Созвездия его веснушек

      Когда они добрались до больницы — там уже был Минхо. Сил злиться на него или, в очередной раз, ревновать у Хенджина не было. Он просто смирился с тем, что хён присутствует в их жизни третьим колесом, хотя иногда сложно понять — кто из них троих им является. Парень коротко поклонился зло бросившей на него взгляд госпоже Ли, а затем приглашающе раскрыл свои объятия для Джинни. И, когда тот оказался в них, ощутил поддерживающее тепло чужого тела, его собственное ответило неконтролируемой дрожью. Да, им уже сообщили, что с Феликсом все в порядке: он в сознании и все кости целы, но обследование провести необходимо. И, когда поволока леденящего ужаса растаяла, осознание накрыло всех с головой.       Ликсу могло так не повезти.       Они могли его потерять.       Господин Хван взял на себя общение с полицейскими, которые только покинули палату потерпевшего. Мать сразу же бесцеремонно ввалилась туда, причитая, будто сын любимую вазу разбил, а не попал под машину: отчитывала его за невнимательность, за беспечность и за то, что он чуть не довел ее до инфаркта. Мужчина, сидящий возле больничной койки, посматривал на нее оценивающе, но эмоций своих не показывал. Ли шепчет на ухо Хенджину, что это дежурный психотерапевт. Его вызвали, чтобы оценить состояние Феликса, ведь было одно обстоятельство, которое не дает считать этот случай обыкновенной аварией.       — Что?       Хенджин не понимает, переводит взгляд с Минхо на незнакомого мужчину, который даже не представился, все слушая бесконечные причитания госпожи Ли.       — Водитель говорит, что Феликс буквально шагнул ему под колеса, — с заметным напряжением поясняет Минхо тихо, чтобы слышали только они, — они думают, что это попытка…       — Самоубийства?       Это слово Хван выпускает с последним глотком воздуха из легких. Сделать вдох, кажется, представляется невозможным, в груди горит. Хён берет его за руку, сжимая поддерживающе. Хенджин не может в это поверить. За всем этим желанием обладать, быть желанным, любимым и нужным, он забыл, что может лишиться Феликса навсегда. Его сердце учащает свой ритм, в горле стоит ком, пульс оглушает его на пару мгновений. Он не слышит, о чем говорят терапевт с его мачехой, но последняя выглядит враждебно и напряженно.       — Вы хотите на него ярлык психа повесить?       — Все не совсем так, просто мой разговор с вашим сыном показал, что ему необходима квалифицированная пом…       — Феликс, детка, скажи этому мужчине, что вся эта авария — случайность, — с раздраженным вздохом обращается она к сыну, который даже не поднимает взгляд от своих сплетенных в замок пальцев. И Хенджин замирает, кажется, дышать перестает в ожидании того, что же ответит Ликс.       — Несомненно он не сам…       — Помолчите, я обращаюсь к своему сыну, — грубо обрывает доктора женщина, вызывая у того лишь какую-то понимающую ухмылку, — Феликс, скажи доктору, что…       — Я не собирался убивать себя, — начинает Ликс, ощущая, что не может продолжить свою мысль, а потому просто проглатывает ее, закусив губу.       — Видите? Идите, сдайте отчет полицейским и оставьте нас в покое. Вам лишь бы назвать кого-нибудь психом, — женщина заметно расслабляется, в отличие от остальных в этой палате. Хенджин сглатывает раздражение, но Минхо до их семейных разборок дела никакого, а потому он лишь вздергивает подбородок и бросает небрежно крутящуюся у всех на языке мысль.       — Ну кому же, как не вам, знать, как выглядят настоящие психи, — он прыскает ядовитой усмешкой, а доктор ее отзеркаливает, поспешно прикрывая часть лица широкой ладонью.       — А ты, беспризорник, вообще должен быть благодарен, что я тебя отсюда не выгнала, — грозится госпожа Ли, метнув осуждающий взгляд на их переплетенные в поддерживающим жесте пальцы. На ее лице каменеет маска презрения, — я не позволю упечь своего сына в психушку из-за какой-то глупости!       Феликс морщится, то ли от того, с какой небрежностью мать говорит о ситуации, которая могла оказаться для него критической, то ли от того, что она привычно повысила тон.       — При всем уважении, Феликс — взрослый парень, он сам в праве решить, нужна ли ему психологическая помощь или нет, — возражает мужчина, но госпожа Ли только грубо отмахивается.       — Он несовершеннолетний, — ее тон наполнен нерушимым ощущением своей власти, и от этого становится тошно всем в этой комнате. У Ликса кружится голова, дышать в палате становится нечем из-за электризующегося напряжения вокруг.       — Да, но я эксперт. Я напишу в отчете правду о состоянии вашего сына. Вы лишь затянете процесс, но он неизбежен, — парирует мужчина, складывая руки на груди, закидывая ногу на ногу, словно бы пытаясь показать собственное ощущение уверенности и правоты. Феликс заметно напрягается, бросая на доктора беглый взгляд исподлобья. Хенджин клянется, что может ощутить его тревогу на кончиках собственных пальцев, которые нежно поглаживают запястье хёна, пытающегося изо всех сил не вмешиваться.       — Солжете, что он сделал это специально? Вы врач или бесчестный мошенник? Что вам нужно от нас? Деньги, — с презрением выплевывает женщина, свысока глядя на оппонента. Даже если бы Ликс сейчас сказал, что действительно хотел умереть, то она продолжала бы стоять на своем, лишь бы выйти из этой бессмысленной «битвы» победительницей.       — Мне не нужны деньги, и я не стану лгать в отчете. Я лишь напишу об истощенном как физическом, так и психическом состоянии пациента. Феликс буквально сам не отдает себе отчет, почему вышел на дорогу в неположенном для этого месте. Буквально на проезжую часть, — в голосе мужчины сквозят не профессиональные, но понятные всем осуждение и раздражение, — я не могу дать гарантии, что он не сделает этого снова. Ваш сын не в порядке. Он не псих, я так не думаю, — вздыхает с каким-то сожалением доктор, бросая взгляд на съежившегося и молчащего все это время пациента, — но, если так продолжится, он станет им. Если доживет…       — Ему повезло, что на такой скорости машина даже костей не поломала, это чудо, — в палату наконец-то входит господин Хван, принося за собой глоток свежего воздуха, которым все они пытаются напитаться в первую секунду тишины, — семьдесят километров в час, представляете? И пока лишь подтвержденное сотрясение. Ты родился в рубашке, Феликс, — мужчина бросает ободряющую улыбку юноше, который наконец-то оторвался от лицезрения своих дрожащих рук. Он ощущает стыд за то, что заставил всех пройти через это, а еще толику сожаления о том, что «родился в рубашке». Однако, доктор Ли говорил, что это пройдет вместе с шоковым состоянием. По правде говоря, Феликс ощущает необходимость в том, чтобы ему помогли. Кажется, у него больше нет сил. Однако, ему не хотелось вновь скандалить с матерью, которая четко дала понять свою позицию.       — Да, — подтверждает доктор, поднимаясь со своего места, чтобы оставить семью наедине на время, дабы они смогли бы все обсудить без его вмешательства, — он мог лежать уже не в комфортной койке под теплым одеялом, а в пластиковом мешке, — бросает он через плечо, прежде чем удалиться с последним «подумайте над этим». Хенджин думает, и его тело прошибает холод. Руки дрожат, но Минхо прячет их в своих ладонях, с сожалением глядя на Феликса, съежившегося на своей кровати. Он выглядит так уязвимо и беззащитно, что сердце щемит. Хён хочет помочь, хочет вбить в голову этой дамочки, что она сама не догадывается, как своими «благими намерениями» уже выстелила прямую дорогу в ад.       — Феликс, я не дам им упечь тебя в больницу, не переживай, — женщина гладит сына по голове, путается пальцами в его волосах, пытается успокоить беспокойно дрожащего мальчишку, но тот тяжело вздыхает, набираясь храбрости.       — Но я хочу, чтобы доктор Ли помог мне, — шепчет он едва-едва, но в тишине палаты расслышать его труда не составляет, — я бы хотел…       — Нет, ты с ума сошел. С тобой все в порядке, это обыкновенное переутомление. Тебе просто необходимо передохнуть, — она сжимает тонкое, кажущееся таким хрупким, юношеское запястье, пытается заглянуть в слезящиеся глаза сына, — я давно уже так живу, не лежала же в психушке. Не неси чепухи!       — А стоило бы, — злобно бросает Минхо и покидает палату, не дожидаясь, когда его вышвырнет раздраженная гарпия в теле матери его друга.       — Дорогая, если Феликс считает, что ему нужна помощь, то стоит послушать его. Это становится опасным, как и предупреждал…       — Кто? Твой сынок? Наверное, он и твердил моему сыну постоянно, что с ним что-то не так!       Феликс вздрагивает, бросая взгляд на брата, который в ответ лишь любовно улыбнулся, растягивая обкусанные пухлые губы в полосу. И Ликс понимает, насколько же его тело, на самом деле, тянется в чужие надежные объятия. Еще с того самого дня, как они впервые встретились. Может быть, им стоит начать верить в судьбу?       — Хенджин не при чем, — Феликс сглатывает подступающие слезы, — он ничего не говорил и не делал, — пытается защитить брата, но мать не успокаивается, будто хищная птица, защищающая свое потомство. Она становится словно монументальнее и источает опасность, — мам, — парень пытается дозваться до ее разума, до ее материнского сердца, скованного цепями, — я чуть не умер. В следующий раз…       — Следующего раза не будет, потому что ты уедешь к бабушке. Будешь отдыхать и набираться сил, — перебивает его настойчиво женщина.       — Прекратите, — голос Джинни слабый и умоляющий. У него нет сил бороться с ее упрямством, но и оставить все как есть — значит обречь Феликса на страдания, — прекратите быть такой эгоисткой. Признайте, что облажались. Ваш сын не в порядке, ему нужна помощь…       — Заткни свой рот!       Она грубо обрывает парня, болезненно усиливая хватку на запястье сына, который шипит сквозь зубы и пытается вырвать руку из цепких оков тонких пальцев.       — Он чуть не умер! Вы хотите, чтобы он все же сделал это? Очнитесь, черт подери!       — Прекратите! — Обрывает всех басистый, раскатистый, словно гром, голос господина Хвана. Он редко тратил силы на крик, считал это бесполезной тратой эмоций, на которые тот и так был скуп, — Феликсу сейчас не до ваших скандалов. Но я согласен с Хенджином, что мальчику необходима помощь, — женщина хочет что-то возразить, но муж не дает ей и слова вставить, — если ты не согласишься, как его мать, то я дам согласие, как его опекун, — с обреченным вздохом заключает мужчина, ловя на себе пару молчаливо благодарных взглядов.       — Ты не имеешь…       — Права? Имею, дорогая, мы, пока еще, законные супруги. И опека над Феликсом была оформлена много лет назад, он мой сын тоже, если ты забыла об этом невзначай, — его тон холоден и беспристрастен, — а тебе стоит подумать над тем, кого ты своими решениями пытаешься защитить: Феликса от ошибки или себя от злых языков твоих бесконечно осуждающих подружек и коллег? Может, соседи имеют такое большое значение? Большее, чем жизнь и здоровье твоего ребенка…       Женщина в ответ молчит, глотая беззвучно ярость и недовольство. Она отбрасывает безвольно мотающуюся в ее хватке руку сына в сторону, словно какую-то ненужную вещь, а затем оценивает его осуждающим взглядом и покидает палату, напоследок выплюнув ядовитое «если ты решишь лечь в дурдом, то матери у тебя больше не будет. Так и знай».       Господин Хван заметно расслабляется, когда дверь в палату за ней захлопывается. Он подходит к кровати, в действительно успокаивающем жесте проводит по взлохмаченным волосам приемного сына и улыбается ему так тепло, что в сердце Хенджина на одну секунду заколола ревность. Отец успокаивал Феликса так, как когда-то давно своего сына, когда уходила первая из женщин, пытавшихся заменить ему мать. Он знал, как ощущается эта тяжесть отеческой ладони и тепло улыбки. Но Хван счастлив видеть, как напряженные плечи Феликса расслабленно опускаются, а бледные, синеватые губы растягиваются в слабой улыбке.       — Все будет в порядке, Феликс. Не сомневайся ни в чем. Делай так, как считаешь для тебя будет лучше, — его голос тихий и вкрадчивый, он смотрит прямо в глаза пасынку и успокаивающе сжимает хрупкое, костлявое плечо. Ощущая это, мужчина сожалеюще морщится, тяжело вздыхая. Жаль, что он не заметил странностей в поведении мальчика раньше. Однако, сожаления никому из них не помогут, поэтому, надев маску беспристрастности обратно, господин Хван вновь обращается к Ликсу, — я оставлю тебя с мальчиками и пойду спасать персонал от твоей обиженной мамы, не вини ее. Она живет в ужасном мире, где мнение каждого встречного весит непомерно для ее плеч, а потому она сгибается и тянет тебя за собой. Иногда, нужно отпустить руку, которая тебя тормозит…сынок.       Феликс вздрагивает, глаза отблескивают в свете больничных ламп непрошенными слезами. Мужчина ободряюще кивает притихшим юношам, опуская взгляд на их сплетённые между собой руки, но ничего не говорит, покидая палату.       — Феликс, — шепчет, наконец, Хенджин. Он делает несколько шагов навстречу, наблюдая за тем, как вновь напрягается парень, — я не…прости меня, мне жаль, — Хван остро ощущает свою вину: за то, что был так слеп, за то, что волновался лишь о своей собственной боли, лелеял ее и предпочитал не видеть чужой, — я так виноват…       Ликс вздрагивает, когда брат берет его холодную руку в свою, подносит к лицу и оставляет короткие поцелуи на свежих ссадинах на внутренней стороне ладони, и осыпает его кожу ненужными извинениями. В груди затягивается тяжёлый узел раздражения. Лучше бы ему умереть. Да, точно. Лучше бы ему умереть, — думается вновь и вновь, когда его застланные слезами глаза встречаются с виноватым щенячьим взглядом. И он чувствует, как одна его часть наполняется теплом от прикосновения полных губ, но другая жаждет лишь небрежно отмахнуться, потому что по всему телу разливается усталость. Она такая грузная, такая колючая, что одно лишнее движение кажется непосильным, одна лишняя эмоция, лишнее слово… В глазах Хенджина сквозит надежда, такая же, с которой Ликс смотрит на Минхо, умоляя одним взглядом помочь — остановить это все. Голова раскалывается, почти что как душа. В груди неприятно, тоскливо ноет.       — Хенджин, пожалуйста, — голос Феликса хриплый, неуверенный, — можешь… Можешь оставить меня с Минхо?       И Ликс ловит то мгновение, когда в парне напротив снова что-то ломается. Опять он швыряется словами, как камнями в чужие окна, не рассчитывая силы. Он бы объяснил, что с хёном проще. Хён всё понимает и хён не чувствует давящей на Феликса вины. С Минхо спокойно, а Хван для Феликса — это эпицентр смерча: безопасный, но бесконечно беспокойный. У Ликса на Джинни просто нет сил.       Старший брат поспешно вскакивает с места, которое успел занять на краю больничной койки, оставляя после себя только смятые простыни, смятые ощущения и чувство горечи на языке. Он мечет раздраженный, обвиняющий взгляд на хёна и проходит мимо, намеренно задевая того плечом, заставляя Феликса, наблюдающего за этим, обреченно вздохнуть. Он так устал от этой драмы. Но, кажется, что больше всех устал здесь Минхо. Он с зеркальным Хенджину раздражением, хватает того за локоть, с силой притягивая обратно, не давая сбежать, загораживает собой выход из палаты и смотрит то на Феликса, то на Хенджина взглядом, наполненным безбрежной усталостью и досадой.       — Нет, так больше не будет, — с нажимом объясняет парень, опираясь на дверной косяк. Вся его фигура вытянута будто струна, что вот-вот порвется, — я больше не буду парламентёром, надоело, — взгляд Хо уверенный и хлесткий, как приводящая в себя пощечина, — я потерял самого близкого мне человека недавно, похоронил его, понимаете? И все это время я пытался спасти Вас обоих от взаимного уничтожения, когда больше всего нуждался в том, чтобы спасли меня, — голос старшего дрогнул, что заставило его нервно прокашляться.       — Минхо, — с сожалением тянет Ликс, но тот его обрывает одним движением руки.       — Сейчас мне нужен покой. Так же, как и тебе Ликс, но я нахожу в себе последние силы, чтобы говорить о своих чувствах и мыслях словами через рот, понимаете? Феликс, ты найдешь в себе их тоже, чтобы все объяснить Хенджину, потому что, — парень запинается и замолкает на долгую, наполненную звоном тишины и потрескиванием больничной лампы, минуту, прежде чем сползти вниз по стене и закончить тихим, обессиленным, — так больше не может продолжаться. Меня не хватает на нас троих. Хенджин хочет обнять его, но Минхо отрицательно машет головой в ответ на короткий шаг навстречу себе. Хван оборачивается на Феликса, под чьими глазами залегли болезненные тени. Юноша морщится и нервно потирает виски, в попытках избавиться от перманентной тупой боли.       — Хенджин, дело не в тебе, — начинает было он, но Джинни с насмешкой перебивает его, закатывая глаза в раздражении.       — Да-да, дело в тебе, я в курсе.       Минхо недовольно чертыхается себе под нос, теряя всякую надежду на нормальный диалог между этими двумя.       — Нет, Джинни, все не так, — устало вздыхает младший, опускаясь на примятую подушку, пытаясь пересилить боль, накатывающую тошноту и сонливость, — дело в моем состоянии. В моей голове. Рядом с тобой я ощущаю, будто все привычное рушится…       — Так же, как и я, Феликс, но я от этого не убегаю, — осуждающе бросает Хенджин, однако прикусывает язык, видя влажный умоляющий взгляд красных от усталости глаз, — просто… Я не понимаю.       — Да, потому что я сам до конца не могу себя понять. Ты вносишь в мою жизнь хаос и иногда он ощущается таким правильным и необходимым, что внутри удовлетворенно что-то клокочет, — голос Ликса слабый, дрожащий, он пытается пересилить себя и ненужные эмоции, — а порой мне хочется сжать твое горло так сильно, чтобы тебя больше не было. И я испытываю такую ярость, что мне тяжело справиться со своими самыми темными желаниями и действиями, да ты… Ты и сам это чувствовал, — обреченно завершает младший, отводя виноватые глаза от совершенно ничем не удивленного взгляда напротив.       — Да, в этом все и дело, — с тяжёлым вздохом Хенджин опускается на край кровати, проминая старый матрас, — я это видел, я об этом знал, чувствовал. Меня пугало это, но даже так, Феликс, — тон его голоса заставляет младшего вновь встретиться взглядами, — даже так я продолжал любить тебя.       Ликс невольно всхлипывает, ощущая остывающий влажный след на рассеченной щеке. Обработанная рана щиплет под цветастым детским пластырем.       — В этом и проблема. Я причиняю тебе боль, а ты не защищаешься. Я боюсь, что однажды все зайдет слишком далеко, — скулит мальчишка, утирая раздражающие дорожки слез длинными рукавами теплой кофты, которую ему одолжила одна из медсестер, — а ты не сможешь меня остановить, и я сломаю тебя бесповоротно, — хнычет он и выглядит таким слабым и разбитым, таким безобидным и искренним, как шесть лет назад, когда Хенджин обводил на его щеках созвездия. В груди тоскливо тянет.       — Я все готов стерпеть, Феликс. Я могу дать тебе все, что тебе нужно для счастья, даже если это моя боль. И ты не будешь виноват, потому что это и мое решение тоже, мои чувства. Ликси, мне нужно, чтобы ты просто принял наконец-то меня и не отталкивал, — Хван забирает в свои руки ладони, скрытые мокрыми рукавами вязаного кардигана, и пытается заглянуть в чужие глаза, чтобы дать тем проверить его на искренность, как самый точный детектор лжи, — поверь в меня, Феликс, пожалуйста…       — Прошу тебя, Хенджин, не дави на меня. У меня нет сил для того, чтобы сделать это. И уже давно. Дай мне время, прошу, — умоляюще шепчет Феликс, чья улыбка кривится в попытке сдержать рыдания, — дай мне еще время…       — Хоть все время мира, пока ты меня не отталкиваешь, — на лице парня, несмотря на его слова, все равно застыла маска боли и разочарования. Конечно, неведение и ожидание причиняют больше всего боли. Но, по правде говоря, самые невыносимые страдания приносит надежда.

_____

      — Что, снова пришел соблазнять моего психотерапевта?       — Какого ты обо мне мнения! Может, я соскучился по тебе, — хнычет Минхо, неловко ударяя кулаком в острое плечо Феликса. Вообще-то старший переживает, поскольку Ликс в больнице уже третью неделю, но внешне ему лучше не становится, — ты вообще ешь что-нибудь?       Феликс в ответ на недовольный тон «мамочки» смеется слабо, утвердительно кивая головой.       — Ты потому что соскучился по сторонам уже минут десять озираешься или все-таки ищешь доктора Секси?       — «Доктор Секси»?       Лицо Минхо морщится в непонимании и наигранном отвращении.       — Да, Чимин его так называет, — Феликс кутается в куртку сильнее и подставляет свое веснушчатое лицо лучам зимнего солнца, сквозь мороз он даже может почувствовать теплые, мягкие касания лучей к коже.       — Твой сосед по комнате, похоже, отлично разбирается в парнях, — немного задумчиво тянет старший, все выглядывая кого-то по сторонам, считая, что делает это достаточно незаметно.       — Не ревнуй, хён. У Мини уже есть тот, по кому он себя тут изводит, — вздыхает Ликс, бросая взгляд на окно своей палаты, будто бы пытаясь разглядеть сквозь него еще одного ее обитателя, — к сожалению, — добавляет он негромко, не скрывая своего переживания. За эти почти полные три недели, его новому знакомому лучше не стало ни на грамм. Он все еще игнорирует приемы пищи, прячет еду в пакетах, которые находят, в итоге, по кислому запаху, конечно. Но Феликс его не осуждает. Черт подери, они тут все не в порядке. Но Чимин рискует всем, судя по его крайне нездоровому, ослабевающему виду, даже если на его милом все еще округлом и ненавистном ему же самому лице играет теплая улыбка. Хочется помочь, потому что Пак единственный в этой богадельне не выводил его из себя еще до постановки диагноза и назначения препаратов. Это оказалось сюрпризом для всех, потому что, по началу, бесил даже сам доктор Ли.       — А кто здесь ревнует? — Звучит почти что оскорбленно Хо, отбрасывая лезущую в глаза отросшую челку, — разве у меня здесь есть конкуренты?       — Так все-таки ты не по мне соскучился, — посмеивается Феликс, локтем тыкая под бок старшего.       — Удивишься, но сегодня, в отличие от, примерно, десятка раз до этого, я пришел именно к тебе, а не для того, чтобы своим продрогшим видом вызвать у «Доктора Секси» желание согреть меня в своем кабинете, — парень поигрывает бровями, пряча руки в запачканных чем-то рукавах старой куртки.       — Фу, — морщится Ликс несерьезно, — тогда, в чем причина? Джисон уехал, и ты снова решил, что я твой лучший друг?       — Друг — есть друг, — поясняет хён, улыбаясь, появившемуся в окне силуэту. Ликс знает, что это кабинет доктора Ли, — но, на самом деле, я пришел поговорить о Джинни, — лицо Минхо становится вмиг более мягким, но приобретает необходимую серьезность, а Феликс в ответ лишь мрачнеет. Хенджин сдержал свое слово — дал ему время. Он не звонил, не писал. О том, чем он занимается и как себя чувствует, Ликс мог узнать у хёна, но не узнавал, потому что ему вправду нужно было время, чтобы разобраться в себе.       — Что-то случилось? Потому что, если нет…       — Не будь таким, Феликс, — хнычет устало Минхо, — ты опять бежишь и пытаешься делать вид, что его нет, чтобы проверить, каково тебе будет — оставить его позади. Мне кажется, что мы все получили ответ на этот вопрос, — старший показывает язык в ответ на недовольный взгляд собеседника, — тебе будет херово. Еще хуже, чем есть. Так что не игнорируй его существование, он…ждет, вообще-то, — голос Хо наполнен грустью, оно и понятно. Сердце старшего постоянно разрывается за этих двоих, но, благо, что залечить его может один симпатичный психотерапевт, который постоянно оказывается рядом, чтобы дать прикурить Минхо, который, вообще-то, не увлекается особо табаком. Ликс вздыхает обреченно, готовый слушать — что же ему хочет поведать старший.       — Он уезжает из города, — выдает хён, ловя немного заторможенную реакцию младшего, — взял академический отпуск и решил разобраться со своей головой тоже. Ждать без дела было мучительно, он постоянно пил, — парень морщится, вспоминая безвольное тело на своем диване, которое мерно обрастало плесенью.       — Куда он собирается, — Феликс прочищает горло, вновь обращая взгляд к небу.       — Сам тебе расскажет. Он оставил голосовое сообщение, — жмет плечами Хо, пытаясь замерзшими руками вытащить телефон из кармана, — я его не слушал. Не хватало мне еще ваших эротических фантазий, — прыскает неуместным смешком парень, передавая Ликсу смартфон. Юноша забирает его, кажется, нехотя, — слушай голосок своего Грея, Ассоль, а я пойду пока побалуюсь сигаретками и флиртом, — Минхо нахохлившийся, будто воробей, идет на уже знакомое место, видное из окна кабинета доктора Ли. Вообще-то, на территории больницы курить запрещено, но что-то подсказывало Феликсу, что его психотерапевт идет в сторону посетителя не для того, чтобы об этом уведомить. Парень усмехается себе под нос и холодными пальцами нажимает на воспроизведение голосового сообщения, которое длится около полутора минут всего. Родной голос звучит из динамика немного искаженно, но все же заставляет сердце пропустить удар. И уже жаль, что в голосовом всего ничего — девяносто секунд. Хван запинается, голос его, порой, невольно дрожит, прощаясь, что заставляет руки Ликса еле заметно подрагивать. Парень прослушал сообщение четыре раза, прежде чем Минхо вернулся со своей охоты довольный, будто сытый кошак, которому перепала тарелка сметаны.       — Ну как?       — Никаких пошлостей, к твоему сожалению, — отшучивается Феликс, возвращая телефон хозяину, — он достал адрес своих бабушки и дедушки по материнской линии, думает, что может дать им шанс, даже если отцу не кажется, что их семья его заслужила, — парень улыбается, ловя за знакомым окном счастливое, но бледное лицо, — Чимин вернулся с процедур. Наверное, я пойду, хён.       Хо не дает ему подорваться с места, удерживает за локоть.       — Он будет еще писать, ты же знаешь, — утверждает он — не спрашивает.       — Да, а я буду слушать. Я счастлив, что он не замкнулся на мне и решил разгрести все то, в чем мы погрязли, — отвечает Феликс честно, все же поднимаясь с места и намереваясь пойти в палату. Он продрог, ему холодно и хочется поддержать соседа. Того снова кормят через зонд. Это неприятно, больно, унизительно и выматывающе. Ликс выглядит взволнованно, когда Чим отходит от окна. Нужно идти, — мне нужно уходить, прости, — тихо бросает он, но руку из цепкой хватки, все еще удерживающей его, не вырывает.       — Так сдружился с соседушкой?       Минхо не издевается, а, действительно, интересуется. Наверное, познакомь Феликс того с Чимином, старший бы навещал его чаще, чем самого Ликса, потому что хёну свойственно спасать то, что вот-вот должно сломаться.       — Когда мне подбирали препараты, я плохо их воспринимал, — старший кивает, потому что знает об этом, все помнит, — он проводил со мной все то время, когда меня ломало и выворачивало наизнанку. Я просто пытаюсь отплатить тем же, — поясняет, получая понимающий взгляд и одобрительную улыбку.       — Заботиться о ком-то — это хорошо, Ликс. Я рад, что ты не одинок здесь, — Минхо притягивает сопротивляющегося младшего в объятия, которые, по правде говоря, и сам то не очень любил. Просто, наверное, им обоим это необходимо, — до завтра, Ликс.             Может, стоит привезти что-то тебе?       — Нет, все нормально…       — А твоему соседу? Как его? Чимин?       Ликс кивает и задумывается на мгновение, пытаясь припомнить — могло ли что-то порадовать его бедового знакомого — и вспоминает.       — Мандарины, привези мандарины, — решительно дает указание он, чувствуя небольшое удовлетворение от расплывшейся по лицу старшего улыбки. Они тут пропустили все рождественские праздники, но фруктами пациентов все же угостили. Сосед хранил доставшийся ему мандарин долго, вдыхал аромат бережно и улыбался, засыпал, глядя на подсыхающий оранжевый шар на своей прикроватной тумбочке. Потом все же объяснил, что его хён больше жизни любит мандарины. Феликсу жаль, что «его хён» не бывает здесь так же часто, как Минхо. Наверное, ему повезло с Хо. Чертовски повезло.       — Спасибо, — шепчет Ликс, но старший улавливает, кивая в ответ, словно понимает, что дело далеко не в мандаринах.

_______

      Конец января, на улице прохладно, поэтому, чтобы выйти даже ненадолго подышать свежим воздухом, нужно как следует укутаться в несколько слоев одежды. Но Чимин и Феликс надели лишь тонкие куртки поверх своих пижам, потому что времени подбирать утепленный наряд не было. Медсестра, поторапливая их к служебному коридору, сунула с собой два пуховых одеяла, чтобы парни укутались в них.       — Минхек сказал, что я могу оставить вас вдвоем, — немного встревоженно лепечет она, передавая ключи от крыши в чужие руки, — даже не думайте…       — Все в порядке, мы не собираемся прыгать, просто посмотрим салют, — слабо посмеивается Чим, выхватывая ключи у Феликса, и поднимается насколько может быстро по лестнице вверх. Женщина осуждающе вздыхает, махнув на них рукой.       Для того, чтобы уговорить доктора Ли, отпустить двух бедовых подопечных на крышу — посмотреть праздничный салют в честь дня рождения одного из пациентов, Феликсу пришлось задействовать Минхо. Конечно, психотерапевт провел с ними несколько разговоров и тестирований, чтобы убедиться в отсутствии суицидальных намерений, но без невинных глазок и убедительных уговоров не обошлось. Санитары и медсестры занимались теперь организованными группами пациентов: теми, кто также вышел на улицу лицезреть парад красок в ночном небе, и теми, кого грохот салютов может напугать, кому он может навредить. Последних отвели в комнату — кинотеатр, включив им какой-то умиротворяющий фильм. Феликс же с Чимином напросились на лучшую из доступных им смотровых площадок города — крышу невысокого здания, в больнице всего пять этажей, но район находится на возвышенности, открывая отличный вид. Крыша, конечно, все равно огорожена проволочной сеткой в целях безопасности, но это не нарушает романтического настроя парней. Присев на скамейку, которая используется обычно персоналом для перекура, и почувствовав, как под наспех запахнутые куртки пробирается холод, парни накрыли ноги предусмотрительно врученными им пуховыми одеялами и устремляют взгляды в небо, где с минуты на минуту должны рассыпаться яркие огни, потухнув всего за пару секунд — прожив в них целую жизнь. Все самое хрупкое и кратковременное становится самым красивым и ценным для человека. Как мгновение, к примеру.       В городе на небе звезд не рассмотреть, но Ликс представляет знакомые созвездия, ярко отсвечивающие под смогом, и улыбается, вспоминая Хенджина, всегда сравнивающего его веснушки со звездами. Феликс понимает, что Джинни ему не хватает, однако, скучать он себе запрещает, как и звонить с расспросами. Ли послушно ждет каждого нового голосового сообщения, которые приносит за собой раз в неделю Минхо. Они короткие и не то чтобы содержательные, но Ликсу хватает, чтобы ощутить некоторое спокойствие в груди. Феликс оборачивается на выжидающе гнездящегося Чимина, обращая внимание на его бледные губы, особо заметные в тусклом лунном свете впалые скулы и синяки под глазами, из носа едва показывается основание питательного зонда, в груди от этой картины что-то сжимается. В то время, как Ликс медленно, но верно восстанавливает массу, Пак возвращается к самому началу снова и снова, хотя правильнее было бы сказать, что он приближается к концу.       — Чимин, ты хочешь жить?       Парень удивленно вскидывает взгляд, пряча маленькие, кажущиеся детскими ладони в растянутых рукавах, и спустя пару мгновений раздумий пожимает неопределенно плечами.       — Никогда не думал об этом, понимаешь?       Ликс качает головой и не понимает, потому что думал об этом постоянно, проматывая в голове вероятности и исходы, но так и не решился ни на что. Конечно, теперь он осознавал, что в нем говорила болезнь, но, если болезнь — часть тебя, то сложно воспринимать подобные мысли чем-то потусторонним. За то время, что Ли находится в больнице, он учится понимать себя и бороться с навязчивыми состояниями. Пограничное расстройство личности — так сказал доктор Ли, но Феликсу хотелось бы верить, что этот диагноз — ошибка. Потому что ПРЛ, как сказал сам терапевт, не лечится. Ты должен прилагать усилия, учиться жить с ним, определять и предотвращать болезненные состояния. Вся оставшаяся жизнь в войне с собой. В начале лечения, когда Феликс понял, что то невыносимое состояние, которое порой он переживает, будет возвращаться к нему всегда, в голове и впрямь было слишком много мыслей о том, чтобы эту самую жизнь сократить. Навязчивые мысли о смерти прошли к четвертой неделе терапии.       Он всего ничего — около месяца — учится владеть собой, своими мыслями, эмоциями и телом. Иногда это кажется таким тяжелым, что лучше сдаться. В последнем сообщении Джинни передает ему привет от своих бабушки и дедушки, он звучит намного счастливее и спокойнее, а Феликс вдруг думает, что ему стоит отказаться от брата — оставить ему возможность жить без непредсказуемого возлюбленного, причиняющего ему невольно боль. Эта мысль почти укрепилась в нем: Хенджин заслуживает человека получше.       — В моей голове всегда лишь одна навязчивая мысль — не набрать ни одного лишнего грамма веса, это превыше всего. Все-равно какой ценой. Даже если я не переживу этого. Я понимаю, что это нездорово. В конце концов, мы с тобой не на курорте, — вновь немного неловко жмет плечами Пак, вздрагивая от неожиданного залпа фейерверка. Феликс пришел сюда посмотреть на разноцветный фонтан огней, но видит перед собой только своего непутевого соседа. Может, Чимина стоит познакомить с Минхо? Тот всегда знает, что у других в головах. Наверное, поэтому ему так легко скрывать, что же все-таки варится в его собственной. Может, хён бы нашел способ заставить Пака задуматься о жизни. Ликс не хочет, чтобы Чим уходил, чтобы он погас навсегда, как последний залп салюта в его блестящих глазах. На лице растянута слабая, уставшая улыбка пухлых потрескавшихся губ.       — Как ты чувствуешь себя обычно? Я хочу понять, каким ты видишь себя, — голос Ли подрагивает в неуверенности. Может ли он проникать так глубоко кому-то под кожу?             Дадут ли ему это сделать или оттолкнут, как сделал бы он сам? Но Чимин немного хмурится, под покрывалом видно, как нервно подрагивает чужое колено, а Ликс закусывает губу в ожидании.       — Вряд ли ты поймешь, — вздыхает Пак, но вновь надевает на лицо улыбку, пытаясь открыться новому другу. Вообще-то, друзьями они друг друга не называют, потому что обоим такое кажется поспешным, несмотря на то, что вместе они проводят почти что двадцать часов в сутки, — я не вижу себя, я чувствую, — Феликс внимательно слушает, заглядывает в бегающие от него глаза, — ох, ощущаю себя большим, неуклюжим и уродливым, в одно время. А в другое…совершенно обычным. До того, как засуну в рот ложку супа, — немного грустно усмехается парень, возвращая взгляд к небу, где неторопливо рассеивается туман, — после кажусь себе отвратительным и безвольным. Феликс вздыхает сожалеюще, потому что совершенно точно видит своего соседа по палате иначе. Он хрупкий, будто бы цветок. Иссушенный бутон, гербарий, ведь его одно неосторожное касание может уничтожить, развеять по ветру. Но Ли знает, что ничего не может сделать, ничем помочь. Может лишь один человек, который давно перестал навещать своего младшего. Феликс решает, что точно познакомит Минхо с Паком, потому что тот выглядит чертовски одиноким.       — А когда это началось? Когда ты решил, что ты недостаточно хорош? Прости, если лезу не в свое дело, просто… Просто хочу понять, — потому что это единственное, что он может сделать для своего нового знакомого, угасающего с каждым днем.       — Это пришло в процессе, когда я стал заметно сбрасывать в весе. Я же танцор, для меня придерживаться диет нормально, — Чимин хмурится, словно бы пытаясь что-то вспомнить, не упустить из вида какую-то важную деталь, — но тогда я сделал это особенно быстро и успешно. Юнги-хён написал музыку для отчетного концерта. Я всегда ставил номера для него, с самого начала учебы в академии, — на лице парня расцветает мечтательная улыбка, будь возможность — его бы щеки зарделись, Ликс уверен, — но в этот раз он сказал мне, что выбрал девушку с первого курса. Что мелодия, — Чим запинается, поспешно сглатывая горечь момента и облизывает обветренные губы нервно, возвращаясь к истории, — мелодия тонкая, грациозная и легкая. Что эта девушка гораздо лучше передаст суть, что она, очевидно, более, — голос парня вздрагивает опасно, и Феликс хочет остановить его. Не стоило напоминать парню о таком, доктор Ли прибьет его сразу после терапии. В груди сердце стучит поспешно и испуганно.       — Можешь не говорить, — спешит юноша прервать собеседника, но Пак отмахивается поспешно, возвращаясь к созерцанию чернеющего в дали горизонта.       — Более хрупкая, чем я. Ее прыжки воздушные и невесомые, а мои…мои не подходят для его композиции. Я не обижен на него, нет, — спешит оправдаться или оправдать Чимин, ловя торопливо немного осуждающий взгляд собеседника, — он тогда правду сказал. Танцору необходимо быть легким, а я коренастый и приземистый, — усмехается парень, получая болезненный тычок под ребра, поскольку Ли с его мнением в корне не согласен. По крайней мере, сейчас это не так. В груди плещется огонь несправедливости. Одно неосторожное слово может переломать хрупкому человеку все кости в теле, вывернуть наизнанку и собрать обратно в неправильном порядке.       — Ты не думал, что твой хён сделал так лишь для того, чтобы провести время с понравившейся ему девушкой? Что дело не в весе и прыжках. Оно вообще не в тебе…       На Чимине словно бы застывает маска неподдельного ужаса, он ведет бровью вверх, на лице откровенное замешательство. Он отрицательно качает головой, пока в себя не приходит от ощущения чужой теплой ладони, сжимающей под одеялом его собственную, так отчаянно подрагивающую.       — Нет-нет. Хён не стал бы такого делать, — усмехается он, но пальцы свободной руки постукивают нервно по холодной скамейке, — а ты? Каким видишь себя ты?       Ликс заметил, как поспешно Чим решил перевести тему разговора, но против ничего не имел. Откровение за откровение. Наверное, так было бы правильно.       — В одно время, никаким, — небрежно пожимает плечами парень, — я не понимаю, если честно, какой я. Кто я вообще такой? Что я люблю и что терпеть не могу. Я для себя — незнакомец, — отчасти виной этому болезнь. Не только она, но и воспитание. Доктор Ли во многом считает, что Феликсу для спокойной жизни необходимо, что называется, «перерезать пуповину». Хотя даже от мысли об этом где-то в груди болезненно ноет. Ли не готов расставаться с этой душащей его опекой, и это самое безумное из всего, что он чувствует, — иногда, я думаю, что я пустой и бессмысленный, во мне совсем ничего нет. А иногда мне кажется, что я злой, ужасный человек. Я постоянно причиняю боль и создаю неприятности окружающим, — парень вздыхает устало, пытаясь осмыслить свое нынешнее состояние. Благодаря таблеткам и терапии он чувствует себя, конечно, более целым, наполненным, но это не значит, что он перестал ощущать зверей, сидящих послушно на цепи в его грудной клетке. Это не значит, что он перестал себя ненавидеть. Доктор говорит, что всему свое время.       — Феликс, — тихо прерывает его Чимин, заглядывая в слезящиеся от ветра глаза, — я плохой человек?       — Черт подери, конечно, нет, — торопится убедить его Ликс, отрицательно мотая головой как игрушка для автомобилей с дрожащей башкой, — я вообще не встречал кого-то, кто был бы таким…хорошим?       Ликс не уверен, что это слово вообще может быть применимо к людям, ведь «безгрешных» не бывает. Однако, почему-то назвать своего соседа таким категоричным определением очень легко. На этом лице всегда улыбка, что бы ни происходило. Только наедине с собой уголки губ Пака опускаются, а мягкая линия бровей надламывается. Феликс знает, наблюдал это нечаянно.       — Но…ведь я тоже причиняю боль и влипаю в неприятности, — поясняет Чим, и Ли наконец-то понимает, к чему тот клонит, — значит ли это, что я не достоин ничего: любви, семьи, счастья?       — Конечно, ты достоин, — в каком-то замешательстве отвечает Феликс, всерьез задумываясь над этими словами, которые так просто пошатнули вот-вот начинающую выстраиваться картину мира.       — Тогда ты говоришь глупости, — беззлобно усмехается Пак, поднимаясь со все еще стылой скамейки, — ты совсем и неплохой, — парень потягивается, поднимая вверх одеяло, словно белый флаг, вывешенный в воздух, — ты просто человек.

_____

      Середина февраля. На улице не так холодно, как было раньше. Минхо докуривает сигарету прямо у центрального входа, оборачиваясь на ненавязчивый свист со второго этажа, ловя на себе строгий взгляд доктора Ли. Тот грозит ему пальцем, как нашкодившему ребенку, и Минхо поспешно тушит сигарету.       — Видел бы ты себя, — усмехается Ликс, засовывая руки в карманы расстёгнутой нараспашку куртки.       — Минхек говорит, что я не должен пользоваться служебным положением своего парня, чтобы нарушать все возможные правила, — тихо в ответ смеется старший, опираясь спиной об обшарпанную стенку здания.       — Своего парня, — передразнивает младший приторно елейным голосом своего хёна, — Хенджин присылал новые сообщения?       На лице Минхо отражается удивление, когда он тянется за телефоном в карман, утвердительно кивая.       — Я пойду прогуляюсь по территории, а то твой «папочка» скоро придет. Попроси у него пропуск, кстати, я устал постоянно морозиться тут, — Феликс забирает смартфон, уворачивается от слабого удара, которым замахнулся на него старший, и, хихикая себе под нос, отбегает подальше, зная, что хён за ним не пойдет.       Уйдя в глубь искусственно высаженного кустами и деревьями парка, Ликс воспроизводит новое сообщение.       «Привет, Ликси».       Родной голос в динамике заставляет улыбнуться и прошептать неловкое, никому ненужное «привет».       «Слышал, что Минхо-хён наконец-то закадрил твоего психотерапевта? Минхек, правильно? Хотя с Хо это всегда лишь вопрос времени».       Феликс тихо усмехается себе под нос, соглашаясь с братом, даже если тот этого и не узнает.       «Знаешь, дом моих бабушки и дедушки находится рядом с морем, слышишь?»       Парень отмечает, что Хенджин стал записывать эти сообщения намного увереннее, его голос больше не дрожит и нет никакой неловкости в его тоне или словах. Это заставляет Ликса мягко улыбнуться, наверное, потому, что ему кажется, будто Джинни спокойно там, где он сейчас, что боль его больше не преследует. Вероятно, когда брат вдалеке от него, то намного счастливее. В динамике и впрямь шумит море, что заставляет Ли отмотать запись назад и прислушаться, как бушующие волны в унисон сливаются с чужим кротким дыханием.       «Я вспомнил, что ты никогда не был на море, хотя и хотел», — после этого повисает тишина, нарушаемая оживленной беседой морских волн меж собой. Ли вздыхает, ощущая, как почему-то собственные глаза наливаются влагой, — «выздоравливай, Ликси, я привезу тебя сюда и познакомлю со всеми. Покажу море», — парень смаргивает слезы, потому что надежда в голосе по ту сторону динамика больно бьет под дых, но хуже всего то, что Феликс хочет. Хочет туда, где бушуют волны вперемешку со сбитым дыханием, хочет увидеть Хенджина, работающего в небольшом магазинчике своих родственников, хочется просто увидеть Хенджина. Вот так вот, откинув всю мишуру, Феликсу хочется дать всему шанс. Но он знает, что принимать решения сердцем — плохой вариант для них обоих, а потому лишь проглатывает желание записать ответное голосовое сообщение. Ему правда стоит принять окончательно решение, прежде чем играться с чужим сердцем.       «Отец жаловался, что бракоразводный процесс затянулся, и ты переживаешь, что мать сможет влиять на твое лечение после. Мне так жаль, Ликси, но… Я счастлив, что отец все-таки это сделал. Наверное, это бесчеловечно по отношению к твоей матери, но такой уж я».       Хенджин неловко смеется и младший вторит ему, потому что да, все так и было. Мать даже навещала его тут несколько раз, ставила ультиматум, требуя выписаться и уехать с ней домой, но всегда уходила одна с блестящими от слез и разочарования глазами, однако, откатывая прогресс Ликса чуть ли не в самое начало, что, конечно, было преувеличением. Феликсу хотелось бы об этом рассказать брату, но он твердо решил играть в эту игру честно, получать письма, но не отвечать на них.       «Бабушка с дедушкой говорят, что моя родная мать приедет к концу этого месяца из Италии, где сейчас живет со своей новой семьей. Знаешь, я смогу увидеть ее. Не думаю, что мне есть, что спросить у нее или, что рассказать. Это определенно будет неловко», — Хенджин вновь смеется немного нервно, выдыхая так шумно, что Ли вздрагивает невольно, — но мне все равно страшно. Ладно. Я не хочу грузить тебя, Ликси. Я просто хотел, чтобы ты знал, что я тоже «разгребаю свое дерьмо».       Голосовое заканчивается, и Феликс видит, как смартфон в его руках дрожит, в горле застрял ком и в груди гнездится неуютное чувство. Да, они вместе проходят через изменения, но у Феликса есть Минхо-хён, Чимин-хён, в конце концов Минхек-хён, которого со временем становится сложнее называть «доктором Ли», ведь младший хоть и не хотел, но знал все подробности личной жизни своего терапевта. Феликс не думал, что это профессионально, но ему было достаточно того, что старший действительно ему помогал. По крайней мере, парень постепенно учится формировать устойчивое отношение к людям, предсказывать импульсы и контролировать их, заполнить тревожное чувство опустошения, хотя целиком закрыть эту дыру помогает лишь родной голос из динамика. А вот у Джинни там не было никого. Эта мысль больно жалит, а потому, прислушиваясь к своим чувствам, он набирает одно короткое сообщение, нарушая собственное обещание, делая преждевременный шаг навстречу, надеясь не испытывать вины за импульсивный поступок позднее. Он пишет лишь «не бойся, я в тебя верю». И отчасти это сообщение было ошибкой, поскольку на следующей неделе Хенджин в своем сообщении просит его записать ответное голосовое, хотя бы одно слово, но это Ли отпугивает, будто бы означает сразу десяток шагов навстречу, к которым они еще не готовы. Он не отвечает даже в письменной форме, ловя на себе разочарованный взгляд хёна. Ликс кривится обидчиво, потому что думал, что Минхо не станет его осуждать за рассудительность, и уходит. Минхек своего парня одергивает, выдавая еле слышное, но ощутимо строгое «хватит», от которого Хо весь сжимается интуитивно.       — Я просто хочу, чтобы они были счастливы, — обиженно бурчит Минхо, глядя на мужчину из-под отросшей челки, с ней он выглядит намного младше своего возраста.       — Ты не помогаешь им, ты проецируешь, — деловым тоном поясняет Минхек, когда на лице его появляется ободряющая профессиональная улыбка. Минхо лишь закатывает глаза в ответ на это. Он терпеть не может, когда в его новом партнере включается внезапно «психотерапевт».       — Ну началось…       — Это правда. Тебе все равно на них по отдельности, ты просто не смог однажды быть с кем-то, с кем очень хотел. Теперь пытаешься сделать так, чтобы они были вместе, — старший поправляет капюшон чужой тонкой куртки, отмечая, что парню нужно было бы купить что-то потеплее, чем это. Но зима и так подходит к концу. Может, в следующем году можно позаботиться об этом заранее.       — Я хочу, чтобы они были счастливы, — настойчиво повторяет Хо, довольно жмурясь, когда его замерзшие руки берут в плен чужих широких и теплых ладоней.       — Да, но не представляешь, что они могут быть таковыми друг без друга, потому что тебя самого подобная ситуация сломила, — младший хмурится недовольно. Он не любит эти непрошеные сеансы психоанализа, даже, можно сказать, бесится. Однако, с Минхеком он пытался вести себя взрослее и осознаннее, чтобы не наскучить взрослому мужчине своими немного детскими заебами. По крайней мере, такими их считал сам Хо.       — Ничего подобного, — возражает парень настойчиво, тон его голоса сменяется, наполняется холодом и какой-то сталью, руки складываются на груди. Он закрывается, и Минхек может легко это прочесть. Доктор вздыхает обреченно и поднимает руки в ретирующимся жесте.       — Я тоже хочу, чтобы Феликс был здоров и счастлив, поэтому и не навязываю единственно возможный вариант решения. Психотерапевты вообще не могут диктовать тебе, что делать. Лишь задавать наводящие вопросы, — жмет он плечами, притягивая насупившегося любовника к себе за талию, утыкаясь холодным носом в румяную щеку, заставляя того скривиться недовольно и приложить усилия, чтобы не улыбнуться.       — И что ты посоветуешь мне?       — Дать одному симпатичному психотерапевту сделать для тебя временный пропуск и согреться в его рабочем кабинете, — мужчина поигрывает бровями насмешливо, получая в ответ сдавленный смешок. Минхо кажется ему очаровательным, когда обнажает свои кроличьи резцы. Может, однажды, он сможет рассказать об этом парню, не спугнув того своими серьезными намерениями, но пока тот не готов — выпускает свои иголки, как только пытаешься коснуться не тела, но души и сердца.

_____

      Еще через неделю Чимину вновь становится хуже, на этот раз он теряет сознание в душевой, травмируясь о кафельную плитку. Таким, как он, всегда предрекают голодную смерть или проблемы с сердцем. Но многие из них просто разбивают себе головы, в очередной раз потеряв сознание. Кто же знал, что после питания через трубочку этот парень будет наматывать круги по лестницам, когда отпрашивается читать в библиотеку. Феликс знает, что это началось в тот день, когда в их палату заглянула незнакомая девушка. Она принесла пакет с фруктами и очень заботливо, хоть и неловко, носилась вокруг Пака, но тот лишь тянул вымученную улыбку, чем заставил Ликса переживать. Оказалось, что это та самая первокурсница, которая теперь, вообще-то, «девушка Юнги-хёна», передала от него привет и гостинцы. Парень злится на этого идиота, который, очевидно, просто избегает встреч со своим младшим. Теперь это уже неважно. Чим спит двадцать часов в сутки, потому что в его организме недостаточно сил, чтобы быстро справиться с элементарным сотрясением. На локтях и коленях расцветают уродливые гематомы, а пакет с фруктами, к которым Пак так и не притронулся, отправляется в мусор, когда начинает ожидаемо пахнуть на всю комнату кислым.       Ли на терапии жалуется Минхеку на пустоту, которая словно расширилась в нем после того, что произошло с Мини. Рассказывает о своей злости в отношении идиота-хёна, получая понимающий и немного заискивающий взгляд дока.       — Ты думаешь, что ему было бы легче, если его хён ответил бы взаимностью?       Феликсу этот вопрос кажется откровенно глупым, на него ответа не требовалось, однако, за все это время парень понял, что проговаривание очевидного вслух — это важная часть терапии, которая, несмотря на весь первоначальный скепсис, помогала.       — Дурацкий вопрос, конечно, да. Он бы не страдал сейчас. Его бы вообще здесь не было, — все же поясняет Ликс, выглядывая в окно, за которым облака умиротворенно плывут по небу, найдя себе место.       — И ничего, что он влюблен в мужчину? Это не неправильно?       Вопросы звучат для Феликса издевательски, но он, как его и учили, вспоминает устойчивое уважительное и доверительное отношение к доктору Ли, а затем счетом и дыханием гасит в себе желание его заткнуть.       — Может, он так исцеляет себя или наказывает? Разве это не логично, — заканчивает свою мысль мужчина, делая какие-то пометки в карточке пациента. Если честно, по началу, это чертовски напрягало.       — Нет, — коротко и уверенно отвечает Феликс, — он же не может взять и перестать кого-то любить. Он бы не выбрал влюбиться в того, кому он не интересен. Он. Этого. Не выбирал, — чеканит Ликс, отсчитывая внутри определенные доли, чтобы не раздражаться. Его таблетки выдаются сегодня после коррекции дозы.       — А ты выбирал?       — Нет!       — Так почему тогда ты неправильный, а Минхо, Чимин и остальные — ни в чем не виноваты? Дело в тебе?       Минхек в курсе, что давит на больное, но это — как вскрыть гнойник — всегда болезненно и неприятно, однако, впоследствии приносит облегчение.       — Да! Да, во мне, — все же срывается парень, вцепляясь напряженными ладонями в острые колени, — мне все равно, кого я люблю, пока это не причиняет никому боль. Но я причиняю! Хенджину, маме, отчиму!       — Вот и оно…       Феликс замолкает, понимая — что имеет в виду доктор Ли. Они проходят это каждый раз, но Ликс всегда расстроен тем, что без таблеток у него плохо получается контролировать свой гнев.       Ликсу без Чимина тяжело. Он возвращается с прогулки к нему в палату, чтобы для собственного успокоения посчитать его пульс. Почему-то так Феликсу становится менее тревожно, он часто засыпает, устроившись головой где — то на медицинской кушетке, где будет место. И сейчас он идет по коридору, чтобы проверить соседа, но возле своей палаты Феликс замечает сутулую фигуру, кажущуюся ему знакомой, хотя он этого человека никогда не встречал. Наверное, так часто слышал от Пака о том самом Мин Юнги, что его представления внезапно оживают в реальности. Насколько же Чимин любит этого человека, что Ли смог по одним только рассказам узнать его хёна? Феликс мнется неподалеку, но набирается смелости и садится рядом.       — Вы к Чимину?       Парень вздрагивает. Наверное, Ликс неожиданно вырвал его из своих мыслей. Он смотрит немного расфокусировано, будто ото сна пробудился, но спустя мгновение все же кивает, отвечая на заданный ранее вопрос.       — Вы же Мин Юнги? — Зачем-то уточняет Феликс, будучи уверенным в своей правоте.       Однако, в его голосе читается некоторое недовольство, что заставляет гостя удивленно вздернуть свои меланхолично прямые брови.       — Да, а ты…       — Феликс, сосед… Друг Чимина. Да, думаю, что друг!       Старший кажется немного удивленным, но на лице проскальзывает тень понимания. Наверное, Пак рассказывал ему что-то о своей жизни в больнице, несмотря на то, что тот пытался этого избежать. Это было очевидно для всех, кроме самого Чимина.       — Ох, приятно познакомиться, Феликс. Жаль, что мы…в таких обстоятельствах…       — Да, — перебивает его Ли, потому что понимает, о чем он. А уж как Феликсу жаль.       Вообще-то, хотелось хотя бы раз врезать по этому бледному, уставшему и безэмоциональному лицу напротив, но что-то, кроме препаратов, останавливает его.       — Да, — вторит парень. И что же все же останавливает Феликса? Наверное, глаза.       Несмотря на общее внешнее спокойствие, в них можно рассмотреть целую неудержимую бурю вины и беспокойства. Это знакомо Ли не понаслышке.       — Вы думаете, что Чимин красивый? — Ни с того ни с сего интересуется Ликс, ставя нового знакомого в ступор неуместным вопросом.       — Не…       — Нет, не сейчас. Вообще. До всего этого…       Конечно, то, что происходит с его другом сейчас, сложно, даже невозможно назвать красивым. Никто и не мог с этим поспорить.       — Конечно, это же очевидно, — Юнги жмет плечами небрежно, словно не могло быть другого варианта ответа на поставленный вопрос.       — А вы говорили это ему?       — Не доводилось, — с каким-то сожалением тянет он, обращая взгляд к приоткрытой двери палаты, где мирно спит Чимин, организм которого борется с, казалось бы, легкой травмой.       — Если он… Когда он очнется, — поправляет самого себя Феликс, — скажите. И говорите об этом постоянно. Не давайте лишних надежд, но… Он должен знать, что дело не в оболочке, которую он ненавидит. И вообще. Не в нем, — на лице старшего моментально расцветает болезненное понимание. И Феликсу казалась невозможной ситуация, в которой этот человек, действительно, не видел особого отношения своего подопечного к себе. Но сейчас это ощущается чем-то реальным.       — Да, мне жаль, что я не догадался об этом раньше, — хрипло тянет он, запуская еле дрожащие пальцы в свои и без того растрепанные волосы. Феликс понимающе кивает и неуверенно похлопывает старшего по плечу, бросая взгляд на ослабшее, хрупкое, будто крылья бабочки, тело, укрытое тонким покрывалом, освещаемое последним зимним солнцем. Феликс понимает, что одно неверное касание и Пак растает, рассыплется насовсем. И, что Юнги, возможно, растерял все шансы, потерял время. Ли понимает, что не хочет никого терять.       Поэтому, прослушав следующее сообщение Хенджина, где он рассказывает о том, что его мать перенесла рейс, кажется, в надежде не встретиться с брошенным ребенком, Ликс нажимает на кнопку записи голосового, отправляя короткое «я скучаю по тебе». Еще через неделю, Феликс с нетерпением ерзает на кушетке, когда Минхек ставит перед ним пустой стул и усаживается к себе за стол, открывая карточку пациента. Но Феликса больше интересует пейзаж за окном и приехал ли хён. Парню хочется услышать, что ему расскажет Хван на этот раз. У Феликса сформировалось устойчивое отношение к Хенджину — тоска. Но он больше не думает, что любить такого человека, как его брат, неправильно. Неправильно было бы не влюбиться в него. Доктор Ли говорит ему бороться с этой мыслью, потому что идеализация партнера — это очередное заигрывание болезни с его повседневной жизнью.       — Мы с тобой это уже проходили пару раз, так что давай мы снова поговорим с твоим внутренним ребенком. На этот раз, двенадцать лет. Ты же понимаешь, правда? Да. Феликс кивает утвердительно, потому что понимает. Осознает, что они добрались до самой болезненной незаживающей язвы, но почему-то Ли не хочется избегать боли, потому что теперь он видит этого мальчика по-другому. В груди сжимается все от чувства вины перед невинным ребенком, сидящем на стуле и мотающим ногами, которыми шаркает по полу. Фантазия живая и заставляющая задыхаться. Ликс глубоко дышит, смаргивая подступающие слезы. Он помнит ту ночь настолько отчетливо, что на языке появляется фантомный вкус цитрусовой газировки и мятной зубной пасты. И помнит взгляд матери полный страха и презрения. Каждое. Ее. Слово.       — Что бы ты хотел ему сказать? Двенадцатилетнему Феликсу. Хотел бы ты предупредить его? Сказать, чтобы он не сближался с Хенджином, чтобы держался подальше от него?       Доктор делает какие-то пометки в его карточке, наблюдая за пациентом, за его состоянием и поведением. Травматичные воспоминания легко могут вызвать импульсивные реакции, но парень кажется удивительно спокойным.       — Нет, — отвечает он без толики сомнения, что заставляет Минхека расслабленно выдохнуть.       — Может, он должен быть осторожнее, не должен чувствовать что-то к своему брату, что это приведёт к чему-то страшному?       Уточняет мужчина, мягко прощупывая почву. Он видит, как Феликс контролирует дыхание, чтобы не сорваться, не эмоционировать излишне.       — Нет, — уверенно отрезает он, бросая взгляд в окно, пытаясь высмотреть там гостя.       — Не отвлекайся, Феликс, — возвращает его внимание доктор Ли, раздражающе щелкая ручкой, —тогда, что ты хотел бы сказать этому мальчику? Что ему нужно услышать?       Феликс умоляюще кривит лицо, бросая взгляд на щелкающую ручку, и доктор Ли откладывает ее в сторону, откидываясь на скрипучую спинку офисного кресла. Ликс вздыхает тяжело, смаргивая влагу с глаз. Смотрит в лицо веснушчатому мальчишке на стуле возле стены и улыбается сочувствующе.       — Любить кого-то — это не неправильно. Ты не неправильный, — говорит он вкрадчиво, хоть голос и дрожит от волнения. В груди что-то дает трещину, словно вековые льды начинают таять, — ты и так нормальный, что бы кто тебе ни говорил… С тобой все в порядке, — шепчет на выдохе, ощущая соленую влагу на собственных губах. Мальчик улыбается ему мягко и счастливо, и Ликс знает, что у того в душе еще не завелись неприрученные звери, не зияет пустота, и этот мальчик способен сделать счастливым другого такого же мальчика. Феликс не выдерживает вины перед ним и срывается в рыдания.       — Ты молодец, Феликс, — ободряюще похлопывает его по плечам Минхек, так непрофессионально, но по-дружески раскрывая свои объятия для младшего. Ли еще долго не выходит из кабинета, пока не успокоится до конца.       — У меня для тебя сегодня ничего, — мнется неуверенно Минхо, когда они стоят возле входа. Несмотря на то, что у хёна теперь есть пропуск, они по привычке встречаются на свежем воздухе. Начало марта. На улице теплее, чем они привыкли. Хо тянется в карман за сигаретами, но раздраженно вздыхает, вспоминая, что он теперь в отношениях с поборником здоровья не только ментального, но и физического. И, несмотря на выходные за просмотром фильмов и поеданием пиццы, доктор Ли все еще за ЗОЖ. Парню от этого смешно. Хёну тяжело смотреть на застывшее на лице младшего замешательство, — ты что-то решил для себя?       — Не совсем, точнее теперь я не уверен, — жмет плечами, наблюдая, как Минхо достает телефон. В глазах Феликса загорается надежда, но Хо только печатает что-то и кладет смартфон обратно в карман, дожидаясь внятного продолжения истории, — я думаю, что, если он перестал писать мне, то, может, он смирился? Может, ему лучше без меня и, — Феликс затихает, ловя на себе снисходительный взгляд хёна, который вообще-то раздражает, но Ликс лишь вздыхает несдержанно и продолжает, — я думаю, что эгоистично будет привязать его к себе. Думаю, мне надо оттолкнуть его, чтобы он был счастлив без меня.       Хо тяжело вздыхает, выпуская несдержанное «идиоты» и снова лезет в карман, выуживая оттуда какой-то листок, свернутый в четверть. Парень протягивает его младшему, но забрать сразу не дает, держит.       — Я часто спрашивал у Минхека советы для Хенджина. Вся эта поездка была его идеей, — неловко признается хён, свободной рукой почесывая очаровательно растрепанную макушку, — он сказал ему каждый день думать о том, что он чувствует к тебе, следить за ощущениями. Ну, как это делаешь ты, — старший прокашливается и отпускает тетрадный лист, который Феликс, вообще-то, боится разворачивать.       — Что там?       Парень непонимающе смотрит на хёна, а тот только неловко жмет плечами.       — Прочти и узнаешь. Но, Феликс, хотеть быть с ним — не эгоистично. Хенджин всегда был тем, кто любит больше. Всегда. Так что, — прокашливаясь неловко поясняет Минхо.       Старший вообще ведет себя немного странно сегодня, что заставляет Феликса тревожиться. Что-то точно происходит, и парню не нравится быть в неведении, — эгоизмом будет решить за него — как ему будет лучше.       Младший раскрывает дрожащими руками листок, усыпанный плотно набитыми датами. Но напротив каждой из них знакомым неровным почерком написано одно и то же, не выбиваясь из стройного ряда ни на один день. Короткие и предельно понятные, бьющие прямо в цель «я люблю его». И та пустота, что терзала изнутри, заполняется мгновенно до краев, каждой аккуратно выведенной буквой на мятом, истерзанном чужими руками листе. Феликс видит, как капли его слез размачивают свежие чернила в самом углу листа, и опускается вниз на колени. Старший и хотел бы ему помочь, но только присаживается на лестницу рядом и гладит успокаивающе по дрожащим плечам.       — Ну чего ты? Ты же ведь давно все решил, Феликс…       — Да, — шепчет тот еле слышно, — да, я решил. Я тоскую, я правда не могу без него. Я так люблю его, — он не находит в себе силы говорить громче, — я хочу, чтобы он был счастлив, — всхлипывает парень, пытаясь утереть неудержимо скатывающиеся по щекам слезы.       — Так иди — осчастливь его, — усмехается Минхо, толкая младшего в плечо немного болезненно, заставляя отшатнуться и потерять на мгновение равновесие. Феликс хочет уже его ударить, но ловит взгляд, устремленный мимо, куда-то за его спину. Сердце задерживает следующий удар, замирает в короткой догадке.       Феликс подскакивает на ноги, еле держась на них, словно новорожденный олененок, и оборачивается в сторону, куда устремлен взгляд хёна. Всего в метрах пятнадцати от них стоит знакомая высокая фигура, только волосы теперь шоколадного оттенка, что заставляет его выглядеть мягче и уязвимее. Сердце пропущенный удар возвращает с оглушительной силой, в глазах ненадолго темнеет, а уши закладывает. Не слышно ничего, кроме бешеного пульса. Феликс делает шаг навстречу замершему гостю, затем второй, а на следующий слышит из окна на третьем этаже теперь уже родной голос «беги же ты, идиотина!». Минхо поднимает глаза на Чимина, наполовину высунувшегося из окна, и показывает ему большой палец, одобряя инициативу. Феликс нервно усмехается. На лице недосягаемой, кажется, фигуры тоже играет улыбка. И Ли понимает, что к черту все!       Ликс срывается с места, в одно мгновение оказываясь в желанных объятиях. И он еще никогда не ощущал себя настолько цельным.       — Ты приехал, — шепчет в самое ухо, вдыхая жадно до боли знакомые духи. Феликс никогда так отчетливо не понимал, что он…любит Хенджина.       — Ты же сказал, что скучаешь…