***
Первое время Дана и Терри присматривались и привыкали друг к другу. Даже, скорее, не привыкали, а аккуратно выясняли, как сделать так, чтоб товарке было как можно комфортнее находиться рядом. Обеим какое-то особое женское чутье подсказывало, что еще много лет придется провести бок о бок, даря любовь одному мужчине. Каким-то естественным образом они поделили обязанности по дому, каждая выбрала наиболее приятный именно ей уютный уголок и, когда все дела были переделаны, уходила туда, давая второй личное пространство. Дана, как вскоре выяснилось, вечерами любила исполнять старые мелодии. Она брала чудом сохранившийся старинный музыкальный инструмент, клала его на колени, и, дергая струны тонкими, но очень сильными пальчиками, наигрывала песни, которые помнила еще с юности. Чуть у́же с одного края, расширяющийся к другому, с множеством туго натянутых веером струн, каждый вечер после чая он ложился на колени мышке, она срывала первые тихие звуки, немного подкручивала колки и, пощипывая тонкие металлические ниточки, мурлыкала себе под нос. Терри же устраивалась на мягкой подушке около небольшого столика, вытаскивала длинный кусок черной кожи, раскладывала тонкие лезвия и инструменты и тихонько, стараясь не шуметь, вырезала и выстукивала на ней рисунки. Из-под подрезателей и скашивателей появлялась вязь из языков пламени и символов марсианского байкерского братства, граверный нож сантиметр за сантиметром покрывал грубую шкуру песчаного дракона замысловатой резьбой. В прошлом никто не предавал значения странному увлечению мышки, Дана же, впервые увидев тонкую работу, искренне восхитилась и не уставала хвалить. Ушки молодой женщины алели от удовольствия, а в один из вечеров просто запылали, когда она призналась, что делает заготовку для мужского ремня, и осмелилась попросить для обтяжки и гравировки тяжелую пряжку, найденную в коробке на чердаке. Старшая не стала еще сильнее смущать девушку тем, что догадалась, кому предназначался подарок, но была совершенно уверена, что сын будет крайне тронут такой заботой. Терри первые проведенные рядом вечера просто прислушивалась к замысловатым мелодиям, которые наигрывала пожилая марсианка, а потом сама не заметила, как тихонько подхватила ставшие привычными слова и начала выстукивать рисунок в такт музыке. Опомнившись, она смутилась и из-под ресниц взглянула на хозяйку дома, не сердится ли та, не помешала ли ей младшая? Но взгляд поймал теплые, совсем как у сына, лучащиеся улыбкой глаза, и Дана чуть кивнула, приглашая компаньонку присоединиться. Спустя пару недель двум серым мышкам было так уютно рядом, будто всю жизнь они прожили под одной крышей бок о бок, и для Даны стало совершенно естественным звать избранницу сына не иначе как "дочка". Каждый раз, когда та слышала такое обращение, на мгновение замирала, зажмуривалась и глотала слезы счастья, подкатывающие к глазам. Она задыхалась от восторга, впервые ощущая себя частью семьи. Модо звонил пару раз в неделю, причем, к удивлению Терри, с искренним интересом спрашивал о делах не только матери, но и ее. Сначала мышка смущалась такому вниманию, но потом начала с нетерпением ждать своей очереди устроиться перед монитором старенького, но исправно работающего устройства связи и поболтать с мужчиной. Однажды вечером тот сказал, что постарается навестить их дня через два-три. В доме начался переполох: молодая хозяйка взялась за уборку и так чистого и аккуратного жилища. С самого утра и до вечера перетирала посуду, вычищала неприметные пылинки из самых крохотных щелей и по несколько раз в день взбивала на диване подушки. Она провела ревизию кладовой и составила целый список того, что можно было бы приготовить к приезду долгожданного гостя, а потом показала маме виновника суеты. Дана, смеясь, спрятала бумажку в карман домашнего платья и сказала, что сын ее совершенно неприхотлив и точно будет не в восторге, если узнает, сколько хлопот вызвал его предстоящий визит. Она налила обеим чая и заверила девушку, что у них и так чище, чем когда-либо. Терри, присев на минутку, но не переставая размышлять, как бы незаметно приготовить нечто особенное, внезапно вспомнила о чем-то, улыбнулась, сорвалась с места и убежала проверять, есть ли нужные ингредиенты. Дана, с теплотой глядя ей в след, только покачала головой.***
Как и было обещано, через пару дней мирную тишину городка разорвал рев мощного мотора, и у крыльца затормозил знакомый синий «Чопер». Терри, не зная, выйти ли почтительно к хозяину дома или скорее накрывать на стол, чтоб радушнее встретить того с дороги, замерла на пороге, с улыбкой глядя на то, как мать обнимает сына, возвышающегося над ней чуть ли не на две головы. Он поднял взгляд, встретился глазами с девушкой, и тут же уголки его губ приподнялись, смягчая обычно суровое и для кого-то, наверное, даже пугающее лицо. Мышка искренне ответила на улыбку, подавив в себе внезапное желание тоже кинуться великану на шею. Как оказалось, она здорово соскучилась за то время, что они не виделись! Не спеша уходить в кухню, она подождала, когда мужчина поравняется с ней, и только после этого, плечом к плечу, они двинулись вглубь дома. — Привет! — тихо поздоровался воин, и его пальцы как будто сами взялись за маленькую теплую ладошку. Она смущенно сжала его руку своей, почувствовав, как незнакомое, но очень светлое чувство разливается в груди, наполняет каждую клеточку восторгом, заставляя трепетать от антеннок до кончика хвоста. — Модо, сразу ужинать, или в душ с дороги? — обратилась к сыну Дана. — Ты же с ночевкой? — Да, мам! Сток отпустил в увольнение на пару дней, так что подумай, чем помочь завтра. В душ, а потом ужин, а то песок, кажется, даже в уши забился! У вас вон какая чистота, а я тут натоптал! Я выйду — бутерброд соображу и пропылесошу за собой, вы отдыхайте! Он ушел к себе, а Дана посмотрела на Терри смеющимся взглядом "Я же говорила!" и двинулась в сторону кухни. Ее мальчик, конечно, станет возражать, но разве не хочется матери побаловать любимого сына? Но Терри взяла ее за руку и, посмотрев в лицо, попросила: — Ты правда отдохни, пожалуйста! Позволь мне о нем позаботиться? Старшая мышка на мгновение замерла, в самый последний момент поймав на языке готовые сорваться слова о том, что ей совсем не сложно похлопотать о собственном ребенке. Но, отступив, опустилась на стул и просто кивнула, уступая место молодой хозяйке. Спустя полчаса по дому разнесся аромат свежих блинчиков. Модо, на ходу натягивая майку на взъерошенное после душа тело и принюхиваясь, зашел на кухню: — Ой, мам, блинчики! Ну сказал же: не надо было беспо... Но мама сидела за столом и потягивала ароматный травяной чай, а у плиты, лавируя между тремя сковородками, суетилась вторая из женщин. Мужчина замер, засмотревшись: изящные руки, отмерив белое, тягучее тесто, резко опрокидывали его на шкворчащую поверхность с крошечными бортиками, и, покрутив под каким-то невероятным углом, раскатывали в тончайший, весь в дырочках, блинчик, тут же начинающий пузыриться и золотиться по краям. Из небольшой колонки, пристроенной на полочке, раздавался негромкая, но веселая мелодия. Мышка, которая впервые в жизни не знала голода, тихонько покачивала в такт музыке округлившимися за несколько недель бедрами, задумавшись и отдавшись процессу. Модо, не в силах оторваться от такой уютной и домашней картины, привалился плечом к дверному косяку, сложил руки на груди и затаил дыхание, боясь спугнуть танцующую в его доме женщину. Кончик его хвоста непроизвольно подхватил попсовый мотив и начал отстукивать ритм по босой ступне. В этот миг он понял, что все бы отдал, только бы вот так каждый день смотреть на то, как эта мышка, пританцовывая и напевая себе под нос, хозяйничает на его кухне. Пару минут Дана, пряча улыбку в чашке, переводила взгляд с девушки на замершего сына, с чьего лица как будто ушел груз всех испытаний, что выпали на его долю. Ох, не признается, но не к матери сегодня приехал он, совсем не к матери! Терри, чуть сильнее, чем до этого повернувшись под особенно динамичные аккорды, наконец заметила воина: — Ой! А чего же ты там стоишь! Иди скорее ужинать! — Подцепив лопаточкой поджарившийся блинчик, она выложила его на тарелку и поставила уже приличную, дымящуюся стопку перед устраивающимся за столом мужчиной. — Вот! Так ты хотел, чтоб совсем горячие? Серый, не удержавшись, рассмеялся: — Именно! Спасибо большое! — он потянулся к верхнему, еще шкворчащему кружевному кусочку теста и отдернул руку. — Ой, мамочки! — Вместо еды пришлось засунуть в рот обожженные пальцы. — Утятиль кфалификацию! Обернувшись к нему, мышка, приподняв брови, кивнула на металлические пальцы: — Ну так правой же!.. — А правой, — Модо озадаченно пошевелил бионической рукой. — В голову не приходило! — холодные, не чувствительные к теплу пальцы сложили аккуратный треугольничек. За все те годы, что ему пришлось уживаться с протезом, он так до конца и не свыкся что вот это — полноценная часть его. Он использовал оружие, мог прекрасно водить мотоцикл, закручивать гайки, при необходимости выполнить любое действие, но все сколько-то значимое непроизвольно делал левой, умеющей чувствовать. Переучил себя, что ведущая у него теперь именно она. Обнимая мать, он отводил правую чуть назад, чтоб мышка не ударилась о металл. Почесывая между антеннок Нагинату, касался ее только теплыми и живыми подушечками, запоминая, как нежен детский пушок под ними. Устраиваясь с кем-то из друзей плечом к плечу на диване, старался сесть с краю так, чтобы протез лежал на подлокотнике, не заставляя близких ежиться от холода. И пусть каждый из них смирился с тем, что потерял на войне, но Модо так по настоящему и не принял эту часть себя. Поэтому взять в пальцы с красными фалангами треугольничек ароматного, горячего блинчика, приготовленного специально для него особенной женщиной, казалось чем-то противоестественным. Как будто он нарушил какое-то правило, которое сам для себя и придумал. Но Терри не дала ему задуматься о том, что же он делает. Она, ловко выставляя перед ним множество баночек, принялась называть начинки, которые можно добавить, и вот серый, даже не успев понять как, догрызал хрустящую корочку уже с третьего блина, урча от удовольствия. — Ох, совсем как в пять лет! — рассмеялась Дана и ласково почесала его у основания антенн. Звякнули два золотых кольца, напомнив о тех, кого отняла у них эта война. Она тоже далеко не сразу смогла снова вот так просто касаться уха своего сына, в котором тот носил вестников семейного горя. За хлопотами и легкой беседой плавно потек вечер. Старшая расспрашивала о внуке, Модо передал привет от Нагинаты и Тэссен. Еще раз уточнил, точно ли мама готова побыть несколько дней с Наги, чтоб Троттл и Карабина могли улететь в короткое романтическое путешествие. Женщины просили передать генералу, что теперь их двое, и за девочку можно вообще не волноваться, они обе с радостью присмотрят за ребенком. Через какое-то время Дана, кидая на сына и девушку полные надежды взгляды, сослалась на усталость и ушла к себе, пожелав им спокойной ночи. Мужчина и женщина остались одни. Терри, давно заприметившая на полке большую синюю кружку с байкерской эмблемой, наполнила ее чаем и поставила перед хозяином: — Угадала? — Она прищурилась, внезапно для самой себя игриво посмотрев на воина из-под ресниц. — Угадала, — кивнул тот и заулыбался, переводя задумчивый взор с чашки на стопку дымящихся блинчиков. На душе стало легко и тепло. Захотелось встать, выключить горящие конфорки, усадить суетливую хозяйку на колено и покормить ее саму, пока не остыло. Ему определенно нравились формы, которые приобрело ее тело в последнее время: ребра и позвонки перестали просвечиваться сквозь футболку, грудь и попка под переставшей висеть мешком одеждой то и дело притягивали взгляд, на попухлевших щечках отчетливо стали обозначаться ямочки, когда она улыбалась. Он был бы рад даже покормить ее с рук, чтоб дать почувствовать все оттенки вкуса приготовленного ею блюда... Мысль о руках вернула в реальность, и мужчина одернул себя за неподобающие желания. От самого себя стало противно: он предложил Терри дом и защиту, а не свои приставания. Мышь не сомневался, что сделай он хоть жест с намеком, она покорно ответит и примет его ухаживания. Но только зачем ей он, искалеченный уродливый солдафон, когда очень скоро, только закончится война, эта красивая молодая женщина сможет выбрать любого? Да и захочет ли после всех тех рук, которые, не спрашивая, касались ее тела?.. И вообще, зачем ушла мама, быть может, Терри не комфортно быть наедине с ним?... Мышка заметила, как изменилось настроение воина. Ушла с лица беззаботность, лоб нахмурился, могучие плечи напряглись. Что она сделала не так? Вроде бы, с ужином угодила. Не понравился чай? Или ждет от нее что-то помимо этого?.. От этой мысли в животе должен был сжался холодный комок страха, но... внезапно его не было. А было сожаление от того, что ушла из его взгляда радость. На кухне повисло гнетущее тяжелое молчание. — Спасибо за ужин, Терри. Давай помогу убрать? — Модо поднялся из-за стола. — Нет, благодарю тебя, я тут сама! Отдыхай! — Девушка снова засуетилась, собирая со стола, хватаясь за возможность спрятаться от самой себя за простым действием. — Я тогда... пойду подышу на крыльцо, — он развернулся и вышел. Собственный дом внезапно показался неуютным. Зачем он ему, такой большой, если никогда тут не будет никого, кроме них с мамой? Ну, Огонек иногда будет заезжать. Названные братья и сестры — приемные дети его матери — сражались в другой части планеты и тоже навещали не часто, выпорхнув из-под крыла Даны в самостоятельную жизнь. Так кого обманывал серый, выстраивая столько комнат? С кем думал он делить просторную спальню, которую так красиво озаряют первые лучи солнца? Зачем врал себе, поселив маму в противоположной части из боязни нарушить ее покой звуками? Разве только притащит к себе мотоцикл и будет ремонтировать движок прямо подле кровати... На Марс опустилась ночь. Черное-фиолетовая, совсем такая же, какой она бывала в пограничном городке, где он вырос. Звезды, загораясь, подмигивали ему. И на мгновение из них как будто сложился силуэт двух женских фигур и ребенка, которого они держали за руки. Звездочки блеснули и погасли, оставив ему лишь ночное небо. Он облокотился на перила с резными, выточенными собственными руками, балясинами. Много лет мужчина жил с разорванным в клочья сердцем и даже не думал о том, что на нем прервется его ветка рода. Убедил себя, что будет счастлив от того, что рядом с ним — верные друзья и их дети, мечтал стать Наги добрым дядюшкой, всегда готовым прийти на помощь. Но серая мышка с такими знакомыми глазами цвета марсианского ночного неба как будто заставила снова что-то затрепетать в груди. И с каждым ударом опадал пепел, обнажая ранимое, полное надежды и, очевидно, еще живое сердце. И снова в минуты тишины пришли мечты о семье, о собственных мышатах. О том, на кого мог бы быть похож его сын. О том, как бы радовалась мать, доведись ей взять на руки внуков. И о том, как хорошо, когда к боку прижимается теплое, мягкое тело. Модо с силой сжал пальцы, едва успев остановить сервоприводы, пока они не раздробили прочный пластик. Ну куда ему, неуклюжему киборгу, мечтать касаться нежной женской кожи? За спиной скрипнула дверь, и раздались легкие шажки. Три раза небольшие ступни переступили по доскам, каждую из которых хозяин уложил собственными руками, а потом заботливо покрасил, стараясь сделать свое жилище как можно лучше для... для мамы? Вряд ли ей было бы нужно столько. Себя? Но он почти не бывает тут. Тогда для кого?.. Теплое маленькое тело прижалось сзади, тонкие руки обвили талию, ладошки легли на напрягшийся почти до боли пресс. Через футболку он почувствовал, как ушко и щека прижались между лопаток, упругая антенка щекотнула вдоль позвоночника. Мужчина, медленно втянув в себя воздух, распрямился, зажмуриваясь. Сердце застучало так, что Терри отчетливо услышала его гулкие, тяжелые удары. Ее пальчики осторожно шевельнулись, заскользив по бугоркам каменных мускулов на животе, осторожно двинулись вверх, ладошка легла на грудь, туда, где прямо под ней отчаянно грохотало, разгоняя кровь по просыпающемуся после долгого анабиоза телу. Ободренная тем, что ее не отталкивают, девушка коснулась напряженной спины через тонкую футболку, погладила плечо, и внезапно прямо под ее рукой, в самом центре широкой груди зародился рык. Модо, все так же не открывая глаз, изо всех сил прикусил губу обломанным резцом: хотелось, чтоб этот миг длился вечно. Чтоб женские руки осторожно ласкали и изучали. Хотелось, чтоб льнула всем телом желанная женщина. Хотелось быть любимым. Он еще несколько мгновений позволит себе думать, что все это — по-настоящему, а потом остановит ее. Ведь сказал же однажды, что не нужно. Еще раз вдохнув пьянящий аромат ночи, мужчина повернулся и, взяв за плечи, отстранил мышку от себя. Всего лишь расстояние вытянутой руки, но в их случае — целая пропасть. — Я же говорил: я не подонок и не животное, — он смотрел куда-то поверх ее антенн, стараясь не встречаться глазами. Почувствовал, как вздрогнули девичьи плечи, а потом она опустила голову и тоже уставилась куда-то вдаль за его локтем. — Ты не хочешь. — Она не спрашивала — констатировала факт. — Какая разница, чего хочу я? Ведь помимо меня есть ты. Ответь мне, только честно: чего хочешь ты, Терри? Мышка задумалась. И правда, почему она, много лет обиженная и боявшаяся мужчин, внезапно пришла сюда? Бросила недомытую посуду, когда увидела в окно, с какой тоской смотрит он на небо, как сжимают его руки перила? Почему захотелось обнять? Почему захотелось почувствовать, как обнимет в ответ? Как... заскользят широкие ладони по телу? Ответ вспыхнул так внезапно, что она даже не успела его обдумать, и, сделав шаг навстречу, обняла за шею и жарко зашептала: — Детей от тебя хочу! Дать семью тебе хочу! Быть твоей хочу! Ответом были сомкнувшиеся на талии крепкие объятия. Привстав на кончики пальцев, она попробовала найти его губы, но он не позволил сократить последние сантиметры разделяющей их дистанции, что-то ища на самом дне темно-фиолетовых глаз, окруженных темными пушистыми ресницами. — Моя навсегда? — Только твоя... навсегда!***
Лучик солнца заглянул в неплотно занавешенное окно, скользнул по подоконнику и залил просторную, но аскетичную спальню золотистым светом. Перескочил на кровать, пробежался по смятым простыням и небрежно наброшенному на сплетенные тела одеялу. Он взобрался на серое, острое плечико, с него — на длинную шею и прыгнул на черный нос. Терри, будто почувствовав озорника, забавно сморщилась и пошевелилась, приоткрывая глаза. Было невероятно уютно лежать щекой на мерно вздымающейся груди и чувствовать широкую мужскую ладонь на обнаженном бедре. Она осторожно приподнялась на локте, повернулась в теплых объятиях на живот и с улыбкой всмотрелась в спящего мужчину. Единственного в жизни, рядом с которым просыпалась. Девушка уже видела, что во сне он становился моложе. Множество мелких тонких шрамов, почти скрытых густой шерстью, испещряли волевое лицо, становясь заметнее около повязки и скрываясь под нею. Пугавшая вначале, сейчас она лишь придавала ему какого-то дополнительного шарма, делая похожим на благородного пирата. А мышка, пожалуй, не прочь стать похищенной им принцессой! Терри хихикнула от этой мысли и продолжила беззастенчиво разглядывать Модо. Сломанный резец мог бы оттолкнуть, но удивительно хорошо гармонировал с закрывающей глаз повязкой. Обладай он идеальной улыбкой, сложилось бы ощущение, что на какого-то актера надели маскарадный костюм, чтобы снять в дурацкой рекламе. Метки же на лице и теле не оставляли ни капли сомнения в том, что война — его стихия, что он прошел не один бой и пролил кровь за родной мир, за благо близких. Напугавшие при первой встрече черты под любящим взглядом преобразились, подарив мужчине неповторимую брутальность. Одеяло соскользнуло куда-то в район талии, прикрывая лишь их бедра, и мощный, бугрящийся мышцами, торс впервые не был скрыт одеждой или ночной тьмою, а полностью открыт взгляду. Более грубые, чем на лице, шрамы тут и там слегка вздыбливали шерсть, рассказывая о былых ранах. Самые толстые и заметные из них змеились с правой стороны, как солнечные лучи к диску светила сходясь туда, где живое тело переходило в металл. Обычно следы эти были скрыты под нагрудником и наплечником, однако сейчас мышь был полностью обнажен и залит утренним светом перед своей женщиной. От взгляда на плечо ее сердце сжалось. Что он чувствовал? Как это произошло? Помнит ли страшный миг или шок стер из памяти боль? Ее не отталкивали эти отметки его отваги, она не стремилась отвести от них взор. Лишь хотела приласкать самыми кончиками пальцев, чтоб показать, что и их, как и всего своего мужчину, принимает. Терри, стараясь не разбудить, потянулась к израненному когда-то плечу, подушечки почти коснулись грубых шрамов... Но ее руку перехватили, остановив. — Не надо! — хрипло и как-то испуганно. — Не стоит тебе этого касаться... и видеть лишний раз. Не глядя ей в лицо, он натянул одеяло выше, укрывая себя до шеи. — Прости. Все еще больно? — прошептала Терри, разворачиваясь боком и осторожно целуя в щеку. — Больно? Нет, совсем не больно. Просто... это не лучшее зрелище для глаз девушки. — Он явно смутился. — Модо, — она повернула его лицо к себе и заставила посмотреть в глаза. — Ты вчера сказал, что я твоя навсегда, да? — она улыбалась, поглаживая его скулы и подбородок. Его взгляд стал очень серьезным, мужчина тоже повернулся на бок, чтобы смотреть прямо на нее и явно приготовился услышать что-то важное. — Да, сказал. — Тогда объясни мне, пожалуйста, как я должна до конца жизни смотреть на тебя, если вот тут... — внезапно она приподнялась на локте и коснулась губами уходящих под повязку шрамов. — У тебя метки, оставленные войной... И тут... — ее пальцы спустились по его щеке и погладили шею, где брали начало отметины, которые становились грубыми рубцами на плече. Вслед за пальцами застарелые следы ран проследил теплый, влажный язык, заставив мужчину судорожно втянуть в себя воздух. Терри почувствовала бедром стремительно твердеющее мужское естество и широкую мозолистую ладонь, которая несмело погладила по ягодице и осторожно поймала хвост. — И вот тут они тоже есть! — одним движением она снова обнажила его сверху и, не дав опомниться, заскользила кончиком языка по груди и плечу. Сильное тело рядом с ней замерло, казалось, мужчина даже перестал дышать. — Ну же... я не боюсь. Так и ты себя не бойся... Чуть отстранившись и поймав его взгляд, она уверенно погладила там, где плоть становилось металлом. Он прикрыл глаза, отдаваясь ее руками и пытаясь поверить в то, что этой отважной маленькой мышке действительно не страшно. А Терри смотрела на лицо, на котором так открыто читались все эмоции, и не могла не возвращаться мыслями к прошлой ночи. Мужчина был совершенно неожиданно неопытен, но невероятно внимателен, терпелив и нежен. Опасаясь навредить ей искусственной рукой, которой мышь так и не научился до конца доверять, он успешно компенсировал некоторую неравномерность ласк губами и языком. Внимательно вслушивался в каждый выдох, в едва уловимый стон, не жалел времени на поиск точек, прикосновения к которым заставляли сильнее втягивать воздух сквозь сжавшиеся зубы и выгибаться. Тьма укрывала их, пряча под своим покровом шрамы и смущение. Молодая женщина загоралась под незатейливыми, но искренними ласками. Он не стремился скорее снять собственное напряжение несколькими резкими, нетерпеливыми толчками: чувствуя душой ее страх, распалял податливое тело сильнее, прогоняя оцепенение. Первобытный инстинкт и чувства вели по верному пути, и впервые в жизни мышка, не выдержав ласк и всхлипнув, сама попросила о близости. Впервые не сжалась в ожидании грубого проникновения. Впервые хотела, чтоб единство тел длилось дольше, хотела сама подаваться к своему мужчине, чувствуя, как внизу живота его хриплые стоны отдаются разрядами неведомого тока... Терри толкнула Модо на спину, скользнула сверху и нашла губы, подарившие столько нежности ночью. Мужская рука уже откровенно погладила ягодицу и передвинулась вверх на талию, а потом он, разорвав поцелуй, осторожно отстранил ее, желая в утренних лучах рассмотреть наконец столь влекущую его женщину. Заря очертила ключицы, свободно развернутые плечи и затвердевшие соски, мягкий живот, призывно раскрытые бедра. Он поймал длинные пряди, стекающие, словно лава, по ее спине и щекотящие его бедра, и черными речками разложил по плечам и груди. Одетая лишь в распущенную длинную косу она была просто восхитительна!.. Горячая кровь вскипела, устремилась к паху, острое желание полыхнуло пламенем по венам воина. Девушка, впервые оказавшись перед его взором при ярком свете, сжалась и бессознательно прикрылась. Она особенно не любила соития при освещении и каждый раз, вынужденно обнажаясь, пыталась спрятаться в тени. Вне ее Терри острее чувствовала страх и смущение, ожидала лишь насмешек над торчащими ребрами, слишком сильно выпирающими ключицами, над неаппетитными формами и тусклой шерстью. Во тьме же был шанс скрыть позор от посторонних глаз и спрятаться от самой себя. Она по привычке приготовилась и сейчас услышать, как разочарованно вздохнет мужчина, в рассветном зареве не найдя достаточно привлекательным для себя ее тело... — Оххх... какая же ты красивая! — Никогда прежде не рассматривали ее таким горящим, полным восхищения, взором. Подушечки сильных пальцев очень осторожно и трепетно коснулись шеи, легко пробежались по горлу, заставив судорожно втянуть в легкие воздух, медленно спустились к груди. Полный нескрываемого восторга взгляд прослеживал путь, по которому следовали руки. Воин облизнул пересохшие губы и непроизвольно вжался в нее бедрами, когда дорогу преградили смущенно скрещенные у полной груди локти. — Ты просто невероятно красивая! Терри задохнулась в этом восхищении, в нескрываемом, горячем желании, в хриплом ласковом голосе. Партнер не принуждал — терпеливо ожидал, нежно поглаживая обнаженную кожу, без слов просил довериться. Женские руки медленно скользнули вниз, робко открывая взору трепещущее тело, и легли на часто вздымающийся мощный торс. Модо тихо застонал сквозь зубы и осторожно приласкал качнувшуюся от движения грудь, что так манила его прошлым вечером, — и Терри выгнулась, вскрикнув. — Смотрел бы на тебя... не отрываясь... - приподнявшись, он поймал второй сосок ртом. Мышка задохнулась, непроизвольно сжав сильное тело бедрами. Но не столько разгорающаяся страсть рождала в ней восторг, сколько искренняя чувственность, что волнами шла от ласкавшего ее мужчины. Его невероятная нежность, осторожные касания, трепетность. И в этот миг она поняла: хочет, чтоб до конца жизни этот мужчина вот таким взором опалял ее, следил за тем, как мелькает меж пальцев влажный от его ласк сосок, как втягивается живот, когда прижимается она жаждущей проникновения плотью к пульсирующему стволу. Не задумываясь, говоря лишь чувствами, Терри простонала: — Смотри! Хочу, чтоб до конца жизни ты смотрел на меня! Лишь ты один... И девушка, снова толкнув его на подушки, сцепила пальцы в замок и закинула руки за голову, выгибаясь и пытаясь прижаться сильнее к ласкающей ее ладони, позволяя рассмотреть всю себя при свете просыпающегося мира. Чувствуя себя желанной и любимой. Чувствуя, что горит под этими касаниями. Что кожа жаждет контраста горячих и холодных пальцев... Модо прикусил губу и, не сдержавшись, снова нетерпеливо толкнулся бедрами, вжимаясь ноющим членом в повлажневшую промежность. Тело, изголодавшееся в многолетней аскезе, снова требовало тех потрясающих ощущений, что подарила ему ночью его женщина. Взгляд загорелся страстным огнем, серая ладонь смелее заскользила по манящим изгибам. Железная рука, все это время лежащая вдоль тела, судорожно вцепилась в простыни, по комнате разнесся звук рвущейся ткани. — Так не пойдет! — хрипловато от бушующего в ней желания, но очень решительно проговорила девушка. — Не лишай меня возможности чувствовать всего тебя... Тонкие пальчики обхватили железное запястье и потянули вверх, прося довериться. Тяжело дыша и следя за ней почти черным от расширившегося зрачка глазом, Модо позволил Терри положить свою холодную кисть на часто вздымающуюся девичью грудь. Она двинулась, касаясь мгновенно затвердевшей горошиной ледяного металла, и внезапно, закусив губу, громко застонала. Подхватив ее движение, мышь уже сам очень аккуратно провел по чувствительной коже, желая снова сорвать с раскрасневшихся от поцелуев губ этот низкий, отдающийся пульсацией в паху, звук. Пораженный, он понял, что ни разу за прошедшую ночь не был вознагражден столь чувственным и полным желания стоном. Осмелев, скользнул обеими ладонями на тонкую талию и уверенно провел по бедрам. С одной стороны — горячая и покрытая мозолями, с другой — холодная и гладкая. Девушка, часто дыша, льнула к ласкающим ее рукам. Дарящие тепло и холод пальцы одновременно погладили внутреннюю сторону бедер, вырвав громкий вскрик и послав волны желания вниз живота. Модо почувствовал, как откуда-то из самого центра груди поднимается восторг, и позволил себе свободнее изучать мягкое женственное тело. Теплая левая гладила мягкую попку, ласкала основание хвоста, время от времени осторожно скользя меж раскрытых бедер; красные пальцы правой зарылись в короткую шерсть на животе и устремились вверх, к шее, задержавшись на несколько мгновений меж аккуратных, упругих грудей. Ощутив его руку на щеке, девушка прижалась к широкой ладони губами и, вновь приподнявшись, сама направила мужчину внутрь себя. Их стоны слились в один, когда она подалась вниз и назад, впуская до упора твердый, словно тоже отлитый из стали, орган. Теплые ладошки легли на мощные плечи, Модо подхватили ее за бедра, сначала помогая двигаться, а потом задавая темп. Он смотрел на Терри и не мог насмотреться. На то, как кусает губы, чуть запрокидывая голову и зажмуриваясь. На то, как подсвечивает пробивающийся через занавеску лучик утреннего солнца острые ключицы. На то, как колышется грудь при каждом его толчке, становящемся все увереннее. На то, как обрисовываются ребра, когда девушка втягивает воздух, готовясь застонать. На то, как обнимает ее аппетитную фигурку покрывало из длинных шелковистых волос. На изящные руки, ласкающие его испещренное шрамами тело. На то, с какой страстью отдается его женщина, чей любящий взор способен проникнуть в самую душу. Задохнувшись в ее чувствах, в ее глазах, мужчина, внезапно полностью подчинившись желанию и откинув все страхи, ускорился, зарычал и с протяжным выдохом излился глубоко в тело той, которая даст жизнь его детям. Терри, задрожав и тихонько вскрикнув, упала в сильные объятья и прижалась ухом к часто вздымающейся груди. Судя по мощному, гулкому звуку, в ней билось огромное, горячее сердце.