Созвездия его веснушек

      По правде говоря, отношения с Минхо все равно, поначалу, не ладились. Стоило Феликсу увидеть его в их комнате, как глаза красной дымкой застилало. Грубил, называл старшего педиком, толкал плечом. Однажды, чуть с лестницы не спустил, правда, не намеренно, но не огорчился бы, если бы хён сломал себе шею. Но, оставаясь наедине, терпеть его становилось в разы легче, словно бы Ликс выстраивал свое отношение к старшему заново, стирая все, что происходило до этого. Но, объективно, наедине, Хо был более чутким, заботливым, избирательным в словах и действиях. Наверное, такое происходит, когда человек, с которым ты проводишь время, постоянно тебя калечит. Но факт остается фактом. Если Феликс, каждый раз приходя в чужой дом, где старший снимает комнату, не знал, как отреагирует на него сегодня, то отношение Минхо было устойчиво терпеливым. Это, парадоксально, раздражало больше всего.       В первую их встречу для прояснения основ самообороны, которая была еще в августе, кажется, около полугода назад, Ли старший затащил парня к себе в комнату, разлил дешевый ликер по подготовленным чашкам из «бабушкиного сервиза» и выпалил сквозь звенящее молчание: «Будем подружками теперь?». Феликс аж поперхнулся остывшим «крепким» кофе. «Мне нужно тоже чем-то тебе помочь. Может, разберемся с твоими проблемами с саморазрушением?» — предложил Минхо. Ликс сдержанно выдохнул сквозь до скрипа сжатые зубы, отставил полупустую чашку на блюдце и притянул Ли к себе ближе за воротник, с очевидно натянутой улыбкой поясняя свою позицию по этому поводу.       — Урок номер один: научись затыкать свой рот вовремя и не копаться в чужих мозгах, пока тебя об этом не просят, уяснил?       Минхо сказал, что уяснил.       В конце сентября, кутаясь в черную спортивную куртку на заднем дворе уже привычного дома, закуривая последнюю сигарету из пачки, Ликс удивленно тянет лицо, когда от задыхающегося, гоняющего по кругу Минхо ему прилетает сомнительного содержания фраза.       — Знаешь, некоторые психологи говорят, что люди, которые много курят, любят сосать члены, — кулаки сжимаются в карманах тонкой куртки. Феликс дышит под счет, приучил себя, когда стал чаще проводить время со старшим. Без этого снова выбил бы ему пару зубов за такие вот выкидоны, которые понимал один лишь Хан Джисон, — типа сигарета — это фаллический символ и все такое, — поясняет Минхо, морщась от жжения в легких. Ликс считает до пяти.       — Твоя рожа — это фаллический символ, потому что ты — тот ещё хуй, Минхо, — выдыхает он застоявшийся дым из легких. Почему-то во рту неприятно горчит, словно бы не привычная ему сигарета в руках, а тлеющая полынь, — не испытывай мое терпение и гони на десятый круг, — распоряжается Феликс, делая еще одну затяжку. Ловит на себе вымученный взгляд Хо и чувствует некоторое садистское удовольствие, — это только разминка…       — Хорошо, — непонятно с чем из сказанного соглашается юный спортсмен, останавливаясь и упираясь ладонями в дрожащие колени, — но сигареты — это деструкция, замедленное самоуничтожение, — заканчивает он свою мысль, еле перебирая ногами. Тренируются уже месяц, а Хо все никак не привыкнет к нагрузкам.       — Попытка копаться в моих мозгах — тоже самоуничтожение, Минхо, — бросает злой взгляд Ликс, только сильнее кутаясь в куртку. Немного прохладно стоять вот так, без дела, — закрой рот и беги. Двадцать кругов теперь. А в книжках твоих умных пишут какую-то хуйню…       Эти двое постоянно препираются. Ликс раздражается, но, все же, научился, по крайней мере, отслеживать свой гнев, хоть и не всегда мог бороться с ним. По отдельности, Минхо и Хенджин научились улавливать опасные волны изменчивого настроения и умели хорошо отвлечься или успокоиться, но вместе… Конечно, мозги этих голубков отключаются, и они не видят ничего, кроме перспектив зажиматься во всех углах дома. Потому Ли сосредотачивается на будущих квалификационных соревнованиях вместо того, чтобы лишний раз находиться дома. А позже он стал предпочитать компанию раздражающего хёна своим родным, все чаще оставался ночевать у Хо, так и не встретив ни разу таинственного хозяина дома. Чем дольше парень проводит время с Минхо, тем более устойчивое понимание человека у него формируется, пока не складывается полное принятие. Но это все еще не мешает импульсивно реагировать на неоднозначные слова и поступки товарища. Ликс словно бы и не контролирует этого. Однако. Несмотря на то, что хён постоянно выбивает из равновесия, стоит признать, что жизнь Феликса рядом с ним становится немного лучше. Гораздо реже возвращаются проблемы с питанием и ненамеренным самоповреждением, Минхо настаивает на совместных ужинах и следит за тем, чтобы тарелка компаньона была пуста. Он так и не ответил, почему для него это настолько важно. Просто посмотрел снисходительно в глаза юноши, сморщившись глядящего на разогретый суп, и молчал многозначительно. Младший так ничего и не понял.       Отношения с Хенджином тоже немного наладились, когда Хо стал приглашать своего парня к себе, чтобы поиграть в настольные игры, которые сам терпеть не мог, на самом деле. Зато это нейтральная территория и взаимодействующие братья, над которыми не довлеет зоркий глаз горячо любимой госпожи Ли. Однако на ночь своего парня он выпроваживал домой, а Феликсу предоставлял выбор: уйти или остаться. Часто тот выбирал последнее, понимая, что теплые отношения с братом надо возвращать постепенно, не омрачая скверными порывами. У них в кои-то веки появился шанс стать нормальными братьями, и очередная дрочка друг на друга в темноте делу бы не помогла. По правде, Хенджину это все не нравилось. В последнее время они с Минхо стали чаще сталкиваться на почве этой странной дружбы «дуэта Ли». Хо ржал, говоря про неприкрытую ревность, а Хвану смешно не было, поскольку в каждой шутке, как известно, есть доля правды. Но вот оговорка в том, что парень не совсем понимает, кого ревнует. Зато у Джисона по ту сторону экрана, злобно пережевывающего какие-то печенья, все было куда понятнее. Его друга отобрали, Минхо просто забил на него с тех самых пор, как Хан переехал в Штаты для учебы, точнее сделал он это гораздо раньше — где-то за полгода до. И сердце Хана было неспокойно, урезонить он его пытался бесконечными жалобами в дискорде своему новому лучшему другу — Хенджину.       Где-то в начале декабря Хван и Минхо серьезно поругались, впервые за долгое время. И у Феликса наступил кризис. Он толком и не знал — кому должен помогать в этой ситуации. Однако, почему-то, выбрал хёна. Конечно, Хенджин обиделся. Конечно, покрыл его всей нецензурной бранью вслед. Конечно, пожелал удачно подставить свой зад Минхо. Конечно, скатился спиной по громко захлопнутой двери комнаты на пол и заплакал. Почему Феликс снова выбирает не его?       Ликс сидит в знакомой гостиной, рассматривая горстку окровавленных ваток. Перекись убрана в аптечку. А перед ним — уставшее, распухшее от ударов лицо Минхо.       — Почему ты не дал им отпор? Что, если бы я не пошел за тобой?       Феликс раздражен, даже не хочет смотреть в эти блестящие глаза. Ему совершенно непонятно это поведение. Буквально минут сорок назад он спас старшего от той самой компании, которая постоянно пытается выжить его с этого района своими кулаками.       — Ну, они снова бы меня избили, — пожимает плечами старший, как ни в чем ни бывало, — как и делали это всегда…       — Я сожалею, что это не я разукрасил твое тупорылое лицо, хён, — бросает опрометчиво Ликс, хотя в его голосе нет злости, только усталость и непонимание.       Он не хочет, чтобы Хо терпеливо принимал удары судьбы, он хочет, чтобы тот давал отпор. Потому что, черт подери, еще полгода назад Феликс завидовал смелости этого человека, его способности жить без сопротивления, жить счастливо. Теперь Ликс видит настоящего Ли Минхо: сломленного, не научившегося любить себя, уступчивого и мягкого. Он оказался чертовски беззащитным, словно бездомный котенок. Месяц назад Феликс впервые ощутил это странное желание — позаботиться о хёне, как тот заботится обо всех вокруг, кроме себя. Он ведь даже с Джисоном не общается только потому, что устал улыбаться в ответ, когда хочет умолять вернуться в Сеул, кричать о том, что скучает. Потому что родители не научили его быть хоть капельку эгоистичным, хотя эгоистом все же называют. Может, эта знакомая тирания и заставила Хо так глубоко погрязнуть в желании помочь Ликсу. Феликс хотел бы, чтобы Минхо был его братом вместо Хенджина. И тогда Хвана можно было бы любить, любить откровенно, искренне и нараспашку. От этой мысли Феликс тяжело вздыхает.       — Я хотел наказать себя за ссору с Хенджином, — выдает хён неожиданно, — чувствовал вину и думал, что заслуживаю боли. Сам знаешь, ненавижу чувство вины, — парень жмет плечами, откидываясь на спинку дивана, не отрывая взгляда от уставшего лица собеседника, — видишь, Феликс? Признаться — легко. Может, хочешь попробовать.       Ликс догадывается, о чем говорит его друг и лишь прыскает в кулак, от которого немного потягивало аптечным запахом.       — Какой урок номер один, Минхо-хён?       — Затыкать вовремя рот и не копаться в чужих мозгах, — довольно тянет Ли, гордый тем, что точно все запомнил, — но это другой случай, я открываюсь для тебя — что делаю нечасто — как и испытываю чувство вины, кстати, — бросает парень, подрываясь с места, выхватывая собранную аптечку из рук гостя и унося ее на кухню, роясь во всегда полупустых ящиках.       — Я не просил тебя об этом. Не всем с такой легкостью дается распускать свой язык, — с вымученным вздохом парирует Феликс, поднимаясь на гудящие после драки ноги.       — Зато легко дается распускать свои руки, если молчать постоянно, — с наигранным укором бросает Минхо, довольно протягивая себе под нос, что вот! это, то, что нужно, скрывшись за дверью кухонной тумбочки, — ты же понимаешь, что ты, как кипящая кастрюля: чем дольше не даешь пару выйти — тем сильнее рвет крышу, — со знанием дела утверждает Хо, ставя на стол бутылку текилы.       — Мне не нужен психоанализ, — фыркает Ликс, протягивая руку к бутылке, пока старший скрывается уже за дверцей холодильника, пытаясь что-то найти.       — Еще как нужен, просто ты боишься. А меня бояться нечего, я не врач, — беззаботно пожимает плечами Ли старший, кладя на стол два зеленых плода лайма, Феликс вздыхает.       — А текила — не лекарство, — качает он головой неверяще.       — Это обезболивающее, — с видом философа перебивает его Минхо, нарезая лайм на дольки, — для тела, — указывает кончиком ножа на свое опухшее лицо, — и души, — кончик ножа уже направлен в сторону Ликса.       — Я не пью…       — Прекрати, здесь никого кроме нас, мы не натворим дел, — хнычет хён, сокращая между ними расстояние, чтобы взять в ладони чужое смущенное лицо, — отключим телефон, чтобы не звонить бывшим, — Феликс от этой шутки морщится. Не хочет сдаваться. С одной стороны потому, что знает, чем это закончилось в прошлый раз. Кстати, об этом.       — Когда я в последний раз напился — чуть не убил тебя, не боишься?       — Нет, я умею читать тебя! Сам знаешь. Если что — поиграем в «Сияние» Кубрика, — смеется парень, выпуская непонимающе скривившееся лицо из своего захвата, — не смотрел что ли? Ох, этим и займемся!       — Я не пью, Минхо.       — Не натворим дел, — напевает тот, доставая две пыльные стопки из самого верхнего шкафчика, — обещаю.       Верить обещаниям старшего можно только если вам нечего терять, потому что с каждой стопкой текилы мысли путаются, почти как и развязавшиеся языки. Фильм они так и не досмотрели, потому что тянуло на откровения. Даже когда хён уже совсем неаккуратно залазил в черепную коробку, путаясь своими маленькими пальчиками в осветленных волосах мелкого, Ликс ластится.       — Какой милый котенок, — иронично мурчит себе под нос старший, рассматривая расслабленное лицо своего друга, который открывает глаза, устремляя серьезный взгляд куда-то в самое нутро. Больно.       — Это ты — котенок, сам себя слышал?       С напускной уверенностью бурчит Феликс, немного вздергивая подбородок. Минхо искренне удивляется такой дерзости, а уж тем более самой сути заявления.       — Да?       — Конечно, — утвердительно кивает Ликс, будто самому себе, но не рассчитывает силы и ойкает болезненно в ответ на щелчок шеи, — мягкий весь, ласковый, одинокий и, — Феликс прокашливается, ощущая заботливые пальцы на загривке, ненавязчиво разминающие ноющие мышцы, — и лапки милые!       Пьяные глаза Минхо ошалело распахиваются, пальцы на шее мелкого сжимаются сильнее, но тот не протестует, просто стонет себе под нос от неожиданно приятного ощущения и взгляд отводит. Сердце старшего отбивает непонятные сообщения, в голову будто бы разом весь употребленный за вечер градус ударяет. Как копился где-то, а тут взял и вылился по горлу горячим потоком в грудь, в желудок, в живот. Горячо. Будто осознание накрывает. Вот такого Феликса знает Хенджин? Не того ершистого парня, который готов любому рожу начистить за косой взгляд? Не даже милого юного моралиста, заблевавшего чужие туфли? Вот такого немного нелепого, искреннего, по правде мягкого? Минхо задыхается, во рту сохнет. От жажды ли? Сглатывает тяжело. Повлияли ли весомые стопки текилы или влажный блеск немного затуманенных глаз с дрожащими ресницами напротив — никто не знает. Но Хо сползает с дивана на пол, где удобно расположился младший, подобравший под себя ноги с еще по юношески острыми коленями. Минхо руку все еще держит на чужой шее, ловя расслабленные вздохи от уверенных разминающих движений. Между ними весь воздух густеет. Парни сами и не замечают, как нос к носу оказываются, разглядывая лица друг друга из-под подрагивающих ресниц в подробностях таких, в которых не решались раньше. Все родинки, веснушки, неровности. «Красивый», — думается обоим, и эта мысль оглушает вкупе с какой-то плавной мелодией из слабых телефонных динамиков и нездоровым биением напуганного сердца.       — Можно я поцелую тебя, солнышко?       Звучит как гром среди ясного неба для Феликса, но он дождь любит, молнии любит… И после этих часов, когда Минхо и про семью свою рассказывал, и про первую любовь, и про всю ту боль, что пережил, да с той же кроличьей немного детской улыбкой, у Ликса сердце щемит. И текила да, вправду, руки развязывает. Парень не отвечает, лишь подается навстречу чужим солено-кислым губам. Дело в алкоголе. Наверное.       Поцелуй с привкусом текилы, лайма и соли. Язык Минхо довольно скоро толкается между обветренных губ младшего, погружаясь в пышущий страстью и скопившимся желанием рот. Старший целуется мало сказать, что отлично. У той метафорической кипящей кастрюльки — крышку сносит за раз. Феликс лишь тянется следом, когда хён хочет отстраниться, потому что, как только они разорвут поцелуй — это сладкое мгновение — придется столкнуться хоть с нетрезвой, но реальностью. Ни одному из них это не улыбалось, когда можно было забыться.       Ликс подтягивается, хватается за чужие локти, обнимает за плечи и жмется тесно, седлая крепкие бедра под собой, чтобы еще теснее и горячее. Минхо как-то и вовсе забывает, кто в его руках, когда ладони от шеи вдоль позвоночника скользят к резинке домашних шорт, что отдал в пользование младшему, которые велики ему и, конечно, сползают с острых тазобедренных косточек. Тело в его руках вздрагивает, хнычет, когда Минхо губу прикусывает слабо, чтобы не навредить. Он умеет доставлять другим удовольствие, потому что тогда они его любят, тогда они возвращаются, тогда они хотят его видеть, просто хотят… Любят так, как он того заслуживает. Ладонь уже скользит под тонкую ткань домашней одежды, когда Феликс захлебывается воздухом и отстраняется, будто очнувшись от кошмара.       Глаза его панически бегают по чужому раскрасневшемуся лицу, ладони упираются в грудь: то ли держат за грудки, жаждая встряхнуть как следует, то ли отталкивают. Парень хватает воздух ртом слишком часто и чересчур большими порциями. Голова начинает кружиться. Хо может бешеное сердце чувствовать ладонью, которую он вернул на чересчур костлявую спину, поглаживая успокаивающе.       — Ну-ну, солнышко, — шепчет Минхо пьяно, хотя голос дрожит. Ему, блять, страшно. Он не впервые сталкивается с паническими атаками, знает, как они выглядят, но раньше это его приводили в чувство, а не он. От бессилия руки дрожат, — Феликс, считай до семи со мной, — шепчет старший, обнимая ладонями чужие щеки, покрытые липкой влагой. Ликс берет себя в руки и пытается сосредоточиться на чужом голосе, считает с ним. Им обоим чертовски страшно. Феликса накрывает чувство чего-то совершенно неправильного. Этого не должно было с ними происходить.       Феликс выходит из ванной с мокрыми волосами, чистая одежда липнет к не досуха обтертому после душа телу. Он немного пошатывается, потому что почти что добрая восьмерка стопок текилы так просто из организма не исчезнет. Он все еще пьян и податлив. Если бы не был — наверняка разозлился бы на Минхо за его выходку. Его ли? По сути, хён просто попросил разрешения, а Ликс… Ликс поцеловал его, потому что хотел, словно другим способом высказать свое отношение к парню не может. По правде, ему действительно так казалось. Он холодный и колкий, не тактильный, а чувства в нем кипят и обжигают. Вот и нашел выход. «Тупой паршивец», — звенит в голове маминой осуждающей интонацией, и к горлу подкатывает ком, пока чужая горячая ладонь не накрывает его, сжимая в поддерживающем жесте. Феликс в глаза старшему теперь не знает, как смотреть.       — Послушай, солнышко, ты ничего плохого не сделал, я тоже. Это всего лишь поцелуй, ничего больше. Он ничего не значит, — успокаивающе лепечет Минхо, в котором тоже пока что говорит текила.       — Но у меня было чувство, будто я совершаю что-то ужасно неправильное, — вскидывается Ликс, желая вырвать свою ладонь из чужой хватки, но Хо предусмотрительно не дает сбежать, перехватывает крепче.       — Потому что я тебе не нравлюсь, — младший хочет хёну возразить, но тот не дает, — некоторым не так просто абстрагировать чувства от действий, Ликси.       — А ты?       — Я уже сказал тебе все. Для меня нет никакой любви, кроме такой вот, — пожимает плечами слабо, все равно мелкий на него не смотрит, только ладонь сжимает чуть замешкавшись, — мне просто захотелось. Я не имел в виду чего-то высокого, какой-то ответственности. Ты просто нравишься мне, солнышко, — поясняет Ли, пытаясь поймать взгляд нервно бегающих то от него, то к нему глаз, — ты прекрасный человечек, но это лишь мой способ любви…       — А Хенджин?       Парень почти что скулит, закусывая губу. Опять такой невинный, такой хрупкий. Минхо страшно понимать, что уже скоро дрожащий юноша рядом снова обрастет уродливым панцирем, что придумал для собственной защиты. Минхо устало выдыхает, поглаживая тыльную сторону подрагивающей ладони большим пальцем.       — Это не та любовь, Феликс, — повержено отвечает он, когда Ликс вновь смотрит в глаза в замешательстве, — я же тебе сказал. Я не способен на то, чего вы там с Хенджином ищете. Хван знает все. Это не любовь, но пусть и фальшивка, — хён запинается, сглатывая подступивший к горлу ком, — пусть фальшивка, но это все еще отношения. Я люблю его так, как могу. Как ты не хочешь себе позволить…       — И если я позволю? Что ты будешь делать, если он выберет меня?       Феликс наконец-то вырывает свою ладонь из ослабевшего захвата похолодевших рук. Минхо усмехается.       — Если? Он выберет, давно висит на краю отвесной скалы, и только руку ему протяни, а я, — пожимает плечами, будто давно все секреты знает, всю свою судьбу. Снова такой покорный, что аж до скрипа зубов бесит, — отпущу, как и всегда. За столько лет я уже привык отказываться от людей, — усмехается, а похоже на смех висельника больше, чем на искреннее веселье. Ликсу становится не по себе, — ну, знаешь, возвращаются к девушкам, заводят семьи, не любят в ответ… Никогда не любят в ответ.       — А почему ты не стремишься к нему?       Вопрос звучит неожиданно для Хо, он немного удивлен, вглядывается в чужое расслабленное уже лицо, понять пытается.       — К Джинни?       Уточняет хён, словно бы тему хочет перевести, пытаясь не открыться опрометчиво, не сказать вслух уже давно очевидную для всех вещь, не делать ее реальностью.       — Нет, что за бред, — усмехается как-то небрежно Феликс, хлопая опешившего старшего по плечу, — никто не отказывается просто так от того, без чего не может дышать, — младший умен, кроме того сам знает, каково это — признаться в чувствах, сбросить панцирь. Сам этого не делает, не отрывает с кожей, не причиняет боль. Дает понять, что все чувствует.       — О, — Минхо понимает наконец, о ком говорит Феликс. И весь воздух из легких выпускает. Сам не знает, что ответить. Слишком много причин, много сложностей. А Минхо ненавидит сложности, — не стремлюсь, потому что он не кислородный баллон. Я умею жить без него. Хватает ингаляторов. Каждый раз новый, — Феликс понимающе мычит, вглядываясь в искаженное тоской лицо хёна.       — А вдруг он тоже на отвесной скале? Ждёт, когда протянешь руку ему, — юноша запускает свои пальцы в растрепанные волосы старшего, поглаживая, будто бы кота, а тот подставляется под успокаивающие ласки.       — Ох, солнышко, я скорее бездна для него, — смеется Минхо сквозь звенящее ощущение одиночества.       Он решил для себя сразу: не стоять на пути чужого счастья, а потому просто всегда наблюдал со стороны, подталкивал и поддерживал, защищал от пьяного отца, от нападок матери. А потом все в их семье наладилось, а защитник-хён остался. Только Хо знал, что нужен ему до поры до времени, что тот повзрослеет и упорхнёт. Минхо обещал себе, что даст ему покинуть родное гнездо, не сказав ни слова против. Феликс улавливает блеск в чужих глазах, скапливающиеся в них слёзы и, вздыхая, прижимает податливое тело к себе в объятиях, гладя по волосам, по спине, проглатывая собственное сожаление.       — Нет, Минхо. Ты — чистое небо, свежий воздух, прохладный ветер, — шепчет Ликс, чувствуя, как холодные ладони сжимают влажную ткань слишком широкой для него футболки. Так беззащитно и честно, — что угодно, но не бездна…       Хён подрагивает в его руках, но Ликс не сразу понимает, что тот сквозь слезы, впитывающиеся в белую недавно выстиранную ткань, смеется вымученно.       — Эй, ты чего?       Феликс напуган немного, а, вдруг, у старшего истерика? Но он успокаивается, когда слышит приглушенный ответ.       — Поверить не могу. Мы поцеловались, а ты не просто не разбил мне рожу, но и обнимаешься с «грязным педиком», успокаиваешь его, — Хо не может просмеяться от этой болезненной иронии.       — Это все из-за тебя, — усмехается Ликс, улавливая мысль, — я ничего не могу сделать со своими эмоциями и установками, но ты… Ты стал мне как брат. То, какой ты, важнее твоей ориентации, — бурчит парень, ощущая все еще подрагивающую под ладонями спину.       — Только давай не как брат, — вновь взрывается приглушенным смехом Минхо, получая ощутимый шлепок по бедру.       «Идиот», — шипит Феликс, устраиваясь удобнее на диване, притягивая чужое тело ближе, будто мягкую игрушку. Парни некоторое время перешептываются, вновь припираются, пока текила и подступающее утро не берут свое, затягивая их в сон.       Феликс возвращается домой на следующее утро. Странно, но родителей нет, словно и не было давно. Его осеняет не сразу, только когда заглядывает в холодильник и видит пару больших кастрюль. Мама же предупреждала, что они собираются возвращать бабушку из реабилитационного центра, а заодно и сами за выходные пройдут пару оздоровительных процедур. Проще говоря — свалили отдыхать, прикрываясь благим делом. Сначала на парня накатывает какое-то облегчение, а затем осознание.       — Черт, — шипит он, пытаясь прислушаться к тому, что происходит в доме.       Вроде бы, тишина. Хенджин еще спит или уже куда-то ушел? Ли нехотя поднимается на второй этаж, чтобы принять душ и отправиться на тренировку. Их перед квалификацией стало в два раза больше. Феликс заглядывает в комнату опасливо, замирает, когда видит разобранную постель, разбросанные вещи, пустую бутылку из-под джина на полу, влажное пятно на ковре. Становится не по себе, в груди царапается тревога. Ликс поспешно открывает окно, чтобы вытравить неприятный застоявшийся запах из комнаты. В доме все еще тишина. Феликс думает, что Хван позвал кого-то к себе, чтобы выпить, пока родителей не будет дома, и парень не винил брата. В конце концов, он чувствовал себя немного виноватым сам. Юноша, по наставлению Минхо, пытается не взваливать на себя ответственность за чужие решения. Выдыхает, заглядывая в шкаф, чтобы достать свежее белье и принять душ. В ванной его уже ждет сюрприз.       — Блять, — выдыхает он, натыкаясь на бессознательно валяющееся на кафельной плитке тело. Ликс откладывает вещи на корзину для грязного белья, что стоит по правую сторону от входа, и опускается с лицом мученика на колени перед тяжело дышащим телом.       — Эй, — шепчет, убирая прилипшие к коже пряди волос. Уже такие длинные.       Феликс вздыхает, понимая, насколько они все еще далеки, несмотря на старания Минхо-хёна. Им нельзя быть ближе, нельзя снова переступать черту, иначе вновь покатятся по наклонной. Они снова не будут ощущать границ, потому что они давно разрушены. Феликс устало вздыхает, поглаживая опухшую щеку перед собой большим пальцем. Кожа липкая, красная, в уголках глаз воспаленная. Хенджин плакал. И как теперь Хо посоветует ему не испытывать за это вину? Джинни заслуживает быть счастливым. С этой мыслью Ликс тормошит юношу за предплечья, заставляет нехотя открыть глаза, причмокнуть своими пухлыми губами недовольно, пытаясь вновь провалиться в сон.       — Давай, поднимайся, — голос Ли непривычно заботливый, это заставляет сердце не до конца проснувшегося Хвана трепетать. Он так давно не слышал ничего подобного.       — Ты вернулся?       Парень приподнимается на локтях, ощущая, как его подтягивают вверх, перехватывая под ребрами. Хенджин часто в последнее время задается вопросом, как в таком хрупком теле умещается столько силы. На ногах стоять тяжеловато, поэтому брат усаживает Хвана на ту же корзину для белья, слыша ее жалобный хруст. Феликс не обращает внимание на заинтересованный, но немного расфокусированный взгляд Хенджина, принимаясь набирать ванную.       — Прости, — как-то неуверенно бубнит парень, наблюдая за суетливой заботой младшего брата, — я не должен был говорить то, что сказал вчера, просто… Мне было страшно, — Феликс не отвечает, занимаясь своими делами, потому что ему быстрее нужно разобраться со всем и постыдно сбежать, — я боюсь, что, однажды, потеряю вас обоих и…       — Мы с Минхо целовались, — прерывает его Феликс, выбивая этой фразой весь воздух из легких. В груди жжется, — так что не нужно извиняться за свои сомнения, — голос Ликса уверенный, в нем будто и ни грамма сожаления, хотя на деле — это требовало огромных усилий. Ли решил, что они с хёном не должны ничего скрывать. Лишняя тайна между ними тремя, раскрывшись однажды, сможет разбить буквально все, что им еще предстоит долго и упорно строить.       — Посмотри на меня, — шепчет Хенджин, прожигая взглядом напряженную спину младшего, — пожалуйста…       Ли устало вздыхает, переставая делать вид, что все еще регулирует температуру воды. Мгновение замешательства, и он смотрит на абсолютно разбитого брата. В его глазах столько боли, сколько Феликсу вкупе со своей собственной просто не вынести.       «Почему?», — беззвучно шепчут сухие губы.       — Эй, — Ли не думает, прежде чем броситься к юноше, понуро сгорбившемуся у стены, — послушай.       Хван лишь проглатывает слезы и шепчет вновь и вновь болезненное «почему», даже не слыша чужого голоса.       — Хенджин!       Голос Феликса звонко отскакивает от кафельных стен, как пощечина, заставляет воспаленные, опухшие глаза напротив нехотя взметнуться вверх. А в них все тот же вопрос.       — Послушай, это ничего не значило. Просто поцелуй, — шепчет он, торопливо, как-то нервно убирая прилипшие к чужому заплаканному лицу волосы, — я сразу почувствовал, что это неправильно и все закончилось. Минхо все еще, — Ли проглатывает рвущиеся слова, потому что не должен этого говорить, они ему не принадлежат. Но отчаянное одиночество, застывшее в глубине глаз брата, заставляет его продолжить, — хён тебя любит. И я…       Парень чувствует, как в его бока впиваются чужие длинные пальцы, сжимают плоть с таким усилием, чтобы наверняка оставить следы, причинить боль. В его выражении лица столько не озвученной вслух мольбы, а Феликсу хочется ослепнуть и оглохнуть, чтобы не замечать этого. Когда его брат стал таким?       — Ты не лжешь?       Этот вопрос застает Ли врасплох, он звучит так по-детски доверчиво, открыто, и в голосе столько страха.       — Нет, — шепчет Ликс уверенно, — я не вру. Это ничего не значило, просто поцелуй, — его дрожащие ладони гладили по голове парня, которого в пору было бы назвать мальчишкой сейчас. Феликсу его бы защищать, оберегать, но как от себя уберечь? Ли вздыхает, путаясь во влажных от пота и слез волосах, — ты мне веришь?       Хенджин наскоро доверчиво кивает, а потом неожиданно притягивает брата к себе, утыкаясь носом в чужой напрягшийся живот, вдыхая запах, который ему не нравится и приводит в восторг одновременно. От Феликса пахнет домом во всех смыслах, пахнет его духами вперемешку с кондиционером для белья. Хван этот запах сразу узнает, от Ликса вообще пахнет алкоголем, чем-то кислым и Минхо. Да, так будет правильно сказать. И Джинни не знает, что чувствовать, от этого и получается только всхлипывать глухо, оставляя на парне и свой запах, свой след. Феликс тяжело дышит, гладя юношу по голове, пытаясь успокоить его и собственное сердце.       — Хенджин, ты никогда не останешься один, — шепчет Ли вновь и вновь, — никогда, слышишь? Если не Минхо, если не я, — на этих словах Хенджин отрицательно машет головой, мычит, выпаливает, что не хочет этого слышать, — хорошо-хорошо. Я буду всегда, — слова даются не просто так, с болью. Потому что, как он может обещать такое? Это неверно: клеймить их такими обещаниями, когда все, что правильно для них — это оставить друг друга позади, — я буду всегда рядом, — всхлипывает Феликс от неожиданности, чувствуя влажный, горячий поцелуй сквозь ткань футболки куда-то под сердце. По коже рассыпается бисер мурашек, заставляя непослушное тело дрожать.       — Я так люблю тебя, Феликс, — шепчет Хван, опускаясь обжигающими поцелуями ниже, пропуская волны тепла изнутри по телу, — люблю…       — Я буду всегда рядом, — единственное обещание, на которое хватает Феликса, прежде чем он выпутывается из чужих объятий и заставляет расслабленное, словно бы все еще пьяное тело, раздеться и залезть в подготовленную ванную.       Ликс помогает Хенджину умыться, заботливо стирая большими пальцами слезы, пропускает мягко пальцы сквозь волосы, будто бы это самый дорогой шелк на планете, так аккуратно и испуганно. Медленно, едва касаясь ведет мыльной ладонью по тяжело вздымающейся груди, скрываясь под помутневшей водой, спускаясь ниже, чувствуя, как тело под касаниями напрягается рефлекторно, путаясь в небольшой поросли паховых волос позже, не без стыда ощущая, как под его ненавязчивой ладонью возбуждением наливается чужая плоть. Феликсу бы остановиться. Все вновь заходит слишком далеко. Но он наклоняется ниже, игнорируя стояк и, вдруг, чувствует на своей щеке сбивчивое дыхание, молящий скулеж прямо на ухо.       — Я не, — вообще-то он и не знает, что хочет сказать.       Ощущений, желаний, обещаний слишком уж много. Парень громко сглатывает, ловя на себе обожающий взгляд брата. Тот облизывает губы, закусывает нижнюю, чтобы не сказать лишнего, не начать выпрашивать того, о чем мечтал столько лет. Хенджин похож на ребенка в ожидании рождественского подарка, осталось лишь развернуть пеструю упаковку и получить то, чего так хотелось весь год. Чертовых шесть лет. И кто такой Феликс, чтобы вновь разжигать в глубине этой души костры разочарования, стыда и вины?       Парень громко проглатывает собственное смущение, чувствуя, как в ушах стучит гулко ускоряющийся пульс. Внизу живота волнение и возбуждение завязывают какой-то непонятный танец. Рука Ли вновь скользит вверх, пока не накрывает полувозбуждённый член, будто бы и боясь прикасаться — сделать ненароком больно, разочаровать. Хенджин хнычет ему на ухо «сожми сильнее», и Феликс поддается, смущение заливает его щеки. Он впервые касается брата так. Впервые ощущает, как тот рефлекторно толкается в его кулак, захлебываясь влажным воздухом ванной комнаты. И Феликсу не хочется причинить ему боль, не хочется унизить, как это было с ними до этого, хочется лишь чтобы сбивчивое дыхание чаще срывалось на сладкие, высокие стоны, которые невозможно удержать этими слишком мягкими губами. Хочется впервые не получить, а отдать все. Показать свои чувства — вот так, как это делает Минхо. Мысли о хёне пробивают брешь в герметичном вакууме возбуждения, оно ослабевает, будто проколотая надувная лодка. Ликс почти что приходит в себя, ускоряя движения своей руки под водой, чувствуя, как чужие бедра толкаются часто вверх, как стоны опаляют кожу за ухом, как длинные пальцы вцепляются в его волосы на загривке, тянут, заставляя выпустить тяжелый, басистый стон, вынуждающий Хенджина выгнуться в каком-то нездоровом экстазе от одной мысли, что этот стон, разбивающийся о стены, принадлежит его Феликсу. Хван смотрит на тяжело дышащего брата из-под ресниц, расфокусированным, но все еще обожающим, пьяным взглядом. А Феликс думает лишь о том, чтобы позже они оба не пожалели об этом. Они стерли последнюю тонкую грань. Потому что он больше не знает, что будет делать дальше.       Феликс тяжело вздыхает, выдавливая из себя улыбку в ответ на тень тревоги, промелькнувшую на разморенном в удовольствии лице. Такой Джинни тоже красивый, как и любой другой, — думается тогда юноше, обмывающем свою руку в мутной воде.       — Я так люблю твои веснушки, — шепчет Хенджин, разглядывая лицо над собой. Ликс усмехается, пытаясь преодолеть накатывающую тревогу.       — А я твою родинку под глазом, — парирует, ловя блаженную улыбку Хвана, чувствуя, как от нее по собственному телу расползается удовольствие, — ополоснись пока, а я опаздываю, — с наигранно драматичным вздохом обрывает их общую минуту покоя Феликс.       По правде, он никуда не опаздывал, он снова сбегал, как и обычно. Проглатывал горячий воздух, заполняя пустоту, зазиявшую вновь в груди, и бежал подальше от проблем. Когда Хенджин вышел в комнату, бросая вслух, что освободил ванну, то в груди болезненно сжалось от объявшего его ощущения одиночества.