Созвездия его веснушек

      Любовь живет три года. Это всегда казалось Феликсу каким-то бредом. Любовь не заканчивается, потому что любовь — это выбор. Правда ведь? Он больше не уверен. Не уверен с тех самых пор, как в их с Хенджином жизни на двоих появился кое-кто третий — Ким Тэхен, учащийся на тот момент в магистратуре на факультете искусств, куда перевелся Хван после академического отпуска. Ему пришлось поднапрячься, чтобы сдать всю разницу программ, тогда Чимин и познакомил его со своим другом. Тэхен стал их тенью, стал жить в их квартире, даже при учете того, что никогда там не появлялся. Он был в каждом разговоре, в каждой истории, что хуже всего — на каждой фотографии. Раньше там был Феликс, но теперь его вытеснил этот красивый юноша с пронзающим взглядом и мягкими кудрями волос. Ликс даже не винит Хенджина за то, что он влюбился в кого-то, вроде Тэ. Да. Он влюбился, в этом Ли уверен. Это случилось не сразу, поначалу это был просто старший товарищ, помогающий во всех сложностях, пока что-то не произошло полтора года назад, и Хван просто утонул во вдохновляющем обществе своего нового хёна.       Джинни еще сам не понял, что с ним происходит, а Феликс уже смирился. В их маленький уютный мирок с привычными милыми записками по всему дому, с вечерами кино, которое им полюбилось по отдельности, врывается снова вихрь, к которому младший попросту не готов. Они уже давно не читали друг другу вслух любимые отрывки из книг, не танцевали под музыку из общего плейлиста. Они снова стали отдаляться, но уже после того, как срослись друг с другом плотью. Болезненно тянет где-то в области груди. Феликс сверлит невидящим взглядом чертову запеченную курицу в духовке.       — Посмотрим сегодня фильм из моего или твоего списка?       Привычка, которую они приобрели два с половиной года назад. Составили список любимого, вычеркнули то, что смотрели оба, и стали показывать друг другу свое самое драгоценное. По фильмам, порой, так просто понять, что из себя представляет человек, о чем он тревожится и что приносит ему радость. Хенджин, до этого от чего-то суетящийся в коридоре, замирает на мгновение, прежде чем неуверенно прочистить горло и появиться на кухне.       — Тэхену нужна помощь с проектом. Я разве не говорил, — надевает на ходу свитер, который Ли подарил ему на их первое совместное рождество, — дедлайн, сам понимаешь, — пожимает плечами и светится, одними глазами светится, хоть и губы поджимает виновато. А Феликсу легкие обжигает, словно бы воздуха не хватает, словно бы он опустился глубоко под воду, и не вдохнуть. Натягивает дежурную улыбку и кивает одобрительно.       — Только не забудьте поужинать и хотя бы немного поспать, — бросает он вслед исчезающему в коридоре парню.       — Как получится, но вдвоем должны умудриться хоть час сна вырвать, — усмехается Джинни, — ты бы видел его остальные работы. Поразительно только то, что все они делаются в ночь до сдачи, — снова смеется громко, рассыпаясь бисером искреннего восхищения. У них с этим Тэхеном много общего, в особенности, любовь к искусству, от которого сам Ликс крайне далек. От этой мысли неприятно засосало под ложечкой. Он вдыхает глубоко, чтобы не расплакаться, тянет улыбку и моргает часто. Ли выходит в коридор, чтобы заботливо поправить связанный его бабулей шарф на наскоро одетом парне и торопливо поцеловать на прощание в щеку.       — Я уверен, что у вас с Тэхеном все получится просто замечательно, — голос дрожит, но Хенджин не замечает. Не целует в ответ. Отмахивается, торопливо бросает короткое прощание и исчезает с хлопком металлической двери. Ликс дышит тяжело, руки сжимает в кулаки и уговаривает себя не чувствовать этой боли. Парень на негнущихся ногах возвращается на кухню, где уже какое-то время назойливо пищит духовка, напоминая о подгорающем ужине. Он достает любимое блюдо Хвана и не всерьез, с терпеливой улыбкой корит себя за то, что не заставил его подождать и не положил с собой две порции. Но теперь это уже неважно.       Феликс плетется к холодильнику, выуживает оттуда бутылку дорогого белого вина, которое так расхваливал Хенджину его новый друг, название его, запечатленное заботливо в памяти, теперь поперек горла стоит. Ликс отросшим ноготком шкрябает по этикетке, пока в телефоне, прижатом к плечу, не слышится знакомый задорный голос, рассыпающийся в приветствиях.       — Придешь? На ужин курица с вином. Знаю, сочетание отстой, но чем богаты, — усмехается нервно Ли, соскребая первую букву едкого названия, — можешь Минхека взять.       — Эй, я думал, что вы хотели наедине побыть, а потом до утра трахаться, — смеется парень по ту сторону и ойкает, шипя болезненно. Наверное, доктор Ли снова дал ему назидательный подзатыльник. Их отношения со временем становятся все более похожими на то, что происходит между престарелыми супругами.       — Да, но трахаться Хенджин будет с проектом Тэхена, а не со мной, — пожимает плечами, делая вид, что это его не задевает. Непонятно — для кого. Наверное, для самого себя.       — Чего, блять? Хенджин ебнулся совсем? Так, я выезжаю и звоню Паку, потому что я не собираюсь один разбираться с последствиями его ебаных знакомств, — Минхо, не смотря на свои шутки, звучит как-то нервозно и напряженно. Как обычно, переживает за их отношения больше, чем за свои. Что накладывает собственный отпечаток на его личную жизнь.       — Жду, Минхеку передавай привет и извинения, что снова тебя краду, — голос хриплый, тихий, а на раскорябанной этикетке красуются разводы крови под корень сломавшегося ногтя.       Любовь живет три года? Наверное.       Феликс садится за стол, наливает себе отвратительно кислого вина и прямо пальцами отрывает кусок горячей курицы, обжигаясь.       Сегодня ровно три года, как они в отношениях.       Хенджина рядом нет.       — Это пиздец, — заплетающимся языком заключает Чимин, вливая в себя очередной бокал вина.       — Соглашусь, коллега, — поддакивает Минхо, обеспечив себе еще одну порцию градусов. По правде, эти двое принесли еще по две бутылки дешевого вина, которое давало в голову довольно быстро. Феликс почему-то не пьянел. Он лишь посмеивался себе в бокал, который растягивал, и думал скорее о своем, — Ликс, я не понимаю. Почему ты отпустил его, даже не напомнив о годовщине? Он, может, забывчивый идиот, но он бы не оставил тебя в этот день. Он не мудак…       — Я знаю, Минхо, просто…       — Это нихуя не просто, — бормочет Чимин, утыкаясь лицом в сложенные на столешнице руки, замечая неловкую заминку в речи младшего.       — Да, ты прав, — снова нервно посмеивается Феликс, лишь бы не плакать, лишь бы не болело больше. Наверное, градус все-таки добрался и до него, развязывая язык, выводя на откровения, — последние полтора года я чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Правда, — оправдывается он перед скептически настроенными друзьями, — даже со скандалами, с приступами гнева и с депрессивными эпизодами. Я получил все, о чем только мог мечтать. Записки с признаниями, которые мы оставляли друг другу по дому…       — Да, ваша слащавая привычка, — Минхо делает вид, что его передернуло, но взгляд становится каким-то мягким и понимающим.       — Потому что потом я могу этого не ощущать больше, хён. Только поэтому я писал признания, в моменты, когда искренне чувствовал это. Упустить мгновение для меня — как память потерять, — Ликс поспешно смаргивает непрошенные слезы, — и я ощущал себя самым любимым, когда ему приходилось с ложки меня кормить во время эпизодов. Он никогда не жаловался, улыбался. И я помню все его любимые фильмы, цитаты из книг, любимых художников, фотографов…       — Блять, я помню, как ты учил это вместо билетов к сессии, Ликси, — прерывает его Чимин, — говоришь так, будто только Хенджин все это время старался. Ты вложил в это счастье не меньше и, блять, я понял, к чему ты ведешь. Ты не исчерпал лимит. Ты всего этого заслуживаешь. И ты его любишь так, как он заслужил, я…       — Вот именно, — перебивает младший разгневанного хёна, который, по правде, часто уставал от самобичевания своего друга, — я люблю его. Я, правда, осознаю это так ясно, что порой даже не верю. Он подарил мне все, о чем я мог только мечтать со своим диагнозом. Поэтому, если я не могу сделать его таким же счастливым, то должен отпустить…       Голос его срывается, парень прячет лицо в ладонях, судорожно хватая воздух, будто бы задыхаясь. Он дышит прерывисто и под счёт, ощущая подкатывающую к горлу истерику. Конечно, он не хочет никому отдавать то, что у него есть. Но, как там говорят? Если любишь — отпусти? Наверное.       — Я бы врезал тебе, Феликс, — спокойно говорит Минхо, выслушав очередные трагичные душевные излияния. Он слишком давно его знает, — ты никогда не хотел бороться за свое счастье, и это пиздец как бесит, если честно, — Хо устало выдыхает, развалившись на стуле, и наблюдает за подрагивающими плечами младшего. Чимин сочувствующе поглядывает на него из-под растрепанной челки, — понимаешь, достаточно было сказать про годовщину, и ты ужинал бы с любимым человеком или уже валялся бы с ним в постели, танцевал бы под ваш слащавый плейлист, и шептали бы вы друг другу о любви, как в романтических комедиях. Но ты предпочел сидеть здесь с нами и трястись на грани панички, — он усмехается не ядовито, скорее с некоторой грустной иронией.       — Минхо, ты не делаешь лучше, — прерывает его Чимин недовольно, хотя по поджатым губам и его задумчивому выражению лица можно понять, что от части он согласен, — я уже сожалею, что познакомил Хенджина с Тэ…       — Прекратите, — останавливает их Феликс, приводя блестящее от влаги лицо в порядок, — я все понимаю. Но держать его рядом — эгоистично. Хочу, чтобы он был там, где ему хорошо…       — Ему с тобой хорошо, идиот, — не выдерживает уже и Пак, — как ты понять этого не можешь? Три года прошло. Иногда ваша жизнь походит на сказку, а иногда на хоррор, но то, что вы продолжаете быть рядом друг для друга в любую минуту — это константа!       — Как завернул, — усмехается Минхо и отпивает из бутылки остатки алкоголя, — красиво…       — Заткнись. Я говорю о том, что ты, мелкий, по-моему, до сих пор не веришь в чувства Хенджина…       — Верю.       — Не веришь, — хором обрывают его старшие.       — Как вам угодно, — зло бросает Феликс, прежде чем подняться из-за стола, — если вас так это заебало, то могли не приезжать, валите, — стул неприятно скрипит, заставляя всех присутствующих поморщиться. Парень собирается уйти в комнату, чтобы больше не слышать обвинений в свою сторону. Потому что старшие просто не понимают его. Да и кто его поучает? Чимин, который все никак отвязаться не может от Юнги, который шляется по свиданкам с девчонками, но вечно готов сорваться ради младшего, лишь бы тот снова не оказался на грани своего веса? И Минхо, который за три года даже не съехался со своим партнером, игнорируя и пресекая любые попытки сблизиться сильнее, потому что все еще страдает по малолетке, развлекающейся в Штатах? Чертовы гуру отношений. Хочется свалить, прежде чем плотину этих желчных мыслей прорвет. Но он останавливается, когда чувствует мягкое прикосновение к запястью. Хочет вырваться, наорать, но считает до трех, как учили на терапии. Мысли и чувства обретают форму. Чимин мягко обнимает его за талию, утыкаясь носом куда-то в бок.       — Мы не устали от тебя, Ликс, — шепчет он заискивающе, ласково, успокаивающе. Как котенок, который просится под руку хозяина, — мы устали от того, что ты выбираешь быть несчастным. Мы хотим для тебя лучшего, — Пак замечает мрачнеющее вновь лицо и осекается, — ну…хочешь мы поедем кататься по городу сейчас? Больше не будем говорить обо всем об этом. Хочешь?       Пак ведет себя с Феликсом, как с ребенком, это давно просчитанная Минхёком тактика, обращающаяся к травмированному внутреннему ребенку Феликса. Доктор Ли уже после терапии, наблюдая за младшим в обыденной жизни, заметил, что на ласку тот реагирует неоднозначно: она, словно, вводит его в ступор, дает время, чтобы буря эмоций устаканилась. С тех пор этим способом пользуется частенько Хенджин, да и друзья не гнушаются прибегнуть к манипуляции.       — Мы вдрызг пьяные, — уточняет Минхо, открывая последнюю бутылку.       — Ну так поведет Юнги. Он закончил свидание и собрался забрать меня, — парень кивает на разрывающийся сообщениями телефон, он вечно сидит в миллионах чатов, — с него не убудет покататься по городу, не вспоминая козлов с дедлайнами в самые неподходящие моменты.       — Звучит как тост!       Удивительно, что небольшая поездка по ночному Сеулу действительно помогла. Он словно бы и забыл, что сегодня была какая-то особенная дата, обыкновенный для них вечер. Если не считать пару историй в инсте Чимина, где тот красочно посылал козлов, забывающих важные даты. Ли устало плетется вдоль коридора, чтобы прибраться на кухне, принять душ и лечь, наконец-то, спать, но, вдруг, замечает тусклый свет в гостиной. Он не помнит, чтобы они с ребятами вообще туда заходили. Это заставляет Ликса вновь осмотреться и заметить вторую пару обуви при входе и куртку Хенджина. Плохое предчувствие засело где-то у глотки. Он слегка пошатываясь проходит вперед, замечая на диване фигуру, покручивающую в руке уже пустой бокал.       — Закончили так рано с Тэ?       Голос его должен быть более удивленным и, наверное, радостным, но Ли хрипит сорвано и звучит неуверенно. Они оба кожей ощущают сгущающееся в воздухе напряжение.       — У Тэхена отпало желание принимать мою помощь, когда он узнал из истории Чимина о том, что кто-то забыл какую-то дату, — Джинни срывается на нервную усмешку, шипит сквозь зубы, прежде чем продолжить, — а я даже не сразу понял, о ком он. Удивился только, что ты не предупредил, что пойдешь с друзьями тусоваться. И полез в календарь почему-то, — Хван оборачивается на стоящего в проходе парня и глядит так остро, что Феликс буквально ощущает укол под сердцем, — замечательно ты это придумал, Феликс.       — Что? Что я придумал, Хенджин, — Феликс раздражается, потому что ни он ли сейчас должен обижаться? Почему это Хван смотрит на него с таким осуждением, в презрении глаза свои сужает? Черт побери, это нечестно, — я заставил тебя забыть, что сегодня за день? Я заставил тебя проигнорировать то, что я с утра крутился на кухне, готовя ебучую курицу по рецепту твоего отца, которую готовлю только по праздникам? Или я заставил тебя думать только о своем ненаглядном Тэхене и начать путаться в числах? Еб твою мать, Хенджин, — срывается, рычит, негодует, — я не собирался ничего тебе говорить. Парни просто перебрали. А ты приходишь и устраиваешь мне скандал? Это, блять, нечестно! Я больше не хочу говорить…       — Ты хоть знаешь, как мне было стыдно перед Тэ? Он извинился сотню раз, вытащил свое лучшее вино из запасов, чтобы передать тебе свои сожаления…       — Не размахивай бокалом, это бабушкин хрусталь, — раздраженно прерывает парня Ликс, сокращая расстояние и забирая хрупкую вещь из рук так несправедливо злящегося на него Хвана. Он идет в сторону кухни, когда Хенджин дёргает его за шиворот и тянет назад, как нашкодившего котенка. В глазах Ликса блестит обида и злость, — я сказал, что не хочу разговаривать, — рычит себе тихо под нос, чтобы не усугублять.       — Нет, ты послушаешь меня!       — Я, блять, не собираюсь тебя слушать, — Феликс срывается вперёд и слышит треск ткани, натягивающийся от цепкой хватки воротник душит его, — отпусти меня, Хенджин, — хрипит Ли, пытаясь вывернуться, — своего Тэхена будешь за шкирку хватать, а я тебе ёбну, если не отпустишь!       И Хенджин хмыкает неопределенно, отпуская воротник, но тут же перехватывает за руку, чтобы не дать парню уйти от разговора. И, может, это было ошибкой. Может, стоило дать им обоим остыть.       — Я вообще не понимаю, причем тут Тэ?       — Понятия не имею. Это ты мне скажи, причем тут он? Ведь ты бесишься не из-за годовщины, а из-за того, что в глазах твоего распрекрасного дружка ты выглядел как конченый козёл…       — Он знает о наших отношениях и не станет осуждать меня за то, что я устал, блять, от твоих заебов. И этот был просто очередным в списке, — ядовито усмехается Хенджин, но тут же осекается, ощущая, как тело под его хваткой мгновенно каменеет. В глазах, где плескались штормом различных чувств, наступил зловещий штиль.       Устал? Устал от него. Феликс изначально знал, что так и будет. Но от этого обида, запрятанная теперь глубоко, занозой в сердце, не перестает изнывать, гноиться и причинять боль.       — Ну да, я рад, что твой дружок отличного о тебе мнения и в курсе твоего ангельского терпения. Можешь позвонить ему и похвастаться.       — Хватит вмешивать его, Ликс. Он и так чувствует себя виноватым, — уже не так уверенно парирует Хван, поскольку краем сознания понимает, где и в каких словах он серьезно проебался. Однако, гордость сейчас не дает спустить все на тормозах. Он просто продолжает по накатанной, уже заранее жалея об этом.       — Нет, Хенджин, не я вмешиваю его в нашу жизнь, — холодно отрезает Ли и, наконец-то, вырывает свою руку из ослабевшего захвата.       — Почему ты просто не напомнил мне?       — А тебе интересно?       Хенджин кивает раздраженно, хотя Ли и не смотрит в его сторону. Но они так давно вместе, так хорошо изучили друг друга, что Феликс все равно понимает, что от него ждут ответа. Напряжение между ними электризует воздух, обжигает глотку каждым тяжелым вдохом.       — Я подумал, что помощь Тэ с серьезным проектом важнее, — короткое «для тебя» остается не озвученным и щиплющем на кончике языка привкусом.       — Так ты оцениваешь наши отношения? Нашу годовщину ты посчитал недостаточно…важной?       Голос Хенджина необоснованно разочарованный и сквозит неприкрытым презрением, желанием задеть, обвинить, и терпения Феликса просто лопается.       — Да я, блять, хотя бы помню о ней!       Лопается и хрупкое стекло в неосторожно сжавшейся сильнее нужного ладони. Последний бабушкин бокал. Это осознание заставляет Феликса выключиться. Нету злости, обиды, даже желания защититься, ощетиниться.       Это последний бабушкин подарок.       Она умерла год назад, мать со скандалом вытолкала их с Хенджином из колумбария, превратив похороны в очередное цирковое представление. Это больно ударило по Ликсу, вернулись забытые депрессия, неустойчивость и бесконечные скандалы вместе с ними. В наборе было четыре бокала. Предпоследний был разбит тут же, в этой же гостиной. Феликс как сейчас помнит, что они снова ругались.       Хенджин тогда окунулся в студенчество, бродил по тусовкам, а в тот вечер без предупреждения притащил своих одногруппников к ним домой. Ли тогда не сдал один из своих зачетов, поцапался с преподавателем, все сложилось так неудачно в один единственный вечер. Застав дома кучу пьяных будущих деятелей искусства, шумно радующихся жизни, откровенно лапающих разомлевшего Хенджина, переставшего иметь меру в алкоголе, Ликс даже сдержался, лишь вырвав из рук одного из еле держащихся на ногах парней, чертов бабушкин бокал, из которого он глушил, судя по запаху, дешевое пиво.       Почувствовав напряжение, исходящее от снующего по коридору мимо них второго хозяина квартиры, пьянь медленно рассосалась, оставив их с Хваном наедине. Да, соседи стучали по трубам, чтобы они заткнулись, кто-то даже долбился в дверь и грозился вызвать полицию, но они глубоко погрязли в той грязи, которой поливали друг друга с ног до головы. Тогда казалось невозможным простить обидные слова, но сейчас Феликс и не вспомнит, что тогда они друг другу говорили. Но он помнит, что бросил что-то про его личные вещи, про то, как его бесит все это, про ебаный бокал, ставших символом раздора. Который Хенджин, дабы сделать побольнее, притащил с кухни и показательно разбил, швырнув о стену позади Феликса. Ли помнит, что дышал тяжело, ощущая удушающую хватку застилающей глаза ярости. Помнит, что схватил тогда Хвана за горло, помнит, как впечатал того в дверной косяк, как он болезненно шипел, хватаясь за, казалось, хрупкие запястья своего парня, что ниже него на полголовы. Но вопреки здравому смыслу, это не пугало, а, наоборот, заводило Хенджина. Глаза его пьяно и жадно блестели, он торопливо облизывал губы, пытаясь схватить глоток воздуха. И Ли заметил, и этой искры хватило, чтобы пламя переметнулось и на него.       Он жадно впился губами в чужие, ослабил хватку на шее, но это не помогло Хенджину получить необходимую дозу воздуха, теперь он уже задыхался в поцелуй, тяжело дыша через нос, пока Ликс трахает его рот своим языком, чуть-чуть разве что до глотки не доставая. Ярость никуда не ушла, в голове отплясывали танец все оскорбления, неаккуратно рассыпанные в порыве, но теперь они были всего-то хворостом для болезненной, извращенной страсти, в которой они тонули. Хвану всегда нравилась власть, он под ней плавился и скулил жалким зверьком, зажатым лапой льва. Феликс сжимает чужую челюсть, держа рот своего парня широко открытым, заставляя его скулить и пытаться вырваться из болезненной хватки. Ликс рычит, прокручивая заново их ссору в голове, хватает парня за загривок и с силой толкает, заставляя и без того слабо держащееся на ногах тело упасть на ковер. Хенджин шипит, ощущая, как кожа на ладонях сдирается о жесткий ворс. Он не успевает возмутиться, когда ощущает, как более трезвое и крепкое тело придавливает его своим весом поверх, впечатывает щекой в пол, прижимая ладонью за затылок сильнее, болезненнее. Хван задыхается, облизывает губы и послушно подтягивает колени, подставляя задницу, потому что так говорит ему Феликс прямо на ухо, оставляя болезненный укус на тонкой, чувствительной коже где-то под мочкой. Ли стягивает с него торопливо брюки, которые трещат по швам от неаккуратного рывка. Не обнаружив под брюками белья, Феликса и вовсе обдает жгучим желанием причинить этому распутному телу под собой как можно больше боли. И только блестящие влагой глаза, выглядывающие на него немного испуганно из-за плеча, отрезвляют хотя бы немного. Достаточно, чтобы не взять того без подготовки и не травмировать.       Ликс делает все резко, торопливо, не дает Хвану привыкнуть. На просьбы подождать, остановиться или поцеловать, не реагирует. Игнорирует всхлипы, мокрые щеки и загнанное тяжелое дыхание. Растягивает по слюне резко, болезненно, но до четырех пальцев. И впервые трахает. Не вкладывая заботы, любви, благодарности. Трахает жестко, впиваясь пальцами в бронзовую, покрытую испариной кожу, оставляя на ней повсюду следы. Короткие стоны боли от того, что Феликс неаккуратно толкается глубже чем нужно, приносят садистское удовольствие. Хенджин задыхается, путается в ощущениях, ловя приливы дикого мазохистского восторга и страха одновременно. Ему хорошо, когда Ли толкается под нужным углом, ему хорошо, когда он сам надрачивает себе после очередного прилива боли, если Ликс перебарщивает. Голова кружится, колени саднят, на них от жесткого ворса и живого места не осталось, но Хван продолжает скулить подставляясь, пытаясь уловить ту тонкую грань удовольствия, сквозящую сквозь все это безумие. И вопреки всему, Джинни все-таки кончает, пачкая проклятущий ковер. Феликс грубо дергает его за волосы, поднимая разморенное, уставшее тело. Ли без разрешения снова давит на челюсть, заставляя Хенджина послушно раскрыть рот, а затем трахает его глубоко, благо хватает пары движений, чтобы кончить, иначе Хван точно блеванул бы на него. И пламя злости, охватившее их той ночью, погасло так же спешно, как и разгорелось.       Феликс заботливо целовал ладони с коленями, обрабатывая кровившие кое-где ссадины, шептал слова любви, ластился, но вины не ощущал. А Хенджин не держал обиды, ласково после душа, пристроившись под горячий бок своего парня и спокойно засыпая в его объятиях.       Осколки хрусталя они убрали уже утром, не вспоминая больше об этом инциденте. Но сегодня все не так. Нету злости. Нету страсти. Даже желания причинить боль и отомстить за что-то, за обидные слова, за всю эту ситуацию. Ничего не было. Феликс ощущал самое страшное для себя — опустошение. Зияющую дыру в груди. Он опадает бессильно на пол, смотрит пустым взглядом на кровоточащую ладонь из которой рассыпаются на пол крупные осколки, множащиеся разбиваясь о него. Хенджин тоже молчит, тяжело дыша в воцарившейся вдруг тишине. Ли потряхивает слегка, но он этого не ощущает еще. Как во сне, пытается в руку обратно собрать осколки, оставляя на полу капли крови, ранит себя сильнее. Но даже боль от впивающихся в кожу осколков не отрезвляет. Казалось бы, какой пустяк. Чертовы бокалы. Но в этой комнате было всего два человека, и оба понимали, что, на самом деле, разбился не хрустальный сервиз. Разбился Феликс. Снова.       И когда Хенджин оседает рядом с ним на колени, перехватывая заботливо его запястья и заставляя выпустить долбанные осколки из болезненно цепкой хватки, Ли накрывает. Он чувствует, что задыхается, чувствует, что тонет и не может выплыть в одиночку. Все воспоминания, все ощущения, звенящая пустота хлынули на него несдерживаемым потоком. Он слышит Хвана, как сквозь толщу воды, и ощущает лишь перехватывающие поперек груди руки. Хенджин покачивает в объятиях трясущееся, натянутое струной тело, целует в висок, шепчет на ухо успокаивающие слова, просит сосредоточиться на его голосе. И Джинни понимает, что приступ прошел, лишь тогда, когда Феликс хватается окровавленными руками за его плечи, словно бы за спасательный круг, и плачет. Чертовски громко и так по-детски, что щемит сердце. Так искренне, разочарованно, напитав свой голос такой беспомощностью.       До Хенджина, вдруг, доходит, что он наделал. Весь этот скандал, ведь, не имел никакого значения, он просто хотел выпустить кипящий внутри стыд, который он испытал, когда понял, что проебался. Хотелось найти крайнего, отыграться. Он осознал как-то остро, что Ли может вновь ускользнуть от него, как сон длинной в три года. Его вновь могут оттолкнуть, но, на этот раз, Хван его больше не найдет, не удержит. И от этого сердце в страхе сжимается.       Уже позже, разобравшись со всем бардаком, Хенджин кутает распаренное после горячего душа измученное страхом тело возлюбленного в одеяло, прижимает к себе, целует протянутые к его лицу перевязанные бинтами ладони и просит прощения. Феликс выглядит неуверенно, все еще напугано, когда обращается к нему умоляющим шепотом.       — Давай расскажем о нас Господину Хвану?       Джинни хмурится, не совсем понимая, откуда эта мысль взялась в голове Ли, но соглашается все равно. Ликс сам у себя на уме, на лице его читаются сомнения и страхи, смятение и напряжение. Если хоть что-то из этого развеется после похода к отцу, Хенджин готов это сделать хоть сейчас.       Их отношения никогда не были простыми. И Джинни верит, что они все это переживут, как и раньше.       Феликс, по правде говоря, успел передумать до конца недели, когда они договорились встретиться с господином Хваном. Однако, вовремя одергивал себя, если хотел все отменить. Это не спонтанное, ничего не значащее желание — нет. Это эгоистичный порыв привязать к себе любимого человека. Феликсу казалось, что их любовь уже долгое время существует только за закрытыми дверями квартир и за спинами людей. Они могли ходить по магазинам, близко прижимаясь друг к другу, словно греющиеся пингвины, могли даже держаться за руки, смотрели друг на друга тоскливыми, влюбленными глазами, но больше ничего. И дело, наверное, было в страхе. Никто не хотел нарываться на очередную драку, потому что однажды такое уже случалось.       Они тогда пошли вдвоем на открытый каток, а Хенджин просто отвратительно катается. Ликс держал его за руку по началу, потом осмелел и перехватил за талию, поддерживая, прижимаясь ближе к теплу любимого тела, шептал ему что-то успокаивающее на ухо, оба счастливо смеялись, забыв об окружающих. Однако, окружающие не забыли о них. Пара каких-то уебков сначала несколько раз проезжала рядом, задевая намеренно пару плечами, бросая колкие презрительные взгляды и вновь повторяя свой маневр через какой-то промежуток времени. Ли тогда еще плохо боролся со своим гневом, поэтому они и сцепились языками с этими гомофобными обмудками. Закончилось все дракой, выбитым зубом и сломанным носом. У Феликса только пара ссадин, у Хенджина разбита губа. Зато из участка их забирал господин Хван, задавая неудобные вопросы о произошедшем, с тех пор они безмолвно решили для себя не провоцировать конфликты.       Но вся эта ситуация спустя годы стала отдавать привкусом дерьма, если честно. Существование лишь вне чужих осуждающих взглядов ощущалось неправильным, особенно, когда о чувствах вообще-то хотелось кричать. И этот «постыдный секрет», спрятанный в старый шкаф на чердаке, казалось, мог однажды просто забыться и исчезнуть. И почти никто о нем не затоскует, потому что всем все равно. Феликсу так не хотелось. И казалось, если они с Хенджином расскажут о своих отношениях господину Хвану, то все станет реальнее, весомее, существеннее. Это действительно тяжелый и ощутимый шаг в будущее. Но стоя перед давно знакомой входной дверью, колени подкашивались и к горлу подступало желание все отменить и сбежать, будто невеста со свадьбы. Мандраж.       Господин Хван принимает их с улыбкой, заключая обоих своих отпрысков в теплые, радушные объятия. Феликс внезапно вспомнил про мать и под ложечкой неприятно засосало. Он притерся сильнее к сильному плечу названного отца и отстранился, почувствовав короткий поцелуй на макушке, взлохмаченной огрубевшими с возрастом руками.       — Я даже успел по вам двоим соскучиться, — усмехается мужчина, приглашая долгожданных гостей на кухню, где уже был накрыт их ужин. Ликс с Хенджином переглянулись, последний выглядел решительно, словно бы и не сомневался в своем желании приступить к делу. А вот Феликс никак не мог проглотить тяжелый ком тревоги, подкативший к горлу.       — Мы тоже скучали, но сами понимаете, взрослая жизнь, — немного нервно усмехается Ликс, занимая свое место рядом с расслабленно усевшимся у стенки Хенджином.       — Да, вот закончите учебу и станет полегче, я не знаю, как вы совмещаете, я помню, в университете зашивался совсем, — посмеивается снисходительно мужчина, подкладывая в тарелку Феликса побольше еды. Рефлекс со старых времен. Феликс не останавливает, лишь кивает благодарно и сам тоже подбрасывает еды в тарелку Хенджина, это его дурацкая тревожная привычка закармливать, чтобы не переедать самому. Палочки в руках не держатся нормально, и он сдается, откладывая их в сторону и принимаясь отпивать из своего стакана холодный чай, — Феликс, ты опять не ешь?       — Нет, все в порядке, просто, — Ли прокашливается и бросает взгляд на Хенджина. Не так он хотел начать этот разговор. А как, впрочем? Думал потянуть часок другой за светской беседой, а потом огорошить? Вряд ли это звучало, как надежный план. В целом, плана у них и не было. Джинни берет его под столом за руку и поглаживает по внутренней стороне ладони утешающе, глядит с такой нескрываемой любовью, что Ликсу от стыда в пору под землю провалиться. Господин Хван изучающе их оглядывает, его брови сдвинулись к переносице, вид у него стал серьезный и от радушия следа не осталось. Феликса немного потряхивало, но Хенджин не давал выпасть в панику. Гладил, гладил и гладил, удерживая в реальности тактильными ощущениями.       — Мы вообще-то поговорить хотели, — бросает Джинни, не отводя взгляда от тревожно бегающего по столу глазами парня перед собой, а затем поворачивается на отца, по глазам понимая, что тот догадывается, о чем пойдет речь. Хенджин реакции отца не боялся, думал, что даже если сейчас он на эмоциях решит проклясть их до десятого колена, то позже отойдет, обдумает и примет взвешенное решение. Он искренне верил в своего отца, в его родительскую любовь, потому что они единственные, кто были друг у друга всегда. Отец был суровым, строгим, но не бесчувственным. Мужчина откладывает трапезу и складывает руки под подбородок, обращаясь всем своим вниманием к этим двоим.       — Хорошо. О чем вы хотели поговорить?       Хенджин усмехается, потому что сама формулировка вопроса дала понять, что отец знал, по крайней мере догадывался какое-то время, вероятно, тревожился, но не делал поспешных выводов. Иначе он бы просто поинтересовался «у вас какие-то проблемы?» или «нужна помощь?», но он дает шанс высказаться. Джинни немного нервно поводит головой, хрустя шейными позвонками — его тревожная привычка.       — Мы…       — Я сам, — прерывает парень, кажется, разучившегося дышать Феликса, — пап, я думаю, ты уже и так все понял. Мы с Феликсом…       — Продолжай, — терпеливо попросил мужчина, заметив некоторую заминку сына. Мужчина попытался расслабиться и разгладить складку, напряженно залегшую меж бровей, — просто скажи.       — Мы вместе. Не как братья, а как партнеры.       — Давно?       — Все три года, — не на секунду не задумавшись отрезает Хенджин. Лучше так. Быстро, болезненно. Как пластырь сорвать. Коленка Ликса под столом непроизвольно затряслась, а Джинни утешающе погладил по ноге, останавливая свой порыв зарыться носом в лохматые волосы и успокоиться, глубоко надышавшись родным запахом. Несмотря на свой уверенный вид, он тоже переживал.       — Так твоя мать знала? Поэтому она так реагировала?       Господин Хван обращается к Феликсу, и тот съеживается весь в страхе и напряжении. «Все хорошо, Ликси, все в порядке», — шепчет Хенджин и давит из себя улыбку, хотя Ли на него и не оборачивается, смотрит затравленно на мужчину, сидящего перед ним, и кивает дергано.       — Мне жаль, — шепчет он еле слышно, стыдливо отводит взгляд в сторону и руки в кулаки жмет, оставляя следы-полумесяцы на внутренней стороне ладони.       Господин Хван вздыхает тяжело, откидываясь на спинку стула расслабленно, смотрит на них внимательно, но молчит. Что-то обдумывает. Хенджин чувствует большую уверенность, не встретив неосторожно брошенных оскорблений и острых фраз. Отец не кажется разозленным или агрессивным, скорее задумчивым. Наконец-то, спустя, кажется, вечность напряженного молчания, мужчина говорит.       — Феликс. Все, что с тобой тогда происходило… Авария, больница, твое поведение… Это было как-то связано с тем, что…       Мужчина не знает, как правильно сформулировать свою мысль. Потому что даже если его бывшая жена посадила за многие годы в нем зерно сомнения в ориентации его сыновей, все же он никогда не был категорически уверен в своих подозрениях, сейчас все иначе. Эта ситуация требует какого-то решения. Хотя, по правде говоря, в глубине души он понимает, какой выбор сделает.       — Не совсем так. Скорее, это было частью травмы, которая привела меня к этому. И мама… Ее отношение к, — Ли откашливается и продолжает чуть громче и увереннее, ощущая незримую поддержку своего возлюбленного, что смотрит на него так сочувствующе сейчас. Никому не приносит удовольствия вспоминать былые времена, — моей ориентации. Она меня не принимала и пыталась сломать, у нее это успешно вышло, — заканчивает Феликс, потупив взгляд в набитую остывающей едой миску. Господин Хван кивает словно бы самому себе, делая какие-то выводы.       — Знаете, — начинает он тихо и как-то мягко, что приносит им всем некоторое успокоение, — если бы передо мной не было твоего примера, Феликс, то я вряд ли принял бы это все. Я бы злился, негодовал, — тяжелый вздох расслабляет его тело окончательно, господин Хван поднимает свои добрые глаза на них, ловя напряженные лица напротив, — но я видел, к чему это может привести. И я никогда не пожелаю своему сыну жизни в том аду, который ты прошел, Феликс.       Юноша от своего имени из чужих уст вздрагивает, произнесенные слова должны даровать какое-то облегчение, но не получается.       — Я, — хочет он сказать что-то, хотя и слов связных в голове нет. Что он может сейчас пролепетать, кроме никому ненужных извинений?       — Феликс, ты останешься для меня названным сыном. За столько лет я полюбил тебя как родного и, мне жаль, что я поздно начал о тебе заботиться, — господин Хван кладет свою теплую, немного шершавую ладонь на руку Феликса, что игралась нервно с салфеткой на столе, — прости меня за это. Но сейчас я…даю вам обоим свое благословение, — мужчина сжимает трясущуюся руку крепче, успокаивающе поглаживая большим пальцем нежную кожу, покрытую свежими рубцами, — и требую от вас взамен только одного, — взгляд мужчины обращается уже к благоговейно замершему Хенджину, не верящему своим ушам, — сделайте друг друга счастливыми.       Феликс громко всхлипывает, заставляя Хванов напугано вздрогнуть и осмотреть его как-то настороженно. По веснушчатым щекам катятся слезы облегчения, сутулые плечи трясутся в беззвучных рыданиях.       — Ну все — все, — словно бы к ребенку, таким нежным и заискивающим тоном обращается к нему господин Хван, поднимаясь и пресекая расстояние между ними. Мужчина заботливо обнимает такое крепкое, но чертовски хрупкое тело. Оно переломанное изнутри все, может, и не физически, но так же болезненно. Он аккуратен, заботлив и искренне ощущает необходимость защитить этих двух уже таких взрослых, но еще таких зеленых мальчишек, — тише, Феликс. Все хорошо, — мужчина утешающе поглаживает по голове, а Ли тыкается мокрым носом в плечо и шепчет какие-то еле слышные благодарности. Хенджин точно так же понимающе улыбается, одними губами шепча отцу «спасибо». Когда Ликс, наконец-то успокаивается, господин Хван посмеивается и усаживается обратно на свое место, приказывая набивать этим двоим щеки так, чтобы он слышал, как они трещат. «Совсем отощали, а то я вас быстро домой верну, поганцы. Вы хотя бы готовите или лапшой месяца напролет питаетесь?» Обстановка семейная, теплая, и тревоги отступили. Феликс и рассчитывать не мог на такое, думал, что потеряет последнего заботящегося о нем взрослого, последнего члена, так называемой, семьи.       — Так. Если по поводу Вас она была права, — внезапно начинает мужчина, — то… Минхо?       Хенджин посмеивается и жмет плечами неопределенно, глаза хитро щурит, но на отца не смотрит.       — Да не может быть, — наигранно возмущается отец, откидываясь неаккуратно на стул и еле сохраняя равновесие, заставив парней испугаться за него, — вот поганцы скрытные, вам в разведку надо!       Кажется, несколько трещин в душе Феликса без следа зарастают, делают его крепче, дают увереннее стоять на ногах. Господин Хван тем вечером перед их уходом крепко обнимает Хенджина, а потом смотрит ему в глаза так проникновенно, что Ли, наблюдающий за ними, невольно смущается. Джинни благодарит его за все и, прежде чем скрыться за дверью, переплетает свои пальцы с, в кои-то веки, теплыми пальцами своего любимого. Они не скрываются, ловят кривящуюся в наигранном отвращении ухмылку господина Хвана, и впервые выходят из этого дома, не испытывая тяжести постыдной тайны на своих плечах.       — Ликси, давай на следующие выходные съездим к моим бабушке и дедушке? Пришло время исполнить мне свое обещание и показать тебе море…       У Феликса дух захватывает. То, что он видит перед собой, превосходит все его ожидания и представления.       — Мы подойдем ближе, пройдемся по побережью, — обещает ему Хенджин, улавливая блеск необъяснимого восхищения в глазах Феликса, — просто чуть позже. В это время года еще прохладно, а ближе к воде поднимается ужасный ветер, надо одеться теплее, — Ли, кажется, не слушает. Завороженно смотрит в сторону разбушевавшегося моря и только крепче сжимает ручку дорожной сумки, в которую наспех собрал вещи на эти выходные.       — Хенджин, — обращается он неуверенно, и Хван уже было двинувшийся в сторону небольшого, двухэтажного дома, останавливается, — мне страшно, — Хенджин удивляется, но тут же протягивает свою ладонь, чтобы Ликс держался за нее, как за спасательный круг, и он держится, ощущая под пальцами теплую, мягкую кожу.       — Ликси, они все знают, я рассказывал им еще тогда, когда приехал впервые, — жмет плечами небрежно и тянет скованное страхом тело за собой, — все будет в порядке, они давно хотели познакомиться с тобой. Это последний рубеж, понимаешь?       Ликс понимает и от этого только тревожнее. Они полностью проникают в жизнь друг друга. Насколько болезненным для них может оказаться расставание теперь? Все было так, как и сказал Хенджин. Его бабушка с дедушкой уже с порога лучились дружелюбием и теплом. Они обняли по очереди Феликса, рассматривая его внимательно и строя недовольные лица, прежде чем озвучить свои намерения откормить его за эти дни. Как дома он себя не чувствовал, конечно, но в выделенной им с Джинни комнате почувствовал себя спокойно.       — Они у тебя чудесные.       — Я думал об этом, когда впервые их встретил. Удивлялся и сомневался. Наверное, не такие чудесные, раз их дочь, которую они воспитали, бросила своего маленького сына. Но люди они неплохие, да, — со вздохом заключает Хван, раскладывая свои вещи на пустые полки в шкафу. В воздухе пахнет солью и свежестью. Ликс смотрит в окно, из которого видно беспокойное море и ощущает с ним какое-то родство: бесконечно тревожное, бушующее, непредсказуемое. Чужой шепот, обжигающий горячим дыханием, щекочет нежную кожу за ухом и заставляет выйти из транса, — хочешь на побережье? Хенджин прижимается теснее со спины, кладет свой острый подбородок на плечо парня и смотрит туда же, куда и Феликс, искренне желая забраться ему в голову и узнать, о чем он думает, что в этой прекрасной светлой голове происходит в такие моменты? Телефон активно вибрирует в заднем кармане обтягивающих джинс, и Хвану приходится нехотя отстраниться от любимого тела. Сообщения от Тэхена с какими-то мемами и последнее о том, что его утвердили для нового проекта, а значит он свободен и накормлен до следующего дедлайна. Хенджин улыбается себе под нос, отправляет хохочущий смайлик в ответ, уже предвкушая очередную бессонную ночь.       — Тэхен пишет?       Хван вздрагивает и закрывает диалог торопливо, отрицательно машет головой и говорит, что это какая-то ерунда в групповом чате. Феликс иронично кривит рот в недоверчивой ухмылке и возвращается к только наполовину разобранной сумке.       — Не ври мне. Делаешь только хуже, — голос его потяжелел, углубился, заставляя мурашки по позвоночнику бегать эстафету до загривка и обратно к копчику. Это значит — он что-то в своей голове обдумывает, с чем-то борется, опять не озвучивая.       — Прости, Ликси. Ну, хочешь я, — он сглатывает так громко, что Ли усмехается себе под нос снисходительно, — больше не буду с ним общаться, — звучит как-то неуверенно. Тон неровный, голос трескающийся. Феликс оборачивается на своего парня, осматривая с ног до головы, будто бы впервые видит. Ли хмурится и не понимает, откуда эти глупые мысли в голове Хенджина.       — Не нужно. Моя ревность не имеет ничего общего с твоей жизнью, я ещё тот обмудок, но запрещать тебе с кем-то общаться не собираюсь, — отрезает Феликс резко, возвращаясь к вещам, педантично раскладываемых на кровати по цветам. Он просто тревожится.       — Ты…ревнуешь?       Хвана буквально огорошивает эта новость, он срывается со своего места резко, выхватывает из рук Ликса свитер крупной вязки, в который тот собирался облачиться, прежде чем пойти к морю, и разворачивает парня к себе за плечи, смотрит прямо в глаза непонимающе, шокировано.       — А что тебя удивляет? Хенджин, — Феликс расслабляется под давлением пальцев на своих плечах, вздыхает устало и смотрит умоляюще, — я не хочу говорить об этом. Но нет ничего удивительного в том, чтобы ревновать к кому-то, из-за кого твой парень забывает про вашу годовщину.       Ли лукавит, конечно. Недоговаривает. Потому что откровениями своими он может только подтолкнуть Хвана к пониманию своих чувств, подтолкнуть в чужие объятия. А этого он не хотел и всеми силами избегал. Вообще-то, он надеялся, что, хотя бы вдалеке от дома, оставшись наедине, они не будут вспоминать Кима, но, оказалось, так думал он один. Разочарование быстро настигло его. Хенджин виновато поджимает губы и взгляд отводит. Он думает о чем-то, а затем решительно притягивает к себе удивившегося Ликса и целует, вопреки ожиданиям, мягко, вкладывая в касание губ всю нежность и весь трепет, который испытывает к парню. Ли на поцелуй отвечает так же мягко, не перенимая инициативу, поддаваясь и раскрываясь для него, позволяет вести.       — Прости, — шепчет меж поцелуев Хенджин, — прости, я и подумать не мог, что ты ревнуешь, — звучит парень жадно и как-то довольно, что-то мурчит даже, оттягивая зубами нижнюю губу Феликса, немного болезненно прикусывая. Он отстраняется слегка, чтобы поймать плывуший взгляд разнеженного, расслабленного Ликси, улыбается румянцу на щеках и потяжелевшему дыханию, и говорит только тогда, когда Ли концентрируется на нем, — клянусь, в эти два дня я отключу уведомления и не буду отвечать Тэхену.       — А если что-то важное?       Хенджин прыскает смешком сквозь зубы, скептически подняв бровь.       — Умоляю, он же не отшельник. У него есть и другие друзья. А у меня тут ревнивый парень, у которого я должен вымолить прощение, — шепчет уже в шею Хенджин, оставляет там короткие, влажные поцелуи, скользит ладонями под футболку Феликса, оглаживая напрягшиеся под прикосновениями бока. Феликс не против, не перечит, не пытается ничего отрицать, чтобы отстоять задетую гордость, позволяет Хвану наслаждаться мыслью о том, что его приревновали. И как этот идиот за три года не заметил, каким чертовым собственником был Феликс? Дышать становится тяжелее под негой, давящей на грудь, Ли прикрывает глаза, проникаясь ощущениями родных ладоней. Отцепиться друг от друга их заставляет ненавязчивый стук в дверь, по ту сторону глухо доносится голос госпожи Кан, зовущей их на ужин. Хенджин разочарованно стонет ему в плечо и получает утешающий поцелуй куда-то в висок. У самого моря действительно намного холоднее, Феликс прячет пальцы в рукавах куртки, не давая ветру облизывать его кожу холодом. Ли поглощен красотой разбивающихся друг о друга волн, танцующих замысловатый, дикий танец, а Хенджин предпочитает любоваться умиротворенным веснушчатым лицом.       — Когда в трудах твой потемнеет взор,       Лечись, запоминая вид морской.       Когда, устав от гомона и шума, — начал было Хван, топящий строки в симфонии волн и порывов ветра. Он думает, что Ликс его не услышит, но тот его удивляет, продолжая произведение за него.       — Уже не рад и музыке простой,       Сядь возле гротов гулких и подумай —       И оживешь, сирен услышав хор, — улыбается краешками губ.       — Ого, ты запомнил?       — Конечно, мы учили его с тобой двое суток подряд к вашему этому вечеру английской классики на первом курсе, — посмеивается Ли, не замечая, как влюбленно блестят глаза Хвана при взгляде на него. Он весь посвящен морю, и не видит, что для Хенджина он не менее завораживающий сейчас.       — Я думал, что ты как страшный сон эти бессонные ночи забудешь, — посмеивается нервно и не знает, что ожидает в ответ услышать, но ведь подводит к чему-то, что очень хочется услышать напрямую. Не догадываться и предполагать, а знать наверняка.       — Я не забываю ничего из того, что для тебя важно. Не теперь…       Повисает тишина между ними, когда Феликс останавливается и полностью обращается всем телом к морю, которое так мечтал увидеть. Они стоят молча, ежась от хлестких порывов ветра. Хенджин вновь обнимает Ли со спины, пряча свои ладони в чужих карманах, находя там любимые, испещренные шрамами руки, переплетаясь неудобно пальцами.       — Насколько это по-детски — сравнивать себя с морем?       Хенджин грудной клеткой ощущает, как в журчащем, глубоком смехе подрагивает спина Феликса. Хван прижимается теснее, зарывается носом в светлые волосы на макушке, втягивая сладкий запах шампуня, смешанный с чем-то морским, что успело сплестись с естественным запахом его парня.       — Это неплохо. Нам, наверное, тяжело сравнивать себя с людьми, потому что они постоянно должны укладываться в условности и нормы. А вот стихия — нет. Приятнее думать, что ты свободный и непокорный, — задумчиво тянет Джинни, пытаясь надышаться Феликсом. Таких моментов у них давно уже не было, Хван даже винит себя в этом, ловя на мысли, что все чаще предпочитал проводить вечера с хёном.       — Может и так.       — Для меня ты — целый океан, Феликс, — заявляет Хенджин уверенно и улыбается заискивающе, хотя знает, что Ликс его не видит, но Ли чувствует эту улыбку загривком и вздрагивает от жара, обдающего чувствительную кожу.       — Как поэтично, Хенджин, — вновь смеется и подается назад, подставляясь под заботливое касание губ на оголенном участке шеи. Феликс ощущает покой, свободу и любовь, плещущуюся внутри непокорно — не усмирить. А он и не хочет, — продолжишь такими же темпами и в твоем океане объявят штормовое предупреждение.       — Ох, я давно мечтаю поплавать в шторм, — издевается и шепчет на ухо, цепляя мочку языком.       И он попадает в шторм, как и хотел, заглушая собственные стоны в подушке, разочарованно выдыхая каждый раз, как Феликс замедляется внутри него, чтобы старая кровать перестала жалобно поскрипывать. Утром за завтраком Ликс, неловко краснея кончиками ушей, все же замечает немного насмешливый взгляд главы семейства. Чета Кан расспрашивает их об учебе, о планах на будущее и приговаривает постоянно Феликсу набивать щеки. На прощание, когда парни уже торопятся на поезд, госпожа Кан целует Ликса в лоб и говорит ему, чтобы он позаботился об их внуке как следует. Феликс дает обещание, зардевшись щеками. Понимает, что хочет сюда приехать вновь, к этому месту, к этим людям, к этому морю.       По возвращении домой, поднявшись поздно ночью из-за недавно вернувшейся к нему бессонницы, Феликс оставляет на холодильнике маленький, желтый стикер для Хенджина, который уйдет на учебу раньше. Хван с утра широко улыбается, читая немного коряво накарябанное еле пишущей ручкой «я люблю тебя», и оставляет такой же стикер на упаковке творога, которым, наверняка, будет завтракать его парень. Но игнорировать тревожные сигналы, наслаждаясь налаживающимися отношениями, было большой ошибкой.       Ли все меньше спит, под глазами залегают тени, аппетит пропадает и приходит апатия. Хенджин то и дело бросает тревожные взгляды на Ликса, который не поднимался сегодня с постели, хотя уже два часа дня. Хван складывает вещи на скорую руку, но что-то не дает ему покоя.       — Ликси, — обращается он, оседая на край кровати и параллельно проверяя — не забыл ли чего-то важного, — скажи, это снова происходит? Может, мне стоит отказаться от поездки и остаться с тобой?       Феликс отрицательно машет головой и вздыхает тяжело, оборачиваясь и натягивая успокаивающую улыбку.       — Все хорошо, Джинни. Я просто плохо спал последнюю пару недель, ты знаешь. Езжай, это отличная возможность для тебя, я буду в порядке, — утешающе улыбается, смотрит с любовью, принимая Хвана в объятия. Тот уезжает сегодня на неделю. Тэхена друг позвал участвовать в какой-то выставке в Пусане, он уехал туда готовиться еще дня два назад, но у них возникли проблемы с фотографом мероприятия, и заботливый хён решил подкинуть работенки своему младшему. Хенджин мялся и не знал, как об этом Ликсу сказать, но тот воспринял новость спокойно, кивнул, мол «понял и принял», и ушел в комнату заниматься делами. Но только сейчас Хван подумал, что причиной такой реакции могла быть общая апатичность парня, что не сулило ничего хорошего. Он утыкается носом в чужую шею, от Феликса пахнет каким-то цветочным парфюмом и немного потом, Хенджин мурчит в удовольствии и пытается надолго сохранить этот запах внутри себя, он будет скучать — уже знает. Но кроме предвкушения тоски, в груди гнездится тревога.       — Ты опоздаешь на самолет, Джинни, — шепчет Ликс, поглаживая старшего по макушке.       Уже у выхода он улыбается ободряюще, поправляет шапку на голове возлюбленного и запечатляет на мягких губах прощальный поцелуй. «Постарайся хорошенько и отдохни».       — Ликси, сходи в больницу или позвони Минхеку, пожалуйста, — просит Хван несмело, — мне кажется, что тебе становится хуже. Береги себя, — бросает парень торопливо, когда телефон оповещает о прибывшем такси. Тревога преследует его до самой встречи с Тэ в аэропорту другого города, а там он окунается в работу. И это забывшееся быстро чувство его не обмануло. Вернувшись после недели острых впечатлений, новых знакомств, творческого катарсиса и веселых посиделок в баре с хёном и его друзьями, Джинни уже на пороге квартиры ощущает, что это происходит снова. На кухне в раковине стоит грязная посуда, воздух в помещении затхлый и тяжелый, шторы плотно задернуты, везде темнота и гнетущая тишина. Хенджин шагает тихо, на случай, если его Ликси еще спит, но уже на пороге спальни натыкается на болезненный, уставший взгляд. Хван бросает сумку на пол и присаживается на корточки напротив бледного, осунувшегося лица. Он все понимает без слов, поэтому протягивает руку и гладит Феликса по голове, касается заострившихся скул и моргает часто, чтобы сдержать напрашивающуюся влагу.       — Мой бедный мальчик, — шепчет Хенджин и немного двигает Ликси, чтобы примоститься на кровати сбоку и обнять ослабшее тело, — ты был в больнице? От Ликса пахнет, волосы грязные, в душе он был, наверное, дней пять назад.       — Нет. Я хотел, правда. Но стоило мне собраться, что-то тормозило меня внутри. А после выходных, я не смог выйти на учебу, прямо у двери я выпал в панику. Забрался в постель и не поднимался до следующего утра, — честно сознается Феликс, а Хенджин корит себя за то, что верил коротким, скупым сообщениям, пытающимся не тревожить правдой, и не попросил Минхо проведать своего парня.       — Почему не позвонил Минхеку?       — Я собирался его набрать, — голос слабый, губы двигаются нехотя, речь слегка заторможенная, — но потом представил, что они придут с Минхо и начнут суетиться, мне нужно будет что-то объяснять. А я не хочу говорить. Меня это утомляет. Хенджин гладит его заботливо по макушке, путаясь в волосах, целует в висок, как бы извиняясь за свою беспечность. За три года они проходили это не единожды, и Хенджин в последние несколько раз успевал отловить все заранее и созвониться с Минхеком. Но в этот раз он был слишком занят новыми знакомствами, рядом с Тэхеном и его друзьями было так легко, непринужденно и интересно, что он невольно забылся. Идиот.       — Сколько ты уже не ел?       Феликс неопределенно жмет плечами, что означает «это было давно». Хван напрягается, ощущая, как голова начинает раскалываться.       — Так, хорошо, я наберу тебе ванную, надо помыться, — Ликс недовольно кутается в одеяло и говорит, что это не важно, он не хочет, это мучительно тяжело, — я помогу тебе. Все будет так же, как мы обычно это делаем. А потом ты пообедаешь, нужно приготовить что-нибудь.       — Я не хочу есть.       — Я в курсе, малыш, но это просто необходимо, — Феликс уходит от прикосновений и выглядит чертовски измученным. В первый раз, когда Хван застал депрессивный эпизод Феликса, он эгоистично и премерзко упивался ситуацией, чувством важности и нужности. Ли был беззащитен в таком состоянии и полностью зависим от него. Это было даже приятно. Но чем чаще это стало повторяться, тем яснее старший видел, какой ад проживает его дорогой мальчик из раза в раз. Беспомощный, пустой и, кажется, даже не живой. Больше эти эпизоды не радовали. Они пугали до дрожи. Хенджин набирает теплую ванную и, сполоснув сонное и уставшее после перелета лицо, возвращается к Феликсу. С чем-то похожим на скандал он вытаскивает сопротивляющееся тело из постели, чтобы дотащить то до ванной, — полежи тут аккуратно, только не засыпай. Я быстро соображу что-нибудь на обед и вернусь, чтобы помыть тебе голову.       Ликс, кажется, даже не слушает его, прислоняется бессильно лбом к холодному, влажному кафелю и следит загипнотизировано за каплями, срывающимися с крана. Хенджин понимает, что после почти недельной голодовки начинать с абы какой пищи чревато последствиями, поэтому роется на полках в поиске крупы для каши. Самый быстрый и безопасный вариант из того, что у них дома есть. Он возится на кухне минут пятнадцать, успевает выпить таблетку обезболивающего и сразу же возвращается в ванную. Глаза Ликса закрыты, а тело неестественно расслаблено, что заставляет Хвана на секунду погрузиться в панику. Он обхватывает раскрасневшееся от пара лицо ладонями и похлопывает по щекам, пока мокрые ресницы младшего не начинают подрагивать.       — Ты в порядке? Тебе плохо? Ликс…       — Душно, видимо из-за этого…       — Да, ты прав, — Хенджин вылетает решительно в комнату, открывает балконную дверь настежь, пропуская свежий воздух сквозить между дверными проемами, в том числе и в ванную комнату, — должно стать легче. Давай я помою тебе голову и пойдем в постель. Давай?       Феликс кивает заторможено, пытаясь не соскальзывать глубже под воду.       Сразу после того, как Джинни с боем запихнул в Ли три жалкие ложки каши, он выходит из комнаты, чтобы позвонить Минхеку.       — Да, привет. Нет, я в норме, прости, что отвлекаю. Минхек, это снова началось, я не успел отловить, — Хенджин нервно отрывает зубами заусенец, чувствуя на кончике языка металлический привкус крови, — да, спасибо, жду.       Парень опускается на диван и устало потирает ладонями лицо, осознавая, что наступили чертовы темные времена.       Какое-то время Феликс буквально не ощущал себя живым, он сопротивлялся питанию, не поднимался с кровати почти, пока Хенджин не заставит его, но худшее началось с приближением зачетов. К этому моменту Ли стало чуть легче, но не настолько, чтобы написание проектной работы не ощущалось, как девятый круг ада. Он просто не мог собраться с мыслями и напечатать больше одного чертового предложения в час. По правде говоря, пока Хван был на учебе или работе, он плакал. Много плакал, ощущая свое полное бессилие. И Хенджин видел это по его воспаленным красным глазам, которые Ликс прятал в темноте их спальни, но ничего не говорил. Заказы на подработке Ли пришлось передать своему коллеге и взять неоплачиваемый больничный, но это не уменьшало копящихся мертвым грузом проблем. Однако, страшнее и больнее всего Ликсу стало на третью неделю, когда Хенджин заявил, что поможет ему с проектом, потому что приближался дедлайн, а в нем не набиралось и десятой части необходимого объема. Феликс сдался без боя, сразу понимая, что у него нет сил сопротивляться напору старшего, однако, он и не подозревал, что помогать он ему будет не один. Ким Тэхен впервые за эти годы появился на пороге их квартиры. Хенджин не дал ему зайти и поздороваться с Ли, чтобы тот не напрягался из-за своего состояния, и Ким понимающе кивнул и попросил передать ему потом ужин, который он приготовил для них. Феликс лежал в темноте своей комнаты, не находя сил даже для того, чтобы ответить на разрывающие телефон сообщения, в груди скручивалась тревога, вина и ненависть к себе, к своему состоянию, к своей болезни. Потому что за стеной слышался приглушенный шепот, то и дело срывающийся на громкие смешки. Хвану было легко и весело рядом с хёном, а наедине с Ли чертовски тяжело. Эта мысль душила, скреблась изнутри. Где-то около четырех утра на кухне гремела посуда, а Феликс тихо скулил в подушку, пропитавшуюся его слезами. Жалкий. Такой жалкий.       Таблетки начали помогать к концу третьей недели, Феликс уже сам мылся и даже мог съесть целиковую порцию, на лице расцветало подобие улыбки. Еще через полтора месяца они вышли в ремиссию.