*
В тени колонны, в сумраке террасы звуки поцелуев тонут меж тихих стонов и горячего шёпота. Вокруг — громкая музыка, танцы, и никому нет дела до двух влюблённых. — Останься со мной этой ночью, — просит Юнги между поцелуями. — Ни покоя, ни сна мне не будет без тебя, Чимин. — Останусь. Вряд ли я теперь смогу покинуть тебя, мой храбрый рыцарь. — Можем уйти прямо сейчас? — Моя воля — покинул бы с тобой и крепость, и царство. Всё бы отдал за то, чтобы оказаться дома… В Норфолке. Юнги услышит тихий шёпот юноши, и счастье затапливает его горячими волнами. — Дома, радость моя… С тобой. Руки мужчины с силой сжимают тонкую талию возлюбленного, ладони горячо проходят по спине, к затылку, пальцы зарываются в светлые пряди, прижимая голову юноши к своей груди. — Мы уплывём с тобой отсюда. Бэкхён будет ждать нас в порту Хайфы. Услышав имя друга, Чимин жмурится от щекочущего удовольствия скорой встречи, чувствуя под ладонью чужое сердцебиение. Его собственное заглушает всё вокруг, стоит только подумать о ночи, ожидающей их. Юношу трясёт и от страха, и от несдержанной жадности до мужчины. Хочется касаться Юнги бесконечно, ловить губами вздохи, пальцами чертить невидимые узоры и ощущать жар кожи к коже. Его желание более чем обоюдно. Чимин и не замечает, как они оказываются в покоях, в которых провели такое волнительное для них обоих утро. Тихие разговоры вперемешку с нежными поцелуями, смехом, и глаза в глаза — что ещё нужно двум бесконечно влюблённым? Только прикосновения, которого желают их тела. За нежным шёпотом признаний шёлк одеяний соскальзывает с плеч, совсем легко и естественно, будто это не первая их ночь в объятиях друг друга. Но всё же руки мужчины впервые открывают для себя плавные изгибы и линии, ощущают мягкость кожи, и сознание его плывёт от дурманящего аромата. Юнги тянет податливое тело ближе, зарываясь лицом в восхитительные волосы, судорожно выдыхая волнение, охватившее его. — Не могу поверить, что ты мой. Что ты в моих объятиях, сердце моё. В ответ — лишь тихий смех и трепетное касание губами. — Я здесь, Юнги, рядом с тобой, и никуда не исчезну более, как и тебе не позволю покинуть меня. — Только если смерть разлучит. Хотя… Кажется, даже она не властна перед силой моего чувства к тебе, мой маленький. Лишь Господь знает, что я пережил, думая о том, что тебя нет более на земле. — Мне так жаль, что я принёс вам столько боли и страданий: тебе, Бэки, всем моим родным. — Ты не виноват. Судьба так распорядилась, она же нас и свела снова. Потому что нам друг без друга нельзя никак. Я верю, что есть иные миры и жизни, что душа человека перерождается в сотнях обличий, но лишь наполовину. Чимин вскидывает сияющий от подступающих слёз взгляд: — Почему лишь половина души? Это так страшно и жестоко. — Потому что одну половину судьба обрекает на скитание, а другую на ожидание. И я тебя нашёл, Чимин. Ты моя половина, моя душа, моя судьба. И так будет всегда… Во всех мирах и перерождениях. — О, Юнги, прости меня за всё. — Чимин жмётся сильнее к мужчине, через объятие пытаясь передать всю свою любовь и сожаление. — За что, мой маленький? — Что заставил тебя страдать. Что не принимал твоей любви, не понимал своего счастья — любить тебя. Мне так жаль тех дней, когда я так глупо и жестоко отталкивал тебя. — Не жалей об этом, душа моя. Для меня каждый день моей жизни с тобой — истинное счастье. Я люблю тебя, Чимин. Смущение, сравнимое с девичьей застенчивостью, охватывает юношу, когда такие красивые и трепетные слова затекают в розовеющие уши. И сердцу волнительно и хорошо от этих признаний, а телу — горячо от прикосновений. Чимин выдыхает прежде, чем жмурит глаза от страха за собственную смелость, ложась на грудь мужчины, и медленно приподнимается, седлая крепкие бёдра. Сияние чёрных глаз любимого — награда за такую смелость. Чуть подрагивающие пальцы скользят по коже мужчины, чувствуя каждый рваный шрам, шершавые ссадины, синеватые кровоподтёки — его рыцарь прошёл огонь и воду, пока добирался до него. Губы проходят вслед за руками, горячим дыханием и лёгкими прикосновениями опаляя любимого. Чимин сам тянется к губам мужчины и целует, словно к самому сердцу прикасается. Дрожь проходит по телу юноши, когда он чувствует широкие ладони на своих бёдрах, плавно поднимающиеся вверх, аккуратно и требовательно укладываясь на его ягодицы. Юнги приподнимает свои бёдра, пахом трётся о лёгкое возбуждение юноши, высекая искры бушующего в нём желания. Касается пылающей плоти сжимая его в кулаке, трётся сильнее, властнее… Чувствительность юноши сводит с ума, он полностью отдаётся рукам любимого. Плавные потирания между сплетающимися телами, словно прибрежные волны, накатывают и накрывают с головой. Юнги стремительно переворачивает юношу, крепко прижимая его к себе, касаясь и целуя его всего и сразу. Коленями разводит стройные ноги, вытягивает его тонкие руки над головой, отчего Чимин выгибает спину, прижимаясь сильнее, сотрясаясь крупной дрожью от соприкосновения кожи живота и горячего, крепкого члена. Стон юноши заставляет Юнги лбом прижаться к его плечу, пытаясь прийти в себя. — Чимин… маленький, постой. — Юнги? — сердце юноши готово выпрыгнуть из груди, а сбитое вмиг дыхание, комом застывает в горле. — Мой нежный, мой прекрасный, ты… ты должен привыкнуть ко мне, а я не должен так… набрасываться на тебя. Прости… — Боже, за что ты просишь прощения, Юнги? Я хочу твоих прикосновений, твоих рук и губ… Тебя всего! Не хочу больше терять ни дня, ни минуты без тебя. Громкий выдох Юнги похож на глухой стон вины. — Чимин, ты прекрасен и так желанен для меня. Меня страшит моё собственное нетерпение. — Не бойся своей страсти ко мне, — тихий шёпот опаляет ухо мужчины, а пальчики скользят вниз к животу, сталкиваясь с короткими и жёсткими волосками паха, смело обхватывая колышущийся от тяжести член. Мужчина охнул от неожиданности, когда и вторая рука юноши тянется, чуть дрожащими пальчиками обхватывая горячую плоть поверх другой. Глаза Юнги горят откровенной жаждой любить. Он сам легко толкается в маленькие ладони — Скажи, мой нежный, ты хочешь почувствовать меня больше? От этих слов внутри юноши поднимается и пульсирует дикое, необузданное пламя, заполняя его целиком, и Чимин тянется к любимому как к наваждению. — Да. Тело и разум подчиняются мужчине. Чимин хрипло и тяжело дышит, не контролируя ни себя, ни свои поступки; весь во власти дремучего первобытного чувства подчинения своему мужчине, своему господину сердца, он слепо и безоговорочно вверяет ему всё. — Расслабься, маленький, — задыхаясь, шепчет Юнги. — Повернись чуток, раздвинь пошире ножки… Вот так, ты молодец, ты быстро учишься… Нежный и такой красивый… Чимина уносит ничем не сдерживаемой сумасшедшей волной бесстыдного желания: хочется чувствовать любимого, шептать в ответ что-то такое же нежное и откровенное, лёжа под ним и принимая ласки. — Ты изумительный, ты самый лучший… — ладонь мужчины приподнимает дивное лицо, и Юнги целует его, весь обратившись в нежность, лаская, затягивая в омут чувственности. Чимин чувствует настойчивое копошение пальцев у своего ануса и, ощутив проникновение, тихо вскрикивает. — Потерпи немного, — шепчет Юнги, нежно вглядываясь во взволнованное страстью лицо, и, вновь захватив возбужденный розоватый член юноши, ласкает его, потягивая медленно и чувственно, почти лениво. Скользкие от масла пальцы проникают всё глубже, мягко разминая тугое нутро. — Я знаю, мой прекрасный, — разжимая ладонь, шепчет Юнги, — ты невинен и не целован. Но прошу, не бойся меня. Чимин задыхается, ощущая проникающий в него крепкий член. Мир качается вокруг него в странном круговороте чувственной боли. Но глаза мужчины над ним, его взгляд, полный восторженной нежности, тянут к себе, не давая потеряться в вихре сумасшедших эмоций. «Чимин», — голос зовёт, словно из омута вытягивает, но движения бёдер снова бросают обратно. Чимин не может произнести в ответ ничего, лишь отзывается тихим стоном, и для Юнги это лучше любых слов. — Ты мой, Чимин! Мой! Я до сих пор не могу поверить, ты мой! Юнги сдерживает себя, хоть до скрежета зубов хочется сорваться на бешеные толчки, входя всё глубже в горячее нутро. Он поднимает стройные бёдра, прижимает округлые коленки к животу, а маленькие стопы себе на плечи, толкаясь в расширенный анус на всю длину. Он сцеловывает бриллиантовые слезинки в уголках голубых глаз, дышит громко и сбито прямо у зацелованных алых губ и крепко сжимает Чимина за плечи, подминая юношу под себя. Хриплые стоны перерастают в короткие крики. Короткие ноготки исступлённо царапают плечи мужчины, но колени раздвигаются шире, и Чимин принимает любимого до конца. Стон, похожий на медвежий рык, срывается с губ Юнги, когда он замирает на мгновение перед тем, как выйти из сжимающегося нутра. Чимин ошеломлённо охает, чувствуя горячие брызги семени на ягодицах и бёдрах. Он неосознанно тянет руку пытаясь коснуться пылающей плоти, но его тут же переворачивают на бок. Юнги пристраивается сзади, закидывая ногу юноши к себе на бедро и направляя всё ещё не опавшую плоть. Несколько глубоких рваных толчков доводят Чимина до пика, и он изливается на смятое шёлковое покрывало с громкими стонами, до побеления пальцев вцепившись в руки мужчины. Ночь мелькает калейдоскопом из поцелуев, стонов, шёпота и страсти, прежде чем до краев переполненный счастьем Чимин засыпает в объятиях Юнги, уложив голову ему на грудь. В сердце нет ни сомнений, ни страхов. Спустя столько времени, миль, потерь и мучений судьба вновь соединила их. Было ли это неизбежностью, предначертанным свыше? Что привело двух влюблённых к этому? Но так ли теперь важны вопросы, как и ответы на них, ибо это — действительно судьба.***
За всю свою многолетнюю историю крепость видела разное: от египетских фараонов до легионов римских императоров. Столько людей разных наций, рас, религий проходило через неё. Сколько наречий и диалектов разных языков было слышно на её улочках и площадях. И вот теперь, спустя почти пять сотен лет после римского порабощения, над крепостью нависла новая угроза — неведомая, непонятная, необъятная орда кочевого племени. И снова тревожная речь звучит в большом тронном зале, где арабский говор соседствует с плавным французским, горделивым латинским, важным британским и громким ирландским. На совете, куда приглашены граф Райли и лорд Лаут, халиф раскрывает все карты. В буквальном смысле: по расчерченным его картографами схемам, указывает места расположения сил монгольского войска и территории, уже захваченные воинами хана Хулагу. Взятые в плен монголы с нескрываемым высокомерием рассказывают о великих завоеваниях своего полководца, со злорадством отмечают, что все их земли скоро падут под натиском великой орды потомков Чингисхана. — Бо́льшая часть монгольского войска находится за Кавказскими горами, но даже и пятой её части хватило, чтобы кочевники подчинили себе всю Среднюю Азию. А через Багдадское царство они пройдут во главе двадцатитысячного войска. — Им ещё нужно пройти этот халифат, — противостоит Чонгуку один из визирей, надеющийся на мирный исход. — Пусть Багдад и ослаб, но у них всё ещё есть силы выступить против кочевников. Не забывайте про крепость Аламут — оплот ассасинов, этих наёмников и убийц. — А если я скажу, что до сей поры неприступная крепость ассасинов уже захвачена? Великий властитель исмаилитов Рох ад-Дин Куршаш взят в плен и отправлен в Монголию к Великому хану Мунке. У Багдада нет защиты. Рано или поздно он падёт. Все присутствующие на Совете притихли от этих слов халифа, осознавая реальность и неизбежность опасности. — И Дамаск будет открыт для них, — озвучивает мысли, наверное, всех присутствующих граф Райли. — Сколько у нас времени, халиф? Юнги чувствует презрительные смешки и недовольные взгляды присутствующих, ведь какой-то чужеземец посмел причислить себя к ним — великим аббасидам. Но мужчиной двигало не благородное чувство помощи ближнему, а абсолютно естественное и простое желание уберечь родного человека — увезти Чимина как можно быстрее от надвигающейся опасности. — Кочевники достигнут Багдада меньше, чем за три недели. Если хан не передумает и не направит свои войска в Восточную Европу, то Дамаск подвергнется нападению в течение месяца, — отвечает халиф, а потом тихо добавляет на ломанном французском: — Вы успеете покинуть царство, граф, — на что получает благодарный кивок от мужчины. Уже вечером, находясь в покоях рядом с возлюбленным, Юнги смотрит, как Чимин укладывает вещи и драгоценные украшения в нарядные сундуки. К рассвету они все покинут крепость: халиф отбудет в провинцию Босра, куда подтягивались войска, а падишах последует за ним, наотрез отказавшись отсиживаться в столице. — Юнги, как ты думаешь, они смогут противостоять кочевникам? — Чимин не смотрит на мужчину, боясь выдать своё волнение, но медлительность движений и бегающий взгляд выдают его. — Думаю, халиф уже подготовился к вторжению. Я знаю, что все приграничные провинции уже покинуты жителями. Если предводитель кочевников двинется на Дамаск, он сначала должен пройти сотни миль безжизненной земли, а после — встретиться с объединенным войском аббасидов и, если на то будет воля султана, Египта. Но к этому времени мы уже покинем Дамасское царство, радость моя, не волнуйся. Чимин выдыхает тихо, замирая с шёлковой тканью в руках. Он волнуется совсем не об этом. Юноша чувствует тёплые ладони на своих плечах и крепкое тело, прижимающееся трепетно. — Чимин? Что такое, сердце моё? Разве ты не рад, что мы покинем эти места, вернёмся домой? — Рад. И очень хочу этого. — Чимин разворачивается в объятиях мужчины и льнёт к его груди. — Но я безумно волнуюсь за Тэхёна и за Гелу, даже за этого халифа! Что будет с ними? Как я могу оставить их в такое время? Мне страшно за них. Неужели мы ничего не можем сделать? — Мой маленький, не думай об этом. Это не наша земля и не наши близкие. Здесь всё для нас чужое, хотя мне самому будет жаль, если Чонгук погибнет. Это ведь благодаря ему я не прошёл мимо крепости, а встретил тебя. — Халиф стал нашим ангелом-хранителем? Из него получился очень красивый и добрый купидон, — тепло улыбается юноша. — Только… Как же их любовь с Тэхёном? Что будет с ними? — Любовь? — Юнги в изумлении смотрит на юношу. — Тэхён любит его безумно, — печально шепчет Чимин. — Халиф его тоже любит. И так несправедливо, что их любовь закончится так печально. В ту ночь, пока Чимин спал в его объятиях после жарких и нежных ласк, Юнги ещё долго думает о том, что их ждёт впереди. Он пытается продумать дальнейшие события, что привели бы к наименьшим потерям или совсем отвели бы опасность от людей, ставших для него близкими. Но в конечном итоге всё же приходит к решению, что и эта земля, и эта война ему с Чимином чужды. Хватит с них крови и смерти, довольно разлук и потерь. Он увезёт отсюда Чимина, и всё забудется как страшный сон.*
Отряды галлогласов отправлены обратно, через Румейские степи, к берегам Мраморного моря — их ждут венецианские галеры у берега Адриатики, а их предводитель, лорд Лаут, отбывает в свите дамасского падишаха, рядом со своим другом. Хосок всё слышал на Совете и поддержал решение друга о невмешательстве в дела иноземного царства, но сердце бьётся неровно, то замирая, то учащаясь, стоит только подумать о синеглазом юноше, стоящем сейчас рядом с дамасским правителем. В пыли и зное степи красота его была ослепляющей, а сейчас, в шелках и драгоценностях, Гела просто сводит мужчину с ума. Уён — это имя Хосок повторяет в своих мыслях, и почему-то его распирает от довольствия, что это имя знает только он. Означает ли это, что юноша доверил ему что-то сакральное, то, с чем не готов делиться с каждым? Однозначно да! Хосок видит его взгляды, чувствует его тягу к нему и, кажется, порой слышит, как бьётся его сердце рядом с ним, приходя в невероятный трепет от понимания — их сердца бьются в едином ритме. — Юнги, я понимаю, это действительно не наше дело, и мы прежде всего подданные английского короля, но… Возможно, есть что-то, чем мы сможем помочь им? — Хосок переводит взгляд с синеглазого юноши на своего друга, замечая на его лице ухмылку. — Ты не первый, кто говорит мне об этом, Хосок. И, признаюсь, я думал о том же, но… Давай рассуждать здраво: я отметаю все попытки направить сюда британский дивизион — это исключено. Ты — подневольный лорд и не имеешь права принимать решения сам. Мы не сможем им помочь, даже если сами вооружимся мечами и ринемся в бой. Это бессмысленно, — выдыхает Юнги устало, словно не хочет говорить такие слова. — Оставь это, Хосок. Пусть всё идёт своим чередом, а наше время здесь закончилось. Мы покинем эти земли и этих людей, и всё забудется, словно не было ничего. Слова мужчины звучат твёрдо и уверенно, но в глубине души Юнги понимает: ничего не забудется, и вряд ли хоть что-то сотрётся из памяти. Граф Райли думает о молодом халифе, о том, какую роль он сыграл в его судьбе. Пусть их встреча была случайна, но помощь Чонгука продиктована его человеческими качествами. Без помощи халифа Юнги ещё долго блуждал бы по царству, прежде чем нашёл возлюбленного. Чонгук помог им воссоединиться, но и Тэхён, пусть не по собственной воле, тоже помог им: сберёг Чимина, заботился о нём, оберегая так, как считал правильным. Юнги обязан этим людям своим вновь обретённым счастьем, а Хосок… Видимо, его друг «обязан» своим вновь ожившим сердцем одному синеглазому юноше, и Юнги не вправе его за это порицать.*
Обратная дорога до столицы пролегает так же, что и месяц назад: красная крепость остаётся позади, а песчаный Хомс провожает их по пустынной долине Эль-Бураджа; буйная речка Кара — словно живая граница долины Думайра, и знакомая деревушка Ябруд встречает их сладким финиковым ароматом и огромным золотым закатом. Всю дорогу Тэхён не отъезжает от своего черноглазого халифа, хоть и не смеет открыто любоваться и ласкать взглядом. Но даже так, просто находясь близко, падишах счастлив. Мысли о предстоящей войне пугают его, а картинки того страшного сновидения всплывают снова и снова. Тэхён чувствует себя проигравшим. Все его усилия оказались напрасными: он не смог удержать Чимина, и пророчество колдуньи стало пустым. Настало время принять действительность — они проиграют. Но душа его готова уйти вслед за любимым… Да только горящие огнём любви и нежности глаза халифа порой приводят в замешательство, будто и нет никакой войны, и тень смерти не нависла над ними. Есть только любовь, которой не будет конца. — Мой господин? Твои думы столь громки, что я их слышу, — усмехается Гела, оказываясь рядом с падишахом. — Может, всё же перестанешь сверлить Чимина ревнивым взглядом? Теперь он во власти своего рыцаря, который его точно никогда не отпустит. Лишь после слов телохранителя Тэхён замечает, что действительно глаз не сводил с юноши, хоть и сам не понимает почему. — Неужели ты так привязался к нему, мой господин? — продолжает Гела, приходя в замешательство от молчания падишаха. — Но как же твоя любовь к Чонгуку? — О, Гела, это столь разные чувства, словно омут и лёгкое облачко. Чонгук — мой человек, а Зиннур… словно мой ребёнок, — печально заключает юноша, смотря на синеглазого с улыбкой. — А ты — мой самый лучший и прекрасный друг. Не будь тебя со мной, я давно бы отчаялся. — Тэхён, я верю, что всё будет хорошо, вот увидишь. — Не потому ли тебе так кажется, что твоё сердце наполнено чувством к одному человеку? Мужчине, чьи рыжие кудри ярче пламени огня, а глаза — темнее самой глубокой ночи? — широко улыбается падишах, хитро посматривая на друга. Но Гела молчит, не может озвучить правды. Впервые его сердце бьётся сильно и дыхание спирает от одного только взгляда. Да только к чему признаваться, ведь Хосок покинет его, не пройдёт и дня — сядет на корабль в Хайфе и уплывёт на свой вечнозелёный остров. — Мой друг, я тебе отвечу на свой же вопрос твоими словами, которыми ты когда-то ответил мне: «В твоём сердце — прекраснейшее из чувств, что может испытывать человек в своей жизни. И оно даровано тебе Всевышним как награда, как благословение!.. Прими этот дар — любить и быть любимым». На последних словах Гела вскидывает взволнованный взгляд. — Да-да, мой прекрасный друг. Уж поверь мне, я способен различить заинтересованный взгляд мужчины от горящего истинным чувством. Тебя любят, Гела! На этих словах синие глаза юноши устремляются к небольшому отряду рыцарей, выхватывая рыжеволосую макушку. Хосок едет рядом с графом Райли, о чём-то тихо переговариваясь, и Гела, наверное, впервые, видит ирландца столь удручённым и задумчивым. О чём думает этот бравый рыцарь? Или, вернее, о ком? Есть ли в его мыслях и сердце хоть крохотная доля, принадлежащая взволнованному юноше? И в этот миг их взгляды встретились. «Прими дар Всевышнего любить и быть любимым», — слова снова проносятся в сознании, заставляя сердце обеспокоено биться.***
Дамаск. 1204 год Дамаск гостеприимно раскрывает ворота, встречая своего правителя и его гостей. Да только нет более ни шумных пиров, ни танцев и песен — весь народ замер после тревожных вестей о надвигающейся орде кочевников. Снова под сводами великолепного дворца проходит неспокойно гудящий Совет, где присутствуют вернувшиеся послы от египетского султана. Но ответ заморского владыки неутешителен: султан сам встревожен известиями о надвигающихся отрядах крестоносцев, хлынувших после разгрома Константинополя. Но обещает отправить войска в начале нового месяца. — К этому времени от Дамаска не останется и камня! — приходит в бешенство халиф, слушая ответ султана. — Что он о себе возомнил, трусливый шакал? Забыл, с чьей руки кормится? Он давно продался сицилийцам за серебро. — Мы можем оттянуть время, — решает падишах. — Направим войска ещё южнее, закроем подходы к Дамаску… — Нельзя. — Чонгук подавляет в себе ярость, понимая, что решение нужно принимать с ясной головой, здесь и сейчас. — Никак нельзя. Если мы уйдём к югу, Хулагу направит войска в обход по долине Эль-Рутба, зайдёт к нам в тыл и просто сметёт наши отряды. Нужно держаться позиции. Мы не может растягивать войско по периметру. — Нужно выставить отряды частоколом, выйти навстречу и бить прямо в лоб, — голос рыцаря среди гула арабского говора звучит странно, и все смотрят на Юнги непонимающе. Чонгук смотрит на чужестранца глазами, в которых удивление и надежда. — Дозволено ли мне будет говорить? — Юнги понимает, что вмешивается не в своё дело, но всё же… — Говори, — Чонгук опережает своего падишаха. — Надо заставить кочевников выйти на непривычную для них местность. Их основная сила — это конница. Нужно лишить их этой силы, заставить спешиться, и самим сделать упор на пехоте. — Что ты предлагаешь? — Чонгук жестом заставляет умолкнуть загудевших советников и военачальников. — Уходить. — Юнги и самому непривычно: он не собирался участвовать, а тем более принимать решения на военном совете. — Но не на юг, а на запад, навстречу кочевникам. Поднявшийся вслед за словами рыцаря недовольный ропот даже Чонгуку не остановить. Выкрики: «Что этот чужеземец себе возомнил? Крестоносец хочет нашей скорой погибели!» — звучат громко и грозно. Тэхён решительно поднимает руку, выступая вперёд. — Скажи, рыцарь, ты можешь подтвердить свои же слова? — Да. Юнги не уверен, может ли он назвать имя… На миг перед глазами предстаёт скуластое лицо с драконьими глазами и короткими белыми прядями. Намджун!.. Юнги сам поражается, какой болью отозвалось это имя в его сердце, и рука неосознанно сжимает рукоять меча. — Да! Такую тактику применил барон Намджун фон Тироли, полководец и главнокомандующий армии крестоносцев, при захвате Константинополя. Город был захвачен до заката солнца. — Сможешь поведать нам о тактике Белого рыцаря? Чонгук безошибочно угадывает, о ком говорит Юнги, на что тот лишь кивает коротко. «Во что ты ввязываешься, граф Райли?» — в мыслях ругает он сам себя, когда всё же просит: — Я могу взглянуть на карты?*
Дамаск алеет в предрассветной дымке и шум за воротами отдаётся тихим эхом лязга мечей и ржания коней — отряды халифа отправляются к Тадмору. Юнги не мог не попрощаться с Чонгуком и потому оставил своего прекрасного возлюбленного досматривать сладкие сны в их мягкой постели, вышел к воротам. — Знаю, мне вовек не расплатиться за твою доброту и щедрость, — рыцарь пожимает руку халифу, провожая в опасный поход. — Я обязан тебе и жизнью, и своим счастьем. — Это воля Всевышнего, мой друг, — улыбается воин, — я лишь подчинился ему. Будьте счастливы. — Я хочу пожелать того же и вам, — Юнги с улыбкой отвечает на пожелания халифа, но осознание того, что, возможно, видит Чонгука в последний раз, сжимает сердце рыцаря. — Чонгук, неужели нельзя ничего поделать? Я понимаю, война есть война, и смерти в ней неизбежны, но можно покинуть эти края и оставить… — Оставить долины и реки, населённые ни в чём неповинными людьми на растерзание монгольской орде? Нет, Юнги, не говори об этом. Я всё решил… Мы всё решили. Сражению быть. И пусть лучше я паду в пылу битвы, умру как истинный воин — в седле и с мечом в руке, — чем буду прятаться в крепости, как трус. — Мне жаль, что я оставляю вас в такой момент, но над обстоятельствами я не властен. Прощай, Чонгук. — Прощай. Ты помог нам своими советами и наставлениями, твой боевой опыт бесценен. Не твоя вина, что силы не равны. Наш мир падёт, это лишь вопрос времени. Не жалей ни о чём. Такова судьба, такова воля Всевышнего, и мы покоримся ему! Аминь. — Аминь. Юнги ещё долго смотрит вслед отряду халифа. Он знал, что по всей долине Эр-Рутба — с севера от Алеппо, с юга от Аммана, и от самого Дамаска — огромной людской рекой текут отряды войска, подтягиваясь к Тадмору. Но знал он и то, что какой бы огромной не была армия Айюбидского правителя, орды кочевников — в десятки раз больше.