Созвездия его веснушек

      Жизнь идёт своим чередом со взлетами и падениями. Никогда ничего не бывает идеально, никогда не бывает завершено. Может, в этом и суть существования — постоянные изменения. Хенджин и Феликс оба привыкли работать над собой, преодолевать себя, опасаясь причинить боль. Новый психотерапевт Феликса назвал их отношения созависимыми, но и не сказал, что для них нет никаких шансов. Таким образом, в кабинет его коллеги попал и Хенджин.       Минхо частенько подшучивал, что скоро оба преисполнятся, а их отношения превратятся в душную катку, и как бы они не разошлись от скуки.       Феликс кинул в него горстью попкорна и посоветовал подумать над своими собственными нестабильными отношениями. Прошло два года с тех пор, как вернулся Джисон, и полтора, как Хо расстался с Минхеком, и с тех пор Ли ведёт себя как легкодоступный мальчик на одну ночь, обрубая на корню любые возможные отношения. То ли дело в том, что он никак не может отпустить Хана, то ли в том, что последний разрыв причинил ему слишком много боли. Ни Хенджин, ни Феликс любителями копаться в чужих мозгах не были.       В общем, полгода терапии привели Хвана сюда, в кафе на берегу бушующего в непогоду моря.       Здесь он наконец-то встретится с ней. Со своей матерью. Спустя двадцать лет. Хенджин позвонил бабушке с дедушкой, попросив провести первый совместный отпуск с Феликсом именно у них.       На удивление, за те несколько лет, что они наконец-то возобновили общение, родственники зарекомендовали себя лучшим образом: они звонили раз в две недели сначала по телефону, а затем внук научил их пользоваться видеосвязью. Бабушка частенько передавала Ликсу приветы с какими-нибудь подарками и просила его, в конце концов, приехать. Вот и сейчас она тепло потрепала их обоих по отросшим тёмным волосам и назвала домовятами. За ужином долго расспрашивала про дела на работе, а дедушка, напротив, хотел узнать, чем молодое поколение развлекается сейчас. Обстановка накалилась, когда Хенджин, оставшись наедине с родственниками, попросил их позвонить матери — организовать их встречу.       Прошла неделя.       И вот его немного потряхивает то ли от морского ветра, треплющего ободряюще по волосам, то ли от страха. У Хвана о матери осталась только смутная память и пара совместных фотографий.       По правде, живот крутило ужасно, и тошнота подкатывала к горлу. Парень канючил, говорил, что плохо себя чувствует и нужно срочно уехать домой, но Феликс только улыбался ему снисходительно и целовал под челюстью, поднимаясь выше и нашептывая успокаивающее «все будет хорошо».       Они пришли сюда вместе, Ли привёл его за руку, как несмышлёного ребёнка в садик рано утром, неся под мышкой лохматый плод их любви, который поскуливал, ощущая растущую атмосферу тревожности.       Время шло медленно, но, когда осталось пятнадцать минут, Феликс поцеловал бегло в уголок губ, посмотрел в глаза так проникновенно, будто в саму душу, и сказал, что будет гулять с Кками поблизости и ждать звонка. Лишь подрагивающие пальцы, коснувшиеся напоследок бледнеющих щёк, говорили о том, что Ли переживает волнение парня как своё собственное.       Феликс — драгоценность. Огранённый алмаз, который может глубоко ранить, если сделать одно неверное движение, но он стоил всего. Сердце заломило от тоски по веснушчатому лицу, которое он не видел всего двадцать минут.       Эта женщина опаздывает.       Нервные монотонные постукивания пальцев по столешнице и голоса немногочисленных посетителей разбил мерный стук каблуков, как будто на подсознании знакомый. Хенджин оборачивается, и его сердце сжимается болезненно. Смотреть в лицо, которое похоже на твое как две капли воды, странно и больно. Больно от осознания того, как долго ты его не видел.       Женщина улыбается дежурно и присаживается на услужливо отодвинутый для неё стул.       — Манерами ты пошёл в отца, — бросает невзначай, передергивая плечами от порыва ветра. — Мы могли бы встретиться в более тёплом месте.       Хенджин немного опешил, это выбило его из колеи. Двадцать лет они не виделись и первое, что может сказать эта женщина, — упрёк?       — Можем зайти внутрь, — хрипло и неуверенно предлагает Хван, но в ответ ему отрицательно покачивают головой, словно бы разочарованно, и жестом изящной руки указывают ему на стул, призывая сесть.       — У меня не так много времени. Дети ждут меня, — по-деловому говорит женщина, складывая руки поверх меню.       — Я заказал чай, не знал, любишь ли ты кофе…       — Не люблю, но ты же не для этого позвал меня сюда? Хенджин, мы приехали из другой страны и очень хотим отдохнуть. Моя семья ждёт меня в торговом центре через две улицы, так что я просто хочу все это закончить, — на ее бесстрастном до этого лице возникла вдруг гримаса усталости и сожаления.       Хвану стало тошно. Её дети ждут, её семья… Они тоже были когда-то семьей. Каждое слово женщины больно царапало изнутри.       — Будто бы я не твой ребёнок, — усмехается горько парень, кривя уголок губ в обиде, ощущая, как закрывается. Нельзя этого позволить, у них будет только один шанс расставить точки над и.       — Я прошу тебя, — тянет она жалостливо, и в этом «прошу тебя» так много желания. Желания отделаться от него. На языке оседает горечь. — Прошло столько лет. Ты прекрасно жил со своим отцом. Я наслышана от родителей, что ты большой молодец, мой бывший супруг отлично справился. Но что тебе спустя эти годы понадобилось от меня? Деньги? Или ты… болен?       Хенджин прыскает смехом, вызывая нескрываемое раздражение у матери. Да, она так похожа на него. И в то же время так далека. Недостижимо.       — Я бы сказал, что уже получил то, что мне нужно, но это, увы, не так, — Хван показательно расслаблено откидывается на спинку стула, разглядывая лицо напротив, запоминая. Мягкие губы, красивые глаза с длинными густыми ресницами, здоровый румянец на щеках, окрашенные в медовый блонд длинные волосы, уложенные волнами на плечах разворотом в девяносто градусов, дорогая элегантная одежда. И холод в глазах, которые должны были светиться любовью. Любовью безбрежной, бушующей, безусловной, материнской.       Хенджин пытался не строить иллюзий, но в душе всегда искал ее. Этой любви. В женщинах отца, в партнерах, в Феликсе. И он пришёл сюда за тем, чтобы завершить поиски, но глубоко внутри себя он надеялся. Надеялся, что мать, увидев его, обрадуется. Что она обнимет его, спросит про жизнь, скажет, как он вырос и как похож на неё. Скажет, что сожалеет о том, что бросила. Но все рассыпалось прахом.       — Тебе не страшно было идти сюда? — спрашивает вдруг парень. Мать удивляется, отвлекаясь сразу же на официантку, которая принесла им заказ.       — Чего я должна бояться? Что ты решишь меня убить?       Смех ее совсем не тёплый, но расслабленный. Безразличный.       — А мне было страшно, — парирует Хван, хоть и кивает понимающе. — Я не видел тебя двадцать лет. Последние годы избегал встречи. Потому что, наверное, я знал, что не нужен тебе. Но никогда не понимал почему.       Он поднимает блестящие от накатывающих предательских слез обиды и разочарования глаза, вызывая у человека напротив лишь снисходительный вздох.       — Давай не будем об этом, — просит она, но Хенджин перебивает.       — Но это то, зачем мы здесь. Я хочу знать.       Женщина смотрит на него пронзительно, разглядывает, а затем опускает глаза и отпивает уже немного остывший чай.       — Это сложно объяснить…       — Но ты постарайся, — с некоторой злостью прерывает ее оправдания Хенджин. — Знаешь. Отец всегда говорил, что мы просто не были тебе нужны. Это не новость. Но каждый раз, пытаясь найти в ком-то замену тебя, я обжигался и оставался с дырой внутри.       — Красиво сказано, — усмехается она, стреляя глазами в сторону напряжённой фигуры. Она ершится, защищается. Уголки губ дрожат. Значит, что-то у него получается.       — Если бы только не ощущалось так ужасно. Ты не знаешь, через что я прошёл. И, по правде, я не смог бы показаться тебе таким, какой я есть. Показать себя, — Хенджин тяжело сглатывает ком в горле, — потому что не знаю тебя, не доверяю. Я не в курсе, что ты за человек, и мне делает больно, что, будучи для меня самой ужасной раной, ты можешь для кого-то быть опорой и домом. Эта мысль разъедает меня изнутри. Но дело не в этом, — голос парня срывается, и он даёт себе мгновение отдышаться, — я все это время винил себя, пытался бессметное количество раз понять, в чем виноват. Почему моя мать не хочет меня знать? Почему, мам?!       На щеке женщины поблёскивает одинокая влажная дорожка, руки ее нервно крутят полупустую чашку. Между ними воцаряется молчание. Не поднимая глаз, женщина находит силы ответить дрожащими губами.       — Ты не был виноват. По правде говоря, и твой отец не был. Я просто… Она останавливается, переводя глаза на разбушевавшиеся волны, танцующие скорбный танец по разбитому юношескому сердцу.       — Что…       — Я никогда не любила вас, — наконец она находит смелость поднять глаза на него, глядя с некоторым сожалением, — я ничего не чувствую к тебе, Хенджин. Мне жаль. Я не хотела ребёнка тогда и не была готова. Так получилось. Я ушла, потому что знала, что не смогу так, сделаю только хуже, — голос срывается, хрипит от слез, которые она проглатывает, пытаясь остановить. Изящные плечи дрожат, и фирменное пальто не согревает.       — Ты жалеешь?       Хенджин надеяться услышать положительный ответ, но женщина лишь давится слезами и качает отрицательно головой.       — Я до сих пор думаю, что так лучше. Я бы возненавидела тебя, если бы осталась. Испортила бы тебе жизнь. Мне жаль тебя, правда, — она хочет взять в тонкие пальцы широкую дрожащую ладонь юноши, но тот одергивает ее, не давая и коснуться. Ему не нужно ее тепло, потому что его никогда не было. Зачем баловать себя?       Хочется кричать от боли, разрывающей грудную клетку, от воздуха, жгущего лёгкие изнутри, от накатывающих непрошеных слез. Он не хочет плакать из-за неё, потому что делал это слишком часто.       — Мне жаль, что ты просто не смог забыть меня. Искренне. Я желала тебе только счастья, но… без меня. Ты в этом совершенно не виноват. Пожалуйста, прости меня, — шепчет она, смаргивая влагу слипшимися ресницами.       Хван лишь отрицательно качает головой, скрипя ножками стула по полу, и поднимается, теплее кутаясь в пальто.       — Если наш разговор заставит тебя почувствовать вину за то, что ты не в силах изменить, то мне не жаль, — жмёт парень плечами, глядя совершенно опустошенными глазами на заплаканную женщину, которую должен называть матерью.       — Хенджин…       — Я не держу на тебя зла. Но, может, это позволило бы тебе понять меня хотя бы ненадолго. Вспомнить, что я тоже был ребёнком. Твоим сыном. Спасибо, мама, что пришла…       Бросает Хван напоследок и на негнущихся ногах покидает побережье, слыша мольбы за спиной, тонущие в утешающем шепоте волн.       Он звонит Феликсу и бесцветно сообщает, что закончил. В голове нет ни единой мысли, белый шум. Боль царапает больно где-то изнутри. Не отпускает.       Феликс улыбается ярко, но улыбка меркнет, не получая ответной. Ли поджимает губы с сожалением, без слов понимая, что его человеку больно. В этих искренних глазах, блестящих невыплаканными слезами, все видно. Ликс наматывает поводок Кками на запястье, отпуская пса на асфальт и распахивая свои руки для дрожащего тела. Хенджин делает шаг, два, три и падает в его объятия, как и вся боль, что больно обжигала изнутри, вырвалась наружу безудержными рыданиями. Феликс терпеливо покачивает его в своих руках, гладит успокаивающе по волосам, целует в висок, в солёные от слез щеки. И шепчет, что любит. Так сильно его любит.       Ли берет лицо своего человека в ладони аккуратно и нежно, смотрит в покрасневшие глаза со слипшимися ресницами и оставляет поцелуй на влажном кончике носа, на искусанных почти в кровь губах.       — Я с тобой. Я буду с тобой. Я люблю тебя безумно сильно и безусловно. Ты же знаешь?       Парни вернулись домой, когда домочадцы уже легли спать. Ликс отправил заплаканного парня в ванную, а сам пошел на кухню заварить чай с мятой и ромашкой. Он пытался быть как можно тише, поэтому без особых проблем услышал шорох домашних тапочек за спиной. Обернувшись, он встретился с тяжелым, сочувствующим взглядом пожилой женщины. По ее лицу было видно, что она прекрасно догадывалась, что все прошло не слишком гладко.       — Он совсем разбит?       — Немного разочарован, — жмет плечами Феликс, — но он многое прошел. Справится, даже если это больно.       — Ты тоже прошел немало. Это прозвучит неправильно, но я рада, что ты понимаешь его…       Феликс в ответ хмыкает неоднозначно, размешивая травы в чайнике.       — Не переживайте, он взрослый мальчик и сильный. Это правда. Просто сейчас нужно выпустить всю эту боль, — со знанием дела успокаивает Феликс. Она подходит достаточно близко, чтобы разглядеть в тусклом свете залегшие на все еще немного детском лице морщинки задумчивости. Слегка подрагивающая рука ласково огладила липкую от чужих слез щеку, заботливо, внушая уверенность, без слов доверяя. Феликс поднимает глаза и давит улыбку, убеждающую, что он найдет силы и поделится ими с Хенджином.       — Вы ужасно несчастные дети.       Ликс в ответ смеется, покачивая в отрицании головой.       — Думаю, что мы уже выросли в ужасно несчастных взрослых…       На втором этаже глухо хлопнула дверь, Феликс же переставил приготовленный чай на поднос и поторопился подняться, извиняясь перед собеседницей.       Хенджин выглядел спокойнее, пытаясь высушить уже порядком отросшие волосы. Ли ставит поднос на прикроватную тумбочку.       — Помочь посушить?       — Нет, иди в душ. Хочу пообниматься перед сном, — еле слышно бубнит Хван, одной рукой поддевая чашку ароматного чая.       Ли прыскает смешком и, получая осуждающий взгляд исподлобья, поднимает руки в примирительном жесте и скрывается в ванной. Возвращается он уже к допитому чаю, выключенному свету и полусонному парню, укутанному в одеяло по подбородок и бесцельно листающему ленту новостей.       Феликс шаркает тапками, которые ему велики, до кровати, без спроса дергая за угол пухового одеяла и ныряя под него, сразу оказавшись нос к носу с Хенджином. Тот отбрасывает телефон и безмятежно вновь утопает в теплых объятиях.       — Не досушил волосы, нужно закрыть окно. А то еще заболеешь, — причитает Ли, путаясь во все еще немного влажных волосах на чужой макушке, но подниматься не торопится. Хван вцепился в него конечностями сильнее и уткнулся носом в ямку между ключиц, протестующе мыча. И Феликс просто сдается. — Какой же ты безответственный, — шепчет на ухо и оставляет поцелуй под самой мочкой, где недавно у Джинни появилась новая родинка.       Парень в ответ на это рвано выдыхает и оставляет мстительный укус на по-мальчишечьи острой ключице, пробираясь холодной ладонью под чужую пижамную рубашку, чтобы пересчитать торчащие холмами позвонки. Ли посмеивается от щекотки и неприятного холода на коже, но продолжает целовать шею, пахнущую гелем для душа. Лимон и розмарин, смешивающиеся с природным запахом Хенджина, вызывают нездоровый приток слюны у младшего. Он не может остановиться невинно покрывать пульсирующую под губами артерию аккуратными касаниями, не может перестать пробовать на вкус кончиком языка соль кожи и горечь парфюма.       Хенджин дышит теперь глубоко, опаляя кожу, белеющую в вырезе пижамы, хаотичные движения пальцев замедляются, а сон как рукой снимает. Парень ерзает, пытаясь устроиться поудобнее и останавливается только тогда, когда седлает чужое протиснутое между его ног колено, многозначительно давящее на пах, к которому с каждым неловким движением приливает все больше тепла.       Ли отстраняется, чтобы обхватить чужое пылающее от духоты и смущения лицо ладонями и оставить тягучий поцелуй с привкусом зубной пасты на любимых обветренных и обкусанных губах. Мгновение — и он нависает над распаленным парнем, проникая языком в горячий рот, восторженно встречающий его сорвавшимся тихим постаныванием. Ликс хмыкает в поцелуй и затягивает чужой настойчивый язык в свой рот, посасывая юркий кончик. Хенджин хихикает немного пьяно и ударяет не всерьёз кулаком по плечу с еле слышным шепотом: «Не балуйся», получая в ответ такое же ехидное: «Не капризничай».       Поцелуи становится лишь жарче, поэтому старший сучит ногами в попытке стянуть с разгоряченных тел одеяло, потираясь при этом призывно о чужое бедро.       — Dog things? — с издевкой спрашивает между поцелуями Феликс, за что получает болезненный удар от смущенного высказыванием Хенджина. Ли шипит в ответ, но сквозь боль получает утешительный поцелуй в обнажившееся плечо.       — Хочешь? — спрашивает Феликс, наклоняя голову так, чтобы парню под ним было удобнее терзать его лишенную каких-либо следов шею. Сегодня он ему это позволит.       — Черт, — сожалеюще скулит Хван, встречаясь с чужими глазами в темноте, — я чувствую себя немного странно. Из-за от того, что моя собственная мать сказала мне, что никогда меня не любила и я… недостаточно долго страдал, что ли?       — «Стресс и грусть могут вызывать возбуждение», — так говорит мой доктор, — жмет плечами Ли, глядя в глаза своего любимого человека и заботливо забирая за ухо его спадающие на глаза отросшие пряди волос. — Но если ты не хочешь, мы не будем этого делать, — успокаивающе шепчет младший, оставляя поцелуй теперь на открытой переносице.       — Я хочу, — повержено вздыхает Хван, упираясь лбом в подрагивающее от беззвучного смеха плечо, — но я не готов. Подождешь меня?       Хенджин уже хотел было подняться в душ, но Ли затормозил его, все также нависая над ним.       — Зато готов я, — звучит это так легко и беззаботно, что Джинни только фыркает и бросает недовольное: «Да что тебе там готовить то? Намылился да смыл! Дай пройти», но Феликс вновь удерживает его за плечо, пресекая попытки. И на возмущения ничего не понимающего Хвана он ничего не отвечает, пока тот по серьезному взгляду не понимает вдруг, о чем речь. Его грудная клетка на пару мгновений перестала вздыматься, а глаза наполнились искренним, почти что детским удивлением.       Феликс перестает давить на него и приподнимается, чтобы дать старшему сесть, опираясь на спинку кровати, и осознать предложение, которое ему поступило.       — Ты… Правда?       — А ты что думал? Что я в душе все тридцать минут яйца намыливал? Ауч, — шепотом заглушает болезненный стон от тяжелого удара кулаком по предплечью Феликс. — Да за что?       — Фу, как пошло!       — Ну мы и не в дораме, красавица, — усмехается Ликс, игриво бодая в висок наигранно обидевшегося парня. — Так ты против?       Хван вскидывается протестующе, немного напугано мотая лохматой головой.       — Конечно, нет! Просто… — он тормозит, неловко покусывая вспухшие от длительных поцелуев губы, подбирает слова, — ну… ты, вроде как, «top»? Ну… всегда сверху. Феликс на это лишь прыскает смехом в чужую щеку и оставляет там же невинный поцелуй.       — А я думал, что всегда сверху бывают только те, кто трахается без чувств, — Феликс снова заключает в объятьях своих ладоней любимое лицо и смотрит прямо в глаза, которые до краев до сих пор наполнены разочарованием. Но он постарается склеить все, изо всех сил постарается. — Потому что мне наплевать, где тебя любить: над или под тобой…       Хенджин удивленно глотает воздух. Прошло столько лет, а он до сих пор удивляется их редким признаниям.       — Но ты, — возражает он слабо, вцепляясь в тонкие запястья Феликса, — ты же любишь все контролировать, ты помешан на контроле.       — Но я же тебе доверяю, — со снисхождением объясняет ему Ли как маленькому ребенку? — так, что ты думаешь?       Хенджин выглядит абсолютно влюбленно, он разглядывает лицо Феликса, будто впервые видит, скользит ладонями по предплечьям вверх, как завороженный, опускает их на чужую талию и притягивает к себе.       Для объятий.       Парень крепко сжимает чужое тело в своих руках, будто пытается напитаться теплом. Целует куда придется и шепчет, что любит. Вдыхает родной запах тела и наслаждается путающимися в его волосах пальцами.       Хван опускается поцелуями к груди, скрытой за пижамой, и нетерпеливо задирает подол вверх, чтобы припасть к затвердевшим соскам. Смотрит мгновение на крепкую грудь и ощущает прилив тепла внизу живота. На самом деле, Феликс такой хрупкий снаружи, такой… прелестный? «Да, прелестный — это правильное описание», — решает для себя Хенджин и припадает губами к темнеющим в свете уличных фонарей ореолам.       Тело в его крепкой хватке вздрагивает, мышцы так очевидно и завораживающе перекатываются под бледной кожей. Феликс шипит, сдерживая стоны и выгибаясь навстречу ласке. Вдоволь наигравшись с грудью, Хенджин подтягивает Ликса вверх, чтобы опуститься по выраженному рельефу живота ниже, обожающе вылизывая соленую кожу. Будь его воля, он бы с ног до головы облизал Феликса. Настолько безумно, настолько неестественно и пугающе он его обожает.       — Если продолжишь играться со мной, то я передумаю, — капризничает Феликс, тяжело глотая воздух, ощущая чужое дыхание внизу живота. Хенджин смотрит на него исподлобья изучающе, а затем решает, что сегодня он может позволить себе не слушаться. Поэтому он стягивает пижамные штаны, под которыми не оказывается белья, с крепких бедер. Хван скользит ладонями по выраженным тазобедренным косточкам, оглаживает их большими пальцами, слегка надавливая, а затем двигается выше, вновь задирая раздражающую рубашку, которая закрывает желанное тело. Парень немного резко хватает подол одежды и задирает его вверх, поднося край к скривившимся в непонимании губам.       — Держи ее зубами, чтобы не мешалась, — поясняет потяжелевшим голосом и смотрит в распахнувшиеся в удивлении глаза.       — Может, снять е…       — Держи зубами, — повторяет Хван и проталкивает ткань в податливо раскрывшийся рот.– Молодец.       У Феликса нет кинка на похвалу, а потому он хмурится, давая понять, что такое ему не по душе. Хенджин понимает это и слабо кивает, а затем стягивает держащиеся на бедрах пижамные штаны еще ниже, намекая, что их нужно снять. Феликс послушно отстраняется и помогает избавиться от вещи. Хван неуверенно смотрит на замершего в ожидании младшего и поднимается, чтобы найти сумку, в которой есть смазка и презервативы.       — Повернись ко мне спиной и обопрись об изголовье кровати, — негромко командует, пытаясь в тусклом фонарном свете отыскать искомое. Он не сдерживает победного хмыка, когда находит то, что нужно. Но вся его решимость испаряется в ту самую секунду, когда он видит перед собой картину, что даже в фантазиях не представлял. Феликс. Такой изящный, жилистый, похожий на произведение искусства, стоит к нему спиной, утопая острыми коленями в мягком матрасе и доверчиво выгибаясь. Хван нервно облизывается, подходя к постели и бросая на нее три блестящих фольгой квадратика. Когда матрас проминается, парень видит, как напрягается тело перед ним. Он успокаивающе гладит теплой ладонью вдоль позвоночника. Целует острые лопатки, шейные позвонки, спускается ниже и слышит напряженный выдох сквозь зубы.       Хенджин облизывает наспех большой палец, пытаясь оставить на нем как можно больше слюны, и скользит между подкаченных ягодиц, толкаясь на пробу. Стенки под напором послушно и быстро раскрываются, внутри тоже достаточно мокро. Феликс для него постарался. Однако Хенджин видит и чувствует, что Ли напряжен. Слишком напряжен для того, чтобы все прошло гладко. Вряд ли это вообще возможно в первый раз.       Хван спускается поцелуями на упругие половинки и кусает почти что безболезненно, заставляя Ликса легонько рассмеяться и отвлечься от мыслей, которые, наверняка, одолевают его прелестную голову. Хенджин берет в руку слегка спавшее возбуждение и скользит по сухому, заставляя юношу закусить губу от дискомфорта.       — Расслабься, родной, — просящий тон заставляет Феликса вспыхнуть стыдливо и сжать крепче изголовье кровати. Ему чертовски стыдно за себя. Он все это затеял, он дал Хенджину надежду, а теперь даже расслабиться не может. Он чувствует себя неловко, дискомфортно, не на своем месте. Уши обжигает стыдом и каким-то идиотским унизительным ощущением, сосущим под ложечкой.       Ли концентрируется на дыхании и, честно, изо всех сил старается расслабиться. Хенджин же решает попробовать способ, который помогает ему самому отвлечься. Он целует успокаивающе в плечо и опускается ниже. Секунда — и после пары предупредительных поцелуев в ямки на пояснице чужой язык толкается в сжимающееся колечко мышц. Хван испытывает восторг от осознания того, что Ликс позволяет ему делать. Кончиком языка он играется с чувствительным местом, опускаясь периодически к мошонке, втягивая ее в рот и вновь возвращаясь к порозовевшему от предварительной стимуляции сфинктеру.       Однако все попытки Хенджина оказываются тщетными. Казалось, что с каждой минутой Феликс закрывается все больше. Он ненавязчиво пытается избежать ласки, даже если потом дисциплинированно одергивает себя и снова подставляется. Но внутри Хвана все сжимается, потому что это не то, чего он хотел. Он не хочет насильно брать Феликса, он хочет, чтобы тому это понравилось. Хенджин вновь тянется к чужому члену и ощущает, что Ликс совсем не возбужден. Парень тяжело, пораженно вздыхает и отстраняется, усаживаясь на пятки.       — Так не пойдет, Феликс…       — Прости, — подрывается Ли, усаживаясь напротив и сжимая чужие, безвольно лежащие по бокам ладони в своих, — прости, я…       Хенджин видит, как в его глазах блестит влага, и думает, что это было плохой идеей.       — Я не хочу, чтобы ты ломал себя в попытке меня утешить, я…       — Нет, нет, — торопится объясниться Феликс и усаживается на чужие крепкие бедра, все еще обтянутые тканью домашних шорт. Ликс успокаивающе гладит по щекам, рассыпает поцелуи по лицу и жмется ближе, — послушай. Дело не в тебе…       Хенджин на это только хмыкает разочарованно.       — Ну нет, — серьезно обращается к нему младший, — никаких понятливых хмыканий! Ты ничего не понимаешь. Да, я чертовски нездоровый контролер! Именно поэтому я не могу расслабиться, находясь к тебе спиной и не имея возможности проконтролировать твои действия, — вспыхивает праведным гневом парень в попытке избежать ненужных недопониманий.       — Феликс…       — Нет, послушай, — прерывает старшего Ли, поворачивая разочарованную мордашку за подбородок так, чтобы посмотреть в наполненные сомнением и обидой глаза, — я доверяю тебе, но… Когда я стою так, то ощущение такое, словно позади можешь быть вовсе не ты. Я не чувствую себя в безопасности, — пытается объяснить парень, — давай попробуем еще раз.       — Я не…       — Пожалуйста, Хенджин. Я чертовски хочу наконец-то сделать это, хочу принадлежать тебе. Я слишком долго держал все под своим контролем. Поверь мне, я хотел этого очень давно, но… — Феликс отводит взгляд в сторону замолкает.       — Ну? — Хвана терзает любопытство, он гнездится затекшими ногами, подтягивает Ли ближе к себе за талию и пытается заглянуть в отведенные глаза.       — Чертовски неловко это предлагать! Понятно? — шепотом недовольно прикрикивает на него смущенный Феликс. Хенджин разбивается в смехе, громком и искреннем, пока Ли колотит его по груди кулаками, прося, чтобы тот заткнулся, пока не перебудил весь дом. В руки старший себя берет только после того, как слышит стук в дверь. Видимо, кто-то из домочадцев проснулся. Но парни ни на мгновение не поменяли свою провокационную позу, потому что знают, что заходить к ним никто не будет. Это просто предупредительный выстрел.       — Ну все, — шепчет Ликс, пытаясь выбраться из крепкой хватки и слезть с чужих довольно удобных бедер, — бабуля наверняка проснулась. Ты все испортил…       — Почему это? — вновь несдержанно посмеиваясь, лукаво интересуется Хенджин.       — Я не собираюсь трахаться, пока за стеной твои бабушка с дедушкой это слушают! Что за фетиши? — неохотно отбивается Ли, уворачиваясь от мягких, манящих губ, норовящих вновь исследовать его тело.       «А мы тихонечко», — шепчет Хенджин в самые губы и валит Феликса на подушки, путаясь пальцами во влажных волосах. Ликс послушно обнимает чужую талию ногами, прижимаясь крепче.       Хван заботливо оглаживает крепкие бедра, заставляя Ли нервно вцепиться в предплечья парня.       — Я не могу терпеть, — признается шёпотом в чужие ключицы Хенджин, оставляя на них игривый укус. Феликс посмеивается с этого, прижимая лохматую голову ближе.       — Не терпи, — дает разрешение младший и чувствует сразу же, как длинные пальцы скользят из-под коленей к ягодицам, царапнув чувствительную кожу под округлыми половинками. Феликс хихикает от щекотки, сучит ногами, притираясь ближе к телу над собой, и до боли сжимает острыми коленками бока, когда подушечки чужих пальцев касаются еще влажного от слюны входа.       Хван покрывает поцелуями шею. Не отстраняясь, на ощупь пытается найти смазку, в чем ему, в конце концов, помогает Ли. Смазав пальцы, Хенджин торопливо вводит сразу два в подготовленное нутро, ощущая, как Феликс зажимается, как мнет его плечи нервно.       — Я прошу тебя, — почти умоляюще шепчет Хенджин, осыпая веснушчатые плечи успокаивающими поцелуями, — расслабься. Не думай ни о чем.       Феликс пытается. Правда пытается, но непривычные ощущения беспокоят его, не дают отпустить контроль. Он закусывает губу до крови и глаза жмурит, не давая заплакать от обиды на самого себя. Почему он такой сложный? Хенджин ведь всегда открыт для него, терпелив и послушен. Почему же он все так усложняет?       — Прошу тебя, Феликс, доверься мне, — Хван нервно задирает уже и так сбившуюся кверху пижамную рубаху и спускается поцелуями к груди. Мягкие влажные губы обхватывают сосок, пытаясь отвлечь от неприятных ощущений. Ли глубоко дышит сквозь стиснутые зубы и пытается концентрироваться на мягком языке, облизывающем ореолы, на зубах, мягко прикусывающих чувствительную плоть, на тепле, разливающимся внизу живота. Судя по проталкивающемуся в него третьему пальцу, отвлечься получается хотя бы немного. Но ненадолго.       Хван опускается поцелуями ниже, оставляет россыпь укусов на рельефном животе, ныряет языком в лунку пупка и давит сильнее, вспоминая, какие ощущения вызывает это у него. Феликс выгибается навстречу ласкам, глубоко хватая душный воздух, а Хенджин пользуется этим, проталкивая пальцы глубже, давя на мягкие, горячие стенки изнутри. Старший спускается еще ниже, мажа влажными розовыми губами по головке вновь наливающегося возбуждением члена, скользит вниз вдоль вен, целует и облизывает твердеющую плоть. Феликс роняет стон, мячиком отскакивающий от стенок, и торопливо прикрывает ладонью рот. И не зря. Хенджин берет у него в рот привычно и почти сразу глубоко, втягивает щеки и стонет от удовольствия, чувствуя, как Ли толкается бедрами навстречу. Хван двигает головой медленно, на вкус пробуя солоноватую плоть, и давит кончиком языка на уретру, заставляя Феликса нетерпеливо заскулить и потянуть его за волосы на затылке сильно, до знакомого покалывания. Хенджин на это только стонет удовлетворенно и заводит головку за щеку, выскальзывая пальцами их порозовевшего отверстия почти полностью и толкаясь обратно сразу тремя пальцами до костяшек. Ликс сжимается и шипит от боли, но в то же время толкается глубже в теплоту услужливо раскрытого для него горла. Хван постанывает от удовольствия, ощущая знакомую тяжесть, знакомый вкус и теплые ощущения, скапливающиеся внизу живота. Свободной рукой он стягивает с себя брюки, чтобы ослабить давление на болезненно стоящий член, а затем возвращает ее на законное место на чужой талии, пересчитывая успокаивающе ребра.       Феликс стонет от удовольствия и шипит из-за дискомфорта, но уже спокойнее принимает четвертый палец в себе, понимая, что для своего же блага стоит это вытерпеть. Хенджин добавил больше прохладной смазки и с еще большим усердием принялся вновь отсасывать, словно пробует любимую сладость: толкает за щеку, облизывает, касается легко губами под головкой и скользит вниз к основанию, затем вбирает глубоко, почти что давясь. Ли чувствует, что только настойчиво растягивающие его длинные пальцы, избегающие набухшего комка нервов внутри, не дали ему до сих пор кончить.       Хван отстраняется, рассматривая разбитого под ним Феликса. Блестящего испариной, с порозовевшими щеками, с тяжело вздымающейся грудной клеткой, по которой рассыпаны его следы. Хенджин хнычет и опускается сверху в приливе невыносимой нежности. Ластится головой к чужому плечу, бодается и довольно тыкается носом в горячую веснушчатую щеку, заставляя Феликса рассмеяться тихо, оставляя успокаивающий поцелуй на переносице, как бы говоря «все хорошо, мы отлично справляемся».       Хван находит в себе остатки душевных сил, чтобы стянуть свои брюки до конца, отбрасывая их в сторону, и раскатать по члену презерватив, распределив остатки смазки.       — Пиздец, если ты меня порвешь…       — Не нервируй меня, — рычит на него не всерьёз Хенджин и нависает сверху. Феликс глубоко дышит, отводя взгляд вниз, пытаясь проконтролировать процесс, которым не управляет. — Я чертовски волнуюсь. Если я сделаю что-то не так…       — А теперь ты нервируешь уже меня, заткнись, — шипит Феликс, притягивая старшего за щеки и оставляя поцелуй на губах с привкусом собственной смазки. Хван пользуется этим и, помогая себе рукой, толкается на пробу одной головкой. Феликс шипит, нечаянно прикусывая чужой язык, пытающийся проникнуть к нему в рот, чтобы отвлечь. Хенджин громко выругивается ему в плечо и мстительно кусает, заставляя Феликса заколотить его по спине.       — Блять, — скулит Хенджин, чувствуя, как Ли снова зажимается и напрягается, причиняя боль как себе, так и партнеру, — расслабься, иначе нам обоим придется вызывать скорую. Пожалуйста, блять, — шепчет в висок, целует успокаивающе и обхватывает успевшее вновь спасть возбуждение ладонью, размазывая естественную смазку и слюну по стволу.       — Я пытаюсь, — хнычет Ли, дышит глубоко и пытается свыкнуться с режущим ощущением внизу, концентрируясь на руке, умело надрачивающей ему. Хенджин находит в себе силы на поцелуй. Языком в чужой рот уже не лезет, подозревая в нем капкан, но мнет уже распухшие губы своими, покусывает и оттягивает, играется. Спустя минуты три «монотонной работы» старший чувствует, что Феликс ослабил бдительность, и толкается еще наполовину, вызывая жалостливое «блять», которое сопровождается слезой, скатившейся с уголка глаз.       Хенджин ласкает напряженное тело, отвлекает, целует в висок, под челюстью, за ухом. Пытается дать понять, что Ли хорошо справляется. В нем жарко, туго и больновато, но в груди расплывается волна восторга каждый раз, когда удается двинуться дальше, пока он не погружается целиком.       — Я в тебе, — гадостно хихикает Хван, уже даже не целуя, только губами касаясь подрагивающих влажных от слез ресниц.       — Тяжело не заметить, — устало усмехается Ли, обнимая любовника за шею, не давая отстраниться, питаясь теплом и любовью, которое хоть и сквозь боль, но снова дарит ему его Джинни. Нежась так с минуту-полторы, Феликс привыкает к распирающему изнутри ощущению и расслабляется, оставляя за чужим ухом поцелуй, давая разрешение на продолжение «банкета».       Хван двигается аккуратно, выходит всего на пару сантиметров и толкается на пробу даже не до конца. Ощущения просто невероятные. Не то же самое, что он когда-то пробовал с Минхо. Минхо не зажимался, вообще не устраивал проблем, принял все и сразу, просил быть быстрее и жестче. В этом не было ничего плохого, но Хенджин не бредил им, не захлебывался чувствами, давя в себе желание разреветься от счастья. Быть внутри Феликса — это чистый восторг. Это чувство полной открытости и доверия от одного только взгляда на расслабленное под ним тело, принимающее его сантиметр за сантиметром, на поджимающийся в удовольствии живот, когда Хван точно попадает по простате. Хенджину Феликса хотелось сожрать в этот момент, раствориться в нем, остаться глубоко погруженным в него навсегда.       Ли же испытывал смесь противоречивых чувств. Ему было хорошо в крепких объятиях, ему было хорошо от ощущения пожара, распаляемого с каждым новым движением, от руки, ласкающей член, капающий смазкой на живот, но больше всего от взгляда, с которым на него смотрел Хенджин. И ему хотелось бы полностью отдаться этому мгновению, но демоны в голове не позволяли, держали на чеку. Феликс то и дело всхлипывал от неприятного пощипывания и неаккуратных болезненных движений, когда Хван входил в него особенно глубоко. Кроме того, Феликс и не думал, что все это будет так утомительно. Ему хотелось поскорее кончить и, завернувшись в чужие объятия, заснуть. От собственных мыслей стало тошно и противно. Но Ли мирился и пытался не показывать виду, скрывал болезненно искаженное лицо, склоняясь к напряженной мощной шее, оставляя на ней жадные поцелуи.       Движения Хенджина становились более хаотичными и резкими, дыхание сбивалось. То и дело друг за другом они срывались на задушенный скулёж. Феликс вскрикивает неосторожно, ощущая, как по-особому болезненно глубоко в него проникают.       — Извини, извини, — случайно оброненные слезы Хенджин сцеловывает и двигается осторожнее, но нетерпеливее.       Ли накрывает замедлившуюся широкую ладонь Хвана на своем возбуждении и направляет ее так, чтобы самому догнать подступающее и откатывающее волнами удовольствие. Хенджин толкается особенно глубоко и кончает, кажется, забывая дышать. Ли ощущает теплую волну этого удовольствия и ускоряет свою руку, переплетённую с чужой. Ему хватает пары движений, чтобы кончить, пачкая животы и свою чертову пижаму.       Хенджин выходит из него и устало валится рядом, и Феликс морщится от ощущения пустоты и дискомфорта. Ли пытается отдышаться, переворачиваясь на бок и рассматривая расслабленный профиль перед собой. Да, все получилось не так гладко. Ни то, чтобы Феликсу сильно понравилось, но хотя бы кончил и хорошо. Однако чувство, которое он испытывает, глядя на такого счастливого и расслабленного Хенджина, на лице которого больше нет ни следа разочарования и боли, покрывает все на свете. Феликс чувствует себя самым счастливым сейчас, даже если ради этого ему пришлось перетерпеть, даже если ему жаль, что он не смог искренне окунуться в удовольствие. Даже если его больная голова снова подвела их.       — Прости, — шепчет, давя улыбку из себя, — со мной даже секс не бывает простым. Хенджин поворачивается к нему лицом и улыбается сочувственно.       — Я люблю тебя такого, но…       — Что?       — У меня было ощущение, будто я… давлю на тебя, — Хван в сомнении отводит взгляд и поджимает покрасневшие губы.       — Это не так, — спешит переубедить его Ли, оставляя на этих губах мягкий поцелуй, — я сам этого хотел. Правда. Это непросто для меня, но… я хочу стараться для нас.       — Я хотел, чтобы тебе было так же хорошо, как и мне, но…       — Но тебе в твой первый и последующие разы не пытались засунуть баклажан в задницу, поэтому это немного проще, — прерывает нетерпеливо Феликс, шутливо щипая расстраивающегося парня за бок.       — Фу, ненавижу баклажаны, — посмеивается Хенджин, отбиваясь шутливо.       — Иронично, однако, — дразнится Феликс, бодая игриво под подбородок, а затем оставляя там ласковый поцелуй. — Мне было хорошо, Хенджин. Мне всегда с тобой хорошо… даже когда больно…       Хенджин вздыхает и ныряет в прохладные и влажные от испарины объятия, пытаясь не расстраиваться. Эта фраза много для них значила. Не только секс. И Хван был полностью согласен.       — Мне тоже… тоже хорошо. Мне с тобой безусловно. Я люблю тебя.       — Я тоже, принцесса.

_______

      Минхо знал, что этот день будет сложным. Знал, что прогулка по магазинам не расслабит, как делает это по обыкновению, но даже в своих самых смелых фантазиях не мог предположить, что будет так больно. И что больно будет ему.       Он стоит возле отдела, на витрине которого красуются важные манекены в строгих костюмах, кричащих одним видом об их неоправданно заоблачной цене. Он хотел найти автомат с напитками. Буквально мгновение назад его заботой было только это.       Но сейчас он чувствует, как что-то трескается внутри. Его будто бы откинуло на полтора года назад, когда после тщетных попыток изменить себя и свой уклад жизни, решил сдаться и отпустить.       Он сам принял решение, и оно было взвешенным.       Однако наблюдать, как его некогда любимый человек стоит возле оптики, поправляя на носу какого-то незнакомого юноши, по-видимому, новые очки… почему-то разочаровывающе. А видеть, как тот морщит, признаться, очаровательный носик, переплетая пальцы с влюблённо глядящим на него мужчиной, ещё и больно. Но не больнее, чем стать свидетелем их поцелуя.       Минхек.       Минхек, который боялся любых публичных проявлений чувств. Минхек, который всегда взывал окутанного чувствами и эмоциями Минхо к разуму и прагматичности. Стоит теперь на виду немногочисленных посетителей и целует. Целует какого-то мальчишку, доверчиво тянущегося к нему. Не секундное касание, не отстранённый услужливый чмок. Поцелуй.       Мягкий, любящий, долгий и, по остаточным воспоминаниям, наверное, сладкий.       Что-то трескается внутри громко.       Мальчишка смущённо смеётся, ныряя в объятия старшего, и происходит то, чего теперь хотелось меньше всего. Они встречаются глазами.       Минхек что-то бросает своему спутнику, и тот, улыбнувшись, скрывается в соседнем отделе с игрушками. Минхо хмыкает, переминаясь с ноги на ногу, и делает вид, что совсем не волнуется.       — Привет, Минхо. Давно не виделись.       — Привет, — хрипит Хо, тут же неловко прокашливаясь и повторяя: — Привет. Между ними повисает неловкая пауза, которую можно пальцами пощупать. — Завёл ребёнка?       Минхек улыбается. Искренне так, что в груди щемит.       — А я уже успел отвыкнуть от твоих колкостей, — тянет мужчина, разглядывая носки своих начищенных ботинок.       — Хорошо, что у тебя получилось это так быстро. Полагаю, что «ребёнок» помог?       — Ему двадцать, — вздыхает мужчина, признавая своё поражение перед чужой реакцией.       — Я думал, что инфантильность тебя раздражает, — пожимает плечами Хо, бросая взгляд в сторону детского отдела.       — Любовь к мягким игрушкам ещё не означает инфантильность…       — А желание проявлять чувства на публике?       — Минхо, прошу… Я не хотел задеть твои чувства, я просто, — мужчина потирает переносицу устало и наконец поднимает свой взгляд, — я хотел узнать, как дела не у чужого мне человека. Это все. Извини, что все… так, — извиняющийся тон заставляет Минхо ощетиниться ещё больше, потому что он ненавидит жалость.       — Не надо… этого всего. Мы расстались по моей инициативе, так что твои извинения излишни.       — Хорошо. Это так, — уступает Минхек. — Как твои дела? Как Феликс?       — Феликс и Хенджин в порядке, насколько это для них возможно, — сдаётся Минхо, не в силах больше злиться. Ведь это правда. Инициатором расставания был он, а потому надо достойно встречать последствия своих решений, — они оба теперь работают с терапевтами и становятся по-скучному просветленными, вот сейчас решают mommy issues Хенджина. Или типа того.       Говорить о других гораздо проще, словно бы привычно для них. Да, половина их жизни тогда крутилась вокруг тех двоих и их проблем. Какая глупость.       — Я рад, правда, — искренняя тёплая улыбка не даёт усомниться в честности чувств мужчины, но уголки таких знакомых губ вдруг дрогнули. — Ну… а ты?       — Работаю, все ещё коплю на учебу. Живу, кстати, с Чимином, потому что он берет с меня минимум и… помогает экономить, готовиться к поступлению, — Минхо немного смущается говорить о своих планах, потому что всю жизнь только и слышал о том, что это глупость. Боится услышать тоже самое, увидеть насмешку в тёплых глазах, но не находит ничего подобного в лице напротив. Только тепло. Тепло, которого не хватает.       — Ты молодец, правда. И я рад, что Чимин помогает тебе, что у тебя есть кто-то, кто заботится о тебе. Кстати, как его дела?       — О, — вскидывается Минхо, оглушенный искренними чувствами, — мы тут вместе. Выбираем Мини костюм на свадьбу Юнги, — поясняет Ли, бросая взгляд в сторону отдела позади себя.       — Ох. Он…       — Справляется, хоть и с трудом. Тяжело мириться с тем, что тебя никогда не полюбят в ответ, — хмыкает как-то задумчиво Хо, будто о чем-то своём вспоминая.       — Как Джисон?       — Мечется из страны в страну, погружён в музыку с головой, делает успехи, — гордость наполняет его изнутри, будто хвалится собственным ребёнком.       – Ты так и не признался?       — Я… — торопится объясниться младший, — я не хочу его тоже потерять. Поэтому. Ни за что так не поступлю. Отношения мне не удаются.       Минхек сочувственно качает головой и оборачивается, проверяя, как там «его мальчик». У Минхо вновь щемит в груди.       — Любишь его?       Вопрос ставит Минхека в ступор, но спустя мгновение на пороге красочного отдела появляется кто-то милый и тёплый, более податливый, чем Минхо. Другой. Но получающий то, чего так не хватало именно ему. Обидно. И до подкатывающих слез больно.       Хёк смотрит в сторону мальчишки так нежно. Так раньше смотрел и на него. Парень машет Минхеку какой-то игрушкой, и тот машет ему в ответ с улыбкой.       — Минхо, прости, но я пойду, — торопится мужчина, уже собираясь уходить.       — Минхек, — останавливает его Ли. Всего на мгновение позволяя себе крамольную, эгоистичную мысль.       Старший оборачивается и смотрит прямо в блестящие в искусственном свете глаза, ждёт.       — Не подумай, что это предложение или вроде того. Простое любопытство, — натягивает на себя привычную маску безрассудства Хо. — Ты согласился бы сейчас все вернуть?       Минхек смотрит на него с сожалением и сочувствием, оборачивается на «своего мальчика», терпеливо ожидающего его в обнимку с глупой игрушкой, и возвращается с готовым ответом, отрицательно качая головой.       — Прости, — одними губами шепчет. А Минхо улыбается, понимающе кивает и чувствует, как рассыпаются осколки его сердца. Но так правильно. Так нужно.       Хо возвращается в магазин без воды и с тревогой, сосущей под ложечкой. Он торопливо находит кабинку, в которой, облачённый в дорогой классический костюм, ожидает его такое же разбитое сердце.       — Как я тебе?       Голос Чимина дрожит, глаза покраснели, ресницы слиплись от пролитых в одиночестве слез.       — Красивый, — не врет Минхо, но ему так жаль. Так чертовски жаль.       Пак дышит через раз и глубоко, словно бы пытаясь не разрыдаться вновь.       — Послушай, Мини-хён, — прерывает его внутренние терзания Хо, беря за подрагивающую ладонь, — если ты не хочешь идти — не иди. Я позвоню Юнги-хёну в день свадьбы и скажу, что ты заболел. Скрутило живот или диарея от радости за него пробрала.       Чимин смеётся и благодарно сжимает в ответ чужую ладонь.       — Но ничего серьезного…       — Ничего серьёзного, иначе хён свадьбу перенесёт. Он тебя так любит, — журит Минхо, щипая легонько старшего за кончик носа.       — Жаль, что не так, как я, — грустно улыбается Чимин и тут же попадает в крепкие объятия.       — Да, жаль. Но будет и на нашей улице праздник. Вот родится ребёнок у них с Дахён, и ты отомстишь: запечалишься на него, как Джейкоб на ребёнка Беллы, — несёт околесицу Минхо, баюкая в своих руках хрупкую фигуру слабо посмеющегося хёна.       — Я правда хочу быть с ним в такой важный день, — шепчет чуть успокоившись Чимин, прижимаясь крепче к подставленному ему плечу, — но не могу. Просто не в силах, — всхлипывает он коротко.       — Ну тише, хён, тише. Все пройдёт… обязательно пройдёт.       И в день свадьбы он правда звонит жениху и говорит, что Чимина от волнения полоскало всю ночь, а потому он не должен обижаться на то, что он не сможет прийти. Пак передаёт свои поздравления онлайн, а затем долго плачет на плече Минхо.       Тому горько. Тому чертовски жаль. Потому что он понимает, как никто другой, насколько это невыносимо больно смотреть на то, как человек, к которому у тебя есть чувства, выбирает не тебя.