Созвездия его веснушек

      Мама и господин Хван разводятся. Новость, как обухом по голове. Зато это становится единственной внятной причиной для того, чтобы впервые их дети выбрались на ночь к друзьям. Точнее к одному конкретному однокласснику — Хан Джисону. У него день рождение на день раньше, чем у Феликса, а это повод купить в два раза больше паленой выпивки, чтобы после полуночи выпить за здоровье «новичка». И мало родителей интересует, где и с кем мальчики будут отмечать. И в свои пятнадцать лет Феликс впервые попадает на знаменитую вписку со старшими товарищами Джисона, где когда-то был его брат.       Двухэтажный коттедж выглядит прилично. Пока что даже половины из закупленного не выпито гостями. Под утро тут понадобится, как минимум, две-три горничных. Ликс растягивает уже пятый стакан какого-то коктейля. Более того, рядом подсаживается молодой русоволосый парень, протягивающий ему косяк с беззлобной улыбкой. И, если бы не предстоящий развод родителей, Ли не позволил бы себе принять такой презент, а уж тем более затянуться, сию секунду закашлявшись. Дым, осевший на языке, неприятно горчил.       — Знаком с местными правилами? — интересуется парень, со смешком реагируя на подростка. — Меня Минхо зовут, а ты…       — Феликс, — сквозь кашель, царапающий горло, басисто отвечает парень. — Какие правила?       Ли знает Минхо по рассказам. Джисон не затыкается о своем друге, с которым они с пеленок вместе. Однако парень никогда, в отличие от своего брата, с хеном не встречался, знал только о том, что своих особых предпочтений однофамилец не стесняется. Кроме того, никто не знает, что у него на уме. «Серая лошадка», так говорит Джинни. Хотя когда они в последний раз нормально общались? Ликс не помнит. Они даже сюда пришли по отдельности. Да, Минхо он знает, но знает ли что-то старший о Феликсе?       — Что ж, юное создание, было бы нечестно не рассказать тебе, — со снисходительной улыбкой отмечает Минхо, оглядывая невпопад пульсирующую под какую-то заедающую попсу толпу школьников. — Мы здесь спорим на новеньких. Цена самая разная, к примеру, вот та девушка, Йеджи, стоит дороже всех сегодня. Целая пачка сигарет, — Ли видит довольно симпатичную девушку, отказывающуюся от предложенной мутным типом, который явно школу закончил пару лет назад, выпивки. Она, наверное, уже была знакома с правилами. По крайней мере, она выглядела осторожной и, что важнее, трезвой.       Ликс снова затягивается, ощущая, как неприятно саднит горло, шепча несдержанное: «Мерзко», то ли про затяжку, то ли про людей, то ли про состояние. Хен лишь неоднозначно усмехается.       — Вырастешь — начнешь понимать, что это ничем не отличается от обычных отношений между людьми: всем нужна от тебя выгода и все разобьют тебе сердце так или иначе, — немного философски тянет Минхо, откидываясь на спинку уже заляпанного чем-то дивана.       Он рассматривает окружающих без интереса, изредка бросая взгляд на Феликса, который выглядит немного растерянным. Еще бы, его первые затяжки заставляют тело разомлеть, а голову кружиться. Пальцы кажутся почти что ватными, перед глазами все еще немного смущенная чрезмерным вниманием Йеджи. Ликс, ведомый одному ему известными импульсами, поднимается с дивана, слыша немного удивленный вздох позади. Хо весьма догадливый парень, так кажется младшему, когда тот даже не спрашивает о том, куда отправляется его собеседник, выхватывая из чьих-то рук только наполненный стакан.       — Привет, — басит Ли немного охрипшим голосом, растягивая блаженную улыбку. Девушка ловит его взгляд слегка настороженно, бегло рассматривая с головы до ног, а Феликс продолжает: — Извини, я не собираюсь подкатывать, просто…       — Все так говорят, — с недоверием тянет она, оглядываясь по сторонам и выискивая кого-то. — Прости, я…       — Нет, ничего такого, я просто, — немного запинается парень, ощущая, как пол начинает уходить из-под ног. Его качает словно бы на волнах. — Хотел предупредить тебя о… традициях?       В ответ Ли слышит лишь немного расслабленный смех. Красиво. Юноша пытается сфокусировать свой взгляд, и улыбка Йеджи отзывается в его сердце каким-то щемящим ощущением. На секунду он, кажется, перестает дышать. Голова кругом от духоты, от толкающихся разновозрастных тел вокруг, от громкой музыки, смешанного градуса и, наверное, травки.       — Я знаю о правилах, — тянет она, уже спокойно присаживаясь на край заполненного снеками и пустыми бумажными стаканчиками стола, — кузина рассказала. Поэтому я пью только сок. Эй, — в ее голосе сквозит немного знакомая тревога. На плечо легко ложиться рука, словно пушинка, рассекающая ветер. — Ты в порядке?       Теперь Феликс не уверен. Голову неприятно ломит, тело будто распухает. Кожа покрывается липкой испариной. Стаканчик в руках сминается от неконтролируемой силы, с которой он сжимает его. Перед глазами немного плывет. Но он кивает.       — Все н…       Договорить не получается, да даже сообразить прикрыть ладонью рот парень не успевает, упорно игнорируя подступающую тошноту до самого критического момента. Йеджи громко охает, когда ее наверняка новые туфли оказываются заляпаны чужой рвотой. Девушка скулит, обращая мученический взгляд на сложившегося пополам Феликса. Угораздило же. Сбоку слышится громкий хохот вовремя вернувшейся Наен. Йеджи лишь кидает в нее грозный взгляд, кладя руку на растрепанную макушку Ли.       — Эй, тебе нужно помочь, может, позвать кого-то?       Ликс думал, что она наорет на него, как минимум. Стыд заливал белую кожу краской, а поднять взгляд от испорченных туфель возможным не представлялось. Парень опирался руками о собственные подогнутые колени, пытаясь сохранить равновесие.       — Я уже тут, — тянет знакомый сладкий голос как-то довольно. — У малыша Феликса сегодня праздник: день рождение, — громко оповещает всех заинтересованных глашатай Ли. — Давайте простим ему эту ошибку.       Никто не перечит. Все поднимают бокалы, иронично поздравляют с дебютом и возвращаются к веселью. Минхо подхватывает Ликса за талию и тащит на второй этаж, где находится хозяйская спальня. Вход туда был запрещен чужакам, но своей компании известно, где хранится ключ.       Феликс опирается о стену, пытаясь сохранять равновесие и держаться на ослабевших ногах, подавляя новые приступы тошноты.       — Я… испортил ей настроение, — с сожалением бурчит он себе под нос, пока его спутник справляется с замком, — мне так жаль…       — Солнышко, ты испортил ей туфли, а настроение — это дело бесплатное, — усмехается старший, даже немного болезненно хватая мелкого под локоть и затаскивая внутрь, подталкивая прямо к ванной, куда была открыта дверь. — Только ковер не испачкай, он персидский, кажется, — предупреждает парень, включая свет в уборной.       — Но ведь теперь она…       — Она со своей кузиной, она в курсе правил. Насилия мы не приемлем, — словно бы совсем несмышленому малышу поясняет парень. — Предупрежден — значит вооружен, у всех есть своя цена, — продолжает Минхо, ловя расфокусированный взгляд медленно моргающих глаз. — Тошнит? Подберись ближе к унитазу, не хочу убираться тут, — деловито продолжает он, скрываясь за дверью, шумя чем-то в чужой спальне. Чужой ли?       — Это твой дом?       — Разве что в фантазиях, — ответ он слышит откуда-то издалека, в нем сквозит нервная усмешка, а затем Ликс ловит в дверном проеме немного обеспокоенное, но все еще красивое лицо. Минхо красивый. Феликс впервые замечает это, оценивает его, несмотря на то, что Джисон постоянно твердит, что его друг — самый красивый человек на земле. «Но Хенджин все равно красивее», — думается Феликсу, потому что парень напротив выглядит словно бы неживым. Все в нем есть: усмешки, морщинки в уголках глаз, когда он улыбается, грусть. Но внутри будто бы ничего, внутри звенит, как если по пустой вазе стукнуть. Его смех наполнен не весельем — усталостью, а ирония настолько плотная, что служит скорее щитом, сквозь который не пробьешься. Младший понял, о чем говорил Джинни: никто не знает, что у него на уме. Феликсу становится как-то не по себе, вспоминая о правилах этой компании. Он с подозрением косится на хена, который возится с откуда-то взявшимся полотенцем у раковины.       — Ты говорил, что у всех есть цена, — Ликсу неловко спрашивать. Да он и не уверен, что хочет слышать правду. Голова кружится, к горлу подступает тошнота, но парень ее с усилием сглатывает.       — Да, за меня, к примеру, давали целый косяк. Тогда эту дрянь было сложнее достать, — без какого-либо сожаления парирует спутник, присаживаясь на кафельный пол рядом с Ликсом. По правде говоря, младший не помнит, когда успевает на пол сползти. Минхо заботливо тянется к его лицу, но Феликс отскакивает настолько резко, насколько позволяет замедленная сейчас реакция. — Эй, ты меня не интересуешь, солнышко, — смех похож на искренний, но Феликс ему не верит. Хен снова тянется к чужому лицу, придерживая его под челюстью. Он делает все мягко, едва касаясь, скорее направляя, нежели фиксируя. Словно с пугливым котенком. Феликс с облегчением выдыхает, когда чувствует на своей коже прохладу влажного полотенца. — Вот так, — довольно тянет Минхо, обтирая чужое лицо, промакивая уголки губ, приглаживая лезущие в лицо влажные от пота волосы назад. Ликс ощущает странного рода заботу.       — Больше не буду пить, — заключает младший, подставляясь под мягкие махровые касания, слыша, как Минхо в очередной раз усмехается. «Это его привычка», — делает вывод Ликс.       — Привыкнешь. И к правилам привыкнешь, — Феликс морщится, снова вспоминая про местную дурацкую традицию.       Все было бы хорошо, если бы не она. Как вообще можно догадаться играться с чьим-то сердцем? С чьим-то телом… Но, на самом деле, Ли задевает совсем иное. Мама говорила, что Хенджин играется. Парень брату верил, а вот маме в этом вопросе с трудом. Откуда ей знать? Однако сейчас в эти слова верится охотнее. Для Джинни эти все игры — норма? Он так же игрался с Ликсом? Умело касаясь, проскальзывая рядом в коридоре, обнимая со спины с утра на кухне? Замечая это, мама злится, срывается на детях, а затем и на муже. Мама говорит, что больные игры Хенджина стали причиной развода. Так эти самые игры она и имела в виду? Возможно ли такое?       — А сколько стоит Джисон?       — Клубничная жвачка, как и ты, — жмет плечами Минхо, вплетая пальцы в чужие мягкие волосы на затылке, массируя чувствительную кожу. Ликс и сам не заметил, как до этого момента у него болела голова. Чертовски сильно. Но сердце болеть не перестало. Это кажется каким-то абсурдом, несправедливостью, которую нужно исправить.       — Такова цена его сердца?       — Оно ничего не стоит, — спокойно парирует старший, но голос его почему-то дрогнул.       Конечно, ведь они друзья. Как бы там ни было, Минхо не может не понимать всей абсурдности. Однако за Джисона становится даже обидно. Не за себя. Кому о нем здесь волноваться? Но ведь Хан их друг. Это действительно несправедливо. Где-то в груди колет зарождающаяся злость, а к горлу подкатывает тошнота. Судя по тому, как хен вновь подскакивает, чтобы намочить успевшее уже слегка обсохнуть полотенце, он тоже замечает ухудшающееся состояние.       — Ты ужасный друг, — заключает Феликс, не веря в собственные слова. Не может человек, так заботливо возящийся с полуживым телом, быть настолько бессердечным.       — Да… друг я такой себе…       — Ужасный друг, — снова повторяет Ликс. Он говорит это не Минхо, нет. Говорит «ужасный друг», а хочется «ужасный брат». Потому что это брат должен о нем заботиться, держать на его влажном от испарины лбу холодное полотенце, это он должен успокаивающе спрашивать: тошнит ли его, подать ли ему воды. — А Хенджин? — Феликс выдавливает этот вопрос из себя довольно неожиданно, заставляя парня, успокаивающе гладящего его то по голове, то по животу где-то в области желудка, пытаясь этим успокоить спазмы, замереть. Минхо усмехается, воровато разглядывая что-то в глубине глаз младшего, а затем возвращается к массирующим движениям теплыми маленькими ладонями.       — Ты видел своего брата, солнышко? Он сам назначает себе цену. Никто не посмеет, — словно бы о чем-то нормальном говорит Хо, оглаживая пухлую розовую щеку перед собой.       — Тебе он нравится?       — Конечно, он же такой живой, искренний, — пожимает плечами парень, будто это само собой разумеющееся, совершенно глупый вопрос. Словно нет ничего особенного в том, что Феликсу он тоже нравится. Нравится не как брат. По-другому. Будто нет здесь ничего болезненного, ненормального. — Жаль только, что маленький, — с наигранным разочарованием вздыхает парень, возвращаясь к успокаивающим поглаживаниям уже машинально, а затем снова обращается к милому, но побледневшему лицу младшего. Он снова заботливо обтирает его влажным полотенцем. На лице уже совсем не остается косметики, а Хо умиленно заламывает брови. — И вправду солнышко, — шепчет он, касаясь пальцами свободной руки россыпи веснушек, на которые до этого не обратил внимание, — как звездочки, — немного по-детски восторженно заключает хен.       В Корее веснушки — это редкость, часто от них пытаются избавиться как можно быстрее, а если не получается — скрывают. Мама предлагала ему удалить эти пятна с премиленького личика, но Хенджин тогда отговорил. Он вернулся в ту ночь от Джисона впервые пьяным, ему было только четырнадцать, и отец славился своей строгостью. И только эта мысль заставила Феликса терпеть пьяное грязное тело в своей постели, запах перегара прямо в лицо, влажные, дрожащие губы на своих веснушчатых щеках, слезы где-то на уровне ключиц, холодный нос под челюстью и просьбы не вестись на поводу у этой старой ведьмы. Ли пообещал себе ударить брата за такие слова о матери, но потом… потом, когда сможет выпустить его из своих объятий.       Из водоворота мыслей его возвращает вороватое ощущение чужих губ на своем носу. Оно короткое, влажное и неожиданное.       — Милашка, — довольный своей работой шепчет Хо, когда их прерывает тяжелый кашель позади.       Феликс немного заторможено оборачивается к дверному проему, в котором над ними возвышается знакомая фигура. Хенджин пригвождает взглядом брата, а затем переводит острые, как лезвие глаза, прямо на нового знакомого. Ликс может чувствовать, как напрягается старший. Минхо без лишних слов поднимается с места, вскидывая руки в примирительном жесте, ретируясь из ванной комнаты. Уже на выходе Ли сталкивается лицом к лицу с раздраженным Хваном. Хен манерно вздыхает, кладя руку на напрягшееся под нежелательными касаниями плечо.       — Не переживай, я не люблю клубничную отдушку, — усмехается он в ответ на проскользнувшее в лице напротив непонимание. — За мятную вот попытал бы счастье, он куколка.       Феликс замечает, как кулаки Хенджина непроизвольно сжимаются в ответ на вальяжные похлопывания его по щекам на прощание. Минхо ретируется раньше, чем Хван успевает озвереть, но вот Ликс все еще тут. Он тяжело вздыхает, чувствуя острую необходимость вывернуться наизнанку. Без теплых ладоней на животе, без ласковых, заботливых поглаживаний и холодных компрессов становится невыносимо. Голову ломит, желудок крутит, глаза сонливо закрываются. Все же хен невероятный. Когда он был рядом, жить было проще. И в голове Ликса проскальзывает идея о том, чтобы попросить брата вернуть Минхо обратно, но его оценивающий, недовольный взгляд тяжело давит на язык Феликса, заставляя его онеметь.       Хван без лишних вопросов стягивает оставленное на раковине полотенце и мочит его, садясь на корточки напротив разморенного тела. Хенджин не говорит ничего, лишь рассматривает лишенное макияжа бледное лицо и раздраженно вздыхает, прикладывая компресс к чужому лбу. Феликс стонет от общего отвратительного ощущения в своем теле, хочется сползти на бок и свернуться калачиком на холодном полу. Хватает его лишь на то, чтобы повернуть голову и коснуться лбом прохладного бортика ванной, на которую опирался все это время. Это мало помогает. Джинни неуверенно касается виска, за ухом, потом вниз по шее.       — Как чувствуешь себя?       — Тупой вопрос, — хнычет Феликс, пытаясь отбиться от чужих прикосновений. Сейчас они раздражают.       — Нет, посмотри на меня, — просит старший. Ли готов поклясться, что в голосе сквозит раздражение, готовое вырваться наружу. Феликс капризно скулит и не отрывает лба от прохладного акрила. Это слабо помогает, но все-таки имеет действие. Хенджин раздраженно выпускает воздух из легких, немного болезненно разворачивает чужую голову, подхватив под челюстью, заставляя младшего посмотреть прямо. Ликсу сложно сфокусироваться, и он злится. Но злость отходит на второй план перед давящим ощущением слабости и тошноты. — Говори мне, как чувствуешь себя. Конкретно. Хочешь пить? Тошнит? Что-то болит? Теряешь сознание?       В ответ Феликс хнычет, потому что голова ноет. Не хочется размышлять, лениво говорить, лениво двигаться, даже дышать лениво и неприятно.       — Чего ты ко мне пристал? Меня тошнит. Я хочу, чтобы это все закончилось, — в глазах, кажется, накапливаются слезы. Ликс чувствует себя таким маленьким и беззащитным сейчас, ощущает острую необходимость в маминых объятиях. И вдруг ему снова двенадцать.       — Нужно, чтобы тебя вырвало, тогда станет легче, — вкрадчиво объясняет Хенджин, немного расслабляясь. Он пропускает свои длинные пальцы в растрепанные влажные волосы, успокаивающе поглаживая по голове. Ликс неосознанно тянется за прикосновением, как котенок, ищущий тепла.       — Если бы я мог, — устало тянет Ли, сонно потирая переносицу. От бессилия хочется плакать.       — Ну-ну, все хорошо, все пройдет. Поднимайся, — Хван помогает мальчишке подняться на ноги, подхватывая удобно за талию.       Феликс хватается за чужое плечо, не чувствуя под затекшими ногами пола. Хенджин заставляет младшего наклониться над раковиной, выбрасывает из декоративного стакана зубные щетки — почему-то две, замечает парень бегло — и, сполоснув его пару раз, наполняет проточной водой. Феликс морщится от горечи и привкуса ржавчины во рту, но послушно выпивает первый стакан. Второй идет немного хуже, но Ли заставляет себя проглотить, кажется, даже остатки извести на дне. Третий стакан, вливаемый в него, он раздраженно отталкивает от себя на середине. Феликса бесит эта тишина, разрываемая только ощутимыми басами с первого этажа. Она давит на него. Ли ловит в настенном зеркале их отражение и замирает. Хенджин красивый, красивый даже сейчас. Но не в этом суть. Ликс не дурак, он выхватывает взгляд брата на себе, и тот кажется знакомым. И тогда, в двенадцать лет, он мог поверить во все тысячу и одну сказку, елейно напетую ему под пуховыми одеялами, но сейчас он понимает. Со страхом осознает мамину правоту: бояться было чего, но, вопреки осознанию, Феликс не боится. Хочет. Хочет обернуться, посмотреть в ответ, поймать с поличным, но не делает этого. От взгляда Хвана кожу печет. Феликсу бы сбежать, не поддаться, но в голове засела порочная мысль о том, что все, что произойдет в стенах этого дома, забудется. Этого не существует, это должно будет исчезнуть из их памяти. Они лишь ночуют у Джисона, ничего более. Что могло там произойти? А перед собой? Перед собой не стыдно. Он ведь пьян.       К горлу вновь подкатывает тошнота, и парень спешно бросается к белому сияющему другу, но вымученно стонет, когда чувство отступает, оставляя за собой лишь тяжесть и усталость. Хенджин опускается напротив, гладит по голове и смотрит своим этим взглядом. Ли хочется подобраться ближе, уткнуться носом в ключицы, вдохнуть родной запах духов, которым пропитана соседняя кровать в комнате, полки в общем шкафу, воспоминания. Но он не может преступить эту грань снова. Мама говорит, что это неправильно, нездорово. Ему бы вернуться к Йеджи, попросить прощения и номер телефона. Точно… Йеджи, ее глаза… Феликс устало вздыхает, понимая, почему ее лицо было так ему знакомо, так привычно. И все еще Хенджин до чертиков красив, за это хочется блевануть на новую обувь ему, а не несчастной девочке.       — Давай, — Хван запинается, кажется, обдумывая свое предложение, прежде чем озвучить, — давай я помогу тебе?       Феликс не сразу понимает, о чем говорит ему брат, но с сомнением следит за его движениями, ощущая жар приблизившегося тела, длинные пальцы заправляющие отросшие волосы младшего за уши. Хенджин прижимается сзади, осторожно держит под подбородком, а затем шепчет на успевшее покраснеть ухо, чтобы Ликс открыл рот. Парень думает, что ему бы возмутиться, ему бы вырваться из цепкой нелепой хватки, влепить пощечину или оттолкнуть, вырваться из не таких уж и необходимых сетей рук, но он не хочет. Преступно сильно не хочет. Напротив. Он жаждет узнать, к чему все это может привести. Усмехнуться бы, спросить, мыл ли Джинни руки, прежде чем пихать свои пальцы ему в глотку, но сил на это нет. Ему все еще дурно. Если бы не пятерка сомнительных коктейлей и первый в жизни косяк, то, возможно, чертовы гормоны и подростковая озабоченность толкнули бы его на что-то более решительное и ошибочное. Вероятно, что-то другое оказалось бы у него в глотке. От этой мысли одновременно мерзко и томно, все же половое созревание никто не отменял.       Феликс послушно открывает рот, ощущая, как шершавые подушечки залипательно длинных пальцев его брата касаются влажного кончика языка, но не скользят дальше, словно бы ожидая разрешения, сигнала. Ему это нужно? Получит. Ли незамысловато толкается языком меж пальцев, ощущая солоноватый привкус кожи и горьковатый табачный след. Хван судорожно выдыхает ему в плечо, проскальзывает дальше по мягкому языку к самому корешку и давит на него, ощущая, как чужое горло пытается настойчиво сжаться. Давит снова, толкая пальцы глубже, и, когда тело под ним напрягается несколькими рваными спазмами, убирает их, забирая вновь выбившиеся волосы назад.       Феликс чувствует значительное облегчение, устало валясь назад, в объятия «заботливого» братишки, когда тошнота наконец-то отступает. Дышится намного легче, головная боль будто бы тоже проходит под ненавязчивыми, ласковыми поглаживаниями. Остается лишь сонливость, а также фантазии, мелькающие на периферии мозга вместе с идиотскими идеями. Если б не чертов косяк, у Феликса позорно бы встал от того, что брат помог ему проблеваться. Ли морщится от осознания самой ситуации. Он долбанный извращенец, кажется. И если обычно эта мысль вызывает приступ непринятия себя, то сейчас ему довольно весело.       — Кажется, у меня во рту мамино рагу, я ел его сегодня днем, — морщась от отвращения, оповещает Феликс. Судя по подрагивающей за ним грудной клетке, Хенджину смешно. — Ха-ха, весело как, — с наигранным недовольством передразнивает Ли, подрываясь с места. Но его останавливают настойчивые руки на талии, утягивая обратно в теплые объятия. Ликсу больше не хочется сопротивляться, однако теплые руки быстро выпускают его, и Хван поднимается, ловя на себе растерянный взгляд младшего.       — Брезгуешь воспользоваться щеткой Криса?       Кажется, Хван впервые заговаривает с ним вот так, не по делу. Как когда-то, до того, как появились эти больные игры, как говорит мама. Феликс с отвращением морщится, Хенджин понимающе хмыкает, доставая из шкафчика пасту. Теперь Ли хотя бы понимает, в чьем доме они находятся, но не понимает, почему Минхо и Хенджин так свободно чувствуют себя, орудуя в совершенно чужой комнате. Хван протягивает младшему зубную пасту, надеясь, что тот поймет, что с ней делать, а сам предусмотрительно наливает воды в уже послуживший им добрую службу декоративный стакан с ручкой в виде волка. Феликс выжимает себе в рот полтюбика, ощущая обжигающий ментол и недовольно мыча, небрежно размазывает пасту пальцами во рту, пытаясь, как минимум, избавиться от отвратительного кислого привкуса и яркого запаха.       Хенджин вновь прижимается сзади к худому телу, протягивая заботливо стакан с водой, любовно наблюдая за чужими махинациями и улыбаясь каким-то своим мыслям. Он чувствует себя уютно, чувствует себя счастливым, когда Феликс не дергается от его прикосновений, не отлетает на метр в сторону, не смотрит загнанным взглядом, а его гарпия-мать не нашептывает на ухо свои эти мантры про уродство, болезнь и грех. Впервые за последние три года Джинни снова чувствует, как тревога отступает, чувствует необъяснимый покой, наблюдая за довольной сонной мордашкой откуда-то сбоку, разглядывая любимые солнечные поцелуи на щеках, аккуратный нос, пухлые губы, перепачканные пастой.       — Снова весь перепачкался, как маленький, — усмехается Хенджин, вытирая остатки пасты с чужих губ большим пальцем и мажа ими же милый вздернутый нос.       — Эй, — возмущается Ликс лениво, утирая рукавом кофты лицо, — хватит вести себя так, будто ты старше на десять лет. В конце концов, это не я начал обжиматься с тошнотиком прямо напротив унитаза. Чертова романтика.       Ли чувствует спиной, как смеется Хван в ответ, и ощущает себя дома, ощущает себя собой. Если быть до конца честным, то любимым, желанным и настоящим. Но эта иллюзия, эта идиллия разрушится с боем курантов, как в сказке. И лучше бы не привыкать, лучше бы остановиться сейчас. Но сегодня его день рождение. Может, можно позволить себе хотя бы сказку? Хотя бы ненадолго.       Феликс выворачивается в чужих объятиях, ловя удивленный взгляд карих глаз. Он ворочается, пытается удобно угнездиться на чужих коленях, но управляется с затекшими конечностями крайне неумело. Устроившись поудобнее в чужих руках, опутывая своими напряженную шею, уткнувшись носом где-то чуть выше ключиц, Ликс ощущает его — счастье. Под золотистой, блестящей кожей можно почувствовать бешеное биение сердца Хенджина. Совсем как в тот день. Басы с первого этажа доносятся словно бы сквозь пуховые одеяла. Совсем как в тот день. И губы зудят в навязчивом желании, во рту скопилась в предвкушении знакомого ощущения слюна. Совсем как в тот день. Только вкус фанты на языке сменится горьковатым привкусом водки и мятной зубной пасты. Но Феликс лишь беспомощно выдыхает, оставляя испарину на открытом участке кожи старшего, чувствуя, как тот вздрагивает под ним. Ли неосознанно тянется к успокаивающим мягким касаниям длинных пальцев вдоль позвоночника. Так спокойно, что хочется мурчать. И под всем этим туманным алкогольным спокойствием, выжидая, гнездится вина.       — Мама говорит, что они разводятся из-за нас. Из-за тебя.       Хенджин как-то устало вздыхает, укладывая ладони на обнажившуюся поясницу Феликса, по коже под его пальцами рассыпаются мурашки.       — А папа говорит, что она перебесится, и все будет в порядке, — с вымученной усмешкой отвечает парень, утыкаясь носом куда-то под ухо, заставляя Ликса непроизвольно вздрогнуть в ответ на приятно разливающееся оттуда по телу чувство. — Я хотел бы, чтобы он ошибался…       — Почему? — непонимающе тянет Феликс свой вопрос, запуская ладони под чужую футболку, касаясь холодными пальцами разгоряченной кожи.       — Если бы они развелись, то, что между нами, было бы вполовину менее неправильным, — пожимает плечами Хенджин, слегка выгибаясь навстречу ладоням, оглаживающим его мягкий живот.       — А это неправильно?       — Мне кажется, что это самое правильное, что происходило со мной, — шепчет парень, поддаваясь желанию и прихватывая губами мягкую мочку уха, ловя судорожный выдох под челюстью. — Только не ненавидь меня, — просит Хван, оставляя невесомый поцелуй на покрасневшей скуле.       — Я хочу, но не могу, — себе под нос бурчит Феликс, пытаясь унять заполошное сердце.       — Это хорошо, Феликс, хорошо. Не отталкивай больше, пожалуйста, — юноша смаргивает слезы, шепчет умоляюще, цепляется ладонями за обвивающие его бедра.       — Не смогу, Джинни, — с сожалением признается Ликс.       Он знает, что все, что происходит сейчас, всего лишь пять коктейлей и честность, а он не привык уживаться с последней на трезвую голову. Мама говорит, что он должен жить, как все. Должен влюбиться в девушку и если не сможет, то должен притвориться. Феликс привык притворяться и завидует брату с его смелостью и искренностью. Наверное, только сейчас до Ли доходит, что имел в виду Минхо. Как можно не любить Хвана?       — Что мне делать тогда? Как мне жить без твоей кожи под губами?       — Жить правильно, Хенджин. Жить нормально…       Феликс с горечью выдыхает это в поджатые губы напротив, осознавая, какую боль приносит им обоим.       — Я, клянусь, я не дам тебе жить правильно. Я разрушу тебя и себя, — с какой-то сквозящей опасностью предупредительно шепчет Хван, глядя прямо в глаза своей жертве, гипнотизирует, почти касаясь своими губами чужих. — Я все сломаю, мы возненавидим друг друга, но это только ради нас… Не будет правильно и нормально, я клянусь…       Феликс с каким-то облегчением выдыхает в чужой рот, приоткрытый в потяжелевшем дыхании. Насколько больно было бы ему, если бы Хенджин согласился на правила этой игры? Невыносимо.       — Хорошо, сделай это, — соглашается Феликс. Может, это свойственно подростковому мозгу: романтизировать боль и деструкцию? Может быть, может быть… — А пока… С днем рождения меня…       Ли наконец-то касается чужих влажных губ, ощущая сигаретный дым, водку и бальзам с клубничной отдушкой.       — Клубничная, — Феликс усмехается в поцелуй с беспомощной иронией и пропускает в свой рот настойчивый язык. Целоваться так же приятно, как и в первый раз. Только Ли делает это лениво, медленно, почти что сонно. Потому что он, вправду, чертовски устал. Хенджину наплевать на запреты, наплевать на последствия и уж тем более на то, что он вылизывает чужой рот с привкусом мятной зубной пасты и чего-то кислого все еще. Они чертовы больные извращенцы, до такой степени зависимые друг от друга, до такой степени близкие…       — Моя любимая…       Минхо сидит посередине лестницы ведущей на второй этаж, аки сторожевой пес, листая ленту инстаграма с бессмысленно глубокомысленными постами и цитатами, то и дело бросая взгляд на разморенную редеющую толпу. Ему всегда здесь не место. Ни в центре толпы, ни на периферии. Ли вздрагивает, когда его кто-то легко пинает под коленкой.       — Чего завис?       — А ты совсем охренел, мелкий, — возмущается Минхо, не всерьез замахиваясь на Джисона, возвышающегося над ним со своей этой широкой улыбкой. — Дай угадаю. Тебя все послали нахуй, и ты пришел донимать меня?       — Конечно, на чей же еще хуй я могу пойти?       Ли оценил шутку, но все же болезненно ударил по чужому бедру, заставляя Хана звучно матернуться.       — А если серьезно?       — А если серьезно, то оба гостевых толчка внизу переполнены моими блюющими одноклассниками, и я хотел пробраться в комнату Чан-хена, — бесхитростно сдается парень, присаживаясь рядом с Ли, разглядывая его лицо, улавливая налет тоски и одиночества. Все говорили, что невозможно понять Минхо, что он странный, что он серая лошадка, никогда нельзя предугадать его мыслей. А Джисону это непонятно, ведь хен — открытая книга. Умеешь читать — прочтешь. Может, просто не хотят…       — Тогда обломись, комната Криса тоже занята твоим блюющим одноклассником, — усмехается Минхо, возвращаясь к разглядыванию дрыгающейся невпопад музыке толпы.       — Что?! Кто это? Чан будет в ярости, — уверенно возмущается парень, пытаясь заглянуть в лицо напротив, но отводит нервно взгляд, столкнувшись с блестящими игривостью глазами. — Кто там и чем занимаются?       — Не твое дело, мелочь, нос еще не дорос, — издевательски тянет старший, щелкая по кончику чужого носа, который тут же умилительно морщится.       — Вообще-то, мне уже не пять лет, хен, — с какой-то гордостью отмечает Джисон, вздергивая немного подбородок и раздувая по-детски припухлые щеки еще сильнее.       — Да, точно, я чуть не забыл, ну-ка покажи, как ты уже вырос. Уже везде взрослый?       Минхо играется, издевается по-доброму, тянется к поясу чужих спортивных брюк и в шутку оттягивает их, заставляя Джисона смущенно подорваться и не всерьез отвесить обиженный пинок под зад обнаглевшему хену.       — Извращенец!       — Какой есть, Хани. Пойдем в хозяйскую уборную. Я проверю, как ты подрос, бельчонок, — издевательски тянет Минхо, догоняя младшего уже на втором этаже, похлопываниями по упругому заду подгоняя его мимо комнаты Криса, в родительскую, где тоже есть своя уборная.       — Руки бы тебе оторвать, педофил, — недовольно бурчит Хан, отмахиваясь от старшего.       — Так ты же взрослый! Сам сказал…       Их смех растворяется в глубине коридора, еле доносясь до Хенджина, завороженно гладящего по волосам угнездившегося на его коленях сладко сопящего Феликса. Зарисовывая себе на подкорку созвездия его веснушек.