Созвездия его веснушек

      Довольно странно. Странно чувствовать себя раздираемым между мыслями и чувствами. Тэхён привык быть в гармонии с собой. Однако он не понимает, почему теплее теперь улыбается Хенджину. Почему от дружеских объятий по коже рассыпаются мурашки?       Он не позволял себе всех этих чувств, потому что не его, неправильно, нельзя. Позволял отдавать столько тепла, сколько принимали, и не граммом больше. А теперь от одной шуточной дурацкой фразы всё поменялось без его на то позволения, все механизмы пришли в негодность. Он улыбается какой-то глупой картинке с щенком, которую присылает ему Джинни, назначив встречу у ворот университета. Тэхёна просят задержаться на работе, и ему нужно было бы так и поступить, но он думает, что нужен там, возле чертовых ворот чертового университета, и врет, что плохо себя чувствует, приезжая раньше назначенного. И, наверное, судьба разбрасывается людьми как картами. Иначе как объяснить фигуру, вылетевшую на него из-за угла? Оба шипят из-за столкновения и встречаются глазами.       Тэ застывает, не знает, что нужно делать. Они не знакомы, лишь заочно, но всё еще чересчур близко для незнакомцев.       — Привет, — бросает парень перед ним так легко, словно и не сомневался, имеет ли право на это.       — Привет, — неуверенно себе под нос отвечает Ким, — Минхо, правильно?       — Давай без формальностей, хён, — хмыкает Ли, кутаясь теплее в свою кожанку. — Пришел Хенджина встретить?       Внешне того словно и не смущает ничего, только Тэ слишком проницательный и в воздухе ощущает это недовольство, которое, по правде, задевает чертовски. Минхо копается в карманах куртки, выуживая оттуда измятую пачку сигарет, и предлагает Тэхёну. Ким впервые не отказывается, хотя где-то внутри весь сжимается от желания сбежать. Этот разговор не приведет ни к чему хорошему, у него отличная интуиция.       — А ты что здесь делаешь?       — Не переживай, не слежу, — усмехается как-то пренебрежительно Ли, хотя, может, ему и кажется всё это, — с Чимином договорились встретиться. Мы в последние полтора года вместе на танцы ходим. Ну, с тех пор, как ты его там кинул одного.       Ким мычит понятливо и делает очередную затяжку. Между ними не висит тишина. Какая уж тишина вечером на улице у кишащего студентами здания?       — Знаю, ты не послушаешь или не примешь всерьез, — откашливаясь горечью, Хо тушит сигарету о кованую решетку ворот и выбрасывает в урну неподалеку, — но я, правда, не желаю тебе зла. Я знаю, каково это полюбить Хенджина.       Тэхёна на этих словах передергивает от холода. От холода ли?       — Я не…       — Брось, никто не осудит. Я это проходил, был на твоем месте. Как его не полюбить? Даже когда разбит, он отдает себя до последнего и впитывает всё то, чего у тебя в излишке. Нерастраченные на «того самого» нежность, любовь, желание касаться. Всё в себя принимает с благодарностью. Нельзя не полюбить, — его обветренные губы трогает призрачная улыбка, преисполненная какого-то немого принятия и обожания.       — Ты до сих пор…       — Да, но не так, как ты об этом думаешь. Всё это приходит в баланс, и остается самое простое и человеческое чувство. Я люблю его как, — Минхо задумывается на пару мгновений, пытаясь подобрать до боли не банальное описание. Но лучше, чем избитое, — семью, — не приходит ему на ум.       — А он тебя…       — Любит, конечно. Страсти уже нет, необходимость во мне отпала, но любит. Этого в нем в достатке. Хён, я тебе не желаю зла, — Минхо оборачивается и смотрит впервые пристально в скрытые под отросшей челкой глаза, прямо в душу мечущуюся, — но сказать должен.       — Не хочу слушать, — сквозь отчаянье шепчет старший, зная, что не сбежит, а Минхо, как не умоляй, не замолчит.       — Всё равно послушай. Он не твой, хён. И ты это чувствуешь, я знаю, — Тэ захлебывается дымом и обжигает пальцы, затянувшись до самого фильтра. Но горечь на его языке оседает не от сигарет, а от правды, которую он осознает. В которую только не хочется верить.       — Я знаю, что Феликс твой друг, Минхо, но это не твое дело, — хватается за злость, как за спасательный круг. Почему ему нельзя просто дать насладиться тем, что он может получить? Он ни больше ни меньше не просит.       — Да, и не твое. Я не о них, а о нас. О таких как мы. О придорожных мотелях, в которых хочется ради новых ощущений задержаться подольше. Но автомобиль движется из пункта А в пункт Б…       — Я рад, что ты мастер слова, Хо, но не хочу слушать этот бред от тебя. Если Хенджин захочет уйти или остаться, я узнаю от него, — потирает обожжённые пальцы, ощущая, как саднит обожжённая душа. Поэзия зараза. Ли не обижается, не злится, с пониманием всматривается в самую суть и глаз не дает отвести.       — Конечно. Я же не прошу тебя его оттолкнуть. Просто говорю о том, что даже если Хенджин захочет выбрать тебя и остаться с тобой, даже если он даст любить себя и полюбит в ответ, он все равно никогда не будет твоим.       — Какой-то бред, — шипит Тэхён, усмехаясь устало и кутаясь в распахнутый тренч.       — Даже если так. Он может быть с кем угодно. Это только его выбор. Вчера это был я, сегодня ты, а завтра кто-нибудь еще. Но принадлежать он всегда будет ему. Всегда только Феликс.       — Звучит чертовски нездорово, — парирует бессильно парень, ощущая, как этот разговор буквально вытягивает из него силы.       — Так и есть, — Ли бросает взгляд в сторону университета и машет активно рукой, вытягивая ее вверх, словно до неба хочет дотянуться, — Чимин-хён!       Спустя полминуты их настигает Пак, запыхавшийся от бега.       — Привет. Опаздываем? О, — парень застывает, забывая отдышаться, — привет, Тэ. А что вы…       — Всё ок. Хён ждет Джинни, а я решил стрельнуть сигаретку. Пошли, — торопит его Ли, до этого ни на мгновение не задумывающийся над временем. «Сбегает», — понимает Ким.       — Прости, Тэ. Спишемся, — бросает ему Пак, прежде чем попрощаться и сорваться на бег, утягивая за собой младшего в сторону остановки.       Тэхён чувствует, как его тело мелко подрагивает, и шагает в сторону скамеек, стоящих в нескольких метрах от него. Оседает бессильно и прячет лицо в широких ладонях. Дышит тяжело, переваривая весь тот дёготь, которым его напичкал этот Минхо. Или он просто сковырнул старые раны и это не деготь, а застоявшаяся кровь. Черная и болезненная…       Ким всё понимает. Знает, что Хенджин ему принадлежать не будет, но разве нельзя тогда просто принадлежать ему? Продолжать быть его безопасным местом? Потому что… Как-то несправедливо, он всегда оказывается лишь не тем. Ему бережно возвращают его самого в ослабшие руки и уходят. А он ведь тоже хочет быть чьим-то человеком. И Джинни неуверенно стоит перед ним и думает: «Протянуть ли руку, забрать ли себе?» Пусть заберет…       В голове так отчетливо стоит эта картина. Хочется шагнуть ближе, навстречу. Но Тэ знает, что причиной этой неуверенности служит не расстояние. Хенджин крепко-накрепко, удушающе плотно прижимает к своей груди кого-то другого. И отпускать не намерен.       Тэ ощущает на губах соленый привкус слез.       Когда Хенджин нашел его, слез не было, но лицо выглядело измученным и уставшим, а улыбка натянутой. Весь вечер они смотрели какие-то стримы, пили колу и пытались веселиться, но весело не было никому. Хван чувствовал, что что-то произошло, но на его вопросы Тэ отвечал абсолютно неискренним «все нормально». В десять часов парень пишет сообщение Феликсу о том, что останется у хёна на ночь, потому что тот нехорошо себя чувствует. Феликс сообщение читает, но не отвечает. Хенджин не пытается задумываться. Почему? Знает, что накрутит себя этим.       В час ночи они лежат на небольшом диванчике, разложенном в гостиной, и досматривают очередной фильм.       Хенджин много думает. Бросает взгляд на мобильник и пытается не тревожиться лишний раз. Если бы что-то произошло, Ликс сказал бы ему, попросил приехать. Может, он просто был занят и забыл ответить. Всё в порядке.       Не совсем.       До парня медленно доходит, что всё не так, как раньше. Здесь, рядом с Тэхёном, беспокойно. Непривычное ощущение. Удавкой на шее затягивается чувство вины, словно они делают что-то неправильное.       Всё так же, как и всегда. Всё так же, как и раньше. Кроме еле уловимого покалывания пальцев, скользящих по смятым простыням к чужой ладони, касающихся теплой кожи. Кроме вороватых взглядов на мягкие губы, раскрасневшиеся от острой курицы на ужин. Кроме глупых улыбок, лезущих на лицо, когда для них нет обоснованных причин. А потом телефон под поясницей вибрирует и заставляет вздрогнуть.       «Спокойной ночи» от Феликса. И в глотке застревает неприятный ком, немного подташнивает. Хенджин убирает свою руку с ладони Тэхёна и пытается избавиться от неправильного ощущения тепла, сохранившегося на ней. Ким мрачнеет как-то, поджимает губы и говорит, что им надо ложиться спать.       Хван засыпает, вдыхая с подушки осевший на наволочке аромат чужих духов, в груди гнездится чудовище, колотящее лапами по хрупкой костной клетке «неправильно». Набатом «неправильно». Клеймом «неправильно». Хенджин задыхается. Всё, казалось, начало налаживаться. Совместные ужины, просмотры фильмов из списков. Феликс тратит ночи на то, чтобы проверить Хенджина перед экзаменом, искренне пытаясь вникнуть. Тэхён предлагал натаскать его сам, ведь он по своему опыту знает несколько хитростей с этим профессором. Желание поспешно согласиться застревает в горле, остается неозвученным.       Он ни о чем не сожалеет, умостившись головой на родных коленях. Зачитывает ответы по памяти, вникает в мягкие, ненавязчивые исправления, наслаждаясь путающимися в отросших волосах пальцами.       — Ты молодец, Джинни, — сквозь улыбку хвалит младший, — но теперь тебе нужно поспать, иначе все это будет бесполезно, — Ли оставляет поцелуй где-то между бровей, разглаживая задумчивую морщинку.       — Боюсь, что я не смогу заснуть. Мне страшно. Этот профессор просто зверюга какая-то, — хнычет Хван и морщится невольно, наслаждаясь рассыпанным по его щекам утешающими чмоками.       — Я верю, что ты сдашь всё на отлично, — поцелуй, оставленный на скуле, — это последний рывок, — на кончике носа, — последний экзамен и ты свободен, — на виске и на лбу, — сдашь, и я исполню одно твое желание, — их губы сливаются в трепетном поцелуе, который не наполнен страстью и не заставляет бабочек в животе встрепенуться. Зато в этих почти невесомых касаниях теплится уверенность, поддержка, тепло и ласка.       — Любое?       Хенджин надышаться этими чувствами не может, зарывается пальцами в чужие волосы на затылке и не дает отстраниться, запоминает ощущение. Такое ценное, что потерять равносильно смерти, он должен поднимать его из памяти каждый раз, когда своими скользкими щупальцами к непостоянному сердцу будет подбираться то самое неправильное.       — Конечно, любое. Я тебе всё отдать готов.       И с мыслью о том, что он обязательно потратит это желание на что-то забавное, только для них двоих, Хенджин идет сдавать экзамен, несмотря на то, что чувствует себя неважно.       Уже к вечеру становится очевидно, что Хван заболел. Вообще, парень довольно редко болел, да и это всегда было делом пары дней.       С тех пор, как они съехались с Ликсом, Хенджин обожал болеть, как бы странно это не звучало. С больным Хенджином Феликс всегда был особо ласковым, превращаясь в котенка, льнущего под бок. Вот и сейчас юноша отставляет почти пустую тарелку со свежим куриным бульоном, который приготовил для своего парня, и ложится рядом, кладя голову старшему на плечо.       — Как себя чувствуешь?       — Я больше волнуюсь за экзамен, всё как в тумане, — жалуется Хван, строя обиженную мордашку прямиком в экран смартфона, обновляя сайт университета в ожидании результатов, — этот деспот решил нас добить ожиданием, — вздыхает Хенджин и чувствует успокаивающий поцелуй на своей горячей от температуры щеке.       — Отложи уже телефон и расслабься, ты всё сдал, — шепчет подбадривающе Ли и вытягивает гаджет из чужих рук, откладывая к пустой тарелке на прикроватную тумбочку. — Давай посмотрим пока что-нибудь, отвлечемся, — юноша заискивающе улыбается, заглядывая в болезненно покрасневшие глаза старшего.       — «Мой личный штат Айдахо»?       — Нет, давай что-то уютное… «Крупная рыба»? Она была в твоем списке, я помню, — предлагает Ли, поднимаясь с постели. — Найдешь, пока я помою посуду?       Феликс кладет ноутбук на колени Хвана, целует его в лоб и пытается увернуться от цепких рук старшего, который тянет его за рукав обратно, чтобы получить еще один ласковый поцелуй в переносицу и еще один в кончик носа. Парень фыркает.       — Ты становишься невыносимо сладким, когда я болею, — с напускным недовольством бросает он вслед исчезающему в дверях Ли.       — Не вредничай, я знаю, тебе нравится, когда я так себя веду, — доносится до него удаляющийся бас. От части, Джинни знает, что парень прав. В те моменты, когда Феликс отпускает контроль и становится самим собой, без этой защитной брони из холодности и страха, Хенджин чувствует себя самым счастливым. Ему бы хотелось, чтобы так было всегда, но, к сожалению, при всей тяжелой работе Феликса над собой, это не представляется возможным. Когда каждый новый день для тебя — это чертово поле боя, тяжело терять бдительность. Хван счастлив и этим редким вечерам.       Хенджин ищет фильм, не забыв еще раз заглянуть на сайт университета и не получить обещанных результатов экзамена, из кухни доносится шум воды вперемешку с мелодией, которую мурлычет себе под нос Ликс. Хван улыбается самому себе, ощущая, как в груди разливается тепло. Телефон вибрирует неподалеку, и Джинни резко подрывается, чтобы посмотреть, кто прислал сообщения, всё еще надеясь узнать свою оценку. Тэхён.       Тэхён спрашивает, как у него прошел экзамен, и просит не переживать по этому поводу, потому что «я уверен, ты справился». Хван жалуется, что еще не знает результатов и в ответ получает забавное селфи с недовольной мордашкой Кима. Хенджин уже открывает свою камеру, чтобы ответить в той же манере, когда в комнату входит Феликс, вытирающий влажные руки о домашние штаны. Джинни торопливо сворачивает все вкладки и откладывает гаджет в сторону так резко, будто бы его застали за чем-то постыдным, заставив Ли затормозить напротив постели.       — Что-то случилось? Оценки?       — Нет, нет, просто староста написал, что мы можем не ждать результатов сегодня, — наигранно беспечно отвечает Хван и чересчур сосредоточенно пытается подготовить фильм к просмотру.       — Так нельзя, Хенджин, — вдруг становится серьезным Ли и рассматривает стушевавшегося Хенджина, который замер, не понимая, что имеет в виду парень. Хван дышит через раз, пытаясь разглядеть в лице младшего хоть малейший намек на происходящее, — нельзя быть таким ужасно растерянным из-за деда-шизофреника, — резюмирует младший, снова растягивая губы в заискивающей улыбке. В следующую секунду он бросается с объятиями на парня, не успевшего с облегчением выдохнуть застоявшийся воздух из легких.       Феликс целует пытающегося вывернуться из крепких рук Хвана куда придется, пока тот хнычет, моля о пощаде. С лица не сходит улыбка, щеки розовеют, дыхание тяжелеет.       — Возьми градусник, нужно проверить температуру. И запускай фильм, — командует Ли. Джинни лишь послушно кивает, выполняя все указания. Феликс будто бы подоткнул теплое одеяло уюта, которым окутал свое сокровище в тот самый момент, когда он вернулся с экзамена.       Температура немного спала. Они смотрят фильм, близко прижавшись друг к другу, то и дело отвлекаясь и оставляя короткие поцелуи на доступных участках тела. Ближе к концу фильма Ликс утыкается влажным кончиком носа в плечо старшего и давится всхлипом, который хотел скрыть от своего парня. Его щеки краснеют от неловкости, но Хенджин только успокаивающе тянет «я знаю, Ликси, знаю» и целует его в макушку. Такой Феликс, открытый и искренний, проникает еще глубже в сердце, в кровь, наркотиком по телу распространяется, въедается в память.       Телефон назойливо вибрирует неподалеку, и Хван отвлекается, чтобы проверить сообщения. Пару возмущений по поводу отсутствия оценок в учебном чате и три новых фото от Тэ. Хенджин улыбается и отвечает смеющимся смайликом, когда Феликс неожиданно задает вопрос.       — Ты знаешь, что я люблю тебя?       Хван слегка наклоняет голову, чтобы попытаться рассмотреть выражение лица Ликса, который, определенно, заглянул в экран его смартфона. Ему хочется что-то сказать, но он понятия не имеет, что именно стоит говорить. Наверное, нужно ответить на вопрос, но он замешкался, вновь откладывая гаджет и поднимая за подбородок заплаканное лицо младшего на себя. Ужасно больно, даже если он знает, что Ли ревел из-за фильма.       — Да, Феликс, я знаю, что ты любишь меня, заботишься обо мне. Это очев…       — Нет, — не дает договорить юноша, заглядывая в самую глубину, в самую душу так пытливо, — речь не о заботе. Не о привычке или зависимости. Даже не о сексе. Я говорю о любви, — Ли улавливает сомнение и непонимание в чужом лице, а потому хмыкает расстроенно, — я имею в виду… Ты когда-нибудь чувствовал её? Чувствовал эту мою любовь?       Хенджин гладит его успокаивающе большим пальцем по щеке, и Феликс доверчиво льнет, но смотрит в глаза, чтобы ничего не упустить, не дать найти слова получше, не дать соврать.       — Я… — запинается Хван, пытаясь найти честный ответ, но боится. Боится потерять время и ошибиться, а потому поспешно отвечает, — я всегда знал, что…       — Жаль, — шепчет Феликс, а его глаза блестят влагой, — жаль, что ты не ощущал её…       Хенджин выдыхает резко и притягивает парня к себе за шею, давая тому уткнуться носом себе куда-то в ключицу. Плечи того дрожат, он беззвучно плачет, всхлипывая в такт финальным титрам.       — Прости, что я такой неправильный, — шепчет Ли заикаясь. Хван оставляет утешающий поцелуй на лохматой макушке и гладит по сгорбленной спине ласково, пытаясь не причинить больше боли.       — Я не знаю, что произошло, Феликс, но… Но ты не неправильный, ты драгоценный, — отвечает Хенджин, — ты невероятный, Ликси, ты…       Он шепчет еще много утешающих слов, но на ум почему-то не приходит самых верных, самых нужных слов.       А возможно именно эти три слова ему надо было вспомнить, чтобы не совершить роковую ошибку.       Феликс взял в его больничный пару проектов, но выполнял их из дома, чтобы ни на минуту не отвлекаться от ухода за больным. И даже когда работал, то делал это в постели, позволяя Джинни занять любимое место, угнездившись головой на своих бедрах.       Они закрылись в своем уютном мирке, куда никого не звали и давали только одним глазком туда заглянуть, выкладывая истории с абсолютно невыносимыми фотографиями в инстаграм Хвана. Со стороны они казались невероятно счастливыми, да и ощущали себя так же. Только в этом цветочном поле тепла и уюта поселился червь сомнения. В каждом из них. Феликс, несмотря на нежные взгляды Хенджина, уже не был так уверен, что сердце старшего всё еще принадлежит ему. Хенджин абсолютно не понимал самого себя.       Даже после выздоровления, Ли, казалось, не изменил своего отношения. Встречал с улыбкой, пытался не нагружать своими проблемами, махал рукой, мол «не важно, всё нормально. Расскажи, как твой день…». И Хвану от этого было тепло, уютно, хорошо и так, как всегда мечталось, но он почему-то продолжал дергаться каждый раз, как переписывался с Кимом, каждый раз, как лайкал новые посты в его социальных сетях. Но хуже всего было то, что он врал Феликсу.       Не было никаких причин, ведь Ли не запрещал им общаться и даже, кажется, больше не ревновал. Но Хван продолжал врать про работу, про учебу, тренировки и еще миллион причин вместо того, чтобы честно сказать, что идет в бар или на прогулку с хёном. Он ощущал себя скользким и мерзким, будто изгваздался в каком-то мазуте, словно делал что-то неправильное, ужасное. И не знал почему…       В глубине души он догадывался, что тем самым просто даст карт-бланш Феликсу на всё то, что делает и, главное, чувствует он сам. Ликс будет ходить гулять с чертовым Со Чанбином по барам? Ночевать у него? Почему он вообще всё чаще всплывает в каких-то историях и разговорах? Это имя откровенно бесило, и Хван по этому поводу раздражения не скрывал. Ли только иронично усмехался и оставлял успокаивающий поцелуй между сведенных в недовольстве бровей старшего. Тэхён то и дело встревоженно интересовался, всё ли с ним в порядке. А Хенджин только следил, как собственные пальцы путаются в темных, отросших волнах его волос и кивал, проглатывая горькое чувство вины и неправильной радости. «Феликс?», — спрашивает Тэ, а Хван, словно заведенный, вновь кивает.       Все как-то до безобразия усложнилось, но… виной тому стал не Феликс. Хенджин забывается. Учебный год закончен, сессия закрыта, и студенты, наконец-то, позволяют себе отпустить ситуацию. Тэхён предлагает своему юному другу отметить столь знаменательное событие, и Хенджин, измученный тревогами и бессонными ночами, чувствует тянущую необходимость согласиться. Казалось бы, что в этом необычного или противозаконного? Совершенно ничего, но почему-то он говорит Феликсу, что идет отмечать со своими одногруппниками.       В клубе шумно и басы бьют по ушам, люди вокруг утопают в ощущениях и растворяются в музыке. Хенджин шот за шотом гасит в себе скребущееся чувство вины после каждого сообщения Феликса. Тот говорит, что оставил ужин для него в духовке, говорит, что постирал его пижаму и положил новую на стиральную машину, чтобы тот переоделся после душа, желает ему отлично оторваться с ребятами и возвращаться на своих двоих. На шестом высокоградусном шоте Хван решается отключить мобильник и сосредоточиться на общении с другом. Еще после пары стопок его начинает немного мутить, но вместе с тем не загруженный здравым рассудком мозг дает расслабиться и отпустить ситуацию.       Тэхен ужасно красивый. Он рассказывает какую-то историю о новом заказчике и хрюкает от смеха, когда доходит до кульминации, которую Хенджин, по правде говоря, прослушал. Тэ оживляется и тянет полностью расслабленное тело, размазанное по креслу, к танцполу. Джинни танцевать любит, но в этот момент он не совсем уверен, что сможет хотя бы стоять на своих двоих, не то что танцевать. Но стоит окунуться в пульсирующую толпу, как он поддается её настроению. Всё вокруг теряет фокус, кроме Тэ, пляшущего под какой-то ретро хит, улыбающегося во все зубы и пытающегося убрать с глаз лезущую в лицо отросшую челку. Он двигался абсолютно непрофессионально, несмотря на свои многолетние занятия танцами. Он двигался искренне, поддаваясь настроению и воле музыки. Хенджин улыбается, на подкорке коготком выцарапано «красивый», «идеальный», «живой». Свежее, болезненное.       Джинни сам не замечает, как к телу начинает неприятно липнуть одежда, как дышать становится тяжелее, как музыка становится более медленной, как они с Кимом оказываются ближе друг к другу. Хенджин трепетно оглаживает мягкие бока парня, отмечая, что тот набрал вес в последнее время. Ему чертовски идет. Они двигаются синхронно, скрытые в глубине пьяной толпы, ощущая себя так, словно здесь больше никого и нет. В нос ударяет знакомый шлейф парфюма и пота, лицо опаляет горячее дыхание с запахом фруктовой жвачки. Хван сглатывает и опускает вороватый взгляд на влажные, обкусанные губы Тэ, который тот нервно облизывает, бегая взглядом по лицу младшего. Хван прижимается ближе, утыкается носом куда-то за ухо, глубоко вдыхая в себя неестественно сладкий запах кожи вперемешку с брендовыми духами, Тэхён вздрагивает и нерешительно кладет дрожащие ладони на широкие плечи Хенджина.       Младший ведет кончиком носа вдоль скулы, опаляя зардевшуюся кожу прерывистым дыханием, пока не опускается к самым губам, трепетно раскрывшимся в ожидании. Ким смотрит из-под трепещущих ресниц немного взволнованно, выжидающе, не решаясь двинуться вперед. Хван прикрывает глаза и подается одному ему известному порыву: навязчивому желанию почувствовать вкус влажных розовых губ, которых он касается своими, ощущая, как уши закладывает от эмоций. Сердце бешено трепещет в груди, бьется набатом, оглушает.       Губы Тэхена мягкие, как и он сам. Хенджину хочется плакать от переизбытка эмоций. Парень запускает свои длинные пальцы в спутанные влажные волосы на чужой макушке и ловит рваный выдох раскрывающихся навстречу губ. Удар. Одна яркая вспышка под прикрытыми веками, и Хенджин напугано отстраняется, врезаясь неуклюже в медленно извивающуюся фигуру позади.       — Осторожнее, молодой человек, — еле ворочая языком и одаривая его недовольным взглядом, потревоженная девушка возвращается к своему увлекательному занятию. Тэ хватает побледневшего Хенджина за запястье и спрашивает, всё ли в порядке с ним. Это младший читает по губам, потому что ни одного звука вокруг не осталось. Только звенящая тишина и гулкая пустота внутри. Хван оглядывает судорожно Тэхена: растрепанные волосы, влажные губы, помятая на боках рубашка, чуть выпущенная из брюк. Задыхается. Что, блять, он наделал?       — Хенджин, ты плохо себя чувствуешь?       Хён выглядит взволнованным, он тянется к лицу Хвана, но тот испуганно отстраняется, будто дикий зверек. Глаза его нервно бегают по лицам вокруг, руки, бессильно опущенные, подрагивают, с лица ушел весь цвет.       — Давай я вызову тебе такси, поедем ко мне, тебе нужно прилечь, — решает Ким, громко озвучивая свои планы, чтобы младший его услышал. Но стоит Тэхену потянуться к чужому запястью, как парень снова уворачивается, да так ловко, будто Нэо от вражеской пули. Это начинает немного раздражать. — Да что такое, Джинни?! Хенджин ответить не может, язык его не слушается, рот открывать вообще больше не хочется. В груди панически колотится сердце, будто бы пытаясь сбежать от хозяина, совершившего величайшее предательство. На глаза накатывает влага, а Хван как заведенный вертит головой в каком-то отрицании, хотя его даже ни о чем и не спрашивали.       — Прости, — хрипло, почти беззвучно бросает он, ловя на мгновение понимание в ореховых глазах напротив, — прости, — повторяет он и трусливо сбегает, выдергивая из без того невесомой хватки дрожащие, заледеневшие ладони.       Всё происходит словно бы в бреду. Не помнит, как добрался до дома, но обнаруживает себя сидящим на полу собственной прихожей. Хван пытается подняться, но тут же теряет равновесие и падает, сбивая со стены ключницу, с грохотом развалившуюся надвое. Шаркающие шаги доносятся из глубины квартиры, а затем в проходе показывается взъерошенная, сонная фигура.       — Джинни? Боже, — Феликс промаргивается и всматривается в часы, висящие над входной дверью, — ты так рано? Я ждал тебя позже. Что-то произошло?       Хенджин поспешно отрицательно машет головой, глядя виновато и потеряно на такого открытого и ласкового Ликса, к которому он начал привыкать. Терапия определенно шла Ли на пользу. Феликс чертовски старался, Хенджин знал это. Знал и…       — Блять, — шепчет он, смаргивая слезы.       — Джинни, что случилось?       Ли звучит обеспокоенно, присаживается напротив, берет в свои ладони бледное лицо с растекшимся по щекам макияжем и старательно стирает свежие дорожки слез.       — Ну, что такое?       — Я… — голос Хвана срывается, дрожит, — я просто…       — Ты ужасно холодный и бледный, — взволнованно перебивает его Феликс, ощущая ужасную тревогу за состояние своего парня. — Пойдем, — он помогает ослабшему телу подняться и ведет в спальню, где аккуратно укладывает его на свежую, чистую постель. Такого ужасно грязного его. И дело не в одежде, пропахшей дымом и перегаром. Это как раз самое чистое в нем на сегодняшний день. Ликс бросает короткое, но решительное «лежи», как только Хенджин пытается подняться и что-то сказать. Возвращается младший со стаканом воды и любимым пледом.       — Держи, это вода. Боже, сколько ты выпил? Может, тебе что-то подмешали в напиток? Ты выглядишь ужасно нездоровым, — под нос себе причитает уже полностью проснувшийся младший, он стягивает с Хвана один не снятый еще в прихожей ботинок и бросает его к порогу, а ноги кладет на кровать, заматывая в одеяло.       Хенджин наблюдает за суетящейся хрупкой фигуркой. В тусклом свете настольной лампы Феликс казался ужасно хрупким и беззащитным. По щекам снова покатились дорожки слез, которые Хван спрятал за стаканом с водой, осушенным до дна в считанные секунды.       Ликс возвращается из ванной и ставит на пол небольшой пластмассовый таз. «На случай, если тебя будет тошнить», — поясняет дежурно, затем смывает влажными ватными дисками остатки макияжа и накрывает дрожащее от слабости тело шерстяным серым пледом крупной вязки. Они накрывались им в гостиной вечерами, когда читали друг другу вслух. Их особый ритуал. От этого воспоминания сердце сжимается болезненно. Хван ощущает, что все ценное, что у него было с Феликсом, утекает сквозь пальцы, как бы он не старался удержать. Он совершил ужасную ошибку и не знает, заслужил ли прощения.       Морок, навязчивая идея, скука, алкоголь. Хотелось найти себе оправдание, но его не было, это был только выбор. И, судя по мешающему дышать комку в горле, выбор неправильный. Хенджину до слабеющих коленей страшно. Хочется проснуться утром и узнать, что это всего лишь ужасно реалистичный ночной кошмар.       — Тебя не тошнит?       Хван отрицательно качает головой, но лжет. Потому что его ужасно тошнит от самого себя, от волнения и от жгучего страха. Феликс усаживается рядом и гладит парня по голове мягко, заботливо. Это давит, это душит. Лучше бы Ли просто лег спать, повел бы себя как полная сволочь, но Феликс не такой. Феликс чертовски старается.       — Я люблю тебя, — шепчет Хенджин и ощущает, как к горлу подкатывает.       — Я тоже, бедовый, — улыбается ласково младший и усаживается удобнее рядом с уткнувшимся в подушку Хваном. — Я больше не отпущу тебя никуда одного. Ты вообще не умеешь пить.       «Не отпускай, — тоскливо крутится в голове старшего, — пожалуйста, никогда не отпускай». Хенджин всхлипывает в подушку и слышит, как Ли над ним вздыхает устало и шепчет какие-то утешения. «Всё пройдет», «завтра не будет так плохо», «любимый», «родной». Это заставляет Хвана давиться слезами только сильнее. Феликс уже не ложится спать до самого утра, пока утомление не пересиливает страх и тревогу старшего, и он не проваливается в сон.       Хенджин просыпается от звонка во входную дверь. Сквозь предусмотрительно задернутые шторы пробивается солнечный свет, электронные часы показывают десять часов утра. Ликс должен быть уже на работе. Хван пытается подняться, но всё его тело прошибает боль, и он валится обратно в постель. Его всё еще немного тошнит, и голова раскалывается, парню даже не надо смотреться в зеркало, чтобы понять, что лицо кошмарно отекло от слез. В дверь продолжают настойчиво звонить, а Хенджин уже мысленно проклинает незваного гостя. Он еле волочит ноги по коридору, замечая, что две половины ключницы лежат на пуфике возле входа. Он, блять, умудрился всё разрушить. Снова хочется разрыдаться, но как-то не вовремя, парень решил сделать это, как только проводит «звонаря» по ту сторону двери. Однако, весь пыл сошел на нет, когда на пороге, к его удивлению, появился его отец.       — Пап?       — Феликс позвонил с утра, сказал, что вчера ты пришел домой с попойки и чуть не помер, — усмехается мужчина, оглядывая уже твердо стоящего на ногах сына. — Ликси страху нагнал, что тебя, может, наркотиками накачали. Попросил прийти и проследить за тобой, пока его не будет. Вызвать скорую, если вдруг что, — докладывает отец, вешая свою куртку в недавно приобретённый шкаф-купе. Совместно нажитое имущество…       — Я в порядке.       — Я вижу, но я уже отпросился с работы, так что принимай отца, — усмехается господин Хван и хлопает сына по плечу. Юноша шипит и чуть ли не пополам сгибается. Всё еще слишком слаб после вчерашнего. — Ликси сказал, что приготовил завтрак и обед для нас, нужно только разогреть, — доносится до Хенджина уже с кухни.       На глаза парню попадается его мобильник, лежащий на тумбочке, видимо, выпал вчера из кармана, пока Хван безуспешно пытался разуться. На экране почти разрядившегося гаджета уколами совести светятся десятки уведомлений от Тэхена. Хён, наверняка, всю ночь не спал, не зная, всё ли в порядке с младшим. И снова совесть грызет, скоро зубы сточит. Хенджин дрожащими пальцами, игнорируя все предыдущие сообщения Кима, печатает, что он жив и здоров, блокирует телефон и оставляет его в прихожей. Снова сбегает, но от себя не убежать.       В памяти то и дело всплывают картины произошедшего. Шестеренки крутятся, но в больной голове не одной идеи, как решить всё это. Может… может, стоит забыть? Сказать хёну, что всё это было ошибкой, а Феликсу и вовсе соврать? «В последний раз», — клянется сам себе. Но сердцу, болезненно колотящемуся в грудине, идея приходится не по вкусу.       Отец ставит перед сыном тарелку с кашей. Джинни терпеть её не мог, но на утро после любой крупной попойки эта жижа казалась чем-то спасительным для его желудка.       — Что ж, — прокашливается отец, ставя и перед собой тарелку. Феликс всё рассчитал и подготовил, — рассказывай.       Хенджин давится и как-то испуганно, будто загнанный охотником олень, смотрит исподлобья на спокойно завтракающего отца.       — Что рассказывать?       — Причину, по которой ты напился до полусмерти, — господин Хван пожимает плечами и продолжает есть, игнорируя напряжение, витающее в воздухе.       — Так сессию закрыли…       — Нет, Джинни, ты можешь обманывать своих друзей, Феликса и даже самого себя, но я знаю тебя слишком давно, — старший откладывает ложку и откидывается на спинку скрипучего стула, — и я знаю твою мать…       — Что?       Хенджин, кажется, задыхается. Ложка из ослабших рук валится и с грохотом приземляется в тарелку.       — Твоя мать, — нехотя начинает мужчина, сканируя реакцию сына, — постоянно делала так. Она заливала глаза, чтобы не чувствовать и не замечать, что она не там и не с тем, — слова даются старшему тяжело, но он всё-таки решается озвучить свое предположение, — так ты… Всё это… — мужчина обводит рукой комнату.       — Нет, — чуть более громко и агрессивно, чем хотелось бы, перебивает отца Хенджин, — я-не она, — шипит как ощетинившийся кот, защищается.       — Я знаю, просто…       — Ни черта не просто. Я-не она. Точка. Я… — запинается парень, — я не жалею о своем выборе! Это мой дом, Феликс — моя семья, и я…       Вдруг всхлипывает и замолкает. По зардевшимся в праведном негодовании щекам снова катятся непрошеные слезы.       — Я… — вновь пытается сказать он что-то, словно бы в свое оправдание на страшном суде, — я…       Всхлипывает, вытирает рукавом влажные дорожки и не может ничего сказать. Господин Хван мгновенно подскакивает к нему, обнимает крепко, гладит по голове и шепчет, что всё в порядке.       — Ни черта не в порядке, — дрожащим голосом протестует Хван, но как в одеяло кутается в спасительные, надежные объятия отца, — я облажался.       — Послушай, Джинни. Люди ошибаются. И ты не обязан страдать и терпеть, если понял, что Феликс не то…       — Да нет же! Нет, — снова обрывает его младший, — Феликс. Нет. Феликс лучшее, что у меня есть, папа. Он… он так старается, — сквозь слезы лепечет парень, а вот господин Хван уже ничего не понимает, только помогает с опухших щек соленые слезы стирать и кивает. Да, Ликси старается, они все это заметили, — он так старается, а я… Я не могу сказать, — выдыхается Хенджин, упираясь бессильно макушкой отцу в живот. Мужчина гладит его успокаивающе, как маленького ребенка, пытается дать ощущение безопасности, в котором его потерянный мальчик сейчас так нуждался.       — Ты можешь рассказать мне, Джинни. Я твой отец. Я никогда тебя не осужу, — шепчет он осторожно, замечая, что ссутулившиеся плечи перестают подрагивать. Его взрослый сын, на самом деле, такая кроха. И как он не замечал этого раньше?       — Я изменил Феликсу.       Рука, занесенная над лохматой макушкой, остановилась на полпути и опустилась на хрупкое плечо юноши.       — Ты больше не любишь его?       — Нет, нет, — судорожно отрицает Хван, поднимая свои заплаканные глаза на отца, — я люблю, ужасно люблю его.       — Тогда это история на один день?       — Нет, Тэ, он… Нет, это не так… Просто…       И Хенджин рассказывает, всё рассказывает. От начала до конца, ощущая, как с его плеч снимается хотя бы толика того груза, что на них давит так сильно, что он вот-вот сломается. Господин Хван слушает внимательно, не перебивает. По окончанию истории мужчина вздыхает, глядя на разбитого сына с ужасным сожалением.       — Джинни, ты запутался. Ты постоянно говоришь о том, как тяжело тебе с Феликсом и как легко с этим мальчиком, но это действительно так? Такое… такое бывает, что ты… запоминаешь лишь плохие моменты и со временем совсем забываешь о хороших, принимая их как должное…       Господин Хван знает. Он проходил это. Проходил это с его матерью.       — Нет, мне не плохо с Феликсом. Он… с ним тяжело, но не плохо, — выдыхает Хенджин устало. Он совсем не знает, что делать теперь. — Я так ошибся, папа. Я всё проебал…       — Хенджин, ты готов причинить Феликсу боль?       Юноша, не задумываясь, отрицательно качает головой.       — Тогда ты не готов от него отказаться, не готов оставить его. И у тебя нет другого выхода, кроме как сделать выбор. Не мучай ни себя, ни Феликса, ни того мальчика, которому ты даешь ложные надежды. Сделай выбор: разобьешь ты сердце Феликсу или ему. Иначе не получится…       — Я не… я боюсь.       — У вас своя квартира, вы давно начали жить отдельно от старика-отца, но вы всё еще ужасно хрупкие и запутавшиеся детки. Сегодня я в этом убедился. Но… тебе придется принять взрослое решение, Хенджин. Взять ответственность, — господин Хван ободряюще улыбается глядящему на него исподлобья сыну. — Не отпускай то, что твоему сердцу дороже.       — Хорошо, пап. Ты прав.       Хенджин не отпустит.       После ухода отца он долго думал, пытался взвесить всё и принять рассудительное решение. Он бродил из комнаты в комнату и осматривался вокруг, словно бы спустя долгое время вернулся из путешествия.       Вот фотографии, сделанные Хенджином и распечатанные Феликсом, потому что «они ужасно красивые для того, чтобы не повесить на стену». По одной из рамок ползет трещина. Ликс в порыве злости толкнул его в стену, да. Потом долго извинялся и плакал. Сердце предательски сжимается.       Вот на углу дивана висит поглаженная домашняя футболка с хорьком в крутых солнцезащитных очках. Хенджин скинул эту картинку Ликсу во время зачета, подписав гордое «Я», и того выгнали из кабинета, отправив на пересдачу, потому что тот не мог перестать смеяться в лицо преподавателю.       Хван опирается на дверной косяк и смотрит на контейнер с приготовленным для него обедом, вспоминая, как Феликс после очередного скандала приезжал к нему в университет, потому что вспомнил, что у старшего обострился гастрит и он не взял с собой нормальный обед. Дулся, сводил брови к переносице, но проследил, чтобы Хван выпил весь бульон.       На кофейном столике в гостиной лежит обклеенный наклейками ноутбук, напоминающий о том, как Ли потерял первую подработку, выхаживая отравившегося уличной едой парня. Всё это воспринималось как должное, как что-то, что необязательно помнить. Слишком мелкое, чтобы об этом кому-то рассказывать.       Вечером Ликс возвращается с работы, не всерьез ругает старшего и, позаботившись об ужине, вновь укладывает его спать, вслух читая Ремарка.       Хенджин вспоминает, как недавно Феликс спрашивал его, чувствовал ли Джинни когда-нибудь его любовь. Тогда старший промолчал, потому что не знал, что ответить, но теперь. Теперь, кажется, знает.       Хван стучит в знакомую до боли дверь, слышит шаркающие торопливые шаги за ней и задерживает дыхание, когда щелкает предупредительно замок.       — Боже, Хенджин!       Парень рвано выдыхает. Глаза Тэ покрасневшие, с залегшими под ними синяками, такие мягкие, привлекательные щечки, кажется, осунулись за этот день.       — Ты не представляешь, как я волновался, — тараторит хён, затаскивая его за руку в квартиру и закрывая дверь. — Боже, ты в порядке? Что тогда произошло?       Хенджин смотрит на эти искренние, почти детские глаза и сглатывает ком, вставший поперек горла. Киму, кажется, передается его напряжение, и плечи неестественно выравниваются.       — Джинни, что случилось? Ты… — старший протягивает руку, чтобы коснуться лихорадочно порозовевшей щеки, но Хенджин нервно отступает назад, уворачиваясь от прикосновения. Рука Тэ застывает в воздухе, выглядит он пораженным, но лишь на мгновение. Потом в глазах вспыхивает понимание.       — Хён, я…       — Подожди, — обрывает его Тэхен неестественно тихо и оседает на небольшую обшарпанную тумбочку у входа, опираясь локтями в собственные колени и пряча лицо, полное боли и разочарования, в еле заметно подрагивающих ладонях. Он не спал две ночи, его терзали бесконечные мысли, опасения и надежды, — зачем…       — Я пришел, чтобы…       — Я уже понял, зачем ты пришел, — выдыхает обессилено хён. — Но не понимаю, почему именно так. Ты мог написать мне сообщение или, — он рассеянно машет руками в воздухе, будто перебирая одному ему видимые варианты, — заблокировать мой номер, не знаю. Я бы все понял, но ты пришел сюда…       — Я не мог поступить так, хён. Смс? Ты слишком дорог для меня…       — Да, настолько дорог, что ты решил разбить мне сердце лично? Боже, — усталый вздох, — ваш Минхо меня предупреждал, — болезненная усмешка надламывает алые губы.       Рассеянный взгляд, слипшиеся от накатывающих слез ресницы, сцепленные в замок длинные пальцы, напряженные плечи. Весь как фарфоровая статуя, коснись — и рассыплется. Хенджину больно. В груди сжимается барабанящее сердце, стонет и плачет, потому что чувствует свою вину.       — Я не хотел, Тэхен. Прости меня. Я…       — Замолчи, — решительно обрывает его Тэ, поднимаясь с тумбочки и равняясь с собеседником. Держит голову высоко. Гордый и красивый. Заслуживает большего, несомненно. — Ты, может, подготовил речь, чтобы растоптать меня медленно и красиво, но я не хочу слушать. Я всё понял. Просто ответь мне честно на вопрос: почему?       — Что именно? — Хенджин взгляда не отводит, знает, что должен держать удар, даже если больно, даже если разрывается изнутри. Обязан смотреть в лицо тому, кого растерзал беспощадно.       — Я не понимаю. Ты каждый раз приходил сюда, рассказывал о том, как ужасно страдаешь. Как невыносимо больно тебе рядом с тем человеком, но ты выбираешь его. Почему? Просто, — маска трескается, голос предательски надрывается, — почему ты предпочитаешь эту болезненную привязанность тому, кого хочешь?       Хван вздрагивает от этих слов, как от пощечины. Кожу на скулах печет стыдом.       — Не отрицай. Я же чувствовал это. Когда ты целовал меня, — шаг вперед, ближе и горячее. Загоняет в угол, будто охотник жертву, вглядывается в глаза, ищет правду, — когда ты держал меня за руку по вечерам, гладил и смотрел чертовски ласково. Звонил телефон, и взгляд наполнялся тоской. Почему так?       Хенджин злится. Но не на Кима. На себя самого. Он и не знал, сколько всего, кроме чертового пьяного поцелуя, уже натворил. Или просто предпочитал не замечать этого. Хван тяжело вздыхает.       — Это болезнь, Джинни. Может, тебе стоит попытаться? Не знаю, пойти к психологу, отпустить уже Феликса и всю вашу историю. Она не была счастливой и вряд ли будет, — Тэ протягивает руку к виноватому лицу напротив, но младший перехватывает его за запястье, прежде чем отступить на шаг назад.       Вероятно, слова Кима задели его. Вероятно, ему хотелось дать тому отрезвляющую пощечину, сказать заткнуться и никогда больше не открывать свой рот. Но во всех этих заблуждениях виноват только он сам, поэтому и давит агрессию на корню. Он не хочет произносить вслух горькую правду. Хенджин никого не выбирал, потому что не было никакого выбора. Это всегда был только Феликс. Но делать хёну еще больнее просто не хотелось. Пусть думает так.       — Прости, — шепчет Хван, ослабляя хватку на чужом запястье, на тонкой коже которого краснеют следы его пальцев, — прости, что вводил тебя в заблуждение. Да, я говорил тебе о том, как ужасно больно и сложно мне с Феликсом, но…       — Да, — нервно усмехается Ким, выдергивая руку. Он промаргивается, чтобы не дать непрошенным слезам сорваться по щекам, — ты говорил об этом постоянно. Я ведь… я ведь не хотел открываться тебе, не хотел доверять, — его голос дрожит, — но ты продолжал вести себя так, словно нуждаешься во мне и моих чувствах. И я ответил! Бледную кожу рассекает слеза.       — Прости, хён, — шепчет виновато Хенджин и искренне раскаивается. Он не хочет делать больно, но должен. Парень давит в себе жгучее желание обнять ссутулившееся, такое крохотное сейчас в своей беспомощности тело, — я твердил о том, как мне плохо, но… Моя вина. Если бы я хотя бы раз рассказал тебе о том, насколько мне хорошо с ним, ты ни за что не открылся бы мне.       Звук пощечины разрезает напряжённую тишину. Тэхен тяжело дышит, сжимает в кулаки дрожащие руки и бьет парня напротив в плечо. Хенджин отшатывается слегка, но ничего не предпринимает. Если Тэ сможет отдать ему так хотя бы каплю той боли, что только что своими же словами причинил ему Хван, будет хорошо. Ким бьет его в грудь. Еще и еще. Он мог бы сильнее. Он мог бы избить его до смерти. Но в этом хрупком теле не осталось таких сил. Тэ быстро выматывается, утыкаясь лбом в напряженное плечо младшего.       Парень всхлипывает, прежде чем прошептать почти неслышное «уходи». Хван заносит ладонь, чтобы погладить Тэхена по макушке, успокоить, но одергивает себя. Не нужно делать еще больнее.       — Прощай, хён.       Хенджин собирался решить всё сегодня. Прийти домой и признаться во всем Феликсу, чтобы между ними больше не вставала эта стена лжи. Но уже на пороге, застав чужую пару обуви, понял, что всё пойдет не по плану. Из гостиной доносились встревоженные голоса. Хван застыл в проходе, когда его будто бы паром обдало общей напряженной атмосферой. Феликс сидел, закусив ноготь и даже не обратил внимание на пришедшего домой парня, только вслушивался в разговор Минхека по телефону.       — Что здесь происходит?       Парень говорит тихо, чтобы не разбивать воцарившуюся вдруг тишину своим присутствием как громом среди ясного неба. Феликс вздрагивает, а Минхек устало потирает переносицу, вздыхая, прежде чем озвучить хриплое: «Минхо пропал». Сердце Хенджина пропускает обеспокоенный удар. Что значит пропал? И только привычка не впадать в истерику заставляет парня всё рационализировать.       — Можно поподробнее?       Синяки под глазами хёна говорят сами за себя, мужчина устал пересказывать историю, поэтому включается Ликс, заботливо поглаживая старшего по плечу.       — Они снова поругались, на этот раз всё было совсем плохо. Минхек высказал ему все претензии, которые накопились за время их сожительства, и Минхо…       — Это его разбило, — продолжил Хенджин, усаживаясь на диван рядом с Ликсом, — потому что он этого не хотел. Он уступил тебе, чтобы сохранить отношения, а ты… Ты сорвался на него?       Хван знал Минхо слишком хорошо, предположить случившееся труда не составило. Минхо периодически жаловался в переписке, что жалеет о переезде, что ссориться из-за грязных носков и посуды слишком глупо для его понимания.       — Всё не так, — огрызается мужчина, — я сорвался, потому что он не хотел даже постараться всё это решить из раза в раз. Он будто бы пытался вывести меня специально, показать, как я ошибся, когда надавил на него с переездом, — уже не так смело выговаривается мужчина.       — Вероятно, так и есть, — не отрицает Хван, потому что не видит смысла. Мужчина был достаточно умен, чтобы это понять. Но тут же он получает болезненный удар от младшего и его осуждающий взгляд. — А что? Он сам всё знает, — вскидывается парень защищаясь, — это уже не имеет значения. Вообще не понимаю, почему вы, доктор, просто не могли поговорить? Это же ваш классический совет, — Ликс на этот раз шипит на него и несильно наступает на ногу пяткой. Ругается так. По-домашнему, будто они уже десятки лет вместе. И Хенджину бы хотелось. Хотелось посмотреть на них через эти чертовы десятки лет.       — Потому что я смотрю на чужие жизни свысока и всегда знаю, что делать, — усмехается обессиленно Минхек, — как зритель в кино. А когда ты оказываешься главным героем, то совершаешь глупые поступки. Вероятно, нам надо было расстаться еще после того обеда, когда он сказал, что я не тот, кто ему нужен, — мужчина зарывается лицом в холодные ладони, пытаясь прийти в себя, а не окунаться в бессмысленную рефлексию сейчас, — а я просто не мог его отпустить, потому что он мне слишком дорог, — доносится приглушенное окончание исповеди.       — Это нормально, все совершают ошибки, док, — пытается успокоить мужчину Хенджин и получает благодарную улыбку от Ликса, хоть и не направленную в его сторону, но точно предназначенную ему.       — Но с этим мы разберемся позже, Хо нужно найти…       Они все ощущали тревогу. Казалось бы, Минхо давно уже взрослый человек, который способен сам решать, где ему проводить время и с кем. Но они все не озвучивают так же давно известную истину: Минхо чертов смертник. Он ненавидит себя, даже если не показывает это. Его тяга к саморазрушению настолько же сильна, насколько и желание помогать другим. Со временем он перестал искать проблемы на свою задницу, но сейчас… Все втроем уверены, что именно этим он и занимается. Страшно от того, что может быть слишком нелепо и слишком поздно.       — Когда вы поругались?       — Вчера вечером, часов в шесть, когда я вернулся домой. Когда я… — мужчина запинается, — сказал, что уже сожалею о том, что мы съехались. Он улыбнулся как-то ядовито и ушел. В одной чертовой легкой куртке, телефон и кошелек не взял. Я думал, что он вернется ночью. Остудит свой пыл и вернется поговорить…       Хенджин перебивает мужчину болезненной усмешкой, на что Минхек морщится виновато. Сам знает, что облажался.       — Потом я дал ему ночь, думал, что он у друзей или в баре, но под утро он тоже не пришел. К обеду я решил обзвонить всех известных мне друзей, поехал к работе, к его дому, но его нигде нет, и мне, — Минхек громко сглатывает, не желая произносить вслух то, о чем думают они все, — мне стало страшно, что с ним что-то плохое произошло.       — А Джисону вы звонили?       Две пары глаз удивленно оборачиваются на Хенджина, Ликс и Минхек выглядят растеряно и пристыжено.       — Серьезно? — Хван не удерживает усмешку, глядя на них.       — Боже, — шепчет Ликс, на ощупь находя свой мобильник и набирая номер. По ту сторону раздражают протяжные гудки. — Джисон? Минхо! Минхо не у тебя?       Голос Феликса наполнен надеждой, он смотрит на Хенджина благодарно и так искренне, что сердце последнего болезненно сжимается, понимая, что этого взгляда не заслужил.       — А ты не знаешь, где он может быть? — Ли поникает слегка, но надежды не теряет.       — Просто вчера он ушел из дома, не взяв ни денег, ни телефона, — младший вздыхает, — и больше не появлялся. Мы боимся… Да.       Хван усмехается, уверенный, что Джисон озвучил все их опасения. Потому что никто не знал Минхо лучше, чем эта белка-переросток.       Феликс бросает трубку и разочаровано вздыхает.       — Я поражен тем, что мы даже морги умудрились обзвонить, но не догадались узнать у Хани, — тянет Ликс, кладя обессиленно голову на плечо Хенджину. Тот вздрагивает, но в следующую секунду уже заботливо поглаживает Ли по голове, пытаясь внушить спокойствие.       — Он у него? — Минхек смотрит с надеждой, но где-то в глубине глаз можно рассмотреть и боль, которую этот факт может ему причинить. Он давно уже догадывался о чувствах Минхо к своему лучшему другу, но надеялся, что это всего лишь шрам, но никак не кровоточащая рана. Феликс отрицательно качает головой.       — Он сказал, что проверит одно место и отпишется нам, — очень устало, почти что сонно отвечает младший, разомлев под мягкими, заботливыми прикосновениями. Они всё еще волновались, всё еще не могли не думать о плохом, но появилась надежда. Феликс предложил всем поужинать и почти что силком заставил Минхека остаться, потому что тот планировал поехать еще раз объезжать любимые бары и места Хо. Это бесполезно и внушает только больше страха. Сначала им нужно дождаться звонка от Джисона.       Джисона, который расплачивается поспешно с таксистом и отпускает его, выходя посередине безлюдной улицы. Часть частных домов освещала дорогу светом из своих окон, а часть своим раздолбанным видом внушала только опасения. Джисон и его родители раньше жили тут, а Минхо где-то по соседству. Кажется, родители последнего до сих пор пытаются не дать развалиться своей лачуге, но у Джисона и на секунду не возникло мысли о том, что Хо может быть у них.       Юноша ощущает некоторую тревогу, когда становится напротив покосившейся, проржавевшей сетки с него высотой, которая служила этим развалинам забором. Он на ощупь ищет знакомую дыру, которую когда-то они с компанией сделали, чтобы тайком пить ворованный у предков Наен-нуны алкоголь и играть в дурацкие пьяные игры. Сам дом выглядел сейчас еще более жутко, чем тогда, когда они разжигали тут костер и придумывали кошмарные истории. Джисон не помнил, почему эти дряхлые развалины не взяли в оборот власти, чтобы продать или построить что-то новое. То ли потому что хозяин был еще жив и не желал продавать, то ли найти его не могут давно. Минхо придумал, что дом проклят и предыдущий владелец сгинул в нем навеки, оставшись бродить призраком, как и сотни людей до этого, но его дети узнали о проклятье и решили не продавать этот дом, защищая невинных людей от той же страшной участи. Хан потом около месяца отказывался ходить со всей компанией в этот двор.       Джисон шагает неуверенно, освещая себе путь дисплеем телефона, то и дело придаваясь коротким вспышкам воспоминаний, пока не видит ссутулившуюся фигуру, сидящую на покосившихся старых качелях. Если это призрак, то Хан помрет из-за чертового Минхо, пусть этот засранец знает.       — Не боишься, что призраки тебя сожрут?       — А может я сам призрак, — отвечает родной голос тихо и хрипло, немного болезненно.       — Тогда я воскрешу тебя и сам своими руками убью, — пожимает плечами Джисон, сокращая расстояние между ним и заветной целью. — Не, — морщась, недовольно тянет парень, — раны не смертельные, — заключает он, осмотрев разбитое местами лицо старшего под тусклым светом телефона, не решаясь слепить уставшего хёна фонариком.       — Жаль, — усмехается тот в ответ, морщась уже от такого слабого освещения. Джисон прикусывает губу, видя, как побледнело лицо старшего, как подрагивают его плечи от холода. Идиот весь продрог. Хан вдыхает поглубже, пытаясь успокоить тревогу в груди, потому что знает, что сейчас от него требуется максимальная мягкость и аккуратность. Чертова кошачья натура Минхо не переносит грубой силы.       — И давно ты тут расслабляешься?       — С сегодняшнего утра, — усмехается Хо, — даже родителей видел…       — А они тебя?       В ответ Ли показывает пальцем на разбитую скулу, и это заставляет Джисона поморщиться болезненно, проглатывая злость. Хан знал отношение родителей Минхо к его ориентации, но надеялся, что со временем те поймут ошибку и всё наладится. Но они всегда были непробиваемыми идиотами, в отличие от дедушки старшего, который принял его после того, как мальчишка сбежал из дома. Попытка исправить положение избиениями ребенка не устраивала пожилого мужчину, за что в душе Джисон всегда был ему благодарен. Хан три ночи пробыл на телефоне с Минхо сразу после похорон дедушки Ли. А на четвертую разревелся сам, потому что оказался слишком далеко от друга в это время.       — Тц, ублюдки, — зло шипит Джисон, прежде чем усесться на мокрую траву, напротив друга. — Так почему ты не дома с «доктором секси»?       В ответ он слышит лишь тяжелый вздох, пропитанный каким-то нескончаемым сожалением.       — Я ужасный человек, Хани. Просто отвратительный, — голос Хо на мгновение трескается, поэтому он не хочет продолжать.       — Расскажешь мне?       — Не хочу, — отрезает парень безапелляционно, — тут нечего больше рассказывать.       Минхек меня любил и заботился обо мне, а я вел себя как последняя неблагодарная сволочь, — несмотря на свои же собственные слова и убеждения, подсознательно, кажется, парню нужно было высказаться. Может, чтобы получить подтверждение своим же словам, что он ужасный человек. Даже Джисон должен это понимать.       — Я с этим не согласен. С чего ты это взял?       — Потому что я не люблю его так же, как и он меня! Потому что я использовал его, чтобы мне не было так больно и одиноко. Использовал, как и Хенджина, как и остальных парней! Я чертов урод. Но Минхек другое, ему нужен был именно я, а не… — Минхо запинается, не решаясь настолько откровенничать с мелким.       — А не секс с тобой? — Хо давится возмущением от такого заявления, а Хан смеется над его уморительным выражением лица. — Что, хён? Пора понять, что я уже не маленький.       — Да ну? И не стыдно о половой жизни старших рассуждать?       Джисон смеется только сильнее от такого, получая болезненный тычок в бок от приподнявшегося с места Минхо. Хан в отместку дергает старшего на себя, и тот падает рядом на мокрую траву. Ли вдруг смеется, хотя тут же болезненно шипит, хватаясь за ребра.       — Помнишь, что было здесь?       Джисон огорошивает вопросом совершенно внезапно, но Минхо оборачивается на него и не задумываясь шепчет: «Конечно». Рассмотреть лицо старшего в таком освещении крайне тяжело, но Хан видит эти блестящие глаза, и ему достаточно.       — Я был ужасно напуган и прятался здесь от озверевших пьяных родителей, предпочитавших швыряться друг в друга посудой, а не следить за ребенком. Я забрался сюда через дырку в заборе с нашего участка и трясся под колючим розовым кустом, чтобы они меня не нашли, — Минхо поджимает губы, щуря болезненно глаза. Он помнит, как родители Джисона, еле стоящие на ногах, завалились к ним, агрессивно расспрашивая, не видели ли они их трехлетнего сына. Смотрели с презрением, с каким-то обвинением, будто это соседи украли у них ребенка. Но родители Ли не обратили внимание, вышли помогать в поисках и всю улицу на уши поставили.       А Минхо, вопреки наставлениям родителей, тоже вышел искать. И то ли интуиция, то ли собственный опыт привели его во двор к давно заброшенному дому. Господина Пака уже года три как никто не видел, дом с забором покосился, любимые розовые кусты заросли, во дворе то и дело шныряли чужаки. Их двоих нашли уже к вечеру.       Семилетний Минхо тогда держал трехлетнего Джисона за руку и не давал родителям подойти. Глядел решительно, заслонял собой испуганного ребенка, так же открыто цепляющегося за него, и тогда впервые произнес дурацкую фразу, которую ему еще долго припоминали свидетели истории: «Это теперь мой мальчик».       — Мне было всего три, я ничего, кроме страха, не помню. А затем вместе с тобой, с твоими уверенными обещаниями позаботиться обо мне, пришел покой. И ты заботился, Хо, — Хан вслепую нашел дрожащую ладонь хёна и сжал её, притягивая к своей груди и согревая.       — Хани…       — Нет, Минхо, подожди, — перебивает его младший решительно, не терпя возражений, — ты не плохой человек. Ты всю жизнь заботился обо мне, о дедушке, помогал Чану забыть его дурацкую влюбленность в Сану, помогал Хенджину не сдохнуть от тоски по своему ненаглядному Феликсу. Они пользовались тобой и нуждались в тебе так же, как и ты в них, Хо… Ты не сделал ничего плохого, ты не ужасный человек, ты просто… — Джисон запнулся, не зная, может ли он позволить себе сказать то, что должен, — ты просто запутавшийся ребенок, который заботился обо всех вокруг. Джисон хмурится, видя в слабом освещении улицы, как по щеке хёна прокатилась непрошенная слеза. Хан винит себя, что не заметил этого раньше, что не попытался остановить это бессмысленное, глупое саморазрушение. Винил себя, что даже не попытался разглядеть, что происходит с его другом, который отдавал себя для него всю свою сознательную жизнь. Хан винил себя в том, что уехал в другую страну, даже не подумав спросить, как будет себя чувствовать Минхо. Бросил его одного, оставил. Джисон винит себя за то, что раньше не понял, что нужно его хёну. Хан решительно притягивает старшего за шею, давая ему уткнуться мокрым, холодным носом себе в плечо. Минхо слабо пытается сопротивляться, потому что не готов показать слабость перед младшим, но тот лишь крепче держит и пытается успокоить.       — Ты так долго заботился обо мне, хён. Теперь я позабочусь о тебе.       И он правда позаботится.       Феликс получает смс от Джисона в одиннадцатом часу, когда они все измотанные ужасными мыслями смотрят новости, молясь, что следующая не будет о Минхо.       — Боже, Джисон его нашел. Отвез к себе, — с облегчением выдыхает Ликс.       — С ним все в порядке?       — Раз не в больницу, то всё ок, — отвечает вместо младшего Хенджин.       Хван провожает старшего с болезненным ощущением сочувствия. Он искренне хотел верить в то, что эти двое разберутся в своих проблемах, пройдут препятствия и будут вместе. Минхек был тем партнером, которого Минхо можно было только желать, но, видимо, быть «хорошим парнем» недостаточно. Тебе может быть тепло, комфортно и спокойно, но всегда есть кто-то, кто заставляет тебя дышать, дает смысл. И это не всегда один и тот же человек. Хенджин понял свою ошибку, признал, но от этого легче не стало. Ликс хозяйничает на кухне, пока Хван наблюдает за ним, привалившись устало к дверному косяку. Если представить хотя бы на мгновение, что этого человека больше нет в его жизни, то в груди появляется дыра размером со вселенную. Хенджин боится. Боится потерять, но сердце подсказывает, что так будет правильно. Он заслужил. Феликс усаживается на стул, ставя перед собой две чашки с чаем, одну подталкивает в сторону старшего, но он не двигается с места, разглядывает немного осунувшееся веснушчатое лицо. Смотрит в удивленно поднятые на него глаза и даже улыбнуться не может, потому что тонет в своих чувствах.       — Я сегодня был у врача, — улыбается вместо него Ли, — мне выписали таблетки и сказали, что вовремя отловили обострение, теперь эпизод будет не такой острый, а может и не будет вовсе, — делится новостями Ликс, не отводя глаз от понурого лица напротив. Ли сглатывает неприятное предчувствие. — Я рад, тебе не придется мучиться со мной, — усмехается нервно, цепляясь за горячую чашку, как за спасательный круг.       — Я был с Тэхеном, — оглушает его Хенджин, — не только сегодня. Почти всё время… Я врал тебе.       Ликс тяжело сглатывает правду, о которой и без этого догадывался, просто не хотел признавать. Хотел доверять Хенджину даже после всего, что ему рассказал Минхо. Феликс кивает медленно, взгляд уводит в чашку, борется с накатывающими эмоциями.       — Я догадывался, — совсем тихо, еле различимо отвечает парень, — просто давал тебе время. Вы…       — Мы целовались. Один-единственный раз, — предупреждает вопрос младшего Хенджин и видит, как Ли вздрагивает от этого. — Я ошибся, Ликси, просто ошибся, — торопится объясниться парень, но Феликс взгляда на него не поднимает, не смотрит. Не может. Так, может, и лучше, чем видеть, как его лицо накрывает вуаль презрения, как его разбивает предательство.       — Так вы теперь… Ты собираешься быть с ним?       — Нет, — шепчет пораженно Хенджин, когда всматривается во влажные глаза, светящиеся изнутри болью и надеждой, — нет, Феликс, — шепчет парень, делая шаг к ссутулившейся, разрушившейся в одно мгновение фигуре. — Прости, я дурак. Я не… — Хван падает на колени перед разбитым мальчишкой и сжимает в своих руках чужие дрожащие, вцепившиеся в ткань домашних брюк ладони, — я был у него, чтобы всё это закончить. Я… я просто запутался.       Теперь уже у него нет никаких сил и прав смотреть в эти глаза.       — Я… Ты ведь сам предупреждал меня, что будет трудно. Все предупреждали, но я… я так уверенно говорил, что справлюсь, и когда… — парень запинается, ощущая, как сильнее в его хватке дрожат маленькие ладошки, — стало сложно, мне просто хотелось хотя бы пожаловаться кому-то. Но куда бы я не посмотрел, везде были люди, которые предупреждали меня. И тут появился Тэхен, — вздыхает Хенджин, поднимая глаза и сталкиваясь с чужим виноватым взглядом. Губы болезненно поджаты, продолжать не хочется. Но им нужно сорвать этот пластырь, они оба это знают. А потому Ли кивает легко, давая разрешение продолжить.       — Я пожаловался ему впервые где-то в баре после пары шотов. И не получил осуждения. Он обнял меня, пожалел и сказал обращаться, если нужно высказаться. Так и повелось. Мне… — Хенджин сглатывает ком, застрявший в горле, потому что осознание того, какой же он чертовски жалкий, накатывает тошнотой, — мне нравилось чувствовать эту жалость. Мне нравилось, каким внимательным и сочувствующим становится хён, как он заботится. И чем дальше, тем больше я питался этим ощущением того, какой я несчастный и как комфортно я чувствую себя в этой роли.       — Мне жаль, что я…       — Нет-нет, — прерывает Хван Феликса, начинающего за что-то извиняться, — ты тут ни при чем. Просто… Чем дольше я играл эту роль, тем больше сам в неё верил. Я совершенно перестал замечать, насколько ты можешь быть заботливым, ласковым и понимающим.       Феликс прикрывает глаза и машет головой, не веря больше ни слову, погружаясь в мысли о том, что отравлял любимому человеку жизнь.       — Феликс, — строго приводит его в себя Хенджин, немного встряхивая за плечи, — посмотри на меня.       И Ли смотрит полными вины глазами.       — Я забыл, что это ты выхаживал меня, пока я болею. Ты заботился о моей учебе и работе. Ты напоминаешь мне позвонить отцу в день рождения и выбираешь вместо меня подарки дальним родственникам, — в глазах Феликса застывают слезы от этих слов, — ты успокаиваешь меня, когда я просыпаюсь от кошмаров. Ты был со мной и в горе, и в радости. Ты был со мной всегда. А я перестал это замечать, — шепчет Хенджин, протянув ладони к влажным веснушчатым щекам, стирая большими пальцами слезы. — Феликс, я запутался, но прошу тебя… Дай нам еще один шанс?       — Ты правда хочешь этого? Правда хочешь быть со мной, а не с… не с ним?       Феликсу тяжело поверить, тяжело заставить себя думать, что действительно заслуживает всех этих жертв. Хенджин улыбается, выглядит пораженным, смотрит с надеждой и кивает бездумно.       — Тогда да… Мы так много прошли вместе, чтобы я… чтобы я отказался от тебя из-за одной глупости?..       — Ты… правда? — Хван звучит удивленно, неверяще, всё тело на мгновение словно бы прошибает острым осознанием произошедшего. Его Феликс. Он… Ликс в ответ кивает и тянет улыбку, хоть слабую, хоть вымученную, но искреннюю и родную. Хенджин задыхается, чувствует влажную дорожку на щеке и опускает голову на колени Феликса.       — Боже, Феликс. Я так люблю тебя, — голос срывается, — я такой дурак…       — Всё в порядке, я причинил тебе так много боли, что могу выдержать это, — шепчет       Ликс, зарываясь пальцами в отросшие волосы, перебирая их ласково и любовно, пытаясь показать, что и правда простил. Плечи Хвана дрожат, он приглушенно всхлипывает в чужие колени, обнимает их так отчаянно и благодарно, будто бы никогда больше не отпустит, так и прирастет к этому месту. И ощущает он это впервые так, будто наконец-то обрел дом.       — Я больше никогда не обижу тебя…       — Не надо обещать того, чего не выполнишь. Мы еще много раз обидим друг друга, — с сожалением тянет сквозь улыбку Ли, — но я всегда прощу тебя. И я изо всех сил постараюсь причинить тебе как можно меньше боли.

_________

      Феликс прощается с Чанбином, забирая у того из рук коробку, размером вполовину человека, загораживающую весь обзор. Чанбин-хёну приходится помочь донести ношу до двери, беззвучно прощаясь воздушным поцелуем. Феликс прыскает в кулак, одними губами произнося несерьезное «дурак». Хенджин должен был уже вернуться домой, если только снова не забыл об их годовщине.       Воспоминания, вопреки ожиданиям, не колют его болезненно под сердцем. Феликс простил и отпустил. Минхо с Джисоном прислали в чате два недвусмысленных смайлика, желая удачно отметить годовщину. Чимин отписался о том, что он готов забрать подарок Хенджина себе, если тот ему придется не по душе. Феликс пишет им всем, что они идиоты и подарок Джинни, если что, он доверит только ответственному Юнги-хёну. Феликс почти что беззвучно раздевается, следя за коробкой, чтобы с подарком всё было в порядке. Хенджин чем-то занимается в спальне, судя по звукам. Ли разулся и уже хотел было прокрасться к комнате, чтобы напугать парня, но тут же нечаянно задел многострадальную ключницу, которая с грохотом падает и заставляет коробку подпрыгнуть и многозначительно заскулить.       — Черт, — шипит Ли, опускаясь на колени, чтобы успокоить испуганное существо, беря в руки трясущийся бело-черный комок шерсти. Хенджин торопливо вылетает из спальни, застав на пороге неожиданную картину.       Парни смотрят друг на друга немного шокировано, изучающе. Хенджин подстригся, его темные волосы уложены в чертовски красивую прическу, придающую ему возраста и солидности. Или же это чертов костюм с рубашкой, которая так удачно обтягивает его широкую грудь? Феликс сглатывает, забывая, что сам буквально недавно вернулся с таким же сюрпризом домой. Чимин на спор покрасил его отросшие волосы в темно-шоколадный цвет. Хоть младший и волновался, но Хвану до разъезжающихся по простыням ног понравилось. Ли ощущает себя так, будто его собственные ноги будут готовы разъехаться перед таким Хенджином. Он больше не выглядит мягкой и покорной принцессой. Ликс сглатывает от собственных мыслей, утопая в них, пока возящийся в его руках пушистый комок снова осуждающе не тявкнул.       — Я… — пытается объясниться Ликс, неловко держа неуемного щенка на вытянутых руках перед собой. — В общем, с годовщиной, — тут же протягивая собаку вышедшему из ступора мгновение назад Хенджину. Тот моргает пару секунд, заставляя Феликса нервничать, но вдруг нервно закусанные губы трогает мягкая улыбка. Хван давит в себе бурю эмоций, принимая свой подарок из дрожащих рук.       — Боже, как его зовут? — шепчет парень несмело, приближая невероятно маленькую собаку к своему лицу, пока та не лизнула его нос и не завиляла хвостом.       — По паспорту Кками, но мы можем назвать его, как хотим, — жмет плечами смущенный Феликс. Всё это должно было произойти не так, но если Джинни доволен, то пусть.       — Кками, — заворожено повторяет парень, прижимая пушистое чудо к груди. — Спасибо!       — Ты выглядишь счастливым, — констатирует удовлетворенно младший.       — Ты же знаешь, что я мечтал об этом с детства, но… Это всегда было сложно, спасибо, — Хван торопливо смаргивает накатывающие слезы и оставляет мягкий поцелуй на обветренных губах своего парня. — У меня тоже для тебя сюрприз. Но сначала мы выберем местечко для нашего ребенка и поужинаем, — оживляется смущенный старший, уходя на кухню со своим «младенцем» на руках.       — Ого, ребенок, — с усмешкой повторяет Ли. — Он уже умеет ходить, милый, поставь ребенка на пол, — бросает вдогонку, пытаясь повесить проклятую ключницу на место.       Уже вечером, когда щенок выдохся и устроился на предусмотрительно купленной заранее лежанке, чтобы поспать, Хенджин берет заинтригованного Феликса за руку и тянет к их спальне. Сначала Феликс не видит ничего удивительного в темноте, пока Хван не включает свет.       Посередине их спальни красуется кое-как сооруженный из стульев и одеял шалаш.       Сердце в груди Ликса томительно сжимается, а глаза наполняются влагой. Чертов шалаш, который они так любили строить в детстве, прячась от всего мира. Шалаш, с которого всё началось. Ли еле заставляет себя дышать и делает шаг навстречу хрупкому сооружению.       — Я не знаю, как мы уместимся с тобой вдвоем теперь. Тогда мы были чуть поменьше, — усмехается Хван, обнимая младшего со спины за талию. Ли чувствует его волнение так же остро, как и свое, а потому накрывает чужие руки, сцепленные замком у себя на животе, своими.       — Даже если он развалится в первую же секунду, это лучший сюрприз, который я мог получить, — шепчет Феликс и слегка поворачивает голову, чтобы оставить поцелуй на теплых родных губах.       Сидеть в этом чуде домашней архитектуры было почти невозможно, спина, согнутая в три погибели, затекала, как и поджатые под себя ноги. Пока они устраивались удобнее, три раза с трудом закрепленное одеяло грозилось свалиться и накрыть их пуховой лавиной. Зато теперь они удобно лежали на куче мягких подушек, которые, Джинни признался, были собраны у всех их друзей. Они переплелись всеми конечностями и смотрели «Стюарт Литтл», которого так любили в детстве. Ли то и дело немного пьяно хихикал и оставлял короткие поцелуи то тут то там на теле парня, распластанного под ним.       — Хенджин, — игриво тянет парень шепотом.       — М?       — Научишь меня целоваться?       Хенджин приподнимается резко на локтях, стул, еле держащий их мягкий потолок, досадливо скрипнул, заставив их замереть. Но конструкция всё еще держалась, а потому Хван заинтересованно разглядывал веснушчатое лицо перед собой, прежде чем улыбнуться заговорщически.       — Конечно. Только предупреждаю, — неестественно строгим тоном начинает было он, — это очень много для меня значит.       И они целуются. Встречаются жаждущими губами с привкусом вина и фруктов. Хенджин целует трепетно, держит в ладонях горячее от духоты лицо, ласково поглаживая кончиками пальцев за ушами и заставляя младшего чуть ли ни мурчать. Феликс дышит тяжело, путается в уложенных волосах пальцами и притирается задницей к чужой ширинке, когда Хван протестующе мычит и отстраняет недовольную пиявку.       — Эй, — протестующе тянет Ликс, пытаясь вернуться к зацелованным губам.       — Подожди, у меня для тебя еще есть сюрприз, — парень над ним удивленно выпрямляется, руша их укрытие своей лохматой макушкой. Стул падает вместе с одеялом, кутающим их в тепло. Копошась и путаясь друг в друге, они наконец-то выбираются из мягкой ловушки. Порозовевшие от возбуждения и жары, лохматые и счастливые.       — Так что за сюрприз? — нетерпеливо ерзает младший, точно ребенок.       Хенджин улыбается и тянется к рукаву, закатывая его торопливо. Под рубашкой оказывается полупрозрачная пленка, заставляющая Ликса захлебнуться удивленно вздохом.       — Тату?       — Подожди, — обрывает чужие догадки старший и медленно избавляется от защитной пленки, открывая смазанный мазью и поблескивающий в свете лампы рисунок. Куча точек, связанных линиями, а под рисунком какая-то дата.       — Что это?       Хенджин смеется над задумчивым выражением лица парня, пытающегося разглядеть что-то в замысловатом узоре. Хван тянется свободной рукой к розовой щеке, скользнув по ней кончиками пальцев, Ли на автомате доверчиво жмется щекой и закусывает губу, всё еще пытаясь понять, что значит рисунок перед ним.       Хенджин смотрит с любовью и не может оторваться. Всё так чертовски изменилось для них. Да, Феликс болен, да, с ним бывает тяжело и он требует заботы и внимания. Да, порой он чертовски вспыльчив и причиняет боль, говорит обидные слова, как и Хенджин. Они ведь люди, они не железные. Иногда они плачут над фильмами, а иногда смеются над нелепыми историями своих таких же непростых друзей. Они всё так же травмированы. Но они чертовски стараются быть друг для друга опорой. Да нет. Просто быть друг для друга.       Ликс сдается, вздыхая тяжело.       — Это моя дата рождения, — кивает парень на числа, — но я всё еще не понимаю что это.       Хенджин тянется к искусанным влажным губам и, прежде чем затянуть их в поцелуй, шепчет ответ к головоломке, что выбита у него на предплечии.       — Созвездия твоих веснушек.