышним. О чём попросить Всевышнего в шаге от смерти? О храбрости и бессмертии души? О пощаде и милости? У каждого своя молитва, но Тэхён величает имя Всевышнего, прося лишь об одном — возможности покинуть этот мир рядом с возлюбленным, больше ни о чём.*
От топота тысяч коней гудит земля, от скопища тёмных доспехов чернеет всё вокруг, а в один миг — и небо, от пущенных стрел. Кочевники чёрной рекой текут меж холмов, вливаясь в долину Тадмора. Но прав был чужеземный рыцарь: им не выстоять против лобной атаки. Словно волны о скалы они бьются о выстроенные шеренги аббасидов, разбиваясь вдребезги. Но «волны» кочевников не затихают, становясь всё чаще и выше, а шеренги едва успевают сменить одна другую. С левого фланга ожидаемо хлынула конница монголов, и здесь их ждало трёхтысячное войско всадников под предводительством халифа, преграждающее путь в обход тыла. Но ордынская конница разделилась, атакуя сразу с противоположных флангов, вынуждая аббасидов распределить свои силы, делая уязвимым центр. Пехота надвигается стремительно, разгадав манёвр падишаха. Меж плотно стоявших шеренг катятся огненные шары подожжённых смоляных стогов, а сверху накрывают тысячи стрел. Поднятые щиты спасают от них, построение частоколом позволяет увернуться от огненной смерти. Атака за атакой, и на место одного убитого кочевника встают сразу двое. Кажется, они нескончаемы. Солнце перевалило за полдень, а битве не видно конца. Аббасиды не уступают ни пяди земли, монголы атакуют без устали. Ряды редеют, шеренги падают, всадники умирают, кони ломают спины и ноги, а воздух свистит от сотен стрел. Тэхён глаз не отрывает от левого фланга, с замиранием сердца следя за атакой конницы. В какой-то момент он теряет из виду Чонгука, и в глазах его темнеет от страха. Он направляет своих гвардейцев к отрядам халифа. Но сомнение накрывает падишаха, когда он понимает, что его слишком плотно окружают, и конь под ним, ведомый другими всадниками, уносится совсем в другую сторону. Тэхён мельком окидывает взглядом лица воинов вокруг и понимает, что это не его гвардия, не его бостанджи. Падишах грозным окриком вновь приказывает держаться левого фланга, но его никто не слушает. Тэхён паникует, когда его лошадь берут под узды, а его самого, падишаха и великого правителя Дамаска, смело хватают поперёк туловища, перетаскивают на полном скаку на спину другого коня и накрывают тёмной тканью. Его место на серогривом скакуне занимает один из воинов, одетый подобно Тэхёну, и часть бостанджи устремляется вслед за самозванным «падишахом». Тэхён кричит, угрожает смертной казнью, бьётся ногами и руками, сопротивляясь, что есть силы, но его скручивают крепко и увозят с поля битвы. Не нужно гадать, чей приказ они выполняют. Халиф смотрит, как увозят его любимого, и выдыхает облегчённо — жизнь падишаха будет спасена, а сам он — невредим. Теперь можно с лёгким сердцем ринуться на копья противника. Умирать не страшно, страшно видеть смерть дорогого человека, страшно не защитить его, не спасти. Он прощается с ним, мысленно прося прощения. Знамя аббасидов — чёрное треугольное полотнище с золотым кругом и священной надписью сунны — развевается на ветру, и сам халиф, в самой гуще битвы, держит его высоко, несясь стремительно по низине холма навстречу монгольской коннице. Последнее, что видят зелёные глаза Тэхёна, прежде чем всадники скрываются за очередным холмом, — это развевающееся знамя посреди бушующего океана битвы и всадника на гнедом скакуне с булатным мечом в руке. Тэхён рыдает в голос, что не положено гордому и могущественному правителю, умоляет отпустить его, дать погибнуть рядом со своими воинами, вместо того, чтобы убегать, подобно трусу, на что получает лишь один ответ: «Приказ достопочтенного халифа». Тэхён угрожает, приказывает, но вокруг — люди Чонгука, неподвластные ему, молча и сурово вглядывающиеся в горизонт. Тэхён снова оглядывается, смотря сквозь пелену слёз на всё так же высоко поднятое знамя, а большего он не видит, и сердце рвётся в клочья, и крик отчаяния улетает в небо над гулом битвы… Он никогда больше не увидит своего любимого! Тэхёна увозят совсем далеко, когда знамя аббасидов наклоняется, когда Чонгук получает стрелу в правое плечо, когда его булатный меч падает из ослабевших рук, когда Гела, с именем Всевышнего на устах, в последнем отчаянном рывке кидает оставшиеся отряды в самый центр — на верную смерть… Тэхён не видел ничего из этого. Как и не услышал нарастающего гула в воздухе, словно перед штормом; не почувствовал, как задрожала земля от топота тысяч коней… Он не знал, что огромной серебряной рекой полилась меж холмов армия крестоносцев. Чонгук замирает ошеломлённый, но в доли секунды узнаёт знамя с чёрным волком, хоть и видит его впервые в жизни. На полном скаку крестоносцы рассредотачиваются, разрывая одну колонну на две, устремляясь на оба фронта, и халиф тут же громко отдаёт новые указания — перестроить отряды, войти в строй шеренги крестоносцев — и сам устремляется в начало авангарда. Закатное солнце отражается от полированных лат, шлемов и сбруи коней, и внезапное явление крестоносцев, заставляет кочевников замереть в нерешительности. Девять тысяч всадников во главе с графом Райли несутся прямо на них, сметая на своём пути передовые отряды монгольского войска. Гела, видя манёвр халифа, сам перестраивает отряды, видя, как стремительно их настигает вторая колонна крестоносцев. Сердце юноши уже чувствует его… Своего огненного рыцаря. Кажется, слышит даже голос, видит улыбку и взгляд из-под забрала, и сам не может сдержать счастливой улыбки, когда понимает, кто в этот момент оказался рядом с ним. Короткий взгляд, брошенный друг на друга, молнией прошибает тела и весь мир кажется вокруг пустым — есть только они одни. И пусть земля под ними пропитана кровью битвы и лязг оружия смешивается с криками и стонами поверженных — двум влюблённым всё нипочём, пока они рядом, пока чувствуют друг друга. На долю минуты Чонгук тормозит коня, видя приближающегося Юнги. Тот поднимает забрало шлема и, видя вопрошающий взгляд халифа, улыбается широко. — Я не мог видеть слёзы моего ангела, — короткий ответ говорит о многом. Чимин, проливающий горькие слёзы, разрывал сердце рыцаря, и Юнги не мог этого выдержать, не мог оставить своего прекрасного возлюбленного с таким тяжким горем — потерей близких людей. Потому приказал повернуть корабли к азиатскому побережью Халкидона, где на руинах Константинополя остались дивизионы крестоносцев. Ради прекрасных глаз, загоревшихся надеждой, граф Райли призвал своих воинов к новому походу. Ради лучистой улыбки Юнги пришёл в самый разгар битвы, ломая ее ход. Ради Чимина Юнги готов пойти на всё.*
Последние лучи солнца отбрасываются на пологие холмы Тадмора, когда всадники достигают давно забытой крепости посреди пустыни — останки некогда величественного дворца Пальмиры, возведённого римскими наместниками. Ворота стремительно закрываются за ними. Здесь их ждут другая одежда и свежие лошади. Гнев падишаха на грани отчаяния, и злые слёзы не перестают литься по бледному лицу. Тэхён бьётся со своими спасителями, ломает и крушит всё вокруг, запертый в одной из комнат, бросает принесённую еду и воду в лицо напуганного слуги и требует… приказывает выйти за ворота крепости, где они засели, как последние трусы, и вернуться на поле битвы. Все слепы и глухи к его угрозам и мольбам. Каждый из этих воинов выполняет волю халифа, и каждый знает, что это, возможно, была его последняя воля, и потому не отступают от неё. Через полчаса дозорные доносят о приближении отряда противника. Возможно ли, что их бегство было замечено, а падишах опознан? Дальнейшее продвижение по степи стало невозможным: они не смогли бы оторваться от погони и были бы перебиты в пустыне. Оставалось лишь укрыться в крепости и держать оборону как можно дольше. Повелитель скрыт в самых дальних покоях вместе с двумя самыми сильными стражниками. Тэхён даже рад тому, что их обнаружили. Видимо, Всевышний услышал его молитвы, приблизив его к смерти, и он с улыбкой берёт меч в руки, готовясь к вторжению. За коваными дверями шум: крики и возгласы на незнакомом наречии, лязг мечей, топот несущихся по дворцу ног, а на лицах стражников недоумение — неужто кочевники так легко прорвали ворота? Всё разрешилось, когда двери были не выбиты с ноги, а распахнуты стремительно, и вместе с ворвавшимся светом факелов в комнату вбегает юноша. — Тэхён!.. — Зиннур?! — падишах опускает меч в полном изумлении. — Тэхёни, слава богам! Тэхён! Я нашёл тебя! — Как?.. Зиннур, как ты здесь оказался?.. Разве ты… Но ему не дают договорить — хватают в объятия, рыдая на плече. Тэхён и сам теперь плачет, сжимая в руках хрупкое тело, уткнувшись носом в светлые волосы и совсем не замечая Бэкхёна, что смотрит на них с улыбкой. Понадобилось чуть больше времени, чтобы оба успокоились, утирая друг другу слёзы, и, смеясь над собственными страхами, поведали о том, что происходило всё это время. Тэхён всё равно не сдержал нового потока слёз, когда узнал, что и граф Райли, и Хосок, и Чанёль находятся с отрядами халифа. «Спасибо…» — совсем тихо шепчет он сквозь слёзы, хоть и понимает, никакое слово не выразит и доли чувств, разрывающих его бедное сердце. Ведь Тэхён уже простился со всеми: с любимым, с другом, с жизнью… И внезапно такое счастье, такое успокоение в душе, что ему кажется: он не выдержит. — Юнги приказал плыть к берегам Скутарии, там стоял его дивизион. Это божье знамение, что они до сих пор стояли там, так и не дождавшись венецианских галер! А после он приказал отправиться к границам твоего царства. Это его надо благодарить, не меня. — Тебя, — тихо плачет Тэхён, сжимая руки своего голубоглазого птенчика. — В первую очередь тебя, Зиннур. Если бы не ты, твой рыцарь и шагу не ступил бы по чужой земле. Он спас нас ради тебя. Так что спасибо, мой маленький и храбрый птенчик. — Я с тяжёлым сердцем простился с тобой, но с надеждой, что когда-нибудь мы свидимся. А ты… собрался оставить меня насовсем. Если бы не Гела, я бы этого не узнал, — в голосе юноши нет упрёка, лишь сожаление и тоска. — К тому же, — озорно улыбается Чимин, — ты забыл о пророчестве. Тэхён смотрит непонимающе: снова Гела? Но Чимин смеётся тихо, поглаживая по каштановым прядям. — Ты сам мне житья не давал, всё про волков да лисов выпытывал. А сомнения мои подтвердились, когда я тебе о родовом гербе Норфолк рассказал. «Он приведёт за собой чёрного волка и рыжего лиса» — так ведь говорится в пророчестве? И ты искал меня. По всему царству искал… — И нашёл!.. — теперь и Тэхён смеётся, наконец-то замечая герцога Бёна, смахивающего слёзы счастья с лица, растроганного увиденным и услышанным. — И не устану возносить молитвы благодарности за встречу с тобой, со всеми вами. О, Зиннур, ты вернул меня к жизни! Нет в жизни случайностей, как и нет случайных людей. Каждый играет свою роль в чьей-то судьбе или ему только предстоит выполнить её в свой час — всё решает судьба. Знал ли всемогущий падишах, что столь хрупкий и юный чужеземец, граф Блуа из далёкой Франкии, станет для него спасением и человеком, который примирит его со своей собственной душой, со своей совестью. Может, поэтому Тэхён так плачет от облегчения, от осознания, что всё закончилось, что прямо сейчас всё становится хорошо.*
Чонгук с несколькими отрядами приехал к заброшенной крепости лишь к вечеру. То, какими несмелыми шагами он подходил к Тэхёну, никак не вяжется с его мужественным, даже грозным видом — внутри он весь сжимается от страха. И верно трусит, ибо получает хороший удар кулаком меж глаз. — Ты оставил меня, не допустив ни капли сомненья! — Тэхён сжимает его в тисках объятий, но услышав болезненный вздох, отпускает немедля. Под плотной тканью жилета заныло туго перевязанное плечо. Извлечённое острие стрелы теперь покоится в потайном кармане, а зашитая рана оставила свой вечный след на смуглой коже. Тэхён выдыхает судорожно, дрожащими пальцами откидывая край плаща. Розоватое пятно расползалось на белой ткани, и у падишаха наворачиваются слёзы. — Чонгук!.. — это всё, что он смог вымолвить, давясь от кома в горле и горьких слёз. — Ну что ты, мой прекрасный повелитель? Время слёз закончилось. Улыбнись для меня, мой возлюбленный падишах. А Тэхён плачет сильнее. Слезы буквально готовы иссушить хрупкое тело — столько их было за этот день. Но всё же голос прорывается сквозь пелену солёных капель: — Правда ли, мой благородный халиф?.. Возможно ли, что это действительно конец? Конец страху перед неизвестным, конец страданиям и мучениям? — Правда, мой повелитель. Правда, Тэхён. Всё закончилось! Воля Всевышнего свершилась — враг отступил и вряд ли снова задумается о покорении твоего царства. Пусть слёзы снова полились по бледным щекам, но то были слёзы успокоения, душевного облегчения. И потому Тэхён плачет с улыбкой на губах, осторожно лаская руки Чонгука, проводя по его усталому лицу, смотря в его сияющие чёрные глаза, полные бескрайней любви.***
Конец. Что это за слово такое, носящее в себе столь противоречивые чувства? Для кого-то конец — это обречённость и усталость после изнуряющего пути. Для другого — безнадёжность и безысходность от бессилия. А для третьего — успокоение и облегчение, радость от завершения долгого путешествия. Что есть конец для этой истории, для каждого его героя? Ведь для кого-то это и вовсе не конец, а лишь начало нового. Начало для рыжеволосого воина и синеглазого телохранителя, что теперь не стражник падишаха вовсе. Тэхён подарил ему свободу, от которой тот отчаянно отказывался, но увидев огонь в глазах возлюбленного, с лёгким сердцем согласился. И каково же было удивление Гелы, когда на его протянутую руку Хосок протянул свою, этим соглашаясь остаться. Лорд Лаут остался на скалистом берегу Триполи рядом со своим прекрасным возлюбленным и ни разу, ни на одно мгновение не пожалел о своём выборе — любить и быть любимым. Оба оставили позади многое: свои семьи, родных и близких, привычный круг и мир, создавая новый. Гела был назначен наместником падишаха в Ливане, а Хосок стал командующим в крепости. И пусть их жизнь была недолгой, полной трудностей и опасности, но до самого конца они хранили верность и любовь друг к другу, как и в первые дни. Конец стал началом и для юного падишаха, что прожил долгую яркую жизнь рядом со своим халифом. Да, его ревность порой играла с ними злую шутку, и даже, казалось, после громких слов и упрёков дальнейшие чувства были невозможны… Но стоило солнцу смениться луной, как сожаление горечью оседало во влюблённом сердце падишаха, и он тянулся дрожащими руками к возлюбленному, проливая тихие слёзы. И Чонгук всегда распахивал свои тёплые объятия. То, что его возлюбленный — собственник и ревнивец, не страшило его, как и не отягощало его чувство: любовь к Тэхёну была ниспослана ему Всевышним, и он берёг её, как величайший дар. Они прожили свою жизнь, не жалея ни об одном из дней и ночей, и умерли в один день, словно в красивой восточной сказке. С концом этой истории, чуть было не наступил конец браку Чанёля и Бэкхёна, что по возвращению в Анжу стали пленниками католической церкви. По навету матери Бэкхёна, герцогини Анжуйской, Чанёль отлучили от церкви за совращение её сына и «сбивания его с пути истинного». Лишь влияние короля Франции, защищавшего честь представителя династии, спасло рыцаря от церковного суда. Герцогиня боролась с собственным сыном до самой своей кончины, строя козни, нанимая убийц, грозясь лишить его не только мужа, но и герцогства. Жизнь Чанёль и Бэкхёна была совсем не сладкой, но любовь меж них никогда не теряла своей силы и чувства. Какими бы ни были трудности перед ними, оба боролись друг за друга, за свою любовь и семью, ни разу не отказавшись от своих чувств, до конца своих дней. И оба всегда помнили, какими душевными мучениями обернулась для них разлука во время судьбоносного похода. Всё же у них было тихое счастье и добрая старость, была долгая жизнь, полная неугасающей любви, и частые встречи с близкими людьми — Юнги и Чимином. Для этих героев не было конца и края — ни в чувствах, ни в жизни! Они обвенчались ещё на корабле, что вёз их обратно к Северному морю, в Норфолк. И ступая на британский берег, окутанный тонким туманом, Чимин был уже графом Райли-Блуа. Юнги выполнил каждое обещание, данное своему прекрасному супругу, и взволнованный Чимин, стоя в объятиях мужа на самом краю борта ловил полёт ветра и шёпот волн. Но всё же поцелуи, что дарил мужчина над тёмными водами необъятного моря, были пленительнее. Увидев тонкий силуэт мальчика, ожидавшего их с великим нетерпением у исполинских тополей в поместье, а за ним три стройные фигуры маленьких хозяек Норфолка, Чимин заплакал и, не сдерживая слёз, обнимал их так, что готов был задушить. Его и самого «душили» нежные руки людей, ставших для него самыми родными. Юнги стал для него не только возлюбленным мужем, но и опорой, крепкой стеной, за которой не было страшно. И в их жизни порой накатывали беды и опасности, вызванные человеческой завистью и алчностью, но граф берёг свою величайшую драгоценность — семью — от любых невзгод, будь то напасти, вызванные стихией или людьми. Они состарились в окружении внуков и правнуков, благодаря друг друга за каждый прожитый вместе день, вознося молитвы за судьбы родных людей. Чимин и Тэхён переписывались до самой смерти, посылая письма через необъятное море, полные нежных слов дружеской любви и верности. Но когда-нибудь всему приходит конец, и эта история, казалось бы, должна была закончиться со смертью последнего из них — герцога Анжуйского Бён Бэкхёна, прожившего дольше всех. Да только история о «Господине сердца» — прекрасном юноше, пленившем сердце Чёрного рыцаря — была воплощена в книге, написанной со слов самого герцога и изданной им же. И каждый, кто читал сию историю, полную приключений, насыщенную эмоциями и переживаниями, словно сам попадал в неё, уносясь в воображении за два моря, на скалистые берега Айюбидского царства и некогда величественного Константинополя. История о рыцаре и его возлюбленном осталась в веках!